Глава шестнадцатая. Реестр смерти

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава шестнадцатая. Реестр смерти

Никто не вел учета…

Н.Хрущев

Не было никакого официального изучения террора в селах в 1930–1933 гг.; не было сделано ни одного заявления о «человеко-потерях»; не были открыты архивы для независимых исследований этого вопроса. Тем не менее, мы располагаем возможностями осуществить достаточно убедительные расчеты относительно числа умерших в период этого этапа террора.

Прежде всего рассмотрим вопрос об общих потерях для всего цикла события – в период раскулачивания и в период голода. Сделать это в принципе нетрудно.

Для этого нужно только обратиться к численности населения по советской переписи 1926 года, взять коэффициент естественного прироста за последующие годы и сравнить полученные результаты с цифрами первой переписи после 1933 года.

Здесь надо сделать несколько незначительных оговорок. Перепись 1926 года, как и все остальные переписи, сделанные в несравненно более благоприятных условиях, все же не может быть абсолютно точной. Как советские, так и западные подсчеты сходятся в том, что она была заниженнной на 1,2–1,5 миллиона[1] (примерно на 800 000 человек применительно к Украине). Это означает, что список умерших практически должен бы увеличиться почти на полмиллиона жертв, преимущества официально установленной базовой цифры, данной в переписи, так велики, что мы в наших вычислениях пренебрежем этим полумиллионом. Опять-таки, «коэффициент естественного прироста» вычислялся по-разному, хотя и в достаточно узком пределе. Наибольшей помехой нашим целям может, на первый взгляд, показаться тот факт, результаты следующей переписи, предпринятой в январе 1937 года, к сожалению, нам не известны. Властям, видимо, не предъявлены предварительные результаты, сделанные расчете на 10 февраля 1937 года. Дальше перепись была приостановлена, результаты объявлены секретными. Начальник Управления по делам переписи О.А.Квиткин был арестован 25 марта.[2] Оказалось, что «прославленная советская разведка, возглавлявшаяся сталинским народным комиссаром Н.И.Ежовым, уничтожила змеиное гнездо предателей в аппарате советской статистики»[3]. Предатели «поставили себе задачу извратить реальные цифры населения» или (как писала потом «Правда») «стремились сократить численность населения СССР»[4] – упрек весьма несправедливый, ибо отнюдь не статистики осуществили это сокращение.

Цели запрещения переписи и стремления заставить замолчать тех, кто ее осуществлял, достаточно ясны. Цифра в 170 миллионов советских граждан, которая в течение нескольких лет фигурировала в официальных речах и отчетах, символически олицетворяла хвастливое заявление, сделанное в январе 1935 года Молотовым: «гигантский рост населения свидетельствует о жизнеспособности советского строительства»[5].

Следующая перепись была проведена в январе 1939 года. Это единственная за данный период перепись, результаты которой были опубликованы. Но, проведенная в тогдашних условиях, она никогда не вызывала большого доверия. Все-таки следует отметить, что даже если принять всерьез официальные цифры 1939 года, они тоже свидетельствуют об огромных потерях в составе населения, хотя, конечно, не показывают реального дефицита.

В деле вычисления общей цифры неестественных смертей между 1926-м и 1937 годами решающими являются итоги переписи 1937 года, и именно на них (без упоминания деталей) имелось несколько ссылок в послесталинских демографических публикациях. Самая специальная из этих публикаций приводит цифру населения в СССР: 163 772 000,[6] остальные – ровно 164 миллиона[7]. Общее же число, считая самые нижние оценки, сделанные в прежние годы советскими статистиками, а также согласно оценкам современных демографов, должно было составить примерно 177 300 000 человек.

Другой, более грубый подход к нашему вычислению сводится к тому, чтобы к цифре приблизительно подсчитанного населения на 1 января 1930 года (157 600 000)[8] присовокупить заявление Сталина о том, что «годовой прирост населения составляет три миллиона», сделанное им в 1935 году.[9] В результате получается цифра в 178 600 000, очень близкая к первой проекции. Второй пятилетний план тоже дает цифру численности населения на начало 1938 года в 180,7 миллиона[10]; это также означает, что в 1937 году она равнялась 177 или 178 миллионам. Странно, правда, что начальник ЦСУ во времена Хрущева В. Н. Старовский, используя применительно к 1937 году цифру Госплана в 180,7 миллиона, сравнивает ее с цифрой переписи в 164 миллиона и при этом замечает: «Даже после корректировки»[11] – оговорка, свидетельствующая о значительной, ползущей вверх инфляции чисел: «корректировка» на пять процентов означала бы в качестве базовой цифры уже 156 миллионов, то есть число, которое сообщил советскому исследователю А.Антонову-Овсеенко нижестоящий номенклатурщик.[12] Но, следуя нашей практике вычисления потерь только по минимуму, пренебрежем этой возможной «корректировкой». Без нее Старовский определяет потери в 16,7 миллиона человек. Можно, конечно, посчитать, что эта цифра Госплана столь же убедительна, как и все остальные госплановские показатели на начало октября 1937 года, но если ее принять, то в этом случае потери за предыдущие годы составят около 14,3 миллиона человек. Но мы предпочитаем снова взять более низкие числа, пренебречь более высокими прикидками советских демографов, исследуюших этот период, и будем считать убыль населения равной 13,5 миллиона человек.

Поскольку к началу 1937 года не было массового уничтожения других социальных категорий, – исключая малые величины в десятки тысяч убитых, – то в действительности почти все эти потери населения приходятся на крестьянство.

Число в 13,5 миллиона не включает в себя только убийства. В него включены и «неродившиеся» – те, кто не появился на свет в результате смерти родителей, их разлуки и т.п. Эти потери «неродившихся» в сельских местностях можно вычислить: за год террора голодом и за два года депортации кулаков они составляют примерно 2,5 миллиона душ, и это число вряд ли завышено. Если же принять это очень высокое число нерожденных за фактическое, то у нас останется 11 миллионов погибших к 1937 году в ходе раскулачивания и голода, но без учета тех, кто позднее погиб в лагерях.

Другой метод сводится к следующему: в 1938 году насчитывалось примерно 19 900 000 крестьянских хозяйств. В 1929 году их было примерно 25 900 000. Если на каждую крестьянскую семью приходится 4,2 человека, это означает, что в 1929 году крестьян имелось 108 700 000, а в 1938 году – 83 600 000. Естественный прирост за эти годы должен был довести цифру до 119 000 000 – дефицит с реальной цифрой доходит до 36 000 000. Из них мы должны вычесть 24 300 000, либо переселившихся в города, либо оставшихся жить в деревнях, названных теперь поселками городского типа, и остается убыль в населении, в целом равная 11 миллионам 700 тысячам человек.

К этим 11 с лишним миллионам мы должны добавить крестьян, уже осужденных и умиравших в лагерях после января 1937 года, то есть тех, кто был арестован в ходе наступления на мужика в 1930–1933 гг. и не пережил сроков заключения (но исключим из наших подсчетов тех крестьян, которых арестовали в ходе еще более тотального террора 1937–1938 гг.). Как будет показано далее, эти жертвы дадут нам еще не менее 3,5 миллиона человек, и общая цифра гибели крестьян в результате раскулачивания и террора голодом составит таким образом 14,5 миллиона погибших. 

* * *

Далее мы должны рассмотреть, как этот страшный итог делится по показателям – отдельно на жертв раскулачивания и отдельно на убитых голодом. Здесь почва оказывается более зыбкой.

Демографы считают, что жертвы террора на селе делятся примерно пополам – из 14 с лишним миллионов смертей 7 с лишним приходится на раскулачивание и 7 с лишним на голод. Мы беремся проверить это предположение более детально.

Из 14,5 миллиона свыше 3,5 миллиона составляют зэки, умершие в лагерях в период после 1937 года, но в большинстве своем осужденные до указа от мая 1933 года, цифра эта составляет, конечно, важный компонент в числе тех, кого уничтожили в отчаявшихся селах Украины и Кубани периода голода, но эти люди все же не погибли непосредственно от кампании террора голодом, и, чтобы вычислить жертвы последнего, вернемся к 11 миллионам умерших до 1937 года и попытаемся поделить ее между депортацией и голодом.

Можем начать с жертв голода – и тогда опять-таки начнем с потерь украинского населения. (Уже говорилось, что это не полная цифра общероссийских потерь, но неофициальные подсчеты показывают, что около 80 процентов смертей приходится либо на саму Украину, либо на преимущественно украинские районы Северного Кавказа.) Чтобы определить потери украинцев, обратимся снова к фальсифицированной переписи 1939 года, поскольку, как выше упоминалось, не было опубликовано никаких иных цифр по национальностям – нет никаких вообще цифр, кроме общего количества населения, даже сейчас, когда струится тоненькая струя сведений подлинной переписи 1937 года, которой мы воспользовались выше.

Официальная цифра численности советского населения в переписи на январь 1939 года – 170 467 186. Западная демографическая работа указывает, что реальной цифрой, вероятно, были примерно 167,2 миллиона. (Но даже эта последняя цифра говорит о резком улучшении в сравнении с 1937 годом, несмотря на те 2–3 миллиона, которые, как мы подсчитали, погибли в лагерях или расстреляны в 1937–1938 гг. Улучшение объяснялось частично естественным, а частично и юридическими факторами: рост рождаемости после бедствий, катастроф или голода – это явление естественное: и частота половых сношений и способность к воспроизводству, которые резко пошли на убыль в голодные годы, потом восстанавливаются. Что касается второго фактора, то в 1936 году были официально запрещены аборты, а противозачаточные средства перестали продаваться. Были предприняты и другие подобные меры.)

Из официальной цифры переписи в 170 467 186 долю Украины составляет цифра в 28 070 404 (против 31 194 976 по переписи 1926 года). Нет никакого способа определить, как распределяются эти добавочные по сравнению с западной цифрой 3,4 миллиона в сумме 170,5 миллиона по национальным показателям. Поэтому обычно предполагают, что численность каждой национальной группы пропорционально завышали (хотя лучшая тактика сокрытия фактов могла бы продиктовать и сознательное приписывание Украине из-за ее особенно низких показателей более высокой цифры, чем остальным республикам).

Если на долю Украины не выпало бы добавочного завышения, то подлинной цифрой численности ее населения в 1939 году была бы 27 540 000. Тогда бы 31,2 миллиона в 1926 году выросли бы до 38 миллионов в 1939-м. И в этом случае потери равнялись бы 10,5 миллиона. Если на долю нерожденных детей отвести 1,5 миллиона, то потери на Украине вплоть до 1939 года составили бы 9 миллионов человек.

Но эти 9 миллионов не являются показателем одной только смертности. К 1939 году на украинцев, живущих вне пределов Украины, оказывалось очень сильное давление с целью, чтобы они записывались русскими – и значительное число украинцев осуществило этот переход в другую национальную группу. Советский демограф признает, что за период между двумя переписями, 1926-м и 1939 гг., «низкий коэффициент роста (!) в численности украинцев объясняется снижением естественного прироста, которое явилось результатом плохого урожая на Украине» в 1932 году», но добавляет при этом, что люди, «которые прежде считали себя украинцами, в 1939 году записались русскими»[13]. Нам, например, говорили, что люди с поддельными документами часто меняли свою национальность, поскольку украинцы были всегда на подозрении у милиции[14].

Все сказанное относится не столько к Украине, сколько к украинцам, проживающим в других местах СССР. Таких было 8 536 000 в 1926 году, из них 1 412 000 – на Кубани. Остатки кубанских казаков безусловно были зарегистрированы теперь как русские, но численность их оказалась намного ниже, чем в 1926 году. В других местах это определялось силой давления на каждого отдельного человека и было, несомненно, затяжным процессом – даже по переписи 1959 года было еще более 5 миллионов украинцев, проживавших в СССР не на территории Украины. Если предположить, что количество украинцев, записавшихся русскими, составляет 2,5 миллиона, то мы получим: 9 минус 2,5 равняется 6,5 миллиона умерших.

Если из этой цифры вычесть 500 000 украинцев, погибших в период раскулачивания в 1929–1932 гг., то на долю умерших от голода остается 6 миллионов.

Эту цифру надо разделить на 5 миллионов умерших на самой Украине и 1 миллион – на Северном Кавказе. Цифра погибших в этот период неукраинцев, возможно, не превышает одного миллиона. Таким образом, общее число умерших от голода составляет приблизительно 7 миллионов, из которых три падает на детей. Как мы уже указывали, эти цифры минимальны.

* * *

Еще один ключ к цифрам умерших от голода, или, вернее, в самый страшный его период, можно найти в разнице между подсчетами Управления по делам переписи, осуществленными незадолго до переписи 1937 года, и действительными цифрами этой переписи. Цифра предварительных вычислений равна 168,9 миллиона[15]; реальная – 163 772 000 – разница как раз в пять с лишним миллионов. Считается, что эта цифра образована количеством незарегистрированных смертей на Украине, начиная с конца октября 1932 года, хотя таких цифр не имелось в распоряжении составителей переписи; и эта цифра согласуется с другими цифрами, которые мы получили для умерших от голода в целом.

Можно произвести и целый ряд менее прямых вычислений количества умерших от голода, основываясь в том числе и на официальной утечке информации.

Так, американский гражданин, родившийся в России, который до революции был знаком со Скрыпником, посетил его в 1933 году и встретился так же и с другими украинскими лидерами. Скрыпник назвал ему «минимум» восемь миллионов, умерших на Украине и Северном Кавказе.[16] Глава ГПУ Украины Балицкий тоже сказал ему, что погибло 8–9 миллионов; Балицкий добавил при этом, что цифра эта была предъявлена Сталину, хотя в качестве приблизительной.[17] Другой офицер Госбезопасности писал, что, возможно, на более раннем этапе ГПУ представляло Сталину цифру в 3,3–3,5 миллиона, умерших от голода[18]. Иностранному коммунисту называли цифру в 10 миллионов умерших в целом по СССР.[19]

Другой иностранный рабочий на Харьковском заводе, где голод далеко не ушел еще в прошлое, слышал от местных властей, что Петровский допускает число в 5 миллионов, умерших от голода «на сегодняшний день».[20]

Уолтер Дюранти сказал в британском посольстве в сентябре 1933 года, что «население Северного Кавказа и Нижний Волги сократилось за прошлый год на 3 миллиона, а население Украины – на 4 или 5 миллионов» и что ему представляется «весьма вероятной» общая цифра смертности в 10 миллионов. Разумно предположить, что цифры Дюранта добыты из тех же источников, которые никогда не публиковались, но были даны кому-то из его коллег неким высоким чиновником или почерпнуты им из тех официальных данных, которые имелись в то время в распоряжении властей.

Американский коммунист, работавший в Харькове, определяет потери в 4,5 миллиона умерших только от голода и еще несколько миллионов – от болезней, связанных с плохим питанием.[21] Другому американцу высокий украинский чиновник сказал, что в 1933 году умерло 6 миллионов человек[22]. Канадский коммунист, украинец, который учился в Высшей партшколе при ЦК Украины, узнал, что секретный отчет для ЦК Украины привел цифру в 10 000 000 умерших[23].

Что касается других областей, то для Центральной и Нижней Волги, а также для Дона по имеющимся данным потери пропорционально были так же велики, как и для Украины. Директор Челябинского тракторного завода Ловин сказал иностранному корреспонденту, что на Урале, в Восточной Сибири и Заволжье погибло более миллиона человек.[24]

Следует оговориться, что все эти подсчеты не обязательно совпадают друг с другом, поскольку не всегда ясно, когда цифры относятся к показателям числа смертей только на Украине, или же – какие годы охватывают эти цифры смертности, или включены ли в них также показатели смертей от болезней, связанных с голоданием…

Во всех случаях даже официальные секретные отчеты дают между собой разнобой в несколько миллионов жертв. Мы не должны полагать, что возможно получить точные или хотя бы приблизительные цифры (как это явно вытекает из оценок Балицкого). Как говорит Леонид Плющ, «члены партии приводят цифры, равные пяти или шести миллионам, а другие говорят о десяти миллионах жертв. Истинная цифра, видимо, лежит посередине».[25]

* * *

Если в полученной нами цифре приблизительно в 11 миллионов преждевременных смертей в 1926–1937 гг. можно быть уверенными, то приблизительная цифра в 7 миллионов из 11 для умерших от голода должна быть названа лишь вероятной или предполагаемой. Если она верна, то, значит, приблизительно 4 миллиона из них падает на смерти в процессе раскулачивания или коллективизации (или на все, что имело место до 1937 года) .

Эти 4 миллиона включают и умерших в период казахстанской трагедии. Среди казахов потери населения между переписями 1926-го и 1939 гг. (даже если принять цифры последней) составляли 3 968 300 минус 3 100 900 равно 867 400. Корректировка цифр переписи 1939 года по усредненной шифре национального состава (как мы это сделали для украинцев) дает итог в 948 000. Но в 1939 году численность казанского населения по сравнению с 1926 годом должна была возрасти до 4 598 000 (при весьма минимальном допущении, республиканский прирост равен в среднем приросту населения в СССР, составлявшему 15,7 процента. На самом деле в мусульманских советских республиках, исключая Казахстан, численность населения росла куда быстрее среднего уровня). Это означает, что по проекции населения должно было оказаться в Казахстане более чем на 1,5 миллиона больше реально известного нам числа. Если допустить, что на долю нерожденных детей приходится 300 000, а на долю удачно эмигрировавших в Китай из районов, близлежащих к Синьцзяну, еще 200 000, то мы получим цифру смертности казахов, равную одному миллиону.

Таким образом, мы получили 3 миллиона потерь населения с 1926 по 1937 год, понесенных в процессе депортации кулаков. Мы уже обсудили цифру высланных и коэффициент смертности, приводимый в источниках. Цифра в 3 миллиона согласуется с нашими подсчетами (если предположить, что 30 процентов высланных умерло, то высланных окажется 9 миллионов, а если – что умерло 25 процентов, то общая цифра высланных составит 12 миллионов).

К 1935 году, согласно одному источнику[26] приводящему лишь примерную цифру, третья часть из 11 миллионов высланных умерла; треть находилась в «специальных поселениях» и треть – в лагерях принудительного труда. По имеющимся данным, общая цифра обитателей лагерей принудительного труда в 1935 году достигала примерно 5 миллионов человек[27], и до массовых арестов служащих и партийных чиновников в 1936–1938 гг., 70–80 процентов от этих 5 миллионов в соответствии со всеми источниками преимущественно приходилось на крестьян.[28]

Из примерно 4 миллионов крестьян, вероятно, сидевших в лагерях принудительного труда в 1935 году, большая часть, видимо, дожила до 1937-го или 1938 гг., но позднее до освобождения дожило скорее всего не более 10 процентов из них. Таким образом, как уже отмечалось, мы должны прибавить еще минимум 3,5 миллиона умерших к цифре погибших крестьян. 

* * *

Во всех вычислениях наши выводы основаны либо на точных и твердых цифрах, либо на убедительных минимальных посылках. Так, если мы приходим к выводу, что не менее 14 миллионов с лишним крестьян погибло в результате описанных в этой книге событий, то даже и эта цифра может оказаться заниженной. Во всех случаях цифра в 11 с лишним миллионов умерших, по показаниям переписи 1937 года, вряд ли может быть предметом серьезных поправок.

Цифры смертности от голода одинаково правдоподобны – и сами по себе и в сопоставлении с данными переписи – точно так же, как и цифры смертности от раскулачивания.

Почему мы не в состоянии привести более точные цифры – читателю очевидно. В своих мемуарах Хрущев говорит: «Я не могу привести точной цифры, потому что никто не вел учета. Единственное, что мы знали, – люди умирали в огромных количествах.»[29]

Показательно, что статистика смертности крупного рогатого скота, даже если данные ее сомнительны, все-таки была опубликована, а вот статистика человеческой смертности не обнародовалась никогда. Поэтому у нас есть какие-то данные о том, что происходило за эти пятьдесят лет со скотом, но нет никаких сведений о том, что же случилось с человеческими жизнями. В речи, произнесенной Сталиным спустя несколько лет и часто переиздававшейся, вождь сказал, что людям надо уделять больше внимания, и привел в пример случай с ним самим в сибирской ссылке: переходя реку вброд вместе с крестьянами, он увидел, что те всеми силами стараются сохранить лошадей, но даже и не думают, что может утонуть кто-то из людей. Сталин резко порицал подобное поведение. Надо сказать, что даже в его устах, устах человека, чьи слова вообще очень редко выражали его истинное отношение к тому или иному предмету, такое рассуждение – особенно в то время – выглядело максимальным извращением правды. Потому что для него и его сторонников именно человеческая жизнь по их, сталинской, шкале ценностей занимала последнее место.

Теперь мы можем без помех вычислить (в грубом приближении) показатели потерь населения:

Крестьяне, погибшие в 1930–37 гг. 11млн.

Арестованные в этот период и

скончавшиеся в зонах позднее 3,5 млн.

ВСЕГО: 14,5 млн.

Из них:

погибших в результате

раскулачивания 6,5 млн.

погибших в казахстанской

катастрофе 1 млн.

погибших от голода в 1932–33 гг.:

на Украине 5 млн.

на Северном Кавказе 1 млн.

в других местах 1 млн.

ВСЕГО: 7 млн.

Как уже говорилось, эти огромные цифры сопоставимы с потерями в основных войнах нашего времени. Если говорить об элементах геноцида в отношении только украинцев, то следует напомнить, что эти 5 миллионов жертв составляли 18,8 процента от всего населения Украины и около четверти ее крестьянства. В Первую мировую войну погибло менее 1 процента от количества населения стран, в ней участвовавших. В украинском селе (Писаревка на Подолии), где жило 800 человек, умерло во время голода 150 человек: местный крестьянин иронически отметил, что в Первую мировую войну было убито семь здешних жителей[30].

В описанных здесь катастрофах то, что называется «ходячими язвами», охватило без исключения все население, в этой главе мы старались отразить лишь один аспект – реальную смертность населения, и как можно точнее, как можно ближе к истине. Но не забывайте ни на секунду, что чудовищный эфект безмерных страданий сказался не только в тот период – он повлиял на отдаленное будущее, на будущее и отдельных людей и целых народов.

Добавим, что последующие фазы террора, например Большой террор, повлекшие за собой смертность примерно в таких же масштабах, как вышеописанные, уже глядели почти прямо в лицо уцелевшим людям.

Еще раз напомним: приведенные здесь цифры минимальны, они наверняка не превосходят истинные. Если мы не смогли сделать их более точными, то лишь потому, что нам не позволяет сделать это советский режим. Сразу оговорим, что дело не только в утаивании подлинных фактов Сталиным тогда, в 30-е годы.

Мы обязаны рядом полезных сведений честным и мужественным советским исследователям: и писателям, но даже сегодня московские власти препятствуют проведению настоящего расследования чудовищных событий того времени. Это доказывает нам, до какой степени режим все еще остается соучастником и наследником деятелей, которые пятьдесят лет назад обрекли на гибель миллионы ни в чем не повинных людей.