Глава VI

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава VI

Казачий быт в XVI веке. Свадьбы. Жена и мать казака. Детские игры и воинское обучение. «Шермиции». Масляничные гулянья. Примерные бои. «Прощеный» день.

Сложнее становилась жизнь казаков по донским станицам. Полнились они уже не только пришлыми людьми, прошедшими тяжелые испытания пути, много перенесшими, крепкими и сильными, но росли по станицам и дети, и явилась забота, чтобы выросли они казаками.

Свадебный обряд стал мягче. Уже не на площади среди гуляк казаков совершался он, но в станичной избе, где в красном углу стояли образа и теплились лампады и свечи. Туда и приходили атаман, родители и родичи жениха и невесты. Жених, принаряженный, являлся туда с невестой, тоже одетой в лучшее платье. Они молились перед образами, кланялись в пояс на четыре стороны собравшимся, потом жених кланялся невесте и говорил:

— Ты, скить, Настасья, будь мне жена.[1]

Невеста становилась на колени, кланялась жениху в ноги и, поднявшись, отвечала:

— А ты, скить, Гаврила, будь мне муж.

После этого жених целовался с невестой и все присутствующие их поздравляли.

В случае, если брак был неудачен, муж приводил жену в станичную избу и говорил:

— Вот, скить, честная станица, она мне не жена и я ей не муж. Почти всегда отказанную кто-либо из присутствующих прикрывал полою кафтана и тут же брал ее в жены.

Когда в станицу приезжал священник, все, кто раньше не был обвенчан по-церковному, венчался у него, и это была гордость казачки завершить брак в станичной избе церковным обрядом.

До конца XVI века охотников жениться среди казаков было немного. Свободнее, вольготнее чувствовал себя казак без жены. Жена — обуза. Говорит, рассказывает о том казачья старая песня:

«Как со славной, со восточной со сторонушки

Протекала быстрая речушка, славный тихий Дон;

Он прорыл, прокопал, младец, горы крутые,

А по правую по сторонушку — леса темные,

Как да по левую сторонушку — леса темные,

По Дону-то все живут, братцы,

Донские казаки, люди вольные,

Люди вольные живут, братцы, Донские казаки,

Донские казаки живут, братцы, все охотнички.

Собирались казаки — други во единый круг,

Они стали меж собою, да все дуван делить.

Как на первый-то пай они клали пятьсот рублей

На другой-то пай они клали всею тысячу,

А на третий становили красную девицу.

Доставалась красная девица доброму молодцу.

Как растужится, расплачется добрый молодец: —

— Голова-ль ты моя головушка, несчастливая.

Ко бою ли, ко батальице ты не первая,

На паю-то, на дуване, ты последняя,

Как возговорит красна девица доброму молодцу:

„Ах не плачь ты, не тужи, удал, добрый молодец;

Я сотку тебе шелков ковер в пятьсот рублей,

А другой ковер и сотку тебе во всю тысячу,

А третий я сотку ковер, что и сметы нет…“»

Казачка оправдала себя не только сотканными коврами, созданным ею уютом степного казачьего быта, но, выросшая в казачьем военном стане, сама в нем дисциплинированная и строго одна блюла себя.

— Не замай!.. Не лезь, пока не спрашивают. А то знаешь!!

Сильная, сноровистая, годная на всякую работу она стала вровень с казаком. Уйдет казак в морской или степной поиск — казачка останется в его курене, за всем присмотрит, все соблюдет, а, если нападет в ту пору татарин на казачью станицу, возьмет и она рушницу или лук и стрелы и пойдет с оставшимися казаками оборонять и ни в чем не уступит казакам. Своего не отдаст дурно.

Из поколения в поколение она воспитывала своих детей, как казаков, внушила им веру в Бога и любовь к родному краю. Века прошли — не изменилась казачка, не забыла заветов отцовских и материнских. Граф Л. Н. Толстой в бесподобной своей повести «Казаки», описывающей жизнь Терских, Гребенских казаков в пору завоевания Кавказа дает прелестный облик Марьянки. В романе М. А. Шолохова «Тихий Дон» перед нами казачки уже теперешних, жестких и смутных времен, и какая прелесть они все, каждая в своем роде!.. Да разве это не казачки в советском аду вырастили настоящих казаков, любящих свое войско, верующих в Бога, неустрашимых и твердых. В тяжком изгнании, в соблазне европейских городов казачка соблюла казака эмигранта, любящего Родину — Тихий Дон, вольную Кубань, бурный Терек, сибирские просторы, равнины Уральских и Оренбургских степей, пустыни и горы Семиречья.

Когда появились в городках первые «прирожоные» дети — что радости было!.. «Нашего полку прибыло!» В Верхне-Курмоярской станице до последнего времени сохранилось предание о второй, после пленниц женщине в станице. Это была некая «Чебачиха». Первого младенца ее нянчили всею станицей, а на первый зубок у него смотрели все с особенным восторгом и умилением. А, как гордилась им сама Чебачиха!.. Ну, еще бы! Молодой казак растет! Первый, не пришлый, какой то пришлый будет — Бог его знает, а это уже самый настоящий казак!..

И нужно было воспитать его и обучить казачьей науке. Тогда была эта наука — да и не простая. Меткость глаза, уменье стрелять из лука и из рушницы, уменье ездить и рубиться с татарином. Кажется просто: стрельба на несколько десятков шагов, да промахнуться нельзя. И тактика у казаков была своя. Заманить неприятеля в «вентерь» хитрою лавой, потом сразу обрушиться на него с флангов, закружить и уничтожить его. Теперь эта тактика, известная с римских времен, применяется в Германской Армии и носит ученое название «Канн», по имени того места, где она впервые была применена римлянами в войне с карфагенянами. Тогдашние казаки о «Каннах», конечно, никогда не слыхали, а сами, своим казачьим умом, выработали этот прием, и молодежь должна была его знать и понимать.

До пятнадцати лет казачье дитя росло, как Бог укажет. Играли на улице в «айданчики», — бараньи или телячьи кости, поставленные городками, в которые кидали свинчаткой, разбивая городки. Здесь незаметно, за игрою — развивалась рука и приобреталась меткость глаза. Зимними вечерами смотрел мальчик-казачонок, как в избе, под зажженной свечою, играли старшие в шахматы — очень была в ходу в ту пору у казаков эта игра, привезенная из турецких и персидских стран, или слушали дети рассказы старших о набегах и поисках, о турках и татарах и знали казачьи дети, что татарин здесь близко, что каждый час может он прискакать на быстрых конях и напасть на городок.

Летом скакали дети на непоседланных конях в табун, отводили отцовских коней и ночью сидели у костра, стерегли коней от волка и от лихого человека. С пятнадцати лет мальчик становился уже казаком и принимал участие во всех казачьих военных играх — маневрах, в ту пору называвшихся «шермициями».

Бывали те игры обычно на масляной неделе, когда морозы станут помягче, дни станут длиннее, а о походах и поисках еще рано думать: — реки покрыты льдом.

К городку к этому времени съезжались на конях казаки из окрестных станиц — каждая станица приезжала со своим знаменем. Начинались военные игры с упражнений в джигитовке и рубке. Стреляли в глиняные бутылки, поставленные в поле из луков и рушниц. Потом происходили любимые в ту пору кулачные бои, где станица шла на станицу стеною, где начинали бой мальчишки, а потом разыгрывались и взрослые, силачи зазывали силачей, и вот пошла стена на стену, поощряемая криками зрителей, и началась драка, часто доходившая до смертоубийства. Тут была жестокая сеча, но она приучала казака к бесстрашию и в настоящем рукопашном бою.

В четверг на масляной станичные атаманы собирали «сбор» и объявлялся приказ: «На гуляньи быть без бесчинств».

Станицы разбивались на несколько «ватаг». Каждая ватага выбирала своего ватажного атамана, двух судей и писаря. Ватаги ездили по станице верхом или ходили пешком и возили знамена. При встрече одной ватаги с другой они салютовали, потом разъезжались и кидались одна на другую в примерный бой в дротики.

Тем временем в степи за станицей строилась крепость из снега с Кремлем, и на ней водружалось знамя. Одна часть молодежи станичной занимала гарнизон этой крепости — другая должна была атаковать крепость и сорвать с Кремля знамя. Атаковали на конях большею частью без седел. В ряды молодежи порою становились и старые казаки — для примера.

Вся станица собиралась на степи и пестрою толпою располагалась вокруг крепости. Все принарядились, все празднично настроены, все немного под влиянием винных паров. И крепкого меда и пива и полпива и пенного «арьяна» выпили немало. Защитники и атакующие возбуждены и готовы на смертный бой.

Раздался сигнал, двинулась стройная казачья лава в атаку. Свищут плети, посылая коней, и вот уже скачут через ров, карабкаются по скользкому скату крепостной ограды. В толпе не выдерживают, кричат, поощряют своих, соболезнуют упавшим.

— Ой, батюшки светы родимые, глянь, да что это, никак наш Пашка Кривянсков упал с коня!.. Ить это его конь бежит.

— Расшибся никак.

— Ничего. Вскочил. На ногах стоит. Бежит!.. Доспевает!..

— Он и пеший в раз потрафит.

— Так его!.. Так его!.. Дай ему раза!.. Да покрепче.

— Не по ладному бьет. Штрахвовать надо-ть таких. Это ему не татарин.

— Егорка на пегом у самого знами свалился.

— Тоже ить не пущают. Не отдают свого дурно.

— Котору атаку отбили, а все идут.

— К чему судьи присудят.

— Не взяли крепости.

— Вот те на!.. Не взяли! Как же оно то будет?..

— Ить казачья крепость-то оказалась, как ее возьмешь?..

Кончился бой. Идет сговор между старыми казаками «с носа по алтыну» — в кабак водку пить.

Жены недовольны. В открытые окна кабака гремит по всей станице слышная песня казачья. Услышит в той песне казачка голос мужа, накинет платок и спешит выручать мужа из пьяной гульбы. И, если выручит — плати штраф — выставляй честной компании водку на два алтына.

В воскресенье, на масляной — отбой. На станичном майдане в круг поставлены столы и скамьи, навалена закуска — баранина, тарань, осетровые балыки, икра, соленые арбузы, хлебы, чего только нет! Стоят жбаны и сулеи с вином и пивом, с медами и винами заморскими, из набегов привезенными. Ватаги собираются к столам со своими атаманами и знаменами. Женщины и дети стоят поодаль: — не место женщине на казачьей беседе.

Собрались, устроились за столами. Станичный атаман встает и снимает шапку. Встают все казаки и обнажают головы. Седые, лысые, черноволосые головы с примасленными волосами блестят на зимнем низком солнце.

Разобрали чары. Примолк круг станичный. Атаман возглашает:

— Про здравие Царя и Великого Князя Московского!

Молча пьют. Хотя и теснит порою Москва, и обижает вольных людей, называет их «татями» — не помнят той обиды казаки, знают, за кого по степи стоят, где государское дело вершат.

— Про здравие Войскового Атамана!..

— В час добрый!..

Выше поднимает чару атаман.

— Про здравие всего Великого Войска Донского!.. Радостно зашумел круг.

— Про здравие честной станицы!.. Садись, атаманы молодцы.

Ушло за снежную степь зимнее солнце. Близок конец «прощеного» дня. Темнеет на площади. Глуше пьяное бормотание толпы. Негромко и будто печально ударил у станичной часовни колокол: — зовет к покаянию.

Все встают, поворачиваются лицом к востоку, где в синеющей ночной дымке таинственным фонарем загорается вечерная звезда. Все крестятся и по одному один за другим подходят к атаману, друг к другу, протягивают руки, целуются.

— Прости, атаман, Христа ради, в чем согрешил.

— Бог простит.

— Прости, дед Алпатыч.

— Прости, брат Корней.

Попрощались, притихли. Хмель вылетел из буйных голов. Раздается команда:

— Знамена к относу!..

Хрустят по снегу сапоги. В темноту станичных проулков между заиндевелых плетней казачьих базов уходят знамена.

Так шуткой-игрою, так полным повиновением даже и в самых играх, старые казаки готовили из себя тот рыцарский бесстрашный народ, готовый для боя, жаждущий славы казачьей, не страшащийся смерти, глубоко верующий в Бога, знающий свое великое назначение, готовый за себя постоять.

Сегодня — игра. Завтра набег, поиск, далекий поход и новые страны, откуда, может быть, никто не вернется.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.