Чужие на Елисейских Полях

Чужие на Елисейских Полях

Тем временем и на севере дела складывались не лучше. Пруссаки уже шагали по просторам Франции, во главе с фельдмаршалом со звучным именем Гебхард Леберехт фон Блюхер. Это было вдвойне болезненно для Наполеона: мало того что на него надвигалась такая махина, так еще и половина этого войска принадлежала его тестю, австрийскому императору Францу II. Мы привыкли к анекдотам про тещу, но в мужском варианте они бывают куда менее смешными.

И, в довершение ко всему, один из закадычных дружков Наполеона, Талейран, французский дипломат, который в свое время вел переговоры о продаже Луизианы, оказался предателем. Он стал распускать по Парижу слухи, будто так называемый император вот-вот «от страха спрячется под кроватью».

Но не на того напали. Наполеон поднял армию навстречу Блюхеру и — вот вам еще одно историческое совпадение — разгромил его в районе Бриенна, где когда-то ходил в школу. Возможно, вдохновленные таким символизмом, французские войска вынудили австро-пруссаков отступить и, несмотря на перспективу тяжелых потерь, продолжали сражаться еще целый месяц, причем Наполеон всегда был в самом пекле, словно бросал вызов смерти, предпочитая закончить путь в блеске славы и не остаться в памяти потомков жалким трусом. В местечке Арси-сюр-Об (здесь родился лидер Революции Жорж Дантон), в провинции Шампань, Наполеон особенно отличился. Он пронесся на скачущем галопом коне рядом с миной замедленного действия; она убила бедное животное, и окровавленный всадник рухнул на землю. Но он тут же вскочил на другого коня и продолжил атаку, а пули свистели вокруг, пробивая дырки в его серой униформе (да, на нем был простой серый армейский плащ: время золотых галунов прошло).

Впрочем, одной лишь решимости и отчаянной храбрости недоставало, чтобы продолжать сопротивляться внешним врагам, поскольку у Наполеона было недостаточно войск, и вскоре Париж подвергся атаке пруссаков, австрийцев и русских. Всем им не терпелось расквитаться за тот урон, что нанесли французы, маршируя по их странам. Возможно, парижане предпочли это забыть, но в марте 1814 года на Елисейских Полях стояли лагерем казаки, как раз на месте стройплощадки, где медленно и не очень уверенно продвигалось сооружение наполеоновской Триумфальной арки.

К чести Наполеона, следует сказать, что он не сбежал из страны. Вместо этого он пытался найти выход из затруднительного положения. Он даже пробовал растопить имперское сердце своего тестя, отправив ему гравюру с портретом его внука, Наполеона-младшего.

Впрочем, восточно-европейские противники вовсе не горели желанием сместить его с трона. Когда русский царь Александр, прусский король Фридрих Вильгельм и представитель австрийского императора принц Шварценберг в конце марта 1814 года прибыли в Париж (бритты все еще были на юго-западе Франции), они охотно пошли на переговоры. Единственное, чего они хотели, это гарантии, что Наполеон со своей Великой армией больше никогда не нагрянет к ним с ответным визитом.

Но червячок во французском яблоке все-таки сидел, и им оказался — как это часто бывает — француз. Талейран действовал как самопровозглашенный переговорщик, и именно он подливал антинаполеоновского яда. Ему уже давно приплачивали пруссаки, а теперь он активно обхаживал русского царя, убеждая его в том, что долговременный мир возможен только при условии свержения Наполеона и возвращения королевской семьи. Александр сильно сомневался в этом — за время пребывания во Франции он ни от кого не слышал доброго слова в адрес старого королевского режима, зато видел, как французские солдаты умирали со словами «Да здравствует император!». Но Талейран был опытным и беспринципным дипломатом (не зря же Наполеон называл его «куском дерьма в шелковых чулках»), и в кармане у него имелся козырь — документ с требованием к Бонапарту отречься от престола в пользу Людовика XVIII. Талейран убеждал русского царя, что тому стоит только подписать документ, и воцарится долгожданный мир. Александр, человек мягкий и податливый, в конце концов взял протянутое ему перо. Судьба Наполеона решилась.

Конечно, если не считать того, что сам он не собирался никуда уходить. В его распоряжении по-прежнему оставалась верная гвардия численностью 60 000 солдат, и все они горели желанием устроить взбучку бошам и русским. Но один фактор — голос его генералов — неизменно усмирял мегаломанию Наполеона, и сейчас его ближайшие сподвижники заявили, что сражаться бесполезно. Они видели, что случилось с покоренной Москвой, и не хотели, чтобы та же участь постигла их собственный любимый город. Одно дело видеть, как горят русские православные церкви — но Нотр-Дам? Лувр? Дома терпимости?

Наконец, после того как один из маршалов пошел еще дальше и сдался австрийцам со своими 16 000 солдатами, Наполеон согласился. И справедливости ради стоит отметить, что расставаться с троном и коллекцией мундиров было для него не так мучительно, как сознавать, что король погубит его реформы. Он искренне надеялся на то, что новый монарх ограничится лишь «сменой белья на моей постели». (Кстати, его слова оказались почти пророческими: возвратившийся король распорядился прежде всего вышить королевские лилии поверх пчел на коврах во дворце Тюильри.)

Шестого апреля 1814 года Наполеон отрекся от престола. Этот миг был для него самым тяжелым — хуже, чем арест как предателя в Ницце, хуже, чем Москва, даже хуже, чем когда британские газеты публиковали истории о романе Жозефины с гусаром. В голливудских фильмах это миг, когда главный герой остается один, всеми брошенный, и напивается в стельку, продав свою последнюю собственность — золотые часы, которые он купил, заработав свой первый миллион.

Конечно, в киноленте производства фабрики грез картинка быстро меняется, и уже через двадцать минут наш герой получил бы часы еще круче, прежде чем его положили бы в постель с главной героиней, — но падению Наполеона суждено было продлиться куда дольше. Он попросил — вот уж идеалист! — чтобы его с семьей отправили в ссылку в Англию, где он уже представлял себя сельским джентльменом (большие возможности для твидовых мундиров). Но он явно не знал о том, как против него настраивалось общественное мнение. В просьбе ему отказали, и Марию-Луизу с Наполеоном-младшим отправили на воссоединение к Vater-in-law[94]. Больше Наполеон их не видел.

Он попытался покончить с собой, но принял яд с истекшим сроком годности, и его стошнило. В итоге он смирился с меньшим злом — ссылкой на итальянский остров Эльба, чуть восточнее Корсики. Кстати, ссылка не обещала быть такой уж тяжкой. Его прочили в короли острова (может, это был английский юмор, но Наполеон воспринял это очень серьезно), назначили ему щедрую французскую пенсию, и к месту ссылки бывшего императора эскортировали 600 его самых верных гвардейцев. Последнее, как мы увидим позже, оказалось не слишком мудрым решением.

После проникновенной речи перед своими войсками, которую все слушали со слезами на глазах, в том числе пруссаки, австрийцы и бритты, наблюдавшие за его отъездом, Наполеон схватил за древко штандарт Старой гвардии с длинным списком его побед и сказал своим воинам: «Прощайте — и не забывайте меня». Это был великий момент hasta la vista[95], однако французским войскам оставалось ждать недолго — меньше года — триумфального возвращения своего Наполеона-императора.