ОЧЕРКИ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ОЧЕРКИ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ

1

Парижская конференция

Мировая война кончилась. Но все еще в полном разгаре охватывающий все большие пространства пожар мировой революции. Переживаемые потрясения невольно заставляют вспомнить другую эпоху в истории Европы, столь же изобиловавшую революциями и войнами, — эпоху 1789–1815 гг. Эта эпоха, так же как и наше время, с неотвратимой силой выдвинула на пересмотр и перерешение одновременно два ряда вопросов существенно различного характера: 1) вопросы внутреннего политического и социально-экономического уклада народов и государств и 2) вопросы, касающиеся внешних взаимоотношений народов и государств, международного значения каждого из них, распределения территорий в даже факта самостоятельного их существования. При этом нужно заметить, что в ходе событий вопросы обоих порядков были теснейшим образом переплетены между собой. Франция несла Европе "факел революции"; это выражалось в том, что она захватывала Голландию, немецкие земли, Швейцарию, итальянские княжества, свергала в них старые и устанавливала новые, "революционные" правительства и тем самым быстрыми шагами шла к упрочению своей международно-политической гегемонии в Европе. Подобная же связь социально-политических и внешнеполитических условий не может не сказаться и в современности. Русская революция, приобретшая вначале характер смуты и "падения" Российской Державы, грозила уничтожить великодержавность России и отдать ее в национальную кабалу Германии. В этой связи также и все последующие изменения в характере и ходе русских событий находят (или рано или поздно найдут) свое отражение в области международных отношений.

В эпоху 1789–1815 гг. Великая французская революция развернулась в мировую — "наполеоновскую" — войну. И только по окончании этой войны, как совокупный результат войны и революции, выкристаллизовался на Венском конгрессе тот строй мировых внешнеполитических отношений, который вслед за тем продержался по крайней мере треть века, по 1848 год. В современности последовательность событий оказалась обратной: из недр мировой войны выросла "мировая революция". Но как в годы первой Империи, при неустойчивом военном равновесии между Францией, с одной стороны, Англией и Россией — с другой, были возможны, в смысле исторической значительности и устойчивости своих постановлений, исключительно международные "ареопаги", вроде Тильзитского свидания или Эрфуртского съезда монархов 1810–1811 гг., а никак не Венский конгресс, так и сейчас, при длящейся "революции" в целом ряде европейских стран (Россия, Германия, Венгрия) с невыяснившимся еще результатом, каждая международная конференция будет по своему историческому значению Тильзитским свиданием или Эрфуртским съездом, но отнюдь не Венским конгрессом. Именно в таком порядке мыслей и аналогий нужно оценивать возможное историческое значение нынешней Парижской конференции. Мыслимые постановления Парижской конференции, в ее настоящем облике, безусловно должны быть значительны и влиятельны — как некоторое выражение совместной волн тех, в чьих руках наибольшая организованная сила данного момента. Совершенно также были значительны и влиятельны совместные решения императоров Наполеона и Александра I, принятые во время Тильзитского свидания. Но эти решения сохранили свое значение только для нескольких месяцев, в крайнем случае, немногих лет. Может ли быть иначе с постановлениями нынешнего международного ареопага, выносимыми при существовании в области международных отношений таких неопределившихся "икс", как Россия данной минуты и "революционная" Германия? Для устойчивости исторических решений, касающихся внешней политики, необходимо, чтобы эти решения возникали в результате взаимодействия всех действительных сил, могущих в данный исторический момент играть роль на международной арене. В том и заключается заслуга руководителей Венского конгресса, что они для своего времени сумели определить равнодействующую всех таких сил. И так как одной из таких сил была, хотя и побежденная, Франция, ее представителю, Талейрану, с первого же дня конгресса была предоставлена влиятельная роль. Те же, кто ныне в международном судилище захотели бы вынести решения и "разделить мир", не учитывая при этом некоторых весьма реальных сил международного сообщества, только потому, что эти силы были их противниками в войне или находятся сейчас в состоянии внутреннего брожения, и рассчитывали бы при этом на историческую значительность и устойчивость своих постановлений, все они, весьма вероятно, горестно ошибутся в своих ожиданиях и в исторической перспективе уготовят себе несколько смешное положение.

Можно думать, что тем, во вред или в пренебрежение кому могут быть направлены постановления нынешнего международного ареопага, из-за этих постановлений не стоит даже огорчатся, если иметь в виду исторический результат в масштабе годов и десятилетий, а не горести ближайших месяцев (сами по себе имеющие, конечно, для этих месяцев огромное значение). Сила жизни — видоизменить и нарушить эти постановления с легкостью и быстротой, неожиданной для многих.

II

Германия

События, развернувшиеся между 1914 г. и настоящим моментом, выдвинули, среди множества прочих, два факта основного международного значения. Один из них касается Германии, а другой — России.

Во время мировой войны выяснилось, что по своей военно-организационной и хозяйственно-организационной мощи германский народ, по крайней мере, не уступает ни одному народу Европы, а скорее превосходит каждого из них, взятого в отдельности. Этот факт стоил России жизни многих лучших ее сынов, павших на полях битв с германцами. Он таит в себе угрозу ее национальному будущему. Но на основании общей оценки событий невозможно, нам кажется, отрицать действительность этого факта и, как с фактом, с ним приходится считаться. Ныне Германия побеждена, побеждена потому, что прежнее ее правительство, обладая многими достоинствами, сумело, однако, устроиться так, что Германии пришлось одновременно вести войну и с Британией и с Россией, а в дополнение — и с прочими великими и малыми державами, кому только было не лень написать объявление войны Германии. Выдержать же такую марку, как борьба одновременно и с Англией и с Россией, а тем более со всем миром, не по силам ни одной нации мира.

При оценке создавшегося положения нужно, однако, отдавать себе ясный отчет в том, что, в какой степени и какими средствами можно изменить в факте германской мощи. Мощь эта опиралась на три важнейших обстоятельства: 1) на личную годность немцев, как организаторов, с одной стороны, и бойцов — с другой, связанную с общим активным, ищущим простора для применения энергии, преисполненным горячего интереса к миру духом современных немцев; 2) на существование у них технически сильной и способной к организации государственной власти и технически совершенного государственного аппарата; 3) на наличие в Германии отлично поставленного сельского хозяйства, горной и обрабатывающей промышленности, между прочим, металлургической, имеющей огромное значение для военного снабжения. Для того чтобы устранить влияние этих обстоятельств, нужно было бы, по пункту первому, добиться, в дополнение к утратам, понесенным Германией на войне, персонального уничтожения значительных кадров немецкого населения, так как годные и энергичные люди, покуда они живы, остаются годными людьми, а угроза голодом и обнищанием, поскольку она идет от чужой воли, только порождает в них еще большее напряжение активной энергии. Что касается пункта второго, то, поскольку Германия не оккупирована иностранными войсками, дело установления в ней сильной государственной власти зависит исключительно от самих немцев. Удастся ли им установить заново годную государственную власть, это вопрос чрезвычайного значения для их национального бытия, но разрешение его в нынешних обстоятельствах не зависит ни от какой посторонней, ненемецкой силы. Наконец, в отношении пункта третьего, хозяйственных ресурсов и военного снабжения, может иметь, конечно, известное значение выдача Германией союзникам запасов боевого снаряжения, транспортных средств и орудий производства, а также предполагаемое отобрание в пользу Франции части продукта германской горной промышленности. Но это значение не является решающим. В области хозяйства, во всех его отраслях, всякий запас и даже то или другое направление готового (наличного) продукта имеет принципиально второстепенное значение в сопоставлении со значением сохранения и поддержания производительных сил. Если производительные силы целы, то в любой момент немцы смогут направить их на цели, прямо противоположные тому, чего добиваются, в отношении Германии, в настоящий момент союзники. Более "верные" результаты могло бы дать исключительно планомерное непосредственно-материальное разрушение германских производительных сил, вроде того, какое те же немцы произвели в северной Франции. Следует признать, что международной Конференции и даже тому или другому правительству Антанты, в отдельности, нелегко решиться и провести подобное разрушение, а тем более персональное истребление той или иной части германского народа. А если это так, то стоит только немцам не утерять своего духа и своей государственной организации, и Германия останется существенным, но при том, в обстоятельствах Парижской конференции, как бы непризнанным фактором международного положения. В указанных условиях не составляет разницы, победит ли в Германии умеренно-буржуазное или спартаковское течение. Недолговременный, но показательный исторический опыт с достаточной определенностью выяснил, что осуществленный коммунизм отнюдь не отменяет и не устраняет вопроса о международных, междунациональных соотношениях. Мы видим, как воинствующий интернационализм российской Советской власти перерождается и неизбежно должен перерождаться в воинствующий российский империализм. Мы видели, как Венгрия стала в свое время под знамена Советской власти, очевидно, с целью прогнать румын из Трансильвании. Венграм показалось, вероятно, что в международном отношении под советскими знаменами можно чувствовать себя более непринужденно, чем под всякими иными, ибо для большевиков законы не писаны. Неудачный исход дела не изменяет основного его характера. Можно быть уверенным, что если наступит подходящий момент, то спартаковцы, победоносные внутри своей страны, не преминут, под предлогом распространения на Францию "пролетарской революции", разрешить в свою пользу нынешнее международно-политическое соперничество Германии с Францией.

Чтобы понять положение современной Германии, нужно знать, какую напряженность имели и, вероятно, имеют для всех классов и слоев германского населения вопросы, связанные со "слишком поздним" появлением Германии на арене международного великодержавия. Выросши в крупную политическую нехозяйственную силу, Германия столкнулась с тем фактом, что мир разделен, без се участия, по кусочкам другими. Ее бывшая колониальная империя представляла не более чем жалкую пародию на ту сферу политико-хозяйственного влияния, которую имеют Англия, США, Япония, которую имела и потенциально имеет Россия. Германскому народу, ставшему "зрелым мужем" современной международной действительности, которому противостояли в Европе "стареющие" нации крайнего Запада и во многом не совсем еще возмужалая Россия, ему мало тех 540 тысяч квадратных километров европейской земли, которые он занимает. И кто чувствовал, с какой настойчивостью немцы стремились завоевать себе более соответствующее их национальной силе "место под солнцем", тот, даже не зная действительной обстановки, как она складывается в Германии данной минуты, будет склонен думать, что и Германское Учредительное Собрание и спартаковцы с равной силой, по-прежнему, стремятся к тому же. В этой обстановке действия союзников по отношению к Германии и тяжелые условия мира, ей предложенные, являются полумерой и, как всякая полумера, едва ли приведут к тому результату, на который рассчитаны.

Весьма вероятно, что в отношении Германии существуют две альтернативные возможности: или нужно пройти Германию огнем и мечом, истребить цвет германской нации, отнять у народа плуги и машины, сжечь фабрики, засыпать рудники, или Германия рано или поздно снова — и хозяйственно и политически — выйдет за свои старые границы и добудет себе более просторное "место под солнцем" — добудет безразлично как: на путях ли национально-буржуазного империализма или во многом тождественного с ним воинствующего социалистического "интернационализма".

III

Гражданская война

Относительно России мы хотим отметить следующее: Российская революция, которая началась при Временном правительстве и в первые месяцы большевизма хаосом и смутой, разложением всех социальных связей и падением Российской государственности, в ходе событий переродилась и перешла в Гражданскую войну. Гражданские войны бывают двух типов: одни — "мексиканского" типа, когда какой-либо предприимчивый генерал поднимает Гражданскую войну, стремясь прежде всего к удовлетворению личного честолюбия и к наживе своей и своих сторонников. Такие войны постоянно ведутся в средней и Южной Америке. Другой тип Гражданской войны — это те войны, где превыше личных честолюбии и интересов борющихся сторон стоит какой-либо принцип, где борются между собой не только люда, но также идеи. Едва ли кто станет отрицать, что происходящая в России Гражданская война есть борьба не только узкоэгоистических интересов и личных честолюбии, но также идей и мировоззрений. Это не значит, что в происходящей борьбе нет столкновения подобных интересов и честолюбии. Это означает только, что лично-эгоистический элемент в ней не преобладает.

Нужно сказать определенно: гражданская смута, которой начиналась Российская революция, и Гражданская война, в которую она вылилась впоследствии, суть, в национальном отношении, существенно различные вещи. Тому, кто хочет понять положение России данной минуты, а не остаться в своих взглядах во власти пережитого Ею, но уже не переживаемого, нужно до конца продумать эту разницу. Гражданская смута бесплодна. Она означает полный национальный разброд, отсутствие власти и распадение государства на множество грызущихся между собою территориальных единиц и партий, настоящих злых шавок государственной действительности. Гражданская смута означает погибель национальной силы. Но там, где образуются два больших борющихся лагеря, там уже нет гражданской смуты, там идет Гражданская война. И разве мы не замечаем, как постепенно исчезают с исторической арены шавки Российской революции, непримиримые белорусские и украинские "самостийности" сепаратизмы а 1а Одесский сепаратизм господ Андро и Гутенберга и ублюдочные образования вроде Уфимской Директории. Теперь очередь за образованиями подобного же типа, оставшимися еще кое-где на пространстве "от хладных финских скал до пламенной Колхиды". Им, видимо, недолго доживать свой век. Живые силы былой Российской Империи с непреодолимой последовательностью сосредоточились на двух великих полюсах — у Колчака с Деникиным и у большевиков. Из Российской смуты выросла Гражданская война.

Гражданская война во имя идей, в качестве таковой, есть сама по себе существенный национально-исторический признак. В такой войне выковываются и оттачиваются идеологии, увеличивается самосознание борющихся сторон, создаются кадры идейных и военных борцов, дающие впоследствии победившей стороне, неизбежно в этом случае инкорпорировавшей в себя и большую часть своих противников, возможность совершить великие национальные деяния. После продолжительных, кровавых и опустошительных гражданских войн Древнего Рима, где идеология старой патрицианской знати боролась с идеологией выросшего плебейского Рима, после войн Мария и Суллы, Цезаря и Помпея, Октавиана Августа и Антония Рим, несмотря на пролитую кровь и опустошения, а может быть, именно благодаря им, пришел при императоре Августе к своему международно-политическому апофеозу. Гражданские "идейные" войны времен Кромвеля послужили прелюдией к установлению мирового океанического господства Британии. Междуусобная американская война за освобождение негров стоит в безусловной исторической связи с политическим и хозяйственным ростом Соединен. Штатов С. А.

Тот народ, в душе которого могут возникать и бороться великие идейные противоречия, тем самым, в известной степени, предуказан к великой исторической судьбе. Перерождение Российской смуты в Гражданскую войну не разрешает, конечно, вопроса о будущих судьбах Российского народа и государства. Но если бы оказалось, что противоречие, разделяющее враждующие русские лагеря, имеет всемирно-историческую значительность, что в борьбе возникают и кристаллизуются большие силы, то Российская Гражданская война показалась бы нам многозначительным намеком на исторической удел России в грядущие десятилетия. И в оценке этого намека мы существенно разошлись бы с обычным в настоящее время российским национальным пессимизмом и самоунижением. В этом пессимизме мы признаем правильной и проникновенной только одну черту: глубокую печаль о тех безграничных по своему числу и напряжению человеческих жертвах жизнью и всем, которые приносятся на путях исторического развития России. Но самый этот путь ведет, по нашему мнению, покуда что не к слабости, а к силе.

IV

Сердце мировой истории

Российская Гражданская война по своим масштабам есть крупнейшее из происходивших доселе столкновений индивидуалистической и коллективистической психологии. Не следует думать, что Добровольческая Армия, Колчак и Деникин сражаются исключительно во имя лозунга Единой Великой России. Им принадлежит, правда, моральное первенство в поддержании этого лозунга, они ни на минуту его не оставляли, между тем как Советская Власть торжественно от него отреклась в Брестском мире во имя шкурных интересов своего существования. Но как только перестал угрожать бронированный кулак Германской Империи, Советская Власть стала фактически придерживаться того же начала. Как она "воссоединяла" Белоруссию, Литву, Украину, Латвию, так сейчас она "воссоединяет" Бессарабию. Можно сказать с полной уверенностью, что если бы Советская Власть одолела Колчака и Деникина, то она "воссоединила" бы все пространство бывшей РОССИЙСКОЙ Империи и, весьма вероятно, в своих завоеваниях перешла бы прежние ее границы. В этом и заключается существо великодержавия живых народов, что они остаются великодержавными при всех поворотах своей истории. Не следует думать также, что господство большевистских лозунгов могло бы также и в области социально-хозяйственных отношений "отменить" то, что следует рассматривать как присущую этой области историческую необходимость. Если действительно является исторической необходимостью, чтобы в России выработался и достиг социально-политического преобладания класс "крепкого", среднего, собственнического крестьянства, то большевистский режим, если бы он продержался еще несколько времени, неизбежно пришел бы в своем развитии к признанию имущественных прав и политического значения такого среднего, и притом именно собственнического крестьянства, пришел бы, несмотря на всю свою идеологическую ненависть к "праву собственности в орудия производства". Заискивающие фразы Ленина о крестьянах-"середняках" являются, быть может, знаком, что первые шаги по этому пути уже сделаны. В таком случае своим новым направлением Ленин клеймит и выносит обвинительный приговор своей собственной, более равней политике… Наоборот, победа национально-индивидуалистического лагеря не может предотвратить воплощения в жизнь определенных "коллективистических" лозунгов, в форме все нарастающего значения государства, как непосредственного социально-хозяйственного "деятеля", а не только собирателя налогов, в форме нарастающей "национализации" и обобществления производства, стоящих в связи с указанной ролью государства, а также в форме мероприятий, исходящих из идеологических "человеко-центрических" посылок и направленных к "уравнению условий" жизни и деятельности людей.

И все-таки для исторического развития форм русского хозяйственного и — шире — общественного быта имеет огромное значение, кто победит: национальный лагерь или советский. Если победит сторона Колчака-Деникина, пути социально-хозяйственного развития России будут, нужно думать, путями прямыми. Каждый последующий исторический этап будет непосредственно исходить из предыдущего. Если же победили бы большевики, итог исторического развития в конечном счете был бы тот же самый, но только пути к нему были бы не прямые, а окольные. В нарушение принципа экономии исторических национальных сил развитие началось бы как бы с самого первого шага, с первозданного хаоса, и затем, ценою растраты народной энергии, приходило бы к тем же окончательным результатам, к которым пришло бы и в ином случае, но притом приходило бы к ним только в некоторых существеннейших, но далеко не во всех отношениях. Различия основных исходных точек, историко-индивидуалистической, в одном случае, абстрактно-коллективистической — в другом, не могли бы не отразиться на общем укладе хозяйственно-социального быта.

Борьба между национальным и советским лагерями должна решить, от каких начал будет исходить дальнейшее хозяйственно-общественное развитие России: от признания ли собственности, приходящего к сознанию необходимости ее реформы, или от "ненависти к собственности", эволюционирующей к ее признанию. И для России ли только эта борьба разрешит столкновение указанных лозунгов? Не означала ли бы победа большевиков в России чрезвычайную угрозу устойчивости положения национально-буржуазной стороны в Германии, а также во всей средней и юго-восточной Европе? И устояла ли бы в этом случае Франция, а быть может, даже и Англия, со всеми другими странами крайнего Запада Европы, против большевистского нажима с Востока? Ведь и у них, в некоторой степени, уже и теперь замечается в широких массах стремление умножить наслаждения жизнью, при уменьшении количества производимого труда, ненависть к собственности, разложение в войсках и прочие признаки большевизма. Эпизоды Одессы и Севастополя — достаточное тому доказательство. В этих обстоятельствах оказалась ли бы, напр., Франция способной сдержать натиск большевистских русских и спартаковских немецких полчищ, воодушевленных одновременно пафосом "всемирной революции", национальным ожесточением немцев и разбойничьими аппетитами русских профессионалов? И наоборот, победа Колчака и Деникина — разве она не утвердит собой национально-индивидуалистический строй во всей остальной Европе?

Пред лицом подобных исторических перспектив, нам кажется, с полным правом мы можем сказать, что вопрос о том, быть ли историко-индивидуалистическому или абстрактно-коллективистическому принципу основной исходной точкой дальнейшего исторического развития, этот вопрос русский народ в своей гражданской войне разрешает не только за себя, по и за всю Европу, а может быть, и за весь мир. Тем самым русский народ в определенном смысле оказывается впереди Запада и кристаллизует в себе силы как коллективистического, так равно и индивидуалистического лагеря в таких масштабах, в каких Запад их еще не кристаллизовал. Усилия инициаторов национальных мастерских 48 года и создателей Парижской Коммуны 71-го бледнеют в сравнении с организационным и агитационным пафосом российских большевиков. А действия войск, руководимых Кавеньяком и Тьером, по степени героизма не могут идти в сравнение с "ледяным" Корниловским походом. Русский народ проявил в себе великую жизнь. А разве не тому, в ком жизнь, принадлежит будущее?.. Из идеологически-действенной "жизненности" России историческая действительность с железной последовательностью сделает все вытекающие выводы.

Нас спросят: почему же, если изложенное в предыдущих строках действительно приближается к истине, страны Запада, в частности Франция, столь недостаточно интересуются Россией и, видимо, вовсе не думают об ее предполагаемом мировом значении. Не есть ли это знак, что такое ее значение есть плод разгоряченной фантазии? Нам кажется, что указанное равнодушие имеет место потому, что грядущее если не знать, то предчувствовать может только тот народ, в ком семена будущей жизни, кто призван в будущем к активной деятельной роли. Тот же, в ком активность ослабела, кому суждена роль пассивного страдательного объекта, неизбежно к росткам новой жизни будет относиться с недальновидным равнодушием. Поэт уже знает о задуманной им поэме, когда те, кому предстоит ее услышать, еще и не догадываются об ее существовании.

V

Континентальные гарантии и океаническое равновесие

Перед 1914 г. в Европе жило более 100 миллионов русских (едва ли в настоящий момент можно сомневаться, что украинско-малорусский народ считает себя русским), около 80 миллионов немцев (считая немецкую Австрию), до 50 миллионов англичан, около 40 миллионов французов и 35 миллионов итальянцев; причем ежегодно народы эти давали прирост: русские –16 человек, немцы –15 человек, англичане –12 человек, итальянцы — 10 человек и французы — 2 человека на каждую тысячу своего народонаселения.

Цифры эти говорят о несколько особом положении в Европе русского и немецкого народов как в отношении создавшегося уже демографического их преобладания, так и способности к особо быстрому размножению. Если принять во внимание не только Европу, но весь мир, то тем укрепится демографическое положение Англии и России, но не Италии и Франции…

Державы, великие и малые, собрались в настоящий момент на Мирную Конференцию и решают на ней "судьбы мира". Все народы имеют там свой голос, кроме побежденных: судьбы последних определяются без их участия. Так определялась судьба Германии… таким же образом определяется судьба России. Представителя России — ни национальной, ни советской — на Мирной Конференции нет; зато на ней уже признана независимость Финляндии, одной из составных частей Империи Российской, и хотя не признана самостоятельность закавказских республик, но решено отторжение от русской территории части Эриванской губернии и присоединение ее к создаваемой вновь независимой республике Армении. Так решают победители. Остается только подождать, что в ходе событий скажут по этому поводу сами "побежденные" страны; при определении важнейшего из того, что будет содержаться в этом "отзыве", не играет роли, будет ли господствовать в них индивидуалистическое или коллективистическое течение.

Если державы-победительницы не пройдут Германию огнем и мечом, в целях уничтожения ее мощи и организации, то Германия, как мы старались показать в предыдущем, несмотря на все, явится "зрелым мужем" современной европейской действительности. Если это так, если Германия действительно переросла пелены своего политического и хозяйственного малолетства и если она жива, то можно думать, что в исторической перспективе является существенно безнадежной попытка начисто воспрепятствовать ее политико-хозяйственному расширению за старые ее границы. За дурное поведение можно наказать ребенка, отняв у него игрушки, но гораздо труднее за дурное поведение наказать целый народ, отняв у него возможность выявлять накопившуюся энергию, как то хочет сделать, в отношении Германии, Парижская Мирная Конференция. Стремление Германии расшириться одновременно по двум направлениям — и на Запад, и на Восток, укрепиться и на берегах океана и в глубине континента, получить преобладание в Антверпене, в северной Франции и одновременно в Константинополе, Багдаде и в России ликвидировано истекшей мировой войной. На основании наглядного и дорого купленного исторического урока Германия ныне должна пойти только по одному из упомянутых путей расширения. Интерес Франции, Голландии, Бельгии, Италии заключается в том, чтобы получить гарантии от подобного расширения на Запад; интерес России — безразлично России Колчака — Деникина или России Ленина — Троцкого — в том, чтобы получить гарантии от подобного расширения на Восток. История решит, кто получит эти гарантии скорее и вернее.

Если положение России в отношении держав-победительниц будет оставаться тем же, каким оно является теперь, и Россия будет по-прежнему находить свое место в разряде "побежденных" стран, то не станет ли соглашение между Россией и Германией грядущим, правда, не очень еще близким этапом развития международных отношений в Европе? Это соглашение ни в коем случае не могло бы оказаться "соглашением сердца"; ибо ни национальная, ни советская Россия не забудет, конечно, той адской, двойной игры, которую вели немцы в отношении большевиков, затем большевиков и украинцев, Ленина и Краснова, поддерживая одновременно каждого из двух врагов, близоруко стремясь к расчленению России… Но в международной политике "соглашения сердца" редки, и можно сомневаться, существуют ли они вообще; зато часты "соглашения расчета".

В том случае, если бы возникла возможность соглашения с германским народом, соглашения, дающего России достаточные гарантии против всякого покушения на нее со стороны Германии и в то же время удовлетворяющего последнюю, и если притом Германии, по внутренней ее живучести и силе, действительно суждено рано или поздно создать себе расширенную сферу политико-хозяйственного влияния, то не следует ли признать опасным для России экспериментом стремление во что бы то ни стало стать в будущем поперек пути германского расширения? В результате этого эксперимента и новой борьбы с Германией Россия, вместо того чтобы являться великодержавной силой, могла бы стать "навозом на германском поле". Однако посреди реальности явлений, пред лицом уже и ранее создавшейся великой русской культуры и обнаружившейся ныне внутри русского народа способности к идейно-милитарному напряжению, удел состоять в иноземной кабале и быть навозом на чужом поле является, в отношении ста двадцатимиллионного русского народа, нелепостью и невозможностью, такой же нелепостью и невозможностью, какой в исторической перспективе представляется вам и стремление предотвратить политико-хозяйственное расширение доросшего до него восьмидесятимиллионного немецкого народа. И не станет ли одним из важнейших совместных последствий Войны и Революции тот факт, что два народа, в наибольшей степени призванные, по-видимому, к строительству жизни новой Европы, народы германский и русский, являвшиеся в начале нынешних потрясений врагами, в результате этих потрясений придут ко взаимному соглашению? Их столкновение создавало парадоксальное, в историческом смысле, положение. Одна живая национальная сила могла остаться победительницей только за счет другой, тоже живой народной силы, а не за счет иных, идущих к упадку и одряхлению национальных цельностей и государственных образований. Создающееся ныне положение может устранить эту коллизию: народы российский и германский совместно оказались побежденными весьма вероятно, только для того, чтобы в следующий момент совместно же оказаться победителями.

В тот момент, когда Россия когда-либо в будущем признала бы, что у нее нет интересов на континенте Европы западнее линии Познань — Богемские горы — Триест, то весьма вероятно, что политико-хозяйственная судьба западной части Европейского континента тем самым была бы решена. Для этого, весьма вероятно, не потребовалось бы новой войны и нового кровопролития, по слишком очевидному преобладанию сил одной из сторон; не потребовалось бы также военной оккупации и политического унижения стран крайнего запада Европы; достаточно было бы согласия этих стран на заключение торговых договоров, кладущих основание "западноевропейскому таможенному союзу", в составе Германии, континентальных стран крайнего Запада и их колоний. Этот союз уничтожил бы систему таможенного промышленного покровительства, существующую теперь в некоторых странах Запада, напр. во Франции, Италии, и открыл бы эти страны совершенно свободному экономическому обороту с Германией. Осуществив создание подобного союза, Германия получила бы непосредственный доступ к прекрасной береговой линии океана, более близкой ко многим центрам ее хозяйственной жизни, чем Гамбург и Любек. Для стран юго-западной Европы, стран, по преимуществу, квалифицированного земледелия, чрезвычайно богато одаренного природой (виноградарство! шелководство!) и издавна высоко развитого, Германия явилась бы в этом случае поставщицею промышленных фабрикатов всех производств, кроме наиболее тонких, требующих вкуса, в которых романские страны обладают безусловным преимуществом перед Германией. К подобной промышленной роли Германия имеет, между прочим, и природные данные, как обладательница крупнейших и в некоторых отношениях единственных на континенте западной и юго-западной Европы железорудных и угольных ресурсов.

Мы очень далеки от того, чтобы желать подобного поворота событий. Но мы не можем не признать, что он становится возможным в развертывающемся ходе событий.

Многое будет зависеть от линии поведения германской власти, которая будет существовать. Мы видели, как представители нынешней Франции во время пребывания французских войск в Одессе были склонны считать Россию "вышедшей из игры" и ориентироваться на государственности, пришедшие в той или иной форме "на смену" России, вроде Румынии, Польши и "Украинской Народной Республики". Может быть, и новая германская власть сочтет за благо искать своего "исторического удела" на востоке Европы, продолжая славные традиции, в стиле украинской политики доктора Рорбаха и барона Мумма, стремясь к насаждению курляндских и литовских "самостийностей" и вновь принимая в свое лоно старого немецкого друга — Петлюру.

В таком случае, в дополнение к своим врагам на западе Европы, Германия закрепила бы враждебность к себе России. Исход исторических судеб ближайших десятилетий вновь стал бы неясен…Подобный поворот событий мог бы привести в скором времени к новым потрясениям и к новому обескровлению Европы, перед которым побледнели бы даже нынешние бедствия. Тем самым была бы предопределена возможность существенного упадка европейской культуры и заколебалась бы мировая гегемония европейско-арийского мира.

Возвращаемся к мыслимому германо-русскому соглашению. С точки зрения интересов России, осуществленное расширение Германии настоятельно требовало бы сохранения в неприкосновенности океанической мощи Англии. Россия и Англия неизбежно по-прежнему опирались бы друг на друга, так как одоление Германии над одной из этих сторон грозило бы повлечь за собой ее победу и над другой и тем самым установление всеевропейской, если не всемирной, гегемонии Германии.

И не менее важным, чем океаническое равновесие, заключающееся в неприкосновенности английской мощи, было бы для России получение достаточных гарантий от континентальных покушений на нее со стороны Германии. Такой континентальной гарантией могло бы послужить укрепление западных и юго-западных славянских государств и союз с ними России. Полное осуществление славянской идеи и связанное с ним положение России в не-немецких областях бывшей Австро-Венгрии и на

Балканском полуострове могло бы послужить ценою, за которую Германия бескровно добилась бы преобладания на континенте Европы на запад от линии Познань — Богемские горы — Триест.

Лозунг "континентальных гарантий" и "океанического равновесия" — вот те начала, которые подсказываются будущей России складывающимся международным положением и поведением некоторых руководящих кругов нынешних "Держав-Победительниц".