Глава 10. Историзм

Глава 10. Историзм

1. Смысл историзма

Историзм возник в конце XVIII в. как реакция на социальную философию рационализма. Реформам и политике сторонников различных авторов эпохи Просвещения он противопоставляет программу сохранения существующих институтов, и иногда даже возвращение к упразднённым институтам. В ответ на постулат разума историзм апеллирует к авторитету традиции и к мудрости ушедших веков. Основной мишенью его критики были идеи, инспирировавшие американскую и французскую революции и аналогичные движения в других странах. Его сторонники гордо именовали себя антиреволюционерами и подчёркивали свой несгибаемый консерватизм. Однако впоследствии политическая ориентация историзма изменилась. Он начал считать капитализм и свободную торговлю – как внутреннюю, так и международную – главным злом и объединил усилия с «радикальными» или «левацкими» врагами рыночной экономики, агрессивным национализмом, с одной стороны, и революционным социализмом, с другой. Насколько историзм ещё имеет политическое значение, он представляет собой дополнение к социализму и национализму. Его консерватизм почти улетучился. Он выжил только в доктринах некоторых религиозных групп.

Люди постоянно подчёркивают сходство историзма и романтизма в живописи и литературе. Эта аналогия весьма поверхностна. Оба движения демонстрируют влечение к обстоятельствам ушедших веков и до крайности переоценивают старые обычаи и институты. Однако энтузиазм в отношении прошлого не отражает суть историзма. Историзм прежде всего является эпистемологической доктриной и должен рассматриваться в качестве таковой.

Фундаментальным тезисом историзма является утверждение о том, что помимо естественных наук, математики и логики не существует никакого иного знания, кроме того, которое даётся историей. В сфере человеческой деятельности отсутствует регулярность во взаимной связи и последовательности событий. Следовательно, все попытки разработать экономическую науку и открыть экономические законы тщетны. Единственным разумным методом изучения человеческой деятельности, подвигов и институтов является исторический метод. Историк прослеживает каждый феномен к его истокам. Он описывает изменения, происходящие в человеческих делах. К своему материалу, документам прошлого, он подходит безо всяких предубеждений и предвзятых идей. На предварительных чисто технических и вспомогательных этапах исследования историк иногда использует результаты естественных наук, как, например, при определении возраста материала, на котором написан документ оспариваемой аутентичности. Но в своей епархии – изложении прошлых событий – он не полагается ни на какую другую отрасль знания. Критерии и общие правила, к которым он прибегает в процессе исследования исторического материала, должны выводиться из самого этого материала. Они не должны заимствоваться ни из какого иного источника.

Крайность этих требований была несколько умерена после того, как Дильтей подчеркнул роль, которую в работе историка играет психология <см. ниже. Гл. 14, раздел 4>. Поборники историзма признали эти ограничения и не настаивали на своём крайнем описании исторического метода. Просто их интерес заключался в осуждении экономической теории, а не в споре с психологией.

Если бы сторонники историзма были последовательны, то они бы заменили экономической историей – на их взгляд поддельную – науку экономики. (Мы можем обойти вопрос о том, каким образом можно трактовать экономическую историю без экономической теории.) Но это не соответствовало их политическим планам. Их целью была пропаганда своих интервенционистских или социалистических программ. Огульное отрицание экономической науки было только одним из пунктов их стратегии. Оно освобождало их от смятения, вызванного неспособностью справиться с разрушительной критикой экономистами социализма и интервенционизма. Но само по себе оно не доказывало правильности просоциалистической или интервенционистской политики. Чтобы обосновать свои «неортодоксальные» учения, сторонники историзма разработали внутренне противоречивую дисциплину, называвшуюся по-разному, например реалистическая или институциональная или этическая экономическая теория, или экономические аспекты политической науки (wirtschaftliche Staatswissenschaften <экономические общественно-политические науки (нем.). – Прим. перев.>) <о других названиях см.: Артур Шпихоф «Предисловие» к английскому изданию его трактата о «Деловых циклах» International Economic Papers, N. Y., 1953. No. 3. Р. 75>.

Большинство сторонников этого направления мысли не беспокоились об эпистемологическом объяснении своих процедур. Немногие пытались обосновать свой метод. Мы можем назвать их доктрины периодализмом, а их сторонников – периодалистами.

Основная идея, лежащая в основе всех этих попыток построить квазиэкономическую доктрину, которую можно было бы использовать с целью обоснования политики борьбы с рыночной экономикой, заимствована из позитивизма. Будучи сторонниками историзма периодалисты неустанно твердят о чём-то, что они называют историческим методом, и утверждают, что являются историками. Однако на деле они исповедуют основные принципы позитивизма, отвергающего историю как бесполезную и бессмысленную болтовню и стремящегося заменить её новой наукой, построенной по модели ньютоновской механики. Периодалисты разделяют тезис о том, что из исторического опыта можно апостериори вывести законы, которые, будучи открытыми, образуют новую – ещё не существующую – науку: социальную физику, социологию или институциональную экономику.

Версия этого тезиса, принадлежащая периодалистам, только в одном отношении отличается от версии позитивистов. Говоря о законах позитивисты имеют в виду, что эти законы будут характеризоваться всеобщностью. Периодалисты считают, что каждый период истории имеет свои собственные законы, отличающиеся от законов другого периода экономической истории.

Периодалисты разбивают ход исторических событий на разные периоды. Очевидно, что критерием, в соответствии с которым производится разбиение на периоды, являются характеристики экономических законов, определяющих экономическое становление каждого периода. Таким образом, аргументация периодалистов движется в круге. Периодизация экономической истории предполагает знание экономических законов, свойственных каждому периоду, тогда как эти законы могут быть открыты только путём исследования каждого периода без каких-либо ссылок на события, случающиеся в другие периоды.

Представления периодалистов о ходе истории выглядят следующим образом. Существуют различные периоды или этапы экономической эволюции, следующие один за другим в определённом порядке; на протяжении каждого из этих периодов экономические законы остаются неизменными. Ничего не говорится о переходе от одного периода к следующему. Если мы предположим, что он не происходит одним махом, то мы должны предположить, что существует интервал перехода, так сказать, переходный период. Что происходит в этом интервале? Какой тип экономических законов действует в это время? Является ли это временем беззакония или оно имеет свои собственные законы? Кроме того, если допустить, что законы экономического становления являются историческими фактами и поэтому изменяются с течением исторических событий, то это очевидно противоречит утверждению о существовании периодов, на протяжении которых не происходит никаких изменений, т.е. периодов, на протяжении которых нет никакой истории, и что между двумя такими периодами покоя есть период перехода.

Та же самая ошибка содержится в концепции текущей эпохи, используемой современной псевдоэкономической наукой. Исследования, изучающие экономическую историю ближайшего прошлого, определяются как изучающие текущие экономические обстоятельства. Если мы определяем некоторый период времени как настоящий, то мы подразумеваем, что относительно какой-то проблемы на протяжении этого периода условия остаются неизменными. Поэтому концепция настоящего в разных областях деятельности различна.<Мизес Л. Человеческая деятельность. С. 97> Кроме того, никогда точно не известно, как долго будет продолжаться это отсутствие изменений и, соответственно, какую часть будущего следует захватить. Всё, что человек может сказать о будущем, всегда представляет собой просто спекулятивное предвидение. Изучение каких-либо условий недавнего прошлого под рубрикой «текущие условия» всегда является неправильным названием. Самое большее, что можно сказать: таковы были вчерашние обстоятельства; мы ожидаем, что они не изменятся ещё какое-то время.

Экономическая теория имеет дело с регулярностью во взаимной связи и последовательности явлений, действительной во всей области человеческой деятельности. Поэтому она может внести вклад в прояснение будущих событий; она способна делать предсказания в границах, определённых праксиологическому предсказанию <там же. С. 112. См. ниже. Гл. 14, раздел 3>. Если кто-то отвергает идею экономического закона, необходимо действительного для всех эпох, то он уже больше не имеет возможности обнаружить какую-либо регулярность, которая оставалась бы неизменной в потоке событий. Тогда ему остаётся только сказать: если условия остаются неизменными на протяжении некоторого времени, то они останутся неизменными. Но действительно ли они остаются неизменными или нет, можно узнать только по прошествии этого времени.

Честный сторонник историзма должен был бы сказать: о будущем нельзя утверждать ничего определённого. Никто не может знать, как конкретная экономическая политика будет работать в будущем. Мы можем быть уверены только в том, что знаем, как похожая политика работала в прошлом. При условии, что все соответствующие условия останутся неизменными, мы можем ожидать, что будущие результаты не будут сильно отличаться от результатов, полученных в прошлом. Но мы не знаем, останутся ли интересующие нас условия неизменными. Следовательно, мы не можем делать никаких предсказаний о – необходимо будущих – последствиях любого рассматриваемого мероприятия. Мы имеем дело с историей прошлого, а не с историей будущего.

Догма, разделяемая многими историками, утверждает, что тенденции социальной и экономической эволюции, проявившиеся в прошлом, и особенно в недавнем прошлом, будут также существовать и в будущем. Поэтому изучение прошлого, заключают они, раскрывает характер событий, который произойдут в будущем.

Оставляя в стороне все метафизические представления, обременяющие эту философию тенденций, мы лишь должны осознать, что тенденции могут изменяться, изменялись в прошлом и будут продолжать изменяться в будущем <Mises L. Planning for Freedom. South Holland, III., 1952. P. 163–169>. Сторонник историзма не знает, когда произойдёт следующее изменение. Всё, что он может сказать о тенденциях, относится только к прошлому и никогда – к будущему.

Некоторые немецкие приверженцы историзма любили сравнивать свою периодизацию экономической истории с периодизацией истории искусства. Подобно тому как история искусства изучает последовательность различных стилей художественной деятельности, экономическая история изучает последовательность различных стилей экономической деятельности (Wirtschaftsstile). Эта метафора не хуже и не лучше других метафор. Но последователи историзма не сказали, что историки искусства говорят только о стилях прошлого и не разрабатывают доктрин о стилях в искусстве будущего. В отличие от этого, авторы исторической школы пишут и читают лекции об экономических условиях прошлого только для того, чтобы сделать выводы относительно экономической политики, которая необходимо направлена на экономические условия будущего.

2. Неприятие экономической науки

По мнению историзма, главная ошибка экономической науки заключается в её предположении, что человек неизменно эгоистичен и стремится исключительно к материальному благополучию.

Согласно Гуннару Мюрдалю, экономическая наука утверждает, что действия людей «мотивируются исключительно экономическими интересами» и рассматривает в качестве экономического интереса «желание более высокого дохода и более низких цен и, дополнительно, возможно, стабильность заработков и занятости, разумное время на досуг и среду, способствующую его удовлетворительному использованию, хорошие условия труда и т.д.» Это, говорит он, является ошибкой. Простая регистрация экономических интересов не полностью объясняет человеческие мотивации. В действительности человеческое поведение определяется не только интересами, но и социальными установками. «Социальная установка – это эмоциональный стереотип реакции индивида или группы на реальные или потенциальные ситуации». «К счастью <существует> много людей, социальные установки которых не идентичны их интересам» <Myrdal G. The Political Element in the Development of Economic Theory, trans. by P. Streeten. – Cambridge (Mass.): Harvard University Press, 1954. P. 199–200>.

Так вот, утверждение о том, что экономическая наука всегда настаивала на том, что людьми движет исключительно стремление к более высокому доходу и более низким ценам, является ложным. Вследствие провала попыток распутать кажущийся парадокс концепции потребительной ценности, классические экономисты и их эпигоны не сумели дать удовлетворительной интерпретации поведению потребителей. Фактически они изучали только поведение обслуживающих потребителей деловых людей, для которых оценки их покупателей являются конечным критерием. Когда они ссылаются на принцип покупки на самом дешёвом рынке и продажи на самом дорогом рынке, они пытались интерпретировать действия коммерсанта в роли поставщика, обслуживающего покупателей, а не в роли потребителя, расходующего собственный доход. Они не вдавались в анализ мотивов, побуждающих индивидов покупать и потреблять. Так что они не исследовали, пытаются ли индивиды только набить своё брюхо, или их расходы связаны также с другими целями, например, с исполнением того, что они считают своими этическими и религиозными обязанностями. Разграничивая чисто экономические мотивы и остальные мотивы, экономисты классической школы обращались только к приобретательской стороне человеческого поведения. Они никогда и не думали отрицать, что человек движим также и другими мотивами.

Подход экономистов классической школы представляется в высшей степени неудовлетворительным с точки зрения современной субъективной экономической теории. Современная экономическая наука отвергает как совершенно ошибочную аргументацию, эпистемологически обосновывающую классические методы, выдвинутые их последними приверженцами, особенно Джоном Стюартом Миллем. Согласно этой неудачной апологии, чистая экономическая теория изучает только «экономический» аспект функционирования человечества, только феномены производства богатства, «поскольку эти феномены не видоизменяются преследованием какой-либо иной цели». Однако, говорит Милль, чтобы адекватно трактовать реальную действительность «дидактический автор, пишущий на эти темы, в своём изложении к истине чистой науки будет органически добавлять столько практических модификаций, сколько по его оценке необходимо для повышения полезности его работы» <Mill J. S. Essays on Some Unsettled Questions of Political Economy. 3d ed. – London, 1877. P. 140–141>. Безусловно, это подрывает утверждение Мюрдаля в той части, которая касается классической школы.

Современная экономическая наука находит причины всех человеческих действий в ценностных суждениях индивидов. В отличие от того, в чём её обвиняет Мюрдаль, она не настолько глупа, чтобы считать, что все люди стремятся к более высоким доходам и более низким ценам. В ответ на эту необоснованную критику, сотни раз повторённую, Бём-Баверк уже в первой своей работе по теории ценности, а затем снова и снова недвусмысленно подчёркивал, что термин «благополучие» (Wohlfahrtszwecke), используемый им при изложении теории ценности, относится не только к заботам, обычно называемым эгоистическими, но и охватывает собой всё, что индивиду представляется желательным и к чему стоит стремиться (erstrebenswert) <Бём-Баверк Е. Основы теории ценности хозяйственных благ // Австрийская школа в политической экономии / К. Менгер, Е. Бём-Баверк, Ф. Визер. – М.: Экономика, 1992. С. 259 сн.>.

В деятельности человек отдаёт предпочтение одной вещи перед другой, и выбирает между различными вариантами поведения. Результат психического процесса, заставляющего человека отдавать предпочтение одной вещи перед другой, называется ценностным суждением. Говоря о ценностях и оценках экономическая наука имеет в виду эти ценностные суждения, каким бы ни было их содержание. Для экономической теории, наиболее разработанного раздела праксиологии, не важно, стремится ли индивид как член профсоюза к более высоким ставкам заработной платы или как святой к наилучшему исполнению религиозных обязанностей. «Институциональный» факт, что подавляющее большинство людей стремится к получению большего количества осязаемых благ, является данностью экономической истории, а не теоремой экономической науки.

Все разновидности историзма – немецкая и британская исторические школы социальных наук, американский институционализм, адепты Сисмонди, Ле Плея и Веблена, а также множество родственных «неортодоксальных» сект – категорически не признают экономическую науку. Однако их работы полны следствий из общих утверждений о результатах различных образов действий. Разумеется, невозможно изучать любую «институциональную» или историческую проблему, не ссылаясь на такие общие утверждения. Любое историческое свидетельство, не важно, касается оно обстоятельств или событий отдалённого прошлого или вчерашнего дня, неизбежно основано на определённой экономической теории Сторонники историзма не исключают экономических рассуждений из своих трудов. Отвергая экономические доктрины, которые им не нравятся, при трактовке событий они пользуются ложными доктринами, давно опровергнутыми экономической наукой.

Теоремы экономической науки, говорят сторонники историзма, бессодержательны, поскольку являются продуктом априорного рассуждения. Только исторический опыт может привести к реалистичной экономической науке. Они не могут понять, что исторический опыт – это всегда опыт сложных явлений, опыт совместных результатов, вызванных действием огромного множества элементов. Такой исторический опыт не предоставляет в распоряжение наблюдателя фактов в том смысле, в каком естественные науки применяют этот термин к результатам, полученным в лабораторных экспериментах. (Люди, называющие свои здания, кабинеты и библиотеки «лабораториями» экономических, статистических и социальных исследований, являются безнадёжными путаниками.) Исторические факты требуют интерпретации на основе предварительно имеющихся теорем. Они не объясняют себя сами.

Антагонизм между экономической наукой и историзмом касается не исторических фактов. Он касается интерпретации фактов. Изучая и излагая исторические факты, учёный может внести ценный вклад в историю, но он не способствует увеличению и совершенствованию экономического знания.

Давайте ещё раз обратимся к часто повторяемому утверждению то, что экономисты называют экономическими законами, является просто принципами, действительными для капитализма, и бесполезны для общества, организованного по-иному, особенно для грядущего социалистического управления делами. На взгляд этих критиков только капиталисты с их приобретательством беспокоятся об издержках и о прибыли. Как только производство ради потребления заменит производство ради прибыли, категории издержек и прибыли станут бессмысленными. Главная ошибка экономической науки заключается в том, что она рассматривает эти и другие категории в качестве вечных принципов, определяющих деятельность в условиях любого типа институциональных условий.

Однако издержки являются элементом любого вида человеческой деятельности, какими бы индивидуальными характеристиками не отличался каждый конкретный случай. Издержки суть ценность тех вещей, от которых субъект деятельности отказывается, чтобы достичь того, чего он хочет добиться; это ценность, которую он присваивает самому настоятельно желаемому удовольствию среди тех удовольствий, которые он не может иметь из-за того, что предпочёл им другое. Это цена, которая платится за вещь. Если молодой человек говорит: «Эти экзамены стоили мне выходных с друзьями на природе», он имеет в виду: «Если бы я не выбрал подготовку к экзаменам, то я провёл бы эти выходные с друзьями на природе». Вещи, для достижения которых не требуется никаких жертв, являются не экономическими благами, а бесплатными благами, и в качестве таковых не являются целью никаких действий. Экономическая наука их не изучает. Человек не должен выбирать между ними и другими удовольствиями.

Прибыль представляет собой разницу между более высокой ценностью полученного блага и более низкой ценностью блага, пожертвованного для его получения. Если деятельность, вследствие путаницы, ошибки, неожиданного изменения условий или иных обстоятельств, приводит к получению чего-либо, чему действующий субъект присваивает меньшую ценность, чем уплаченная цена, то деятельность приводит к убыткам. Так как действие неизменно нацелено на то, чтобы заменить положение дел, которое действующих субъект считает менее удовлетворительным, положением дел, которое он считает более удовлетворительным, то действие всегда нацелено на прибыль и никогда – на убытки. Это действительно не только для действий индивидов в рыночной экономике, но и в не меньшей степени для действий экономического директора социалистического общества.

3. Поиск законов исторических изменений

Очень часто историзм ошибочно отождествляют с историей. Однако они не имеют между собой ничего общего. История является изложением прошлых событий и обстоятельств, утверждением фактов и об их следствиях. Историзм представляет собой эпистемологическую доктрину.

Некоторые школы историзма заявляют, что история – единственный способ изучения человеческой деятельности и отрицают адекватность, возможность и содержательность общей теоретической науки о человеческой деятельности. Другие школы осуждают историю за её ненаучность и, что достаточно парадоксально, с сочувствием относятся к негативной части доктрин позитивистов, требующих создать новую науку, которая по образцу ньютоновской физики должна из исторического опыта вывести законы исторической эволюции и «динамических» изменений.

Естественные науки на основе второго закона термодинамики Карно сформулировали доктрину о ходе истории во Вселенной. Свободная энергия, способная работать, зависит от термодинамической нестабильности. Процесс производства этой энергии необратим. Как только истощится вся свободная энергия, производимая нестабильными системами, жизнь и цивилизация прекратятся. В свете такого понимания Вселенная в том виде, как мы её знаем, появляется как мимолётный эпизод в потоке вечности. Она движется к собственному угасанию.

Но закон, из которого сделан этот вывод, второй закон Карно, сам по себе не является историческим или динамическим законом. Подобно всем другим законам естественных наук он выведен из наблюдений за явлениями и подтверждён экспериментально. Мы называем его законом, потому что он описывает процесс, который повторяется всякий раз, когда существуют условия для его действия. Этот процесс необратим, и из этого факта учёные делают вывод о том, что условий, требующихся для его действия, не будет существовать, как только исчезнет всякая термодинамическая нестабильность.

Понятие закона исторических изменений внутренне противоречиво. История представляет собой последовательность явлений, характеризующихся единичностью. Те свойства, которые у одного события являются общими с другими событиями, не являются историческими. То, что есть общее в делах об убийствах, относится к уголовному кодексу, психологии и к технике убийства. Как исторические события убийства Юлия Цезаря и Генриха IV совершенно различны. Для истории имеет значение важность события для производства дальнейших событий. Влияние, оказываемое событием, уникально и неповторимо. С точки зрения американского конституционного права президентские выборы 1860 и 1956 гг. принадлежат к одному классу. Для истории они являются двумя разными событиями в потоке событий. Если историк их сравнивает, он делает это с целью выявить существующие между ними различия, а не для того, чтобы открыть законы, управляющие любым случаем президентских выборов в Америке. Иногда люди формулируют определённые эмпирические правила в отношении таких выборов, например: партия, находящаяся у власти, выигрывает, если экономика процветает. Эти правила являются попыткой понять поведение избирателей. Никто не приписывает им необходимости и аподиктической действительности, являющихся главным логическим признаком законов естественных наук. Каждый отдаёт себе отчёт в том, что избиратели могут повести себя иначе.

Второй закон Карно не является результатом изучения Вселенной. Он представляет собой утверждение о явлениях, которые повторяются ежедневно и ежечасно именно так, как описывает закон. Из этого закона наука дедуцирует определённые следствия, касающиеся будущего Вселенной. Это выведенное знание само по себе не является законом. Это применение закона. Это предсказание будущих событий, сделанное на основе закона, который описывает то, что считается неизбежной необходимостью в последовательности повторимых и повторяемых событий.

Точно также принцип естественного отбора Дарвина не является законом исторической эволюции. Он пытается объяснить биологические изменения действием биологического закона. Он интерпретирует прошлое, а не предсказывает то, что случится. Несмотря на то, что можно считать, что принцип естественного отбора действует вечно, недопустимо делать вывод, что человек неизбежно должен развиться в сверхчеловека. Линия эволюционных изменений может вести в тупик, за которым не происходит никаких дальнейших изменений, или к деградации к предшествующим состояниям.

Из наблюдений исторических изменений нельзя вывести никаких общих законов; программу «динамического» историзма можно реализовать только открыв, что действие одного или нескольких праксиологических законов должно неизбежно привести к возникновению определённых условий в будущем. Праксиология и её к настоящему моменту самая разработанная отрасль, экономическая наука, никогда не заявляли, что им что-либо известно об этом. Ввиду того, что историзм отвергает праксиологию, он с самого начала перекрывает себе возможность проведения такого исследования.

Всё, что говорилось о неизбежно грядущих будущих исторических событиях, проистекает из пророчеств, разработанных метафизическими методами философии истории. С помощью интуиции эти авторы угадывают планы перводвигателя, и вся неопределённость в отношении будущего исчезает. Автор Апокалипсиса [44], Гегель, и особенно Маркс, считали, что им точно известны законы исторического развития. Но не наука была источником их знания; это было откровение внутреннего голоса.

4. Релятивизм историзма

Идеи историзма можно понять, если принять во внимание, что они преследуют одну цель: опровергнуть всё, что установили рационалистическая социальная философия и экономическая наука. Преследуя эту цель, многие адепты историзма не пытаются избегать даже полного абсурда. Так, утверждению экономистов о существовании неизбежной редкости природных факторов, от которых зависит человеческое благополучие, они противопоставляют фантастическое утверждение о наличии изобилия и достатка. Причину нужды и нищеты они усматривают в несовершенстве социальных институтов.

Когда экономист говорит о прогрессе, он смотрит на обстоятельства с точки зрения действующих людей. В его концепции прогресса нет ничего метафизического. Подавляющее большинство людей хотят жить, и они желают быть здоровыми и избегать болезней; они желают жить комфортно, а не существовать на грани голода. В глазах действующих людей движение к этим целям означает улучшение, обратное движение означает ухудшение. В этом заключается смысл применяемых экономистами терминов «прогресс» и «регресс». В этом смысле снижение младенческой смертности и борьбу с инфекционными заболеваниями они называют прогрессом.

Вопрос не в том, делает ли этот прогресс людей счастливыми Он делает их более счастливыми, чем они были бы в противном случае. Большинство матерей чувствуют себя более счастливыми, если их дети выживают, и большинство людей чувствуют себя более счастливыми, не болея туберкулёзом. Смотря на обстоятельство со своей личной точки зрения, Ницше высказывал опасения о «слишком много» [45]. Однако объекты его презрения думали иначе.

Исследуя средства, которые люди используют в своих действиях, история, так же как и экономическая наука, различает средства, подходящие для достижения преследуемых целей, и средства, не годящиеся для этого. В этом смысле прогресс – это замена менее подходящих методов действия более подходящими. Всё происходящее относительно и должно оцениваться с точки зрения своей эпохи. Хотя ни один поборник историзма не осмелится настаивать на том, что изгнание нечистой силы когда-либо было подходящим средством лечения больных коров, тем не менее сторонники историзма менее осторожны при обращении с экономической наукой. Например, они заявляют, что учение экономической науки о последствиях контроля над ценами неприменимо к условиям Средних веков. Исторические работы авторов, находящихся под влиянием идей историзма, невнятны именно вследствие их неприятия экономической науки.

Подчёркивая, что они стремятся не судить прошлое по каким-либо предвзятым критериям, фактически, сторонники историзма пытаются оправдать экономическую политику «доброго старого времени». Вместо того, чтобы подходить к предмету своего исследования, вооружившись лучшими интеллектуальными инструментами, они полагаются на небылицы псевдоэкономистов. Они суеверно считают, что декретирование и удерживание цен ниже уровня потенциальных цен, которые установились бы на свободном рынке, является подходящим средством создания лучших условий для покупателей. Они замалчивают документальные свидетельства краха политики справедливых цен и её последствий, которые, с точки зрения прибегавших к ней правителей, были более нежелательными, чем предшествовавшее состояние дел, которое они намеревались изменить.

Один из упрёков, предъявляемых приверженцами историзма экономистам, состоит в якобы отсутствии у последних исторического чувства. Они утверждают, что экономисты считают, что материальные условия жизни более ранних эпох можно было бы улучшить, если бы люди были знакомы с теориями современной экономической науки. Действительно, нет никаких сомнений, что положение дел в Римской империи было бы существенно иным, если бы императоры не занимались порчей денег и не приняли бы на вооружение политику ценовых потолков. Не менее очевидно и то, что массовая нищета в Азии была вызвана тем, что деспотичные правительства пресекали в зародыше все попытки накопить капитал. Азиаты, в отличие от западноевропейцев, не выработали правовую и конституционную систему, предоставлявшую возможность крупномасштабного накопления капитала. А народ, движимый старым заблуждением, что богатство деловых людей является причиной нищеты остального народа, рукоплескал всякий раз, когда правители конфисковывали имущество удачливых купцов.

Экономисты всегда отдавали себе отчёт в том, что эволюция идей – медленный, требующий много времени процесс. История знания – это описание последовательных шагов, совершаемых людьми, каждый из которых что-то добавляет к мыслям его предшественников. Не удивительно, что Демокрит из Абдер не разработал квантовую теорию или что геометрия Пифагора и Евклида отличается от геометрии Гильберта. Никто никогда не предполагал, что современники Перикла могли бы создать философию свободной торговли Юма, Адама Смита и Рикардо и превратить Афины в центр капитализма.

Нет необходимости анализировать мнение многих представителей историзма, считающих, что душе некоторых народов практика капитализма представляется столь омерзительной, что они никогда её не воспримут. Если такие народы существуют, то они навсегда останутся бедными. Иной дороги к процветанию и свободе не существует. Может ли кто-нибудь из сторонников историзма опровергнуть эту истину на основании исторического опыта?

Из исторического опыта невозможно вывести никаких общих правил относительно последствий различных способов действия и конкретных общественных институтов. В этом смысле верен известный афоризм о том, что изучение истории учит только одному: а именно что история ничему не учит. Поэтому мы можем согласиться с адептами историзма в том, чтобы не обращать особого внимания на тот неоспоримый факт, что ни один народ не поднялся до сколько-нибудь удовлетворительного уровня благосостояния и цивилизации без института частной собственности на средства производства. Не история, а экономическая наука вносит ясность в наши мысли о влиянии прав собственности. Однако мы должны категорически отвергнуть рассуждение, очень популярное среди многих авторов XIX в.: тот факт, что институт частной собственности якобы был неизвестен людям на первобытной ступени цивилизации якобы является веским аргументом в пользу социализма. Начав как предвестники будущего общества, которое уничтожит всё социальное зло и превратит землю в рай, многие социалисты, например, Энгельс, фактически стали адвокатами якобы блаженных условий мифического золотого века далёкого прошлого.

Адептам историзма никогда не приходило на ум, что за любое достижение человек должен платить свою цену. Люди платят только в том случае, если считают, что выгоды от получаемой вещи перевешивают потери от жертвования чем-то другим. Трактуя этот вопрос, представители историзма питаются иллюзиями романтической поэзии. Они проливают слёзы по поводу уродования природы цивилизацией. Как прекрасны были нетронутые девственные леса, водопады, пустынные берега до того, как жадность алчных людей испортила их красоту! Эти романтики от историзма обходят молчанием то, что леса вырубались для получения пахотной земли, а водопады использовались для производства электроэнергии и света. Нет сомнений, Кони-Айленд во времена индейцев был более идилличным, чем сегодня. Но в его нынешнем состоянии он даёт миллионам ньюйоркцев возможность отдохнуть. Все разговоры о великолепии нетронутой природы бессмысленны, если не учитывать то, что получает человек, «оскверняя» природу. Безусловно, красоты Земли были великолепны, пока на них редко ступала нога визитёров. Коммерчески организованный поток туристов сделал их доступными для многих. Человек, думающий: «Как жаль, что я не один на этой вершине! Незваные гости портят мне всё удовольствие», забывает, что он, возможно, не смог бы взобраться на этот пик самостоятельно, если бы фирма-оператор не предоставила всё необходимое оборудование.

Метод, с помощью которого приверженцы историзма предъявляют обвинение капитализму, в действительности весьма прост. Все его достижения они воспринимают как само собой разумеющееся, и винят его в исчезновении некоторых несовместимых с ним удовольствий, а также в некоторых несовершенствах, всё ещё искажающих его результаты. Они забывают, что за свои достижения человечество должно платить определённую цену – эта цена платится добровольно, потому что люди считают, что получаемая выгода, например увеличение средней продолжительности жизни, более желательна.

5. Растворение истории

История – это последовательность изменений. Каждая историческая ситуация обладает своей индивидуальностью, своими собственными характеристиками, отличающими её от любой другой ситуации. Река истории никогда не возвращается в однажды пройденную точку. История неповторима.

Утверждение этого факта не является выражением какого-либо мнения относительно биологической и антропологической проблемы происхождения человечества от общих человеческих предков. Нет необходимости поднимать вопрос, случилась ли трансформация человекообразных приматов в вид homo sapiens только один раз в определённое время и в определённой части земной поверхности или происходила несколько раз, что привело к возникновению различных первоначальных рас. Установление этого факта не означает также существования единства цивилизации. Даже если мы предположим, что все люди являются потомками общих человеческих предков, всё равно остаётся фактом, что редкость средств к существованию заставила людей рассеяться по всему земному шару. Рассеивание привело к изоляции различных групп. Каждая из этих групп решала для себя специфическую проблему жизни: как реализовать сознательное стремление к улучшению условий существования, гарантирующих выживание. Так возникли разные цивилизации. Возможно, мы никогда не узнаем, до какой степени конкретные цивилизации были изолированы и независимы друг от друга. Но несомненно, что в некоторых случаях культурная изоляция длилась тысячи лет. И только экспедиции европейских мореплавателей и путешественников в конце концов положили ей конец.

Многие цивилизации зашли в тупик. Они либо были разрушены иностранными завоевателями, либо разложились изнутри. Рядом с руинами удивительных построек потомки их строителей живут в нищете и невежестве. Культурные достижения предков, их философия, технология, а часто даже язык, преданы забвению, а люди впали в варварство. В некоторых случаях литература угасшей цивилизации была сохранена и, будучи заново открытой учёными, оказала влияние на последующие поколения и цивилизации.

Другие цивилизации развились до определённой точки и затем остановились. Они были застойными, как выразился Бэйджхот <Bagehot W. Physics and Politics. – London, 1872. Р. 212>. Люди пытались сохранить достижения прошлого, но больше уже не планировали добавлять к ним что-либо новое.

Непоколебимым догматом социальной философии XVIII в. был мелиоризм. Как только суеверия, предрассудки и ошибки, приведшие к гибели древних цивилизаций, уступят место господству разума, условия человеческого существования выйдут на траекторию постоянного улучшения. Мир с каждым днём будет становиться всё лучше. Человечество уже никогда не вернётся в мрачную эпоху обскурантизма. Прогресс к высшим ступеням благосостояния и знания неодолим. Все реакционные движения обречены на неудачу. Современная философия больше не придерживается таких оптимистических взглядов. Мы понимаем, что наша цивилизация также уязвима. Правда, она защищена от атак со стороны внешних варваров. Но она может быть разрушена изнутри варварами доморощенными.

Цивилизация является продуктом человеческих усилий, достижений людей, жаждущих побороть силы, враждебные их благополучию. Эти достижения зависят от использования людьми подходящих средств. Если избранные меры не годятся для достижения преследуемых целей, то наступает катастрофа. Плохая экономическая политика может разрушить нашу цивилизацию, как было разрушено множество других цивилизаций. Но ни разум, ни опыт не подтверждают предположения, что мы не можем избежать выбора плохой экономической политики и тем самым разрушения нашей цивилизации.

Некоторые доктрины гипостазируют понятие цивилизации. На их взгляд, цивилизация – это в определённом смысле живое существо. Она появляется на свет, некоторое время цветёт и, в конце концов, умирает. Все цивилизации, какими бы разными они ни представлялись поверхностному наблюдателю, имеют одинаковую структуру. Они неизбежно должны пройти одну и ту же последовательность стадий. Истории не существует. То, что ошибочно называют историей, в действительности представляет собой последовательность событий, принадлежащих к одному и тому же классу; как выразился Ницше, вечное повторение.

Эта идея очень стара, и её истоки можно найти в античной философии. Её контуры намечены Джамбаттиста Вико. Идея играла определённую роль в попытках некоторых экономистов проследить параллелизм в экономической истории разных стран. Своей популярностью в наши дни она обязана книге Освальда Шпенглера «Закат Европы». В несколько смягчённом виде и оттого непоследовательная, она явилась основной идеей объёмного труда «Постижение истории», над которым Арнольд Дж. Тойнби ещё продолжает работать. Нет никаких сомнений в том, что и Шпенглером, и Тойнби двигало широко распространённое пренебрежительное отношение к капитализму. Шпенглер явно стремился предсказать неизбежное крушение нашей цивилизации. Несмотря на то, что он не поддался хилиастическим пророчествам марксистов [46], сам он был социалистом и находился под влиянием диффамации социалистами рыночной экономики. Он был достаточно благоразумен, чтобы понять катастрофические последствия политики немецких марксистов. Однако, не имея никаких экономических знаний и, более того, испытывая презрение к экономической науке, он пришёл к выводу о том, что наша цивилизация вынуждена выбирать одно из двух зол, любое из которых обязательно её разрушит. Доктрины Шпенглера и Тойнби ясно демонстрируют, что игнорирование экономической науки в любом обсуждении дел человеческих, приводит к плачевным результатам. Действительно, западная цивилизация приходит в упадок. Но её упадок заключается как раз в одобрении антикапиталистических убеждений.

Мы можем сказать, что Шпенглер растворяет историю в жизнеописаниях частных образований, различных цивилизаций. Он не сообщает нам в точных терминах, какие особенности характеризуют отдельную цивилизацию как таковую и чем она отличается от других цивилизаций. Всё, что мы узнаём об этом важном вопросе, носит метафорический характер. Цивилизация подобна биологическому существу; она рождается, растёт, взрослеет, увядает и умирает. Подобные аналогии не заменяют собой недвусмысленных пояснений и определений.

Историческое исследование не может изучать всё сразу: оно должно разделять и подразделять тотальность событий. Из целостного тела истории оно вырезает отдельные главы. Применяемые при этом принципы определяются тем, как историк понимает явления и события, ценностные суждения и вызываемые ими действия, а также отношение этих действий к дальнейшему ходу событий. Почти все историки соглашаются с тем, что историю разных, более или менее изолированных народов и цивилизаций следует рассматривать по отдельности. Различие мнений относительно применения этой процедуры к конкретным проблемам можно урегулировать путём тщательного исследования каждого отдельного случая. Против идеи выделения из исторической тотальности различных цивилизаций нельзя выдвинуть никаких эпистемологических возражений.

Но доктрина Шпенглера подразумевает нечто совсем иное. В её контексте цивилизация представляет собой Gestalt, целое, индивидуальность определённой природы. То, что определяет её зарождение, изменение и исчезновение, проистекает из её собственной природы. Исторический процесс состоит не из идей и действий индивидов. По сути дела, никакого исторического процесса не существует. Цивилизации на Земле появляются на свет, живут некоторое время и умирают точно так же, как отдельные экземпляры любого вида растений рождаются, живут и увядают. Что бы человек ни делал, это не имеет никакого значения для конечного исхода. Любая цивилизация должна прийти в упадок и умереть.

Нет ничего плохого в том, чтобы сравнивать разные исторические события и разные события в истории разных цивилизаций. Но утверждение, что любая цивилизация должна пройти последовательность неизбежных стадий, ничем не обосновано.

Г-н Тойнби слишком непоследователен, чтобы лишить нас всякой надежды на выживание нашей цивилизации. В то время как весь смысл его исследования в том, чтобы указать, что процесс цивилизации состоит из периодически повторяющихся движений, он добавляет, что это «не подразумевает, что сам процесс имеет такой же циклический характер, как они». Приложив огромные усилия, чтобы показать, что шестнадцать цивилизаций уже погибло, а девять других находятся при смерти, он выражает смутный оптимизм относительно двадцать шестой цивилизации <Toynbee A.J. A Study of History. Abridgment of Volumes I-IV by D.C Somervell. – Oxford University Press, 1947. P. 254. [См.: Тойнби А. Постижение истории. – М.: Прогресс, 1991. 732 с.]>.

История есть летопись человеческой деятельности. Человеческая деятельность – это сознательные усилия людей, направленные на то, чтобы заменить менее удовлетворительные обстоятельства более удовлетворительными. Идеи определяют, что должно считаться более, а что менее удовлетворительными обстоятельствами, а также к каким средствам необходимо прибегнуть, чтобы их изменить. Таким образом идеи являются главной темой изучения истории. Идеи не представляют собой постоянного запаса, неизменного и существующего от начала вещей. Любая идея зародилась в определённой точке времени и пространства в голове индивида. (Разумеется, постоянно случается так, что одна и та же идея независимо появляется в головах разных индивидов в разных точках пространства и времени.) Возникновение каждой новой идеи суть инновация; это добавляет нечто новое и прежде неизвестное к ходу мировых событий. Причина, по которой история не повторяется, состоит в том, что каждое историческое событие – это достижение цели действия идей, отличающихся от тех, которые действовали в других исторических состояниях.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.