РАСКОПКИ В СЕМАНТИЧЕСКИХ ПОЛЯХ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

РАСКОПКИ В СЕМАНТИЧЕСКИХ ПОЛЯХ

Разумеется, вышесказанное не исчерпывает всех возможностей «лингвистических раскопок» в глубинах языков, в которых сохранились заповедные оазисы палеоарктической протоцивилизации. Начатый здесь словарик русско-ностратических изоглосс может быть значительно расширен. К тому же лингвистические построения оказываются ключом к реконструкции мировоззренческих аспектов исследуемой протоцивилизации и, может быть, даже отдельных моментов ее истории.

Начнем с того, что русский — это язык безусловно индоевропейский. Однако, когда начинаешь анализировать в ностратической ретроспекции некоторые русские (древнерусские, старославянские) словоформы, сталкиваешься с удивительным фактом: они порой оказываются архаичнее соответствующих индоевропейских форм и, возможно, напрямую восходят к более древним праязыковым общностям.

На некоторые из этих примеров указывал в свое время один из основоположников ностратической теории — В. М. Иллич-Свитыч. Так, славянский, русский глагол брать, беру пронес через полтора десятка тысячелетий свой ностратический смысл: в ностратическом праязыке *bari означало именно брать, тогда как в индоевропейском *bher— по преимуществу значит нести{36} (ср. с английским to bear, нести: славянский язык в данном случае оказался архаичнее).

Или индоевропейское слово *k’erd— сердце: оно произошло от ностратического *qErdV— грудь. Русское слово сердце восходит к индоевропейской праформе; но ведь русский язык сохранил и слово грудь, явно близкое к ностратическому оригиналу… А служебные части слова? Они ничуть не менее важны для таких исследований, чем корни слов. Скажем, есть в русском такой весьма распространенный формант уменьшительно-ласкательных имен, как «-ша»: Ваня — Ванюша. В индоевропейском этот формант принимает вид *-i-sk-; а вот в ностратическом праязыке он реконструируется как *?a, «-ща» — почти по-русски.

Можно ли заглянуть еще дальше вглубь тысячелетий? Да, такую возможность предоставляют прежде всего материалы «Вавилонской Башни» С. А. Старостина. В. Э. Орел, сопоставляя базисную лексику ностратического, семитохамитского (афразийского) и синокавказского праязыков, реконструировал полтораста общих корней (точнее, их основы, состоящие из согласных: реконструкция более подвижных гласных — дело будущего) еще более древнего праязыка, который он назвал палеолитическим{37}. Это рабочее название, пожалуй, недостаточно конкретно: на эпоху верхнего палеолита приходятся не только те языковые общности, которые послужили ученому исходным материалом, но и другие, еще более древние, а также макросемьи Нового Света и т. д.

Наверное, можно предложить и другой вариант. Коль скоро вторым названием ностратического праязыка было слово борейский, то для его языка-предка можно использовать наименование гиперборейский — в значении «до-борейский», «до-ностратический». Если к тому же дополнить лексику указанных выше трех макросемей материалами индейских языков Северной Америки, а также эскимосско-алеутских, палеоазиатских (чукчи, коряки, ительмены) и некоторых языков-изолятов Дальнего Востока (айнский, нивхский), то и географически мы выйдем на ту циркумполярную область Северного полушария, которая в рамках нашего исследования соотносится с гиперборейской протоцивилизацией (или ее более поздним наследием).

В таких сопоставлениях есть очевидная трудность: языки Нового Света не столь хорошо систематизированы, как языки Старого Света. Исследования на тему этих глобальных сопоставлений, — прежде всего работы выдающегося американского лингвиста Джозефа Гринберга (1915–2001) и его последователей, — нуждаются в дополнительной верификации и лексико-статистической проработке по методике московской школы. Впрочем, на нынешнем этапе исследований эти пробелы могут отчасти компенсироваться материалами лучше изученных палеоазиатских языков. По словам одного из крупнейших отечественных специалистов в этой области языкознания А. П. Володина, «внешние связи чукотско-камчатских языков следует искать на Американском континенте. По своей структуре все эти языки — скорее американские, нежели азиатские; следовательно, их носители — это индейцы, которые остались на территории Азии»{38}.

Теперь, сформулировав в общих чертах понятие «гиперборейский праязык», попробуем выявить некоторые его словоформы — те, которые соотносятся с семантически ясными реалиями более поздних традиций и могут считаться наследием палеоарктической протоцивилизации. Чрезвычайно важно при этом, если результаты компаративистских исследований культурологического и религиоведческого плана подтверждаются более конкретными и подчас математически точными материалами лингвистической компаративистики.

Дело это вовсе не безнадежное. Вот один пример — довольно убедительный, поскольку речь идет о личном местоимении 1 л. ед. ч.: это местоимение входит в сферу наиболее устойчивой лексики.

Для ностратического праязыка это местоимение реконструируется как *mi. Все тут вроде бы понятно, это mi, или me, есть в огромном количестве языков; в косвенных падежах — и в русском. Известно, что в именительном падеже тут возникает другая основа: например, индоевропейское *ek, *eg (отсюда латинское ego, древнеисландское ek, хеттское uk и т. д.). Законы преобразования звуков позволяют вывести отсюда и старославянское «азъ».

А теперь попробуем взглянуть на вещи с «Вавилонской Башни» — в перспективе лингвистических данных С. А. Старостина и С. Л. Николаева, для праязыков синокавказского и енисейского (праенисейский в данном случае очень важен, поскольку тоже восходит к лингвистической общности Старого и Нового Света в верхнем палеолите).

В прасинокавказском наше местоимение звучало (в упрощенной записи кириллицей) как «зо» (в эргативном падеже примерно как «эзэ»), а в праенисейском — «аз»! И если произнести славянское «азъ» так, как это делали в Великом Новгороде (по данным берестяных грамот XIII века) — «азо», то напрашивается дерзкий вывод: это слово, доныне живущее в литературном русском языке, оказывается ближе к борейскому праязыку, чем к ностратическому. Это доностратический реликт! Из той же исходной борейской праформы (подтверждением ее глубокой древности могут, наверное, служить созвучные местоимения из языка «американских гипербореев» — индейцев-тлинкитов: «ах» — мой, «хат» или «хач» — я) могло образоваться (с добавлением частицы «-эм») авестийское «азэм» и древнеиндийское «ахам» (с характерным для этих языков чередованием согласных) с тем же значением.

Конечно, это лишь эскиз; лингвистическая реконструкция может оказаться очень сложной, тем более если речь идет о почти запретной для сравнительного языкознания теме — о реконструкции культурной и сакральной лексики. Считается, что дело это чаще всего бесперспективное (хотя у компаративистов московской школы есть такого рода исследования): культурная лексика может заимствоваться (или исчезать из обращения) сразу целым «блоком». Например, принятие православия человеком любой этнической принадлежности означает усвоение целого комплекса греческих по происхождению терминов, а принятие ислама — терминов арабских. Поэтому обычными методами сравнительного языкознания очень трудно выявить праязыковые словоформы, связанные со сферой религии и мифа. Но разве в этой сфере нет образов «стержневых», инвариантных как для некоей пракультуры, так и для ее культур-наследниц? Конечно, есть; причем такие инварианты могут пережить и смену религий (называют же в христианском богословии крест Древом Жизни, хотя это понятие уходит корнями в глубину предшествующих тысячелетий). Просто для реконструкции словесного выражения таких образов нужны иные методы.

Такую методологию мы и попытаемся сформулировать. Может быть, к этому методу подойдет название «матричный»: предметом сопоставления будут уже не просто отдельные, морфологически схожие слова, как в лексике «профанной» (когда сравнивают, допустим, русское заяц и польское зайонц), но целые «матрицы» — комплексы взаимосвязанных друг с другом (скажем, в рамках одного мифологического мотива) словоформ и их смыслов. С течением времени в той или иной духовной традиции внутри таких матриц или «пространств смысла» могут происходить смещения отдельных семантем — как бы по неким осям многофункциональных соответствий. Причем именно в силу этой многофункциональности, всегда присущей сакральным понятиям, то или иное слово, спустя века и тысячелетия в иной (хотя генетически родственной) этноязыковой среде может выражать что-то другое. Но это «другое» в принципе возможно опознать в той же изначальной матрице.

Вот простой и понятный пример. На первый взгляд, случайной кажется схожесть кельтского слова «сид» — эльф, представитель более древнего, чем люди, волшебного человечества, и саамского слова «сейд» — священный камень или сложение из камней. Но давайте дополним эту схожесть несколькими достаточно известными смысловыми оттенками: сиды в преданиях кельтов живут внутри гор или «полых холмов»; саамский сейд тоже воспринимается как вместилище некоей духовной субстанции и благодаря этому одушевляется и даже «олицетворяется»; к тому же сейдами называют не только валуны особой формы, или гурии, сложенные из камней, но и необычные по конфигурации скалы-останцы, или даже отдельные горы. Гора же символически маркирует Центр Мира или его Полюс, его духовную вершину — и таким образом соотносится с универсальным комплексом полярной символики, с образами неподвижной Оси Мира, изначального Рая и т. д.

И тогда выстраивается та самая матрица. В ее «пространстве смысла» находят свое место и кельтские феи-сиды, обитающие в холмах с таким же названием («сиды»); и саамские сейды со всей совокупностью связанных с ними магических обрядов; и одна из форм дохристианской магии скандинавских народов («сейдр»); и самодийское, ненецкое слово «седа» — сопка. Возможно, в самодийских языках (северно-самодийских — ненецком и энецком) к той же самой палеоарктической праформе (опуская гласные, ее можно обозначить как *SD) восходит и слово «сит» — образ, подобие, душа-тень: лингвисты допускают, хотя и осторожно, возможность проекции этого важного северносамодийского понятия на ностратический, борейский уровень{39}.

Впрочем, разве это понятие не уходит корнями в еще более ранние эпохи? Представления древних людей о «тени», «образе», «душе» еще в XIX веке рассматривались (Л. К. Поповым) в качестве магического источника сакрального искусства. Да и сравнительное языкознание позволяет увидеть, в гиперборейской ретроспекции, схождение этого спектра значений корня *SD с некоторыми сакральными терминами за пределами ностратической языковой макросемьи. Например, на древнем священном языке загадочного царства Шаншун (некоторые слова этого языка дошли до нас в рамках добуддийской тибетской религии бон, однако это не тибетские слова) sad означает бог, небожитель (по-тибетски lha).

Разумеется, чтобы выстроить такого рода матрицу, реконструировать «пространство смысла», в свернутом виде содержащееся в исключительно насыщенной семантически борейской сакральной лексике, нужно знать не только отдельные рефлексы этой лексики в языках-потомках и перевод этих слов, но и ощущать, хотя бы частично, богословский, ритуальный, этнографический и т. п. контекст соответствующих понятий. Впрочем, коль скоро мы допускаем многофункциональные связи и смещения семантем по «осям» матрицы, эта дополнительная информация может быть минимальной. Простого соотнесения того или иного слова (в каком-либо пусть позднем, но традиционном источнике) с заведомо древней мифологической системой может быть достаточно, чтобы приступить к сопоставлениям внутри смысловой матрицы.

Применительно к борейским реконструкциям такой начальный импульс, по-видимому, можно выявить в работах традиционалистов XX века: не потому, что абсолютно истинна каждая их мысль, — допустим, в работах одного из основоположников современного традиционализма, Рене Генона (1886–1951), но потому, что он часто исходил в своих выводах из действительно древних представлений, содержащихся в источниках, по-своему уникальных, еще не введенных в академический научный оборот (для Генона это были прежде всего суфийские источники). Несколько «пространств смысла», несколько словоформ из борейского священного лексикона представляется возможным исследовать более конкретно.

Эльфийская Белая Лебедь. Рене Генон указывал на связь с гиперборейским лингвистическим наследием тех лексем, где содержится корень alba-. Он не подкрепляет это утверждение данными сравнительного языкознания и мифологическими реконструкциями. Между тем даже поверхностная проработка соответствующей смысловой матрицы приводит к более широким и достаточно логичным выводам.

В спектре наиболее известных соответствующих индоевропейских слов выделяются семантемы со значением белизны и света. В индоевропейском праязыке этот корень в самом общем виде реконструируется как *alb(h) o — белый, светлый, однако материал конкретных языков позволяет предположить, что у праиндоевропейцев бытовала и сакральная лексика с этим корнем. Помимо латинского albus, белый и греческого ?????, белое пятно, хеттского alpha, облако и русского олово (ср. литовское alvas, олово — «светлый» металл) мы имеем, например, родственное общеславянскому древневерхненемецкое слово albiz — лебедь, а также эльфов или альвов со всем присущим им богатым спектром мифологических и религиоведческих ассоциаций. Вероятно, сюда следует добавить и провансальское alba — утренняя заря.

От индоевропейских реалий попробуем перейти на более глубокий уровень. Основания для этого есть. Например, в афразийской языковой семье (в древнееврейском) есть слово «альма» — девственница, а в число реконструированных ностратических корней входит форма «лам(у)», означающая влагу в ее различных проявлениях, от моря до лужи и просто сырости, согласно словарю В. М. Иллич-Свитыча{40}. Глубинная связь представлений о женском начале и о воде, влаге (допустим, в виде изначального Океана) — факт несомненный и очень древний. Что же касается взаимозамены согласных «м» и «б», то это явление весьма распространенное иногда даже в одном языке, например, валлийском.

Среди ностратических языков есть и другие соответствия исследуемой семантеме. В уральских языках ilma — небо, воздух, воздушное пространство; по-фински ilmetд означает появляться, возникать. Это уже сфера сакральной, космогонической лексики; не случайно прафинно-угорского небесного бога-демиурга зовут Ильмар (ср.: Ильмарис, Ильмаринен, Инмар). В «Калевале» Ильмаринен выковывает Сампо с «пестрой крышкой» — звездным небосводом и «скрепляющей» его неподвижной Полярной звездой. Космогонический акт, таким образом, связует корневую основу — LM— (-LB-) с символикой Полюса.

Вполне возможно, что в воссоздаваемую смысловую матрицу этого протокорня входят (на ностратическом уровне) и глубоко сокровенные, мистические слоги-криптограммы, не поддающиеся переводу, перед некоторыми сурами Корана: АЛМ в начале 2, 3, 11, 29, 30, 31 и 32?й сур и АЛМР в начале 13?й суры, а также афразийское «алам» («олам») — мир. Согласно «Мирадж-наме», книге, повествующей о вознесении пророка Мухаммеда к Престолу Всевышнего, священную криптограмму АЛМ пророк «списал с рукава Божественного Престола неба»{41}. Начальная буква (и одновременно символ Первоначала) во многих алфавитных системах — альфа — может, наверное, тоже восходить к ностратическим пластам; тогда теряет смысл вопрос о том, кто впервые применил это слово в данном значении (финикийцы, древние евреи и т. д.). Кстати, в руническом алфавите средневековой Вестфалии эта первая буква называлась «альма». А известное соотнесение финикийской буквы алеф с пиктограммой «бык» могло носить вторичный характер и имело место тогда, когда уже был забыт первоначальный смысл этого корня.

Может быть, этот смысл несколько прояснится, если углубиться с ностратического на борейский уровень? В этой связи упомянем, что чрезвычайно важное арабское слово «ильм» — знание (в Коране оно встречается около 750 раз) иногда соотносилось арабскими переводчиками с греческим ????? — премудрость. В исторической перспективе (доисламской и дохристианской) это образ безусловно женский — в аспекте сравнительной мифологии. А вот в аспекте сравнительного языкознания его можно поставить в соответствие с таким чрезвычайно широко распространенным на Востоке словом, как «алмас(ты)» или «албас(ты)», хотя в современной этнографии оно и обозначает низшего, а иногда и демонического духа.

Это слово (и соответствующие ему представления) есть у народов и ностратических (алтайские: турки, татары, казахи, башкиры, тувинцы, алтайцы, узбеки, туркмены, кыргызы, каракалпаки, ногайцы, кумыки, балкарцы, карачаевцы, монголы; индоевропейские: таджики, армяне; картвельские: грузины), и северокавказских (чеченцы, ингуши, лезгины, таты). Для кабардинцев, удмуртов и некоторых других народов (Кавказа и Памира) это просто лесная ведьма; само слово «алама» часто означает плохой, дурной (удмуртский, башкирский). Однако по-карачаевски «аламат» — прекрасный, аналогично переводится грузинское «ламазиа». На лезгинском «аламат» — чудо, диво, есть у лезгин и женское имя Алмаз, разумеется, без всякого демонического оттенка.

Итак, иногда алмасты — это безобразное, заросшее волосами существо наподобие снежного человека. Но в некоторых преданиях она — прекрасная дева с золотыми волосами, в которой узнается грузинская Дали, Владычица зверей. Ее образ возводят также к ассирийской богине родов Ламасту (Ламашту), а также к Великой Богине, чей культ уходит корнями в палеолит{42}.

Часто, осмысляя эту словоформу, ее делят надвое (вычленяя «ал-») и истолковывают сочетание двух корней. Пожалуй, наиболее убедительное из таких толкований (на тюркской основе) — «аал+бас» — светлоголовые; в этом усматриваются отголоски противостояния монголоидов и европеоидов. Однако не скрывается ли здесь вторичное осмысление древними тюрками архаичного теонима — имени богини? «Светлоголовость» ведь соответствует и этнографическим данным об алмасты (в ее прекрасной ипостаси). Этот теоним наверняка вытеснялся из религиозных верований и демонизировался на протяжении не одного тысячелетия: ведь уже у шумеров мы обнаруживаем «демоницу Ламассу».

Вот только достаточно ли приведенного выше материала, чтобы утверждать гиперборейскую древность этого образа? Ведь в северокавказский праязык (и в прото-шумерский) соответствующее слово могло попасть из ностратического контактным путем (или же это еще более поздние заимствования). Однако обратим внимание на один лезгинский корень и производные от него слова: «лам» — сырость, «ламу» — влажный, «ламуз» — влажно. Это смысловая единица из той же исследуемой матрицы, и если допустить для лезгинского «лам» прасеверокавказские (или тем более прасинокавказские) истоки, то его явное сходство с ностратическим «лам(у)» может означать выход на гиперборейский уровень. В подтверждение приведем тибетское «нам» — небо («л» и «н» в этом корне могут заменять друг друга и внутри ностратической макросемьи — море по-эвенкийски и «лам», и «нам»). Тогда реконструируемое гиперборейское «лам» можно соотнести с чрезвычайно архаичным мифологическим образом «небесных вод».

Резюмируя, можно усмотреть за всеми этими соответствиями образ творящей мир Лебединой Богини, Девы-Матери, Владычицы вод и воздуха — Илматар «Калевалы» или, в категориях мифологии, космогонической птицы. Этот образ, хорошо знакомый северным народам всей циркумполярной зоны и, безусловно, уходящий корнями в палеолитическую древность, уверенно соотносится именно с корневой основой — LB-(-LM-), что подтверждается, в частности, реконструированным прачукотским «лэпхет» — лебедь{43}. Это ключевой образ соответствующей смысловой матрицы, причем каждая из ее «осей», каждый из аспектов могут быть обоснованы еще более глубоко.

Можно упомянуть, например, устойчивую связь албасты с водой или то обстоятельство, что в народной мифологии мусульманской Средней Азии место албасты отчасти заняла Праматерь Ева (Момо-Хова). Не исключено, что в этом же контексте следует рассматривать сванскую Ламарию — покровительницу материнства и плодородия. К тому же самому теониму может восходить и название лапландской реки и горы Эльморайок у священного Сейдозера: ее осмысление на базе современного саамского языка как река («йок») метельного перевала и т. п., возможно, является вторичным и сравнительно недавним. Наверное, следует упомянуть в этой связи и загадочный населенный пункт Alba на знаменитой гиперборейской карте Г. Меркатора — на берегу одной из рек на севере Гренландии, которая на этой карте показана без ледникового покрова.

Одно из несколько неожиданных соответствий, которые обнаруживаются внутри «смысловой матрицы» этого гиперборейского корня — какая-то неявная связь эльфов (альвов) и Лебединой Богини-Матери. Воспринимались ли они когда-либо как ее служители? Или как посвященные, вступившие с нею в мистический брак, наподобие широко известного в народной мифологии соития охотника или помора, зимующего на арктических островах, с Владычицей Морской, Повелительницей животных? На основании лишь одних лингвистических выкладок об этом трудно судить. Во всяком случае, древнеисландское alvitr, валькирия, лебединая дева, фонетически родственно древнеисландскому же elftr, elptr, лебедь{44}. В скандинавской мифологии лебединые девы уносят в Валгаллу души павших героев..

Нелишне упомянуть в этой связи, что главного героя кетских (енисейская языковая семья) мифологических сказаний звали Альба. Заимствование из каких-то европейских языков последних тысячелетий тут практически исключено, и следует признать глубокую, возможно, палеоарктическую древность этого имени. Ведь и сами енисейцы вроде бы восходят, генетически и даже антропологически, к тем временам, когда Старый Свет соединялся с Новым — ко временам палеолитическим.

Вполне возможно, что к той же лебединой протолексеме восходит и имя бога, устойчиво связанного в античной культуре с образом Гипербореи и со священными лебедями — имя Аполлона. Об этом свидетельствуют кельтские материалы, галльская эпиграфика, в которой выявлена такая надпись: «DEO APOLLINI VINDON[NO]». Имя Аполлона здесь выступает, как отмечает В. П. Калыгин, в качестве римской интерпретации галльского теонима Vindonnos; среди прочих имен этого кельтского Аполлона — Albios, белый{45}. Тот же смысл и у имени Vindonnos (от общекельтского *vindo-, белый); допустимо предположить, что и Аполлон, Apolllo восходит к изначальному теониму на основе лексемы *alp, *alb, с метатезой согласных и, возможно, с более поздней маскулинизацией имени, которое во времена гиперборейские носила Лебединая Богиня.

Вероятно, можно в общих чертах обозначить локальные варианты бытования различных форм изначального имени Лебединой Богини. Удивительное схождение его славянской и палеоазиатской (лэпхет) форм позволяет отнести вариант Лебедь — Лэпхет к наиболее северным евразийским регионам. Западнее (юго-западнее?) можно предположить вариант с перестановкой букв — alb-, давший начало праиндоевропейским словоформам, а южнее и восточнее, примерно по оси Алтай — Приамурье, — вариант — лам— альм-.

Если эта предварительная оценка в целом соответствует действительности, то нельзя не обратить внимание на одно интересное обстоятельство, хотя оно вроде бы относится к области наук о природе, а не о духовной культуре. Дело в том, что ареал гнездования лебедя-кликуна и малого лебедя охватывает Крайний Север Евразии и регионы Сибири, приравненные к Северу. Получается, что описанная античными авторами гиперборейская культура, где фигурируют священные лебеди, как раз и соотносится с регионами реального обитания лебедей — Страной Лебедией арктической протоцивилизации…

Аргонавты Арктической Аркадии. Теперь, после подробного рассмотрения одного из важнейших понятий гиперборейского сакрального лексикона и соответствующей ему «смысловой матрицы», попробуем построить другие аналогичные матрицы и выявить их ключевые корни. Вот, например, корень — arg-: Генон связывает его с гиперборейской традицией, но лишь как греческий аналог латинского albus. Однако, коль скоро мы соглашаемся с гиперборейской «привязкой» этого корня, тут же возникают в памяти многочисленные аллюзии — от Арктики до уральского Аркаима, священной славянской Арконы и корабля «Арго». Верны ли эти ассоциации?

Еще до Генона, во второй половине XIX века, этот корень связывал с полярной символикой У. Уоррен в своей книге «Обретенный Рай. Колыбель человечества на Северном полюсе». Однако прежде чем обратиться к его выводам, давайте рассмотрим самое, наверное, известное «преломление» этого древнего корня — в слове «Арктика».

Это слово соотносят с греческим ?????? — медведь, медведица и с названием одного из главных северных созвездий — Большой Медведицы. Впрочем, в контексте индоевропейской лингвистики корень слова медведь выглядит несколько иначе: индоевропейское *hritkh стало источником хеттского «хартагга», древнеиндийского «рикшах», авестийского «арэшо», армянского «ардж», латинского ursus, ирландского art… He исключено, что греческое название Севера было на деле результатом «приспособления» к обычной, профанной речи древнего священного наименования полярного Центра Мира, лишь созвучного слову медведь в индоевропейских языках (впрочем, культ медведя — также одна из примет древнейшей, палеолитической культуры всей Северной Евразии, и индоевропейское обозначение медведя может восходить к ностратическому уровню; сравним, например, ненецкое «варк» — медведь).

У. Уоррен утверждает, что такие названия, как греческая Аркадия или месопотамский Аккад, хранят память об имени полярной прародины человечества. Аккад — слово не ассиро-вавилонское; оно заимствовано из более древнего языка, причем ассирийские первоисточники позволяют говорить о двух Аккадах. Один из них, общеизвестный, находился в регионе рек Тигра и Евфрата, а второй — много севернее. Уоррен полагает, что под этим северным Аккадом как раз и следует понимать полярный континент, чье глубоко чтимое название было со временем перенесено в Месопотамию{46}.

Можно ли доказать это утверждение с помощью сравнительного языкознания? Кажется, в данном случае одно из таких косвенных доказательств — античный миф об аргонавтах, о корабле «Арго» и о плавании на нем за золотым руном. По данным лингвистики, Арг(о) — название, пришедшее из причерноморского Закавказья, не имеющее греческой этимологии (возможно, картвельское). Для греков это название стало обозначать «страну золотого руна» и было перенесено впоследствии в Элладу, на одну из священных областей дорийских племен — Арголиду.

Может быть, и картвелы, и индоевропейцы-эллины в эпоху формирования этого мифа еще не вполне утратили память о связи корня *ARG— (*ARC-) с названием священного полярного материка? Тогда речь скорее всего идет не о заимствованиях, а о свойственном традиционным культурам переносе имени сакрального Центра Мира на различные локальные области и конкретные святыни.

В мифологических представлениях о полярном континенте его средоточием, смысловой и мистической квинтэссенцией является Мировая Гора (или функционально аналогичная ей Ось Мира). Значит, можно предположить, что в «семантическую матрицу» древнего корня *ARG— может входить и такой образ, как мистериальный Ковчег Спасения на вершине Горы. Наиболее известная форма этого образа — библейский Ноев Ковчег.

Действительно, по-латыни Ковчег — Агсa (в греческом тут появляется другой корень, ???????). В христианском богословии это один из символов Богоматери («Радуйся, Ковчеже, позлащенный духом…» — образ из Акафиста Матери Божией). Вновь в анализе полярного символизма мы встречаемся с аллюзиями женского начала, — возможно, отголосками религии Великой Богини.

С представлениями о «мистериальной ладье» связан и родственный санскритский термин Argha. Это отмечает Е. П. Блаватская, хорошо знакомая с эзотерическими традициями так называемого «индусского масонства»; основное же значение санскритского argha — это цена, награда.

Важный аспект исследуемого корня в индоевропейском контексте — это ассоциации с крепостью, цитаделью. Именно таково основное значение латинского arx (arc-s); впрочем, это слово может означать также высоту, вершину; прибежище, центр, средоточие. Получается, что уже на латинском материале в этом корне просматриваются и аспект неприступной Вершины Мира, его Центра (т. е. Полюса), и идея мистического плавания в Ковчеге (Arсa) к этому Центру. К этим латинским словам примыкает и персидское arg — твердыня, цитадель. Возможно, эти оттенки смысла присутствуют и в этимологии Арконы — дохристианского духовного центра балтийских славян.

Попробуем теперь углубиться в эпохи более ранние, нежели время индоевропейской языковой общности. Сначала — о пласте ностратическом. Широко распространенное в алтайских языках слово «арка» в значении спина, хребет лишь на первый взгляд не имеет отношения к теме этой книги. Это слово может хранить в себе воспоминания о миграции с Севера далеких предков алтайских народов: название покинутой прародины, оставшейся за спиной, со временем приобрело бытовой, заниженный смысл. Не исключено, что этот корень входит и в слово «Аркаим». Пусть этот священный протоарийский город на Южном Урале получил условное название по ближней горе; но не была ли в свое время эта гора названа в честь города и (тогда еще не забытого) Центра Мира?

Для выхода на борейский уровень материала не слишком много. Упомянем арабское слово «аркан»: так именуются столпы исламского вероучения (шахада, молитва, пост, налог в пользу бедных, хадж). В древнем палеоазиатском языке (прачукотско-камчатском), который для нашей темы очень важен, поскольку далек от всякого рода контактных географических областей, «аркарэ» означает чехол, колчан, то есть вместилище — образ, родственный ковчегу. Более того, древнейшие обитатели Палео-Чукотки (а может быть, и Берингии) имели в своем языке и слово, созвучное названию мистериальной ладьи или корабля «Арго»! В этом праязыке «элегвэт» — это лодка-долбленка, плот («р» и «л» легко переходят друг в друга).

Предположение об исключительно глубокой древности терминов, связанных с мореплаванием, имеет под собой серьезные основания. Говоря о перспективах лингвистической макрокомпаративистики в наступившем столетии, об «уточнении отношений между основными макросемьями языков мира (с праязыками древнее 10 000 лет)», один из крупнейших языковедов мира Вячеслав Всеволодович Иванов полагает «полезным сравнение предполагаемой лексики мореплавания в разных (макро) семьях». Он аргументирует это высказывание тем, что сложившаяся в современной генетической науке «картина древнейшего расселения человечества предполагает наличие хотя бы примитивных способов передвижения по воде»{47}. Речь идет о концепции первоначального расселения из Северо-Восточной Африки, однако очевидно, что и любая другая модель антропогенеза, включая полярную, приводит к аналогичным выводам.

К сказанному необходимо добавить, что этот реконструируемый борейский корень *ARG— (*ALG-) имеет еще один, совершенно несомненный аспект — белизны, сияния. Вот рефлексы этого аспекта: греческое ?????— белый, ослепительный; санскритское arka — луч, солнце и arc — сиять, излучать; пратохарское arkwi — белый{48}; индоевропейское argu — белый. И как подтверждение гиперборейской глубины этого смыслового оттенка — прачукотско-камчатское «илгэ» — белый, блестящий. По какой-то, сейчас непонятной нам причине и это гиперборейское слово, связанное с символикой Полюса, оказывается (как и *LB) поистине лучезарным…

А теперь поговорим об одном малоизвестном термине, который, вполне возможно, аккумулировал в себе все эти оттенки смысла и символические коннотации. Термин этот чрезвычайно важен еще и потому, что он является одним из названий сакральной области знания, восходящей (согласно воззрениям ее адептов и традиционалистским реконструкциям XX в.) к изначальной истории человечества.

Альберт Великий (ок. 1193–1280), немецкий богослов-схоласт и автор натурфилософских трудов, в своем трактате «Об Алхимии» («De Alchemia») привел такое ее определение:

«Alchemia est ars ab Alchimo inventa, et dicitur ab archymo Graece, quod est massa Latine.»{49} — «Алхимия есть Искусство, обретенное Алхимом; и говорят, что она называется от /слова/ “archymus” по-гречески, что по-латыни есть “massa”».

Алхим (Alchimus) как открыватель (или изобретатель) алхимии — это, вероятнее всего, стандартная вторичная этимологизация. А вот massa, латинский коррелят древнегреческого ????, представляет собой действительно древнее и во многом загадочное название алхимии. Потому заслуживает серьезного внимания и приравненное ему название archymus (или archymum: аблатив от этого слова у Альберта Великого допускает и такую реконструкцию именительного падежа). Термин archymia в значении Священного Искусства алхимии встречается и у других западноевропейских авторов.

По-видимому, это слово не является искаженным вариантом от Alchimus: Альберт Великий не случайно пишет его со строчной буквы. Очевидно, соответствующий греческий термин должен выглядеть как ??????? (???????). Учитывая, что ???— представляет собой обычный корень греческого слова ??????, химия, можно предположить, что исследуемая морфема состоит из двух корней, имеющих коннотации в греческом языке.

Проще всего предположить, не выстраивая и не обосновывая сложных фонетических трансформаций, что первый корень тут — ????-, от ????, начало. Тогда наш термин выглядит как ????-?????? (два ? с безударным гласным между ними легко могли слиться в один звук). Получается главная химия, или изначальная химия; напрашивается сопоставление с Изначальной (Примордиальной) Традицией, по Рене Генону — аллюзия вполне убедительная, если вспомнить, что и сами алхимики возводили свое Священное Искусство к истокам человеческой культуры.

Но не слишком ли прямолинейно и одномерно такое решение? Ведь в алхимическом символизме каждая, на первый взгляд, мелочь при внимательном рассмотрении развертывается в целый спектр смысловых оттенков, аспектов и ассоциаций. Поэтому маловероятно, чтобы дело обстояло иначе в нашем случае, когда речь идет о названии всего Священного Искусства.

На то, что первый корень в этом термине скорее всего не сводится лишь к греческому слову начало, косвенно указывает и второй его корень, ???-. В любом серьезном учебнике по истории химии можно прочитать о том, сколько существует различных вариантов его истолкования, причем не только на основе греческого языка. Более того, есть и прямое свидетельство того, что корень ?????— следует считать более архаичным, нежели древнегреческая, александрийская терминология алхимии.

Существует один очень интересный греческий алхимический трактат эпохи Средневековья, редко упоминаемый, поскольку он вроде бы представляет собой лишь перевод на греческий язык вышеупомянутого труда Альберта Великого. Этот трактат в 1887 г. описан и отчасти процитирован (по греческой рукописи 2419 из Национальной Парижской библиотеки) Марселеном Бертло во вводном томе к его «Собранию греческих алхимиков». Согласно тексту самого трактата, его первой странице, автором его является ? ????? ?????????? ?????? ? ???????????, «великий учитель Петр Теоктоник»; однако в конце текст подписан именем ??? ??????? А??????? ??? ???????????, «брата Аберта Теоктоника». М. Бертло выдвигает правдоподобное предположение, что и то, и другое — искаженное при переводе и переписке латинское Albertus Teutonicus (Ampertos могло превратиться в Petros), Альберт Великий{50}.

И в этом трактате алхимия называется необычно: ???????. Вот как выглядит в переводе его заглавие: «Начало “Прямого Пути” великого учителя Петра Теоктоника к Искусству Архимии» («Прямой Путь», по-латыни «Semita Recta», это одно из названий алхимического трактата Альберта Великого). Несколько далее приводится такое определение этого Искусства: «??????? ????? ?????? ???? ??? ??????? ????????????, ????? ?? ??????? ????????, ???????? ?? ????»{51} — «Архимия — это деяние, открытое древними; по-ромейски она называется химия, по-франкски же — мадза». Однако слово ???? вызывает скорее ближневосточные ассоциации. Может быть, ???????? употреблено в расширительном смысле (как родственное слово фряги на Руси означало неопределенного иностранца)? Может быть, это искаженное производное от ???????, фригийский? Тогда древние мудрецы, упоминаемые в трактате, открыватели архимии, могут представлять древнеанатолийскую традицию, уходящую корнями в палеоевропейскую культуру. И начальный корень в слове архимия уместно, пожалуй, сопоставить с борейским, палеолитическим HVRKWV, реконструированным С. А. Старостиным и связанным с идеей сокрытия, совершения тайных действий (этический негатив в более поздних словах-дериватах может быть вторичным), со всеми арктическими и аркадийскими ассоциациями.

Карн — Полярная Гора. Аспект светоносности (казалось бы, никак не обусловленный функционально) обнаруживается и в реконструированном гиперборейском сакральном термине, который обозначает Гору Полюса, маркирующую священный Центр Мира. Здесь речь пойдет об одном из, по крайней мере, двух таких терминов: о втором, лучше всего известном нам как индуистская Гора Меру, уже написано немало — У. Уорреном и Б. Г. Тилаком, Г. М. Бонгард-Левиным и Э. А. Грантовским и многими другими; часто обращался к символике Меру в своих книгах В. Н. Демин. Сейчас мы поговорим о термине, гораздо менее разработанном, однако имеющем весьма важное значение для гиперборейских реконструкций.

Пожалуй, прежде только Р. Генон однозначно определил символ священной Горы Полюса словом «Карн», или «Карна», истолковывая его как «Высокое Место». Генон был убежден, что лишь кельты (по его словам, носители гиперборейских традиций) сохранили первоначальное имя этой Горы, поскольку священная пирамидка из камней называлась у них «карн», cairn.

В рамках компартивистской парадигмы это звучит недостаточно убедительно. Впрочем, кельтская традиция действительно обнаруживает глубочайшую архаичность символики каменной пирамидки: cairn — это груда камней на вершине горы, что может быть истолковано как образ Мировой Горы. По-видимому, cairn у кельтов имеет отношение и к отголоскам очень древней религии Великой Богини. Р. Грейвс, во всяком случае, связывает именно с этой религией (где Богиня предстает в трех ипостасях: юной Девы, всепорождающей Матери и мудрой Старицы) записанную в XVIII веке ирландскую легенду о великанше, которая построила из камней трехгранную пирамиду cairn{52}.

Однако все это еще не доказывает гиперборейскую древность самого слова «кайрн» или, если опустить гласные корневой основы, морфемы *KRN. Кельтская мифология позволяет расширить спектр значений этого слова. Если допустить, что формант — N первоначально не входил в состав корня, а означал принадлежность или притяжательность (такой аффикс или отдельная частица весьма часто встречается не только в ностратических языках, но есть также в палеоазиатских языках и в айнском, что позволяет соотносить — N с гиперборейским субстратом), то в корне остается *KR. А это не только делает исследуемую форму «прозрачной» с точки зрения славянских этимологии («гора» — «горный»), но и позволяет дополнить смысловой ряд кельтским символическим образом мистериального характера — «Кайр Сиди» (Caer Sidi) — «Крепость Сидов»; синонимический ему образ — «Кайр Вандви» — «Крепость на Вершине».

Символизм Мировой Горы тут сохраняется, но воздвигнутое на ней сооружение уже является не просто ее символической репликой (каменной пирамидкой), но крепостью, священной твердыней. Наверное, правомерно будет допустить ностратическую древность этого смыслового оттенка морфемы *KR(N). Например, у нганасан, самых северных представителей уральской языковой семьи, слово «кору» означает дом, в том числе мифический, из красной меди: там жили «Меднокрасные» предшественники нынешнего человечества{53}, которых, с известными допущениями, можно сопоставить с кельтскими эльфами-сидами, также владевшими землей ранее современных людей.

Намеченные выше смысловые оттенки исследуемого термина подтверждаются сведениями, сохранившимися в религии других индоевропейских народов. Так, в Элевсинских Мистериях греческой Античности употреблялись сосуды под названием ??????: их верхняя часть образовывала горку из множества маленьких чаш. Эти сосуды рассматриваются как реликты более древних Мистерий Реи — Великой Богини{54}: убедительное соответствие с приведенными выше сведениями из кельтской мифологии.

А комплекс представлений, связанных у древних греков с Кроном, Кроносом — небесным властителем золотого века и Острова Блаженных, — связывает семантему KRN непосредственно с символикой Гипербореи, Полярного Острова. Пиндар возглашает в «Олимпийских песнях»:

…Те, кто трижды

Пребыв на земле и под землей,

Сохранили душу свою чистой от всякой скверны,

Дорогою Зевса шествуют в твердыню Крона.

Остров Блаженных

Овевается там веяньями Океана;

Там горят золотые цветы,

Возникая из трав меж сияющими деревьями

Или вспаиваемые потоками.

Там они обвивают руки венками и

целями цветочными

По правым уставам Радаманфа,

Избранного в сопрестольники

Горним отцом, супруглм Реи, чей трон превыше всего{55}.

Не исключено, что образ светоносной твердыни Крона (греч. К????? ??????; можно перевести также как крепость Крона, или башня Крона) восходит к доностратическим пластам сакральной лексики. Это подтверждается, в частности, афразийским (древнееврейским) словом qrn, излучать сияние, а также семантикой слова ??????, — возможно, борейской по своим истокам.

Если борейский корень *KRN, в значении Полярной Горы, действительно отразился в имени бога Крона (а приведенная цитата из Пиндара дает основания это предполагать), то приобретает закономерную завершенность известное положение античной сакральной географии о боге Кроне/Сатурне как астрологическом покровителе Севера. А репликой Острова Блаженных с его твердыней Крона (проекцией этих мифологем на реалии средневековой географии) оказывается полярный материк Крония (Cronia). Он обозначен к северу от острова Туле (Ultima Thule, Крайняя Тула, северный предел античной географии) на карте немецкого географа и историка Филиппа Клювера (1580–1623). Карта называется «Описание северных земель Европы и Азии, сообразно неверным представлениям древних писателей» («Septentrionalium Europae et Asiae terrarum descriptio, ad falsam veterum scriptorum mentem accommodata»).

Крония у Ф. Клювера по своему положению напоминает Гренландию (а Туле — Исландию), и можно бы предположить, что именно Гренландию картограф и назвал схожим по звучанию словом. Однако есть основания считать, что он имел в виду какую-то другую землю «древних писателей», или считал реальную Гренландию частью этой северной земли, исходя из неизвестных нам источников. Кстати, в карте Клювера поразительным образом сочетаются точное воспроизведение современных очертаний Европы и отдельные реалии, имевшие место в глубочайшей древности (например, проливы между Скандинавией и континентальной Европой).

Можно предположить в словоформе KR(N) и космогонический аспект. Дело в том, что в мифологии возникновение Полярной Горы является, по сути, актом первотворения. Об этом оттенке смысла косвенно свидетельствуют и лингвистические данные, например, сопоставление таких слов, как санскритское «кри» и латинское сгеаге, творить.

Что же касается самого корня — KR-, в других его аспектах, то и сравнительное языкознание уже доказало его доностратическую древность. В. Э. Орел приводит такие параллели: ностратическое *karV, скала, афразийское *kar-, гора, синокавказское *gwVrV, камень (северокавказское *gw?rV и сино-тибетское *Kor). Кстати, очень похоже звучало в этих праязыках и слово со значением рог (ностратическое *KErV, афразийское *kar-, синокавказское *qwVrHV){56}. Так что соотнесение Р. Геноном символа рога с идеей возвышения и могущества, основанное вроде бы на данных сравнительно поздних языков (латинское cornu и т. д.), получает обоснование в гиперборейской лингвистической реконструкции. Очевидно, что именно в этот ряд следует поставить известный образ единорога в аспекте возвышенного праведника — человеческое олицетворение идеи Полюса.

Все вышесказанное позволяет соотнести с гиперборейским корнем *KR(N) — и название горы Карнасурт — одной из важнейших в сакрализованном ландшафте Ловозерских гор, окружающих Сейдозеро. Карнасурт переводят с саамского как «Гора Ворона». Однако не произошло ли здесь в свое время переосмысление субстратного древнего названия горы в соответствии с лексикой саамского языка? Название мифологического Ворона, возникшее сначала (может быть, очень давно: ср. саамское Карнас с эвенкийским Карендос или Кара) как звукоподражательное, могло по созвучию быть сближено с представлениями о Горе Полюса, о Центре Мира или его символическими локальными повторениями в образе той или иной конкретной горы.

Может быть, это фонетическое соответствие, — а в традиционных культурах таким фактам всегда придавалось большое значение, — определило и некоторые особенности образа Ворона в палеоарктической мифологии? Тогда становится, например, понятно, почему в мифах палеоазиатов северо-востока Азии Ворон обитает близ Полярной звезды{57}, хотя в палеоазиатском регионе он носит имя, отличающееся от саамского и не созвучное KRN (Кутх, Куйкынняку).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.