XVII. НА ПОЛЯХ ТУРЕЦКОЙ ГУРИИ

XVII. НА ПОЛЯХ ТУРЕЦКОЙ ГУРИИ

Как ни изолированы были Гурия и турецкое побережье Черного моря высокими хребтами гор от главного театра военных действий, однако же громадные приготовления турок к войне 1829 года и поход их под Ахалцихе не могли не отозваться и там волнениями мусульман и нападениями их на русские границы. Несмотря на недавнее изгнание правительницы Гурии и ослабление турецкого влияния в Пририонском крае, мелкие нападения разбойничьих партий со стороны Кабу-лета не прекращались.

Турки, видимо, рассчитывали на легкость возмущения Гурии; они были убеждены, что среди гурийцев найдется много людей, готовых изменить русским, если и не по шаткости своих убеждений, то по личным связям с бывшей правительницей и, главным образом, по той традиционной и глубокой склонности народа раболепно верить в непогрешимость своих владетельных фамилий. С этой целью они наводнили край множеством прокламаций, призывавших жителей подняться единодушно на защиту прав своей старинной княжеской династии. Носились даже слухи, что княгиня Софья намеревается сама появиться в Гурии с войсками трапезундского паши и овладеть правлением. Но русское правительство уже знало об этих тайных происках, и против политической миссии правительницы, бьющей на слабую народную струну, оно вознамерилось выдвинуть также вопрос политический, вопрос традиционный – это исконную вражду гурийцев к туркам. Для этого необходимо было только суметь пробудить в народе те чувства, которые воспитывались в нем веками турецкого владычества, и теперь только дремали, усыпленные убаюкиванием тех, кого связывали с турками одни лишь личные интересы. Наилучшим средством к осуществлению этой идеи должно было явиться присутствие в наших рядах гурийской милиции, во главе которой встали бы князья и влиятельные люди страны. Достигнуть этого оказалось нетрудно.

Природная воинственность гурийцев постоянно и задолго до войны наталкивала их на мелкие стычки с соседями, и как ни ничтожны были эти стычки, при них все же бывали и убитые и раненые. Кровавая месть давно уже жила во многих семействах, и теперь для них не было вопроса, за что воюют между собою две сильные державы, а было одно лишь желание, пользуясь войной, отомстить свои старые обиды. Под этим впечатлением гурийцы быстро собрали милицию в тысячу триста человек, и сами предложили ее в распоряжение Гессе. Таким образом, расчеты турок на этот раз оказались обманчивыми. Большинство прокламаций, попадавших в руки гурийских князей, отсылались ими назад, или представлялись русскому начальству даже нераспечатанными.

Столь явное сочувствие к нам гурийцев и фактическая помощь милицией были как нельзя более кстати, потому что турки уже начали военные действия и значительные силы их обложили Ахалцихе. С другой стороны около Батума сосредоточивался также трехтысячный турецкий корпус под начальством Осман-Хазандар-оглы, ожидавший только, как говорили, прибытия княгини Софьи, чтобы вторгнуться в Гурию. И Гурия и Мингрелия находились в равной опасности.

Войска, вверенные генералу Гессе, занимали тогда четыре пункта: в Чехотауре стояли две роты Мингрельского полка с двумя орудими; в Нагомари – рота; на посту св. Николая – две роты сорок четвертого егерского полка со взводом артиллерии; и, наконец, в крепости Поти – три роты егерей, также с двумя орудиями. За ними, в резерве, занимая Мингрелию и Имеретию, стояли батальон егерей и семь рот мингрельцев. Этого было слишком мало для того, чтобы охранить обширный край, который к тому же не мог рассчитывать ни на какую постороннюю помощь, и тем не менее, Гессе приходилось немедленно начать наступательные действия, чтобы облегчить положение осажденного Ахалцихе. Таким образом, целью для его нападения естественно должна была послужить Аджария. Опустошением этой провинции имелось ввиду вразумить на будущее окрестных горцев, насколько опасно для них покидать свои жилища, и с этой же последней целью Гессе уполномочивался Паскевичем дать гурийской милиции широкое право свободного и неограниченного грабежа в землях неприятеля.

Нужно сказать, что это было первое наступательное движение русских в так называемую турецкую Гурию, под именем которой разумелись тогда Верхняя и Нижняя Аджара, Кабулеты и Батум. Аджарцы – грузины, но жители Батума и Кабулетов были одного происхождения с гурийцами и говорили с ними одним языком, многие находились даже между собою в фамильном родстве, да и между турецкими сановниками немало встречалось гурийских уроженцев. Но все обитатели, сопредельные с русской Гурией, были магометане, и притом магометане-фанатики. Их главное занятие составляли разбой и охота, а земледелием и садоводством в крае занимались женщины. Единственным мирным промыслом мужчин была контрабанда, единственной торговлей – торговля пленными. Соседи Гурии то и дело ловили в наших пределах красивых детей и целыми грузами отправляли их в Константинополь и Трапезунд. Чуруксуйские беки именно этим приобрели себе громадные состояния, а вместе с ними почет и общее уважение в крае. О добровольном подчинении русским, преследовавшим именно эти излюбленные промыслы, они не хотели и думать. В них Россия имела непримиримых и заклятых врагов.

Сборным пунктом для похода в Аджарию назначен был Чехотаурский пост, на границе Гурии. Там уже стояли две роты, туда же собиралась полуторатысячная гурийская милиция и шел сам Гессе с батальоном мингрельцев, с двумя полевыми и двумя горными пушками. Чрезвычайно ненастная погода и разливы по дорогам рек до того замедляли движение, что отряд мог собраться в Чехотаурах только к 1 марта. Рекогносцировка, произведенная отсюда по дороге в Аджару, показала совершенную невозможность продолжать марш в этом направлении. У подошвы первой горы снег оказался глубиною в шесть аршин; чем дальше, тем он становился глубже и, наконец, образовывал такие сугробы, которые совершенно преграждали путь через горы. А на самой вершине открытого и безлесного хребта, бушевали опасные вьюги.

Быть может, Гессе и попробовал бы все-таки с испытанными кавказскими войсками преодолеть эти препятствия, но едва он тронулся на Аскану, как был остановлен весьма серьезным известием, заставившим его совсем отказаться от этой экспедиции. Дело в том, что одновременно с движением турок к Ахалцихе, Осман-Хазандар-оглы вышел из Батума и стал на кинтришинской поляне, всего в шести верстах от Николаевского укрепления. Здесь к войскам, пришедшим из Батума, присоединились еще пять тысяч лазов, и паша ожидал только прибытия сильного турецкого корпуса, направленного сюда из Трапезунда, чтобы занять Гурию. При таких условиях набег в Аджару являлся уже немыслимым. Гессе нужно было подумать о защите собственного края, над которым нависла грозная туча турецкого нашествия, и колебаниям не могло быть места. Чтобы спасти страну от разорения, оставалось одно – разбить авангард неприятеля прежде, чем подойдут к нему главные силы. И Гессе остановился на это решении, тем более что дорога на Кинтриши могла привести его если не в Аджару, то в Кабулеты, где результаты экспедиции, в конце концов, были бы те же, что и в Аджаре. Множество кабулетцев, участвовавших в Ахалцихском походе, конечно тотчас же вернулись бы назад, чтобы спасать свои дома, и тем поселили бы смущение в остальных войсках, так как ни один народ не подвержен заразительному чувству паники в той мере, как турки. И вот, отряд, переменив направление, повернул к Николаевской крепости. Там присоединились к нему еще три роты сорок четвертого егерского полка с двумя орудиями, и в распоряжение Гессе собралось, таким образом, тысяча двести штыков и полуторатысячная милиция – силы, которые, по мнению его, были совершенно достаточны для разгрома восьмитысячного турецкого корпуса.

Но, решившись атаковать, нужно было уже торопиться, потому что неприятель накануне сам производил рекогносцировку, и обе стороны обменялись пушечными выстрелами. Следовательно, можно было предположить, что турки ожидают скорого прибытия трапезундских войск и сами готовятся перейти в наступление. Собранные сведения показывали единогласно, что неприятель стоит на месте, называемом Лимани, где турки еще с осени, опасаясь наступления русских на Батум, приготовили завалы и укрепления.

Дорога от Николаевской крепости до самого неприятельского лагеря шла узкой полосой, почти не допускавшей развернуться боевому фронту: справа – страшный обрыв, под которым бушует Черное море, слева – крутые горы, одетые дремучим, едва проходимым лесом. Три ряда завалов, протянутых поперек дороги, прикрывали подступ к турецкому лагерю, который был раскинут на небольшой поляне, между морем и густым болотистым лесом. Высокий бруствер из деревянных срубов, заваленный каменьями и окопанный рвом, прикрывал его с фронта, а фланги были неприступны. Но крепкая неприятельская позиция не поколебала, однако, решимости Гессе, и, 5 марта, в тот самый день, когда Ахалцихе торжествовал свое освобождение, гурийский отряд пошел атаковать неприятеля. Пехота с артиллерией двигались берегом моря; милиция заходила в тыл, пробираясь по болотам и чашам дремучего леса; еще две роты Мингрельского полка направлены были на неприятельскую позицию из Озургет через Лихаури; но они были слишком далеко, и на их помощь рассчитывать пока было нечего. Теперь, чтобы дойти до лагеря, нужно было выдержать предварительно огонь из неприятельских завалов; и действительно, не прошла пехота двух-трех верст, как уже очутилась перед первым их рядом. Сильнейший огонь остановил колонну. К счастью, в это время гурийская милиция уже успела зайти в тыл неприятелю, и турки, быстро очистив передовой завал, крепко засели за следующим рядом. Таким же образом, атакуя пехотой с фронта и посылая милицию в обход, пришлось русским действовать и при дальнейшем своем наступлении, заставляя турок последовательно бросать другие завалы. Постепенно подвигаясь вперед, отряд остановился наконец перед неприятельским лагерем. Пологий, узкий и совершенно открытый скат, расстилавшийся перед неприятелем, грозил русским большими потерями, а крепкая ограда лагеря делала его почти неприступным. Как прежде, так и теперь, Гессе не задумался, однако, штурмовать его. Он приказал подготовить атаку артиллерийским огнем, и только тогда, когда часть передового ретраншемента уже была разбита русскими ядрами, пехота с барабанным боем пошла на приступ; милиция, укрытая в лесу, опять зашла в тыл неприятеля, и лагерь был атакован с двух сторон. Турки защищались отчаянно. Четыре часа продолжался штурм, и хотя неприятель буквально был уничтожен, но эта первая решительная победа в Гурии стоила и малочисленному русскому отряду двухсот десяти человек, в числе которых были девять офицеров и четырнадцать гурийских князей,– потеря по тому времени весьма значительная. Особенной похвалы заслуживало поведение в бою гурийской милиции; она превзошла всякое ожидание, и это было тем замечательней, что многие гурийские князья, кровью запечатлевшие теперь свою верность русскому делу, еще недавно считались сторонниками турок и действовали против русских при осаде Поти. Вся добыча, взятая в неприятельском лагере, была отдана милиции.

Выбитые из окопов, заваленные трупами, ничтожные остатки турецких войск с самим Хазандар-оглы, укрылись в лесу. Гессе не решился, однако, вступить в этот болотистый, никому не известный лес, и остановил преследование. Полагают, что при том беспорядке и ужасе, который был наведен на турок поражением их авангарда, Гессе без затруднений мог бы овладеть и Кинтриши и Кабулетами, лежавшими по дороге к Батуму. Но занятие этих пунктов едва ли принесло бы русским в то время существенную пользу. Ахалцихе был освобожден и без диверсии, а захватив Кабулеты, Гессе все равно не мог бы в них удержаться и, следовательно, напрасно потратил бы время и силы. Упорная защита турок в бою при Лимани невольно наводила на мысль, что каждый шаг в неприятельскую землю будет окупаться большими потерями, и, при отсутствии резервов, самые победы имели бы последствием неизбежную гибель в горах малочисленного отряда. Так именно думал Гессе и потому, приказав только срыть неприятельские окопы, отошел обратно к Кутаису.

Блестящая победа при Лимани не имела, таким образом, серьезного военного значения, так как кинтришинская поляна осталась в руках неприятеля, давая ему возможность по-прежнему грозить отсюда вторжением в русские пределы. Но зато нравственное значение этой победы было громадно. Она показала всю тщетность стремлений турок вредить России путем возмущения Гурии и смежных с нею христианских земель и смирила беспокойные элементы, которые еще таились в самом княжестве и были склонны следовать турецким внушениям. Победа при Лимани была зарей новой гражданственности и мирной цивилизации для этой страны, еще полной стародавних традиций полувоенного быта, которые турки так долго стремились обращать в свою пользу.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.