ГРЕЧЕСКИЕ ФАРАОНЫ И ИХ СЛУГИ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГРЕЧЕСКИЕ ФАРАОНЫ И ИХ СЛУГИ

{23}

Цари, царицы и их венценосные дети

В семье Лагидов никогда не существовало четко установленного принципа наследования. Опирались на две различные традиции: первая предусматривала передачу власти по старому македонскому династическому принципу, вторая — по наследованию священного сана фараонов. Птолемеи могли претендовать на престол как в первом, так и во втором случае. В принципе, власть наследовал первый ребенок в семье, однако четкого правила, исключающего младших сыновей и дочерей, не было. Примером тому служит решение Птолемея I, взявшего в соправители сына своей последней жены, обойдя, тем самым, своего старшего сына от предыдущего брака, Птолемея Керауноса. Первые трое наследников Птолемея не сталкивались с подобной проблемой, оставляя каждый раз одного единственного законного наследника. После 180 года потомство Птолемея V Эпифана разрослось, что неминуемо повлекло за собой династические кризисы: после двенадцати лет правления Птолемей VI Филометор не захотел разделять трон со своим младшим братом. Их совместное царствование зашло в такой тупик, что необходимо было вмешательство Рима: Египет и Кипр отдали старшему брату, а Киренаику младшему. Последний не был удовлетворен таким решением и долго плел интриги, чтобы присоединить Кипр к своему царству. И только случай помог разрешить ситуацию: смерть Птолемея VI позволила ему унаследовать все земли. Следующее поколение столкнулось с подобной же ситуацией: Птолемей Александр претендовал на территории своего брата. Птолемей XII, будучи внебрачным ребенком, мог претендовать на трон только в случае смерти своей кровной сестры Береники III, последней законной представительницы рода Лагидов. После своей смерти Птолемей XII оставил четырех детей: двух сыновей и двух старших дочерей, чьи династические распри стали последним кризисом правления Лагидов.

Характерной чертой птолемеевской династии является постоянно возрастающее значение женщины на троне, достигшее своей кульминации во времена последней Клеопатры. В течение первых трех царствований браки совершались на основе выгодного договора, который правители заключали с враждующей династией. Так, Птолемей II женился на Арсиное I, дочери Лисимаха, царя Фракии и союзника Лагидов против их соперников Антигонидов и Селевкидов. Таким же образом Птолемей III женился на своей кузине Беренике II, дочери Магаса, что позволило ему объединить Киренаику со своими собственными владениями. Также были выданы замуж за иностранных царей принцессы: Арсиноя II, дочь Птолемея I, — за Лисимаха, и Береника, дочь Птолемея II, — за Антиоха II. В первое время правления династии единственным исключением, имевшим впоследствии огромное значение, явился брак Птолемея II (который вынужден был с этой целью развестись с Арсиноей I) со своей собственной сестрой Арсиноей II, ставшей в 276 году вдовой Лисимаха. Этот инцестиальный союз, который полностью противоречил всем греческим законам, спровоцировал бурю волнений среди местного населения. Но, вместо того чтобы замять скандал, царь воспользовался им в собственных целях, развивая культ божественной царской семьи, которая не могла быть подчинена общечеловеческим правилам и законам. Арсиноя стала еще при жизни богиней Филадельфой («Та, которая любит своего брата»), и ее культ распространился во всех египетских храмах, встав в один ряд с местными богами.

Лагиды опирались и на греческие мифологические сюжеты. Как известно, Зевс был родным братом своей жены Геры. Египетские фараоны не могли остаться равнодушными к такому мистическому знаку — этот союз напоминал им инцестиальный брак Исиды и Осириса, который положил начало священному царствованию фараонов. Помимо возможных и внушенных страстью мотиваций, этот брак позволил, в конце концов, создать базу для династического культа, вокруг которого смогли объединиться как египтяне, так и греки. Но понять всю важность этого брака наследники Птолемея смогли лишь намного позднее. Птолемей IV был первым, который последовал примеру своего предка, женившись на своей собственной сестре Арсиное III, создав, таким образом, род богов Филопаторов. Птолемей V, не имевший сестер, возобновил классическую традицию царской экзогамии, женившись на дочери своего противника великого Антиоха III Клеопатре, чье имя сыграет не последнюю роль в судьбе династии Лагидов. После скоропостижной кончины своего супруга царица Клеопатра станет первой женщиной в Египте со времен Нового царства, которая начнет править самостоятельно от имени своего маленького сына Птолемея VI Филометора («Тот, кто любит свою мать»). Этот Птолемей также женился на своей сестре — Клеопатре II. Из двух его дочерей старшая, Клеопатра Tea, сочеталась законным браком три раза подряд с различными представителями династии Селевкидов. Что касается младшей, также названной Клеопатрой, то ее хотели выдать замуж за ее дядю, киренского царя, мечтая объединить сразу все территории под одним именем. Неожиданная смерть Птолемея VI не позволила осуществиться этому замыслу. Птолемей Киренский решил, что более выгодной для него будет женитьба на собственной сестре, вдове брата и, таким образом, стать царем Египта. Но молодая Клеопатра тем не менее не отказалась от своих намерений и несколькими годами позже без колебаний вышла замуж за своего дядю и одновременно отчима. Конфликт, иногда скрытый, иногда выходящий наружу, между матерью и дочерью, ставшими противницами, играл ведущую роль в политической истории Египта на протяжении, по крайней мере, двух десятков лет.

После смерти Птолемея Фискона его вдова Клеопатра III смогла править одна от имени своих сыновей (с 116 по 101 год), приняв все предосторожности, чтобы удалить свою старшую дочь Клеопатру IV, в которой она угадывала зарождение сильных амбиций. Позже, после смерти Птолемея IX Сотера в 80 году, престол заняла его дочь Береника III, которая и была провозглашена законной наследницей, преемницей своего отца. Если убийство этой царицы привело незаконнорожденного Птолемея XII на трон, то другим двум женщинам народ Александрии обязан постыдным бегством последнего в Рим. Что касается наследства Птолемея XII, всем известно, как последняя Клеопатра присвоила его, обойдя своих братьев.

Царь и греки

Птолемеевская династия происходит не из царского рода. Даже если ее создатель — Птолемей I — мог гордиться отдаленным родством со старым родом Аргеадов, это еще не давало ему повода a priori претендовать на престол. Только политический вакуум, образовавшийся в мире после смерти Александра, мог объяснить возможность такого удачного для Лагидов варианта. Но это продвижение не свершилось в один миг. Птолемей, как и другие диадохи, вынужден был довольствоваться званием «сатрапа», то есть правителя одной из провинций от имени македонского царя. Начиная с 310 года, эта теоретически второстепенная позиция становится чистой фикцией, так как династия прекращает свое существование после убийства сына Александра, родившегося после его смерти. Однако нужно было, чтобы самый дерзкий из «сатрапов» (а им оказался Антигон Одноглазый) сделал первый шаг! Что и свершилось в 306 году. В течение последующего года все диадохи приняли — каждый на своей территории — царский титул. Так в 305 году бывший полководец Александра становится для своих греческих подданных царем (базилевсом) Птолемеем, а для египетских подданных — фараоном.

Грекам, обосновавшимся в Египте или в других владениях Лагидов, слово «монархия» было знакомо. Даже если большинство из них вели свой род из городов с демократическим или олигархическим устройством, они знали, что все греческие государства в определенный момент своей истории управлялись царями. Некоторые же из таких государств, в первую очередь Македония, вообще не знали другого режима, и именно македонский пример в глазах греков послужил моделью для монархии Лагидов, как, впрочем, и для других царств, вышедших из развалившейся империи Александра. Однако в эллинистическом сознании монархия ассоциировалась с позорным режимом Ахеменидов и более всего с правлением Великого Персидского Царя, над которым наиболее храбрые греческие города неоднократно одерживали победы во время мидийских войн. Монархия также являлась способом управления варварскими народами, не способными к самоуправлению. Эти варвары, по мнению греков, вели жизнь рабов, в отличие от них, свободных граждан полисов. Очевидно, что позиция подобных новых режимов, среди которых была и эллинистическая монархия, достаточно деликатна: такая монархия не могла принять форму правления древних македонских царей, не способную контролировать огромные и густонаселенные пространства. Одновременно она должна была избежать и восточного деспотизма, который для греков был синонимом позорного рабства.

В конечном счете царь Лагидов обязан быть двуликим: с одной стороны, он должен остаться близким и понятным греческим подданным, для которых он не более чем «царь Птолемей», а с другой — наследником фараонов в глазах египтян, носителем священного начала. Таким образом, для первого поколения греков, поселившихся в Египте (за исключением тех, что обосновались до завоеваний Александра Македонского, то есть мемфисских эллинов), отношение, которое связывает их с царем — это в первую очередь отношение служащего к своему патрону, нежели зависимость слуг от своего господина. Эти отношения между царем и греками очень быстро изменялись, с одной стороны, из-за их постепенной интеграции на египетской земле и вследствие удаленности от их родных городов, а с другой стороны, благодаря усиленной пропаганде царской власти, направленной на подчеркивание божественного происхождения династии. Однако такое развитие не могло дойти до своего завершения, не произошло и полной интеграции греков с местным населением, как и постепенного превращения царя из рода Лагидов в самодержца восточного типа. Если гражданские начала греков, обосновавшихся в хоре, или, точнее, их потомков постепенно растворяются до полного исчезновения из памяти, то сама эллинистическая культура, напротив, утверждается, а с ней появляется и осознание принадлежности к привилегированному меньшинству, где царь — это лишь один из лучших его представителей. Даже установив законность самодержавной власти, правители из рода Лагидов до конца своего правления не смогут навязать своим греческим подданным формы рабского верноподданства и мистического почитания, которые восточные нации привыкли проявлять по отношению к своим монархам.

Обожествленный царь

Отныне греческие воззрения о божественности происхождения монарха оставляли широкие возможности для создания и развития культа царской власти. Для греков, в отличие от иудеев, значительное превосходство не являлось основополагающим признаком божественного, и, вследствие этого, граница между миром людей и миром богов вовсе не была непреодолимой. Как боги могли жить по своему усмотрению среди смертных, так и смертные, по крайней мере некоторые из них, могли приобретать черты, присущие исключительно божествам. Более того, существовала даже некоторая промежуточная категория — категория героев, которые за свою храбрость и заслуги награждались некоторыми божественными чертами — например бессмертием. Но героизация лежала в основе исключительно культурного процесса, касающегося только мифических фигур, которым приписывали создания городов, а также первые шаги политического и социального устройства. С течением времени могли героизировать посмертно и некоторых граждан, исходя из их благодеяний в пользу города, прославившего в благодарность их имена.

Однако обожествление царей и цариц рода Лагидов успешно осуществлялось под влиянием различных процессов. Александр был первым. Именно он использовал различного рода ухищрения, прибегал к чудесам, откровениям, уделял особое внимание предзнаменованиям, пророчествам, чтобы в первую очередь убедить в своем божественном происхождении собственную армию и во вторую — всех жителей Македонии и Греции. Самый известный шаг в этой области — поход в оазис Сива, осуществленный с одной лишь целью — подтвердить свое божественное происхождение, ссылаясь на пророчество оракула Амона. Известно, что это притязание вызвало волну протеста даже среди офицеров его собственной армии, настолько эта идея была чужда эллинам.

Диадохи в большинстве своем оказались более осторожны, базируя свою пропаганду на образе Завоевателя. Однако часто сами они бывали застигнуты врасплох инициативами городов, которые наделяли их божественными полномочиями иногда даже ранее, чем сам диадох получал царский титул. Так, например, граждане Афин в своем стремлении угодить правителям провозгласили «Богами Спасителями» Антигону и Деметрия, когда в 307 году последний изгнал македонский гарнизон из города и установил демократическое правление.

Следующие поколения — эпигоны — не были настолько щепетильны и, по крайней мере в Египте, быстро поняли, что необходимо создать легитимность своей власти на уже существующей религиозной основе. Мы видели, как этого добился Птолемей II, женившись на своей собственной сестре Арсиное, таким образом обожествив ее, скорее всего еще при жизни, под именем «Богини Филадельфы». Его отец, уже получивший от жителей Родоса эпитет Сотер («Спаситель»), был возведен в ранг богов точно также, как и мать Птолемея — Береника. Боги Спасители образовывали пару богам Адельфам, о чем свидетельствуют монеты, на которых первые чеканились на лицевой стороне, а вторые — на оборотной.{24}

Чтобы установить этот новый культ, Птолемей II предпринял целый ряд мер. Некоторые из них касались только греческого населения, как, например, создание в 279–278 годах Исолимпийских игр (некоего эквивалента олимпийским играм) в Александрии, которые получили название — Птолемейи. Проводимые каждые четыре года в честь Птолемея Сотера, эти игры состояли из атлетических состязаний, скачек, поэтических и музыкальных конкурсов, объединяющих представителей большинства греческих городов восточного бассейна Средиземноморья. Третьи Исолимпийские игры в 271–270 годах сопровождались необыкновенным триумфальным шествием, посвященным празднованию победы династии Лагидов в первой сирийской войне.{25} Интересен тот факт, что в 269 году появился культ жрицы Арсинои Филадельфы, названной Канефорой («Носительницей золотой корзины»). Этот культ существовал наравне с культом жреца Александра, установленным Сотером. Вместе с этим по всей стране был введен новый налог, называемый апомойра. Взимали его с виноградников и фруктовых садов, принадлежащих частным владельцам, для того чтобы поддержать культ «новой богини Филадельфы» во всех местных храмах. Это была последняя и, несомненно, самая эффективная мера. Можно предположить, что царица была популярна еще при жизни, учитывая огромное количество предпринятых мер по распространению ее образа и изображения. Это была первая царица, чье лицо стали чеканить на монетах.{26} Множество эпиграфических и иконографических свидетельств, таких, как статуэтки и стелы, выполненных иногда довольно грубо и наивно, лишний раз подтверждают догадку о необыкновенном почитании и поистине искренней всенародной любви к царице.{27}

Преемники Птолемея II шли уже проторенным путем, постепенно добавляя свои собственные культы к культам предшественников. Так, семья за семьей, династический пантеон регулярно обогащался, продолжая священную идеологию, которая все больше и больше укореняла род Птолемеев на египетской земле. Эпитеты, которыми наделялась каждая из семей, выявляют природу того почитания, на которое претендовали те или иные цари и царицы. Так, эпитет Сотер («Спаситель») был избран Птолемеем I и Птолемеем IX, Эвергет («Благотворитель») — Птолемеем III и Птолемеем VIII, а Эвхарист («Благодетель») — Птолемеем V. Эти имена свидетельствуют о защите и процветании, которые цари так хотели привнести в свое правление. Имя Эпифан (Птолемей V) недвусмысленно намекало на божественность царя, чье чудесное сошествие в мир смертных не устают прославлять его верноподданные. Другие эпитеты: Филадельф, Филопатор и Филометор — свидетельствовали о любовных связях или о мистическом почитании между различными членами одной династии. Таким образом, царская фамилия становилась некой моделью отношений, земным воплощением божественного генеалогического древа. Можно заметить определенную чрезмерность в этой царской теологии, которая постепенно обесценивалась, доходя в конечном счете до простого обозначения священного происхождения того или иного правителя. Так Клеопатра III стала «Исидой — Великой Матерью богов», а Птолемей XII был назван «новым богом Дионисом». Последняя Клеопатра в долгу не осталась: даже если в официальной документации не содержится никаких титулов царицы, то литературные тексты наряду с историческими документами не раз напоминают о том, что царица нередко появлялась в наряде Исиды-Афродиты.{28}

Фараон и египтяне

В контексте этой монархии священные права царя состояли в том, что он мог демонстрировать свое родство в отношении с богами. Будучи правителем Египта, монарх был в первую очередь избранником богов всей страны! В противном случае в глазах своих египетских подданных он казался бы не более чем главой иноземной нации. Александр вовсе не открыл путь своим последователям: его краткое посещение Мемфиса, где он любезно принял почести жрецов, благодаривших царя за освобождение города от персов, не позволило ему наметить даже в общих чертах политику отношений с местной религией. Провозглашение Александра Македонского фараоном (точное подтверждение чему еще не найдено) в любом случае оставалось ходом чисто формальным и быстро совершенным духовенством, которое радо было подчинить этого молодого иноверца странным и непонятным для него ритуалам. С другой стороны, жрецы с давних пор вели записи, в которых отмечалась любая смена власти. Каждого нового правителя они наделяли определенным набором титулов, становившихся эквивалентом власти фараона. Имя Александра, таким образом, писалось иероглифами на стенах строящихся на тот момент храмов. Имена других правителей, даже тех, кто ни разу в жизни не ступал на египетскую землю (например, брат Филипп Архидейский и сын Александра), будут также записываться на стенах тех или иных храмов.

Первый Птолемей понял, что он не может довольствоваться только пассивным одобрением со стороны местных жителей и прежде, чем официально стать царем, он предпринял ряд мер, направленных на создание собственного образа как идеального воплощения фараона. Возможно, что его сподвигли на эти действия некоторые из приближенных египтян, которым он позволил участвовать в Совете. Многие иероглифические тексты, оставшиеся на стелах и статуях, рассказывают о биографиях некоторых из египтян, современников Птолемея Сотера, занимавших высокие административные и военные посты.{29} Некоторые из них принадлежали даже к последнему царскому египетскому роду Нектанеба.{30} Тем не менее сложно точно оценить их роль и влияние на политику первого царя из династии Лагидов, так как отыскать какие-либо упоминания о них в греческих источниках практически невозможно.

Греческие авторы сообщают только об одном из высокопоставленных египтян при дворе Птолемея Сотера — о жреце из Себенита по имени Манефон, который появился только к концу правления Птолемея. Он исполнял роль эксперта по египетским делам во время правления Птолемея II, который приказал ему письменно вести историю Египта фараонов на греческом языке.{31} Можно предположить, что у Манефона были предшественники, которые информировали Птолемея о нравах и обычаях Египта, а также консультировали его о поведении в храмах и о египетских богах. Великолепная стела, названная «стелой Сатрапа», явственно носит отпечаток этого влияния.{32} Сообщая о дарственной передаче земель фараона храму в Буто, подтвержденную сатрапом Птолемеем, эта стела содержит эвлогию самого Птолемея. Эта эвлогия представляет собой краткое описание внутренней (обоснование в своей новой столице — Александрии) и внешней (поход на Сирию) политики царя. Очевидно, что такой хвалебный текст был внушен Птолемею его двором. Однако стиль, композиция, обороты, темы, использованные на стеле, выдают в авторе человека египетской культуры, прилежно передающего облик, который сатрап хотел придать себе самому и своей политике в глазах местного населения.

Позднее одно из направлений подобного хвалебного стиля приобретет необыкновенную популярность, так как к нему неоднократно будут обращаться авторы других текстов в течение следующего столетия. Основная тема таких сочинений заключалась в разыскании и возвращении в Египет священных статуй и других предметов культа, украденных или увезенных в Азию во время предыдущих вторжений в страну, например во время войны с персами.{33} Такой жест почитания богов оправдывал в глазах местного духовенства, к которому, собственно, и были обращены эти тексты, захватнические походы, предпринятые династией Лагидов.

С этого момента Птолемеи становились защитниками египетских богов, приравнивая себя к Хорсиесису — архетипу царей-завоевателей, чей род брал начало от великого бога Осириса, коварно убитого Сетом, который олицетворял образ иноземной угрозы.

Довольно сложно оценить реальное воздействие, которое оказывалось проведением подобных параллелей на египтян, близких к правителям. Можно, конечно, предположить, что похожие стелы могли воздвигаться во многих других храмах. Но если стела воплощала образ, который египтяне придавали предыдущим фараонам, то деятельность Птолемеев поистине должна была их впечатлить. Действительно, ни один из царей трех последних местных династий не преуспел ни в одном захватническом походе. Даже саисские фараоны двумя веками ранее одерживали лишь незначительные победы, впоследствии оборачивающиеся мучительными, постыдными поражениями, по крайней мере, это касается походов в Азию. Гениальность пропагандистского хода династии Лагидов состояла в успешном сопоставлении военных побед с проявлением благосклонности египетских богов. В качестве примера приведем одну фразу, ставшую клише в любой речи фараонов: «То, что сделали они, не совершалось прежде ни одним Царем».

Фараон и боги

Предоставив храмам независимость во внутреннем управлении и организации, Лагиды сохранили за собой право жесткого экономического контроля, направленного на эксплуатацию земельных угодий и установление государством налогов, незаконно повышаемых иногда самими жрецами. Тем самым правители стремились установить тесные и постоянные связи между царским двором и местным духовенством. Поскольку общение непосредственно с каждым святилищем в отдельности было крайне затруднительным, Лагиды взяли за правило ежегодно созывать синоды, на которые съезжались представители храмов всего Египта. Вначале синоды проходили в самой Александрии или в ее предместьях (в Канопе), затем для большего удобства в Мемфисе. Мы знаем о созыве этих синодов только во времена Птолемея III и Птолемея VI,{34} благодаря красочным стелам, которые теоретически должны были быть сооружены в каждом храме, дабы ознаменовать собой принятые решения. Некоторые из этих стел дошли до нас в более или менее хорошем состоянии. На многих из них сохранились образцы текстов, воспроизводящих один и тот же синодальный указ. Обычно он был записан в трех версиях: на греческом, на разговорном египетском (демотикой) и на священном языке (иероглификой). Эти постановления воздавали хвалу правителям за все благодеяния, свершенные ими по отношению к стране и богам, а также содержали отдельные отрывки, выражающие признательность духовенства.

Благодеяния, о которых идет речь, были по большей части реальными фактами, так как из трех наиболее сохранившихся декретов два посвящены великим военным событиям: памятная битва Птолемея IV, одержавшего победу над царем Селевкидом (Рафийский декрет){35} и подавление Птолемеем V восставших египтян во время его пребывания в Ликонполе (Мемфисский декрет).{36} Постановления, принятые синодом, касались статуй, предметов культа, установленных в честь царя или его семьи, но в равной степени они рассматривали и общие вопросы по устройству храмов, по ведению жреческих служб, проходивших, естественно, под непосредственным наблюдением царя и его советников. Например, документ, названный «Канопским декретом», предусматривал создание во всех священных коллегиях пятой трибы, посвященной «богам Эвергетам», и введение в календарь високосного года. Мало вероятно, что все синоды учреждали такие эпиграфические документы, так как тогда их было бы найдено огромное количество. Увековечивались только некоторые из постановлений в силу исключительных обстоятельств (победа при Рафии) или важности принятых решений. Нет никаких сведений, по какой причине подобные документы стали исчезать, начиная с правления Птолемея VI. Существует несколько версий: либо их упразднил сам синод, либо функции, которые они выполняли, свелись до нуля. В последнем случае ежегодная встреча фараона и жрецов должна была превратиться в пустую формальность, прежде чем окончательно устареть. Так как, начиная с правления Птолемея V, цари все чаще и все больше времени проводят в Мемфисе, то возможно, что представители различных храмов пользовались этой ситуацией, чтобы напрямую встретиться с царем, воздать ему почести и одновременно обратиться с жалобами.

Защита храмов

Как частные землевладельцы жрецы жаловались на незаконные поборы, число которых только возрастало в сложившейся кризисной ситуации. Царские чиновники и в особенности сборщики налогов любыми способами стремились пополнить как царскую казну, так и свои собственные карманы. Жрецы имели еще особый повод для недовольства, который был связан с частым нарушением священного права убежища. Эта привилегия храмов, безмолвно признанная еще со времен фараонов, оставалась в распоряжении жрецов, заботившихся об ограничении правонарушений со стороны государства. Этим правом чаще всего пользовались в смутные времена: должники пытались скрыться от кредиторов или от налогов, грабители убегали от царского правосудия и т. д. Местные власти или частные землевладельцы, соблюдавшие свои собственные интересы, все чаще поддавались соблазну нарушить закон, чтобы задержать несчастного должника или преступника, укрывшегося в храме. Однако жрецы и частные лица, оказывая покровительство тому или иному храму, получали от царя официальный документ, подтверждавший нерушимость священной территории вокруг святилища. Эти постановления, чаще всего написанные на греческом, но иногда и демотическим письмом, появлялись в огороженных, защищенных местах. В подтверждение этому факту существует множество примеров. Вот текст на одной из стел, найденной в местечке Теадельфия в Фаюме, датированный 19 февраля 93 года:

«Священное место по (царскому) указу. Проход нежелательным лицам запрещен. — Царю Птолемею (X) Александру, богу Филометору — приветствие (от лица всех) жрецов Исиды Сашипсиды, великой первой появившейся богини храма в Теадельфии. О великий царь, повелевший, чтобы алтарь остался святым местом, как то было и при предшественниках! Это правило, почитавшееся и являвшееся важнейшим во все эпохи, нарушается теперь некоторыми безбожниками, которые ведут себя в храме неподобающе! Они не только силой изгоняют просителей, приходящих сюда в надежде найти убежище, но также, используя грубую силу, святотатствуют, оскорбляя ту любовь, которую ты проявляешь к Божественному и в особенности к богине Исиде. О великий святой царь, мы просим тебя издать указ, повелевающий, чтобы вышеуказанный храм стал местом убежища, а священное место было бы ограждено с четырех сторон на расстоянии 50 локтей (=25 метров) каменными стелами, с надписью: „НЕЖЕЛАТЕЛЬНЫМ ЛИЦАМ ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН“. Это, о великий царь, в твоих же интересах, ибо тогда жертвоприношения, жертвенные возлияния вина, а также другие церемонии, установленные в честь тебя, твоих детей и родственников, восхваляющие Исиду и Сараписа, станут проходить лучше, и мы тем самым сможем возблагодарить тебя за твои благодеяния. Всего хорошего. (Ответ Царя:) Лисанию (стратегу нома), исполнить (по ходатайству жрецов). 21 год, 7 день месяца Мехира».{37} Такие документы, подбадривавшие жрецов и одновременно увеличивающие влияние храма, в равной степени служили и укреплению царского престижа, демонстрируя на глазах у всех облик чуткого к страданиям слабых, уважающего авторитет местных богов и без колебаний пресекающего злоупотребления своих подданных.

Царская «филантропия»

Желая покончить с кризисами, которые только усугублялись в течение двух последних веков, царская власть не раз обращалась к практике проведения целого ряда амнистий. Самый древний из подобных декретов был обнародован Птолемеем V Эпифаном в 186 году. Тем самым он желал покончить с печальными последствиями великой гражданской войны, которая опустошала страну на протяжении большей части его царствования. Наиважнейшим и самым известным стал декрет Птолемея VIII и его двух жен, объединившихся после бесконечной династической войны (с 132 по 119 год). Вот несколько отрывков из этого документа:

«Царь Птолемей (VIII), царица — сестра Клеопатра (II) и царица — супруга Клеопатра (III) объявляют всем своим подданным об амнистии по любым проступкам, преступлениям, обвинениям, осуждениям и правонарушениям всех видов, совершенным до 9 числа месяца Формутия 52 года (28 апреля 118 года), за исключением убийств и святотатства.

Они объявляют, что воры, беглецы, а также виновные в других правонарушениях должны будут вернуться к местам своего проживания и приняться за мирный труд. Они смогут вернуть себе свое добро, конфискованное у них за проступки, но лишь в том случае, если оно еще не будет к тому времени продано».

Наряду с многочисленными мерами по возвращению долгов и уплаты налогов также предпринимались действия по пресечению злоупотреблений лицами, обладавшими публичной властью. Некоторые пункты касались местных храмов:

«И они утвердили, что священная земля и доходы, принадлежащие храмам, остаются в их распоряжении и что храмы будут продолжать получать апомойру (прибыль), которую по обычаю они получают с виноградников, садов и других земель [и они утвердили, что расходы на захоронения (быка) Аписа и (быка) Мневиса будут покрываться доходами царского двора, как и в случае со священными персонами…].

И они установили, что стратеги и другие подданные не смогут принуждать никого из жителей страны работать на себя, а также не смогут силой отбирать скот для своих собственных нужд. […]

И что ни стратеги, ни представитель царской семьи, ни города, ни храмы не смогут ни под каким предлогом никого арестовать из-за долга, ссоры или частного дела, ни посадить в тюрьму. Только в том случае, если они кого-то обвиняют, должны предоставить обвинение в магистрат, существующий в каждом номе, и обязаны придерживаться решения, принятого по существующим правилам и декретам».{38}

Даже название этих мер — филантропиа — обозначает настроение, в котором подобные меры были достигнуты. По ту сторону практических интересов царской династии, направленных на восстановление доверия через уплату долгов, эти декреты позволяли правителям Эвергетам выступить в роли благодетелей человечества и продемонстрировать свою любовь за счет уступок храмам.

Путешествия по провинции

Довольно часто царская семья покидала александрийские дворцы для того, чтобы оказаться в хоре в качестве обыкновенных владельцев своего домена, уважая, однако, старое табу, которое запрещало фараонам переправляться по Нилу во время половодья и соответственно, ограничивало их возможности предпринимать поездки на Юг до четко обозначенного времени года.{39} Эти путешествия, о которых оповещалось заранее, всегда сопровождались различного рода слухами, даже если не было точно известно, воспользуются ли правители великолепной таламегой. Это был настоящий плавучий дворец, сконструированный еще для Птолемея IV! Однако внушительные размеры и скромные судоходные характеристики этого пышного сооружения сводили практически на нет его навигационные способности. Таким образом, использование корабля ограничивалось короткими экскурсиями по озеру Мареотис или же по каналу, ведущему в Каноп. Как раз такая поездка и становилась единственной возможностью для местного населения, египтян или греков, обосновавшихся в провинции, наблюдать царя-фараона и его супругу — настоящих живых богов, чье появление пробуждало надежду у большинства и недовольство у некоторых. На самом деле, народный энтузиазм скорее был плодом наивного восхищения перед помпезностью кортежа, нежели убежденностью в том, что правители пришли как поборники справедливости воздать каждому по заслугам.

Эта вера в царскую милость проявлялась несколько иначе. Она воплощалась в лавине жалоб и ходатайств, поступающих на имя царя. Все документы просматривались и лаконично подписывались. Затем их передавали огромной армии секретарей, являвшихся неотъемлемой частью царского кортежа. Эти жалобы подавались как от отдельных лиц, жреческих коллегий, так и от целых профессиональных групп. Примером тому может служить просьба, поданная от жрецов храма Хнума, находившегося в городе Элефантине. Это ходатайство было передано Птолемею IX во время путешествия царя в сопровождении своей бабушки и матери в 115 году.{40} Таким же образом царь возлагал на себя все обязанности великого фараона, торжественно открывая священный храм, работы над которым закончились как раз во время его путешествия. Это был Птолемей VIII, освятивший храм в Эдфу 10 сентября 142 года. Помимо подписания распоряжений царь мог отслеживать работы по строительству, как это делал Птолемей II в храме священного овна в Мендесе.{41} Любые поводы были хороши для того, чтобы продемонстрировать интерес, который проявлял царь к местным культам, даже если совершаемые ритуалы проходили на незнакомом ему языке и тем самым могли поставить его в затруднительное положение, которое сопоставимо только с тем, что мог бы испытывать британский король во время приветственной церемонии, устраиваемой в его честь африканским племенем! Так, пожалуй, выглядел Птолемей VI в Фивах, вводя в храм Амона нового быка Бухиса, священного животного бога Монту, во время своего путешествия по Верхнему Египту в 157 году.{42}

Царская жизнь

Несмотря на нечаянную удачу создатель новой династии Птолемей I вел жизнь строгую и простую. Его долгая служба, проходившая во время военных кампаний Филиппа II и Александра, не располагала к ведению роскошного образа жизни. Такого положения вещей он продолжал придерживаться и тогда, когда стал правителем Египта, и даже тогда, когда он присвоил себе царский титул. Однако с его преемниками ситуация складывалась полностью противоположная. Его сын Птолемей II, утверждая культ обожествленных правителей, должен был отличаться от простых смертных абсолютно другим образом жизни. Поэтому интерьер его дворца был пышно декорирован редчайшими для того времени материалами: мрамором, алебастром, порфиром. Постепенно Птолемей II ввел торжественные царские ритуалы, тщательно имитирующие восточные традиции, которые со временем стали управлять жизнью «друзей», соратников и советников царя, а также огромным количеством его слуг. Вначале царь отличался от остальной знати только ношением диадемы (при этом не было никакого различия в одежде), так называемой тении — простой ленты, повязанной вокруг головы, которая являлась традиционным и священным символом царской власти в Македонии. Вскоре облачение в дорогие одежды во время многочисленных пиров, задававших определенный ритм жизни двора, стало правилом для царя. Изобилие и утонченный вкус подаваемых на этих торжествах блюд были составной частью богатства царя, специально выставленного для гостей и послов. Царь и царица иногда своим собственным видом демонстрировали благосостояние, а их отчеканенное на монетах изображение часто сопровождалось символическим рогом изобилия. Тогда как внешние границы Египта ослабевали, правитель династии Лагидов требовал все больше и больше так называемой трифе («пышности»), отождествлявшей царя с Дионисом. Такая жизнь не переставала шокировать римлян, еще к тому времени руководимых суровой моралью mos maiorum («обычаи предков»). Так, когда Сципион Эмилиан, еще к тому времени находившийся под впечатлением своей победы над Карфагеном, высадился в Александрии в 139 году, он был принят Птолемеем VIII, потерявшим всяческие формы из-за «жирности и необъятности своего живота, который он с трудом мог охватить руками. Одет он был в ниспадающее до самых ступней платье с рукавами до запястий».{43}

Другой автор добавляет: «Свои объемы царь подчеркивал ношением чрезмерно вызывающего костюма. Казалось, он старался продемонстрировать другим то, что любой приличный человек на его месте пытался бы спрятать».{44} Это длинное платье придавало правителю сходство с богом Дионисом, что он подчеркивал еще и ношением лаврового венка. Для римлян такой вид Птолемея был ужасен. Но сам «повелитель Верхнего и Нижнего Египта» никак не мог этого понять и только еще более настойчиво пытался продемонстрировать свое почтение, выставляя перед ними великолепие и пышность собственной персоны, которые должны были отождествляться со сказочным богатством Египта.{45}

Однако не все римляне были настолько глухи к довольно специфической этике александрийского двора. Вспоминается Марк Антоний, о котором ходит множество историй. Многие из них иллюстрируют тот роскошный образ жизни, который он вел с Клеопатрой. Разнузданная роскошь «неподражаемых» служила только на руку все возрастающей популярности Октавиана. Расточительность власти достигала необычайных размеров. Характерный пример приводит Плутарх:{46} царского повара однажды спросили, для какого грандиозного приема готовятся восемь огромных кабанов; повар ответил, что ожидается не более двенадцати гостей; возможно, они захотят только пить вино, но все блюда должны быть готовы к моменту их прихода на всякий случай… Верная династическим идеалам трифе Клеопатра чувствовала себя обязанной держать стол, достойный богов!

Система египетских титулов

Ритуал посвящения в фараоны был полностью признан египетским духовенством за династией Лагидов, даже если последние не принимали лично участия в традиционных церемониях, где царю отводилась ведущая роль. Это признание проявлялось в довольно яркой и сложной манере иероглифической титулатуры каждого из царей и некоторых цариц. Такая практика не была новшеством, так как даже два первых персидских царя имели титулы фараонов, сокращенные, правда, всего до двух имен.{47} Александр, два его македонских последователя и оба первых Птолемея имели право на обычно построенное титулование, которое было, однако, мало интересным и неоригинальным. Такой порядок перечисления титулов традиционно содержал в себе не менее пяти слов, расположенных по определенной схеме. Каждое новое слово вносило специфический оттенок, два последних были вписаны в рамку. Совокупность названий должна была вызвать представление о божественном происхождении царя, которое устанавливалось со времени его коронования и определялось его отношением с богами и со страной. Так, Птолемей II назывался «Хор, молодой Силач, (Повелитель) двух богинь, великий в доблести, золотой Хор, Тот, кого породил (во славе) его великий отец, царь Верхнего и Нижнего Египта, Всемогущий Ка бога Ра, возлюбленный Амона, Сын Ра — Птолемей».{48} Все эти имена условны, кроме третьего, которое намекает на коронование царя его собственным отцом Птолемеем I и, таким образом, доказывает законность его власти.

Начиная с правления Птолемея III, перечисление титулов редко увеличивалось в количестве. В самые великие для истории фараонов времена жрецы пускали в ход всю свою эрудицию, чтобы выстроить царские титулы в какой-нибудь специфической последовательности. Пышный мемфисский указ, более известный под названием «Розеттский камень», полностью был посвящен перечислению иероглифических титулов Птолемея V на демотическом и греческом языках: «Молодой Хор, который (во славе) появился на троне своего отца, (Повелитель) двух богинь, великий в доблести, царствующий на Обеих Землях, великолепно управляющий своей Страной, чье благое сердце обращено к богам, золотой Хор, который улучшил людскую жизнь, повелитель празднеств подобный Птаху, правитель, подобный Ра, царь Верхнего и Нижнего Египта, наследник богов, возлюбивший своего отца (= Птолемей IV и Арсиноя III Филопатор), избранник Птаха, всемогущий Ка бога Ра, живой образ Амона, Сын Ра — Птолемей, живущий вечно, возлюбленный Птаха, появившийся Бог (= Эпифан), повелитель блага (= Евхарист)».{49} Греческая версия достаточно верно сохраняет все эпитеты, заменяя лишь имена богов: Птаха — на Гефеста, Ра — на Гелиоса, Амона — на Зевса.

С Птолемея VI до Птолемея XII этот неизменный набор царских титулов претерпел небольшие изменения, связанные с введением новых тем, как, например, новое имя, рассматривающее царя в качестве брата-близнеца живого бога Аписа, источником которого стало, скорее всего, реальное совпадение даты рождения Птолемея VI с рождением священного быка Аписа в 186 году. В конце концов, даже сама Клеопатра VII была наделена только несколькими определениями, среди которых значилось имя Хора и одна единственная рамка с тем же самым именем, как и у ее предшественницы Клеопатры I. Такой скромный набор титулов означает отношение египетского духовенства, которое не могло позволить, чтобы женщина полностью взяла на себя теологическую роль, по праву принадлежащую фараону. Именно Птолемей XV Цезарь, которого изображали на огромной южной стене храма в Дендерах, обогнал свою мать в качестве титулованного фараона. Однако жрецы не наделили царственного ребенка каким-то особым титулом, его первая рамка в имени была лишь копией с рамки его деда Птолемея XII, что было несомненным знаком некоторого замешательства со стороны жрецов в точном определении законности власти сына великого Цезаря.

Верность жречества

Анализируя складывающуюся ситуацию, можно прийти к выводу, что престиж и даже авторитет монархии Лагидов в стране по большей части базировались на признании местного духовенства. Можно проследить способы и механизмы, задействованные для утверждения этого признания и, как следствие, преданности власти. Теперь необходимо сказать о реальной эффективности предпринятых царями мер. Можно сомневаться в искренности жрецов по отношению к режиму, который представлял интересы иноземного народа, тем более что представители именно этой нации занимали все руководящие посты в экономике и управлении страной. Часто те или иные решения, принятые греками, совершались в ущерб интересам древней священной касты. Но разобщенность самого слоя египетского духовенства, проявлявшаяся как в географической удаленности, так и в существовании жесткой социальной иерархии, дает основание предполагать, что единодушие в том или ином случае не могло быть достигнуто. Само духовенство делилось внутри себя на две части: «союзников» и противников. К несчастью, о последних осталось очень мало свидетельств. Естественно, удобней было упоминать о тех египетских жрецах, которые сознательно шли на службу интересам государственной политики, для того чтобы получить из этого выгоду для самих себя и для своих храмов.

Мемфисское духовенство представляет особый случай. Престиж культов этого города по всему Египту, в особенности культа, посвященного быку Апису, был огромен и не мог пройти мимо внимания власти, которая демонстративно оказывала знаки особого уважения к местным верованиям. Таким образом, все Лагиды, начиная, по крайней мере, с Птолемея V, а может, и ранее, короновались на царствование в храме Птаха, следуя древним ритуалам. Великий жрец бога Птаха — глава духовенства этого храма — был человеком, всячески облагодетельствованным правителями. Естественно, не случайно этот пост брал на себя один из членов царской семьи на протяжении всего правления птолемеевской династии. Такая ответственная должность не могла попасть в чужие руки: передача престола по наследству должна была иметь хотя бы относительную гарантию. А верность царской семье такую гарантию предоставляла. Многие из жрецов оставили после себя похоронные стелы на иероглифическом и демотическом языках, иногда с автобиографическими текстами, которые позволяют нам лучше понять природу отношений этого привилегированного класса с Лагидами:

«Я отправился в греческую царскую резиденцию, которая находилась на берегу [Великого Зеленого] моря (Средиземное море) на западном берегу Канопского пролива, имя которой Ракотис. Царь Верхнего и Нижнего Египта, бог Филопатор Филадельф, молодой Осирис (Птолемей XII) появился во дворце в благополучии и здравии, он отправился в храм Исиды […], он принес [богине] большое количество обильных даров. Когда он выехал из храма Исиды на своей колеснице, он сам остановился передо мной и надел на мою голову диадему из золота и драгоценных камней, на которых было выгравировано изображение царя. Так я стал его жрецом, и он издал царский указ для всех городов и номов, говоря: „Я повышаю этого жреца в должности, до великого жреца Птаха Псенптаиса, я дарую ему доход от храмов Верхнего и Нижнего Египта“».{50}