Глава третья. Революция, крестьянская война и голод (1917–1921 гг.)

Глава третья. Революция, крестьянская война и голод

(1917–1921 гг.)

Любит, любит кровушку

Русская земля.

Анна Ахматова

К 1917 году у крестьян в собственности (часть которой они сдавали в аренду) было уже вчетверо больше земли, чем у других российских землевладельцев (включая выскочек-«горожан», доля которых в населении страны к 1911 году превышала 20 процентов). 89 процентов посевных площадей империи уже находилось в крестьянских руках[1].

Гибель старого режима в марте 1917 года привела к захвату крестьянством крупных поместий. В 1917 году у 110 тысяч помещиков было отобрано 108 миллионов акров земли, и еще 140 миллионов акров – у двух миллионов богатых крестьян, причем последние, как показывают цифры, владели в среднем по 70 акров каждый, и их скорее можно отнести к мелким помещикам. За 1917–1918 гг. (данные по 36 представительным губерниям) крестьяне увеличили общую площадь своих наделов с 80 процентов до 96,8 процента всей пригодной к возделыванию земли[2], и средний крестьянский надел увеличился приблизительно на 20 процентов (на Украине же – почти вдвое)[3].

Число безземельных крестьян снизилось почти наполовину в период между 1917-м и 1919 гг., а число тех, кто владел участками свыше 10 десятин (приблизительно 27,5 акра), уменьшилось более чем на две трети[4]. Естественно произошло реальное сглаживание социальных различий между сельскими жителями.

В соответствии с тактическими соображениями Ленина, Декрет о земле, изданный 8 ноября 1917 года, сразу же после захвата власти большевиками, основывался на требованиях крестьян, изложенных социалистами-революционерами. Это был вполне сознательный маневр, рассчитанный на завоевание поддержки крестьянства. В декрете было заявлено, что только Учредительное собрание (разогнанное большевиками позднее, в январе 1918 года) сможет решить земельный вопрос, но тут же отмечалось, что «самым справедливым решением» была бы передача всей земли, включая государственную, «тем, кто ее обрабатывает», и что «формы земледелия должны совершенно свободно выбираться… по решению конкретного села».

Позднее Ленин совершенно открыто признавал, что это был маневр:

«Мы, большевики, были противниками закона… Но все же мы его подписывали, потому что мы не хотели идти против воли большинства крестьянства… Мы не хотели навязывать крестьянству мысли о никчемности уравнительного разделения земли. Мы считали, что лучше, если сами трудящиеся крестьяне собственным горбом, на собственной шкуре увидят, что уравнительная дележка – вздор… И поэтому мы помогали разделу земли, хотя и сознавали, что не в этом выход»[5].

В декрете о социализации земли, изданном 19 февраля 1918 года, перечислялись достоинства коллективизации, но фактический упор делался на распределении наделов в соответствии с Декретом о земле от 8 ноября.

Вновь возникла, вернее, заново укрепилась в ходе стихийной аграрной революции община, и произошло это как бы само собой. Общине была предоставлена возможность заняться перераспределением помещичьей и прочей земли. Большевики, по-видимому, думали, что только этим можно ограничить полномочия общин и что остальные функции сельского управления возьмут на себя Советы. Но в жизненной практике реальное руководство селом оказалось именно в руках общины.

Возрождение общинных отношений повлекло за собой, можно сказать, частичный регресс крестьянства, разумеется, в столыпинском понимании движения вперед. Отделившихся зачастую принуждали возвращаться в общину[6]. Частные хозяйства, или хутора, во многих случаях оказались достаточно крупными или процветающими, что и дало властям формальные основания отнести их владельцев к разряду кулаков и ликвидировать под корень: таковы были жестокие и удобные для коммунистов тогдашние меры. В Сибири, как и на Украине, где почти всегда больше значения придавалось хуторам, достаточно много их сохранилось, но в целом по СССР к 1922 году осталось менее половины прежних выделившихся хозяйств[7]. (Позднее, в период, когда производству зерновых начали отдавать предпочтение перед верностью теоретической догме, власти вновь стали поощрять хуторные методы ведения интенсивною хозяйства.)

Восстановление общин в те годы явилось социальным фактором первостепенной важности. Накануне революции менее 50 процентов крестьян в 47 губерниях европейской части территории состояли членами деревенских общин. Но к 1927 году в прежние общины вернулось до 95,5 процента всех хозяйств и лишь 3,5 процента крестьян владели частными фермами столыпинского типа. В результате возрождения общинного социализма (какая ирония!) не произошло, однако, ни малейшего продвижения к социализму, о котором мечталось! В общине укоренилась технологическая хозяйственная отсталость; в то же время как истинная крестьянская форма организации села она становилась препятствием к дальнейшему обобществлению земли и собственности. Так это виделось, во всяком случае, коммунистам. С их точки зрения, весь этот «черный передел» сводился к тому, что «когда деревне удалось захватить помещичью собственность, ее перестали интересовать идеи социализма»[8].

Ленин не раз излагал свое мнение по поводу этого явления. Он высказался четко:

«Да, мелкие хозяйчики, мелкие собственники готовы нам, пролетариям, помочь скинуть помещиков и капиталистов. Но дальше пути у нас с ними разные».

И продолжал:

«Тут нам с этими собственниками, с этими хозяйчиками придется вести самую решительную, беспощадную борьбу»[9].

* * *

Еще в мае 1918 года большевики решили, что начальная фаза союза с крестьянством в целом завершена и пришло время всерьез перейти к социалистической революции. Ленин высказался в том смысле, что если Россией могли править несколько сот тысяч аристократов, то с той же задачей справятся и несколько сот тысяч коммунистов. И эту волюнтаристскую идею, а вовсе не какой-то схоластический классовый или социальный анализ следует принимать во внимание, когда пытаешься анализировать ситуацию того периода.

Ухудшение отношения к крестьянству было узаконено в июле 1918 года, когда новая советская конституция дала рабочим преимущество перед крестьянами в представительстве в официальных органах власти – Советах: от рабочих один представитель приходился на 45 тысяч избирателей, а от крестьян – один представитель на 125 тысяч населения, то есть в пропорции, вероятно, 3:1. В центральных советских органах, где в основном проявлялось это неравенство, партийный контроль в любом случае свел бы к нулю любое законное голосование. Но даже выряженный в мантию добропорядочного марксизма, этот «классовый» шаг едва ли мог польстить крестьянству. В селах же лозунгом новой фазы социализма был объявлен союз лишь с беднейшим крестьянством (и «сельским пролетариатом») против кулачества при нейтрализации «середняка» (хотя в критический период гражданской войны середняка вновь превратили в «союзника»).

Несмотря на то, что с точки зрения базовой классовой теории эта формулировка выглядела более или менее удачной, в жизни, однако, все протекало негладко. Начнем с того, что кулак, то есть богатый крестьянин-эксплуататор, против которого все остальные должны были отныне повести борьбу, превратился к этому времени в некую мифическую фигуру. Ростовщичество и выдача ссуд под закладную, что считалось первичными признаками былого кулака, потеряли актуальность, поскольку были официально запрещены законом. Официально считается, что первый удар по кулачеству был нанесен только летом 1918 года, когда число кулацких хозяйств сократилось втрое и 50 миллионов гектаров было экспроприировано у богатых крестьян[10], так что кулаки потеряли сразу более 60 процентов своих земель[11]. В августе 1918 года Ленин еще говорил о двух миллионах эксплуататоров-кулаков, а в апреле 1920 года уже об одном миллионе «эксплуатирующих чужой труд».

Конфискация и перераспределение кулацкой земли продолжались (во всяком случае, на Украине) вплоть до середины 1923 года, и никто, даже очень приблизительно подпавший тогда в категорию кулаков, не избежал этой участи.

Но что было самым странным – одновременно с этим и сельский пролетариат считался теми же коммунистами наиболее слабым элементом в деревне, и они вовсе не желали сравнивать его с городским пролетариатом, хотя бы в плане производительности труда. Категория «сельских пролетариев», по признанию коммунистов, анализировавших события тех дней, включала в себя лентяев, пьяниц, в общем – людей, не пользовавшихся никаким уважением в деревне. Там, где Столыпин делал ставку на сильных, Ленин отдавал предпочтение слабым. У него просто не было иного способа обеспечить поддержку своей политики в деревне. Позиции партии в деревне всегда были чрезвычайно хлипкими: до революции в большевистской партии насчитывалось только 494 представителя крестьянства и существовало лишь четыре сельских партийных ячейки[12].

Большевистские руководители в то время не скрывали необходимости организовать классовую борьбу в деревне, поскольку вначале ее практически просто не существовало. Свердлов в обращении к Центральному исполнительному комитету в мае 1918 года сказал:

«Мы должны самым серьезным образом поставить перед собой задачу разделить деревню на классы, создать в ней два противоположных враждебных лагеря, восстановить беднейшие слои населения против элементов кулачества. Только если нам удастся расколоть деревню на два лагеря, вызвать в ней такую же классовую борьбу, как в городе, только тогда мы добьемся в деревне того, чего добились в городе»[13].

* * *

Борьба в деревне, действительно, непрерывно ожесточалась. Конфликт, раздиравший ее, заключался вовсе не в столкновении бедных и богатых крестьян. В гораздо большей степени, чем сия классовая борьба, центральной задачей властей к тому моменту стало проведение в жизнь вполне конкретной меры – отмены права крестьянина продавать выращенный им урожай. Борьба шла за то, чтобы отобрать этот собранный урожай в пользу государства. Декретом от 9 мая 1918 года о «монополии на продукты питания» наркомату продовольствия была предоставлена власть отнимать у крестьян «излишки зерна» сверх установленных комиссариатом норм, причем указывалось, что «это зерно находится в руках кулаков». Декрет призывал «всех трудящихся и неимущих крестьян незамедлительно объединиться для беспощадной войны против кулаков». В декрете, изданном 27 мая, наркомат продовольствия получал полномочия создать специальные «продовольственные отряды» из надежных рабочих для конфискации зерна силой; в июле 1918 года в этих отрядах было 10 тысяч человек, а к 1920 году – 45 тысяч. Как вели себя эти «войска», можно представить из описания самим Лениным их обычного поведения: «Отряды красноармейцев… иногда, прибыв на места… поддаются соблазну грабежа и пьянства»[14].

В декрете, изданном в мае 1918 года, речь еще шла об изъятии «излишков», сделанных из расчета, что мужику оставят вдвое больше зерна, чем считалось необходимым для обеспечения «нужд» его семьи. Но в январе 1919 года в новом декрете «о конфискации продовольствия» расчет был совсем иной: в его основе были «нужды» государства, и узаконивалась конфискация, при которой не имело значения, сколько зерна вообще оставалось у крестьянина. Ленин позднее признал:

«Мы фактически брали от крестьян все излишки и даже иногда не излишки, а часть необходимого для крестьянина продовольствия»[15].

Один советский ученый в изданном не так давно исследовании рассказывает, что продотряды первоначально пытались отнимать зерно непосредственно у тех, кто подозревался в его сокрытии, остальных крестьян в это дело не вмешивали. Но оказалось, что без давления со стороны односельчан кулаки отказывались сдавать «излишки», они даже прятали часть зерновых запасов в домах у бедняков, обещая им за это вознаграждение[16]. Деревенская солидарность не была еще поколеблена пришельцами из города.

Тогда для введения нового этапа классовой борьбы декретом от 11 июня 1918 года были созданы комитеты крестьян-бедняков (о них мы уже говорили применительно к Украине). По заявлению Ленина, они-то и ознаменовали переход от борьбы с помещиками к началу социалистической революции в деревне[17].

Из имеющихся у нас данных по отдельным губерниям следует, что комитеты бедноты (комбеды) только наполовину состояли из представителей крестьян[18] (в 1919 году, после упразднения комбедов, в России их члены приблизительно в том же составе влились в сельские советы). В обоих случаях активистами стали городские коммунисты – свыше 125 тысяч таких коммунистов было направлено в деревню для укрепления там советов[19]. В многочисленных речах, произносимых одна за другой, Ленин вначале требовал, а потом и объявил об отправке в деревню «тысяч и тысяч» «политически грамотных» рабочих из двух столичных городов, с тем чтобы они возглавили продотряды и обеспечили руководство комитетами бедноты.

Несмотря на то, что большинство даже самых бедных крестьян без энтузиазма отнеслось к подобным планам, властям все же удалось создать в деревне какую-то собственную базу. По мере того, как усиливались противоречия в деревне, мелкие банды, пользовавшиеся покровительством коммунистов, при поддержке вооруженных пришельцев из городов, начали грабить и убивать своих односельчан уже более или менее по собственной инициативе[20]. В конце августа 1918 года Ленин порекомендовал брать в каждом районе заложников – 25–30 заложников из числа богатых крестьян, которые будут отвечать головой за сбор и погрузку всех излишков зерна[21]. Он предложил также выделять часть конфискованного зерна местным осведомителям[22].

По подсчетам одного советского специалиста в 1919 году было конфисковано 15–20 процентов сельскохозяйственной процукции, а в 1920 году 30 процентов[23]. (По декрету от 5 августа 1919 года принудительным поставкам подлежала также продукция «надомного производства».)

Такое отношение к продукции крестьянского производства часто называется «военным коммунизмом» в том смысле, что это, мол, была политика чрезвычайных мер, продиктованных нуждами гражданской войны. Подобная трактовка абсолютно неверна. Гражданская война не только не началась, когда были изданы первые декреты, но сам Ленин в июне 1918 года уже определил государственную монополию на зерно с совершенно иной точки зрения, то есть «как одно из важнейших средств постепенного перехода от капиталистического товарообмена к социалистическому товарообмену»[24].

Иначе говоря, политика военного коммунизма являлась вовсе не военной мерой, а сознательной попыткой создания нового социального порядка – осуществления немедленного перехода страны к полному социализму. Даже после провала этого замысла Ленин недвусмысленно подтвердил, что то была «попытка сразу перейти к коммунизму» и заявил: «В общем, мы считали возможным… приступить без перехода к строительству социализма»[25]. В октябре 1921 года он сказал:

«…наша предыдущая экономическая политика, если нельзя сказать: рассчитывала (мы в той обстановке вообще рассчитывали мало)… можно сказать, безрасчетно предполагала, что произойдет непосредственный переход старой русской экономики к государственному производству и распределению на коммунистических началах»[26].

А что касается конкретной политики конфискаций, он объяснил ее следующим образом:

«…Мы сделали ту ошибку, что pешили произвести непосредственный переход к коммунистическому производству и распределению. Мы решили, что крестьяне по разверстке дадут нужное нам количество хлеба, а мы разверстаем его по заводам и фабрикам, – и выйдет у нас коммунистическое производство и распределение. Не могу сказать, что именно так определенно и наглядно мы нарисовали себе такой план, но приблизительно в таком духе мы действовали».[27]

Один из ведущих советских экономистов писал, что в период военного коммунизма недоставало планирования, и любая неудача в хозяйстве рассматривалась как чрезвычайное происшествие, которым следовало немедленно и столь же чрезвычайно заняться. Подобный порядок в управлении хозяйством неизбежно вел к экономической анархии[28], которая особенно ярко проявилась при изъятии зерна у крестьян единственным имеющимся у властей методом – силой. Николай Бухарин в своем труде «Экономика переходного периода», однако, утверждал с непонятной логикой, что давление на крестьянство нельзя рассматривать как «чистое принуждение», поскольку оно (крестьянство) «тормозит общее экономическое развитие». Ленин реагировал на эту странную фразу примечанием на полях: «Очень хорошо»[29].

В более общих чертах социализм представлялся русским большевикам как централизация, планирование и отмена денег. Созданная ими к тому времени система предусматривала национализированную промышленность и финансы, а также принудительное изъятие зерна под контролем централизованной государственной машины. Партия, начиная с Ленина и кончая рядовым коммунистом, считала такую «безрыночную» модель не просто социализмом, но даже коммунизмом! В одном из своих заявлений Ленин охарактеризовал изъятие излишков зерна как сущность социализма. И еще он утверждал, что непосредственные экономические отношения государства с крестьянством и есть отношения социалистические, а отношения через посредство рынка – капиталистические[30]. Поражает то, что Ленин рассматривал построение социализма, или социалистических отношений, вне всякой связи с коллективизацией крестьянства. Главным для него являлась лишь отмена товарных отношений…

Практическая проблема большевизма состояла, однако, в том, как все-таки получать от крестьян зерно, не покупая его. Поэтому и коллективизацию 1930 года желательно рассматривать не столько в свете осуществления желанной коллективной собственности и коллективного труда, сколько исходя из того факта, что она отнимала у крестьянина возможность удерживать продукт своего труда, не отдавать его государству.

Между тем в 1918–1921 гг. существовавшие на дотациях колхозы были немногочисленны и малопроизводительны. Ленин презрительно называл их «богадельнями». Ряд крупных хозяйств был преобразован в совхозы, считавшиеся высшей формой ведения социалистического сельского хозяйства – истинной сельской фабрикой, о которой мечтали марксисты. В законе о социалистической собственности на землю от 14 февраля 1919 года отмечалось, что совхозы организованы с тем, чтобы «создать условия для полного перехода к коммунистической форме ведения сельского хозяйства». Но и совхозы оказались непроизводительными, и они не пользовались популярностью, несмотря на все предоставленные им льготы. В период военного коммунизма ни совхозы, ни колхозы никакой сколько-нибудь значительной роли не сыграли.

Что касается действенной модернизации, то на трактор, уже использовавшийся в Америке, возлагались тогда большие будущие надежды. В 1919 году Ленин сказал, что сто тысяч тракторов смогут повернуть крестьян к коммунам[31].

Окончание гражданской войны не привело к смягчению военного коммунизма. Была принята еще серия утопических мер: упразднение платы за пользование средствами связи и жилой площадью; отмена денежных знаков была в стадии подготовки, равно как и упразднение центрального банка; а в конце 1920 года были национализированы последние мелкие предприятия – и тогда же государство начало вмешиваться в дела крестьян, вплоть до указаний им, какие культуры выращивать.

8 марта 1921 года, в разгар кронштадтского восстания, Ленин все еще убеждал Десятый партийный съезд, что отказ от конфискации зерна и переход к свободной торговле непременно приведут к захвату власти белогвардейцами, к торжеству капитализма, к полной реставрации старого режима. И он призывал ясно видеть эту политическую опасность.

* * *

Пока шла гражданская война, у крестьян было мало надежд на белых. Деникин, согласно статье о нем в Большой Советской Энциклопедии, был сторонником не царизма и помещичьего строя, а конституционной демократии. Но отсутствие единства или однородности мнений в рядах белых всегда оставляло повод для обвинения их в стремлении реставрировать власть помещиков (что, несомненно, было верным, во всяком случае, в отношении некоторых из них). Деникин к тому же выступал за «единую и неделимую Россию» и отказывался признать самое национальное существование украинцев. Еще одна роковая ошибка в политике Деникина и большинства других антисоветских претендентов на власть состояла в их отношении к насущному аграрному вопросу: неотложная потребность любого режима или армии в хлебе определяла политику отрицания товарных отношении с крестьянством. Это, пожалуй, относилось ко всем белым режимам до Врангеля. Он первый начал одобрительно относиться к свободной торговле зерном. И его прорыв из Крыма в 1920 году с небольшой и часто терпевшей поражения армией, которая находилась, казалось бы, в отчаянном положении, впервые пополнил Белую армию украинскими крестьянами-добровольцами.

Гражданская война, в сущности, явилась столкновением между двумя хорошо вооруженными, но не пользовавшимися популярностью меньшинствами. Но если при рассмотрении периода после 1918 года мы в силу привычки обращаем главное внимание только на конфликт белых и красных, это нельзя считать вполне оправданным. Да, гражданская война была настоящей, в ней принимали участие организованные армии, соперничающие правительства, генеральные штабы; велась она с целью захвата ключевых позиций, центральных городов. Ее ход и сражения в общих чертах всем известны ее значение в представлении всего мира ясно и преисполнено драматизма, все это верно. Но по масштабу и особенно по количеству жертв ее можно считать менее крупной и менее тяжелой, чем крестьянскую войну 1918–1922 гг., частично совпавшую с ней по времени, но продолжавшуюся еще дольше, В 1921 году, когда белых уже не было, ведущий советский историк так описывал сложившееся положение:

«Центральные районы РСФСР почти полностью окружены мятежниками-крестьянами, от Махно на Днепре и до Антонова на Волге»[32].

Восстания охватили Белоруссию, юго-восточные районы, Сибирь, Карелию, Кавказ и Среднюю Азию[33].

Уже в 1918 году, по официальным данным, в советской республике с июля по ноябрь 1918 года имели место 108 «кулацких мятежей». За весь 1918 год только в 20 районах Центральной России произошло не менее 245 значительных антисоветских бунтов[34], за семь месяцев 1919 года почти на трети территории, захваченной большевиками, зарегистрировано 99 бунтов[35].

В некоторых районах уполномоченных из продотрядов убивали, как только те появлялись в деревне; за убийством следовала карательная экспедиция, полдюжины крестьян расстреливали, других арестовывали; через день или два прибывал новый уполномоченный с помощниками, и его тоже убивали; вновь карательная экспедиция и т.д.[36]. Такие мелкие столкновения были повсеместными и сливались в более крупные мятежи, причем «зеленые», как называли этих повстанцев, являли собой не меньшую угрозу, чем белые или поляки.

Отношение Ленина к своим разнообразным врагам удивительно откровенно отражено в его записке к одному из главных комиссаров Красной армии: «Великолепный план. Осуществите его вместе с Дзержинским. Под видом „зеленых“ (мы им это потом и припишем) мы пройдем вперед на 20 верст и повесим кулаков, священников и помещиков. Награда: 100 тысяч рублей за каждого повешенного»[37].

В начале 1919 года в Поволжье вспыхнуло крупное восстание, в 1920 году – новое. Летом 1919 года русская крестьянская «армия» в Фергане, сформированная для борьбы с мусульманским населением, выступила с мусульманами против красных. На Северном Кавказе, по сообщению большевистских властей, возникли настоящие повстанческие армии, несколько советских дивизий было уничтожено[38].

Мятежи значительного размаха прокатились по территориям, населенным национальными меньшинствами. 13 февраля 1921 года поднялись армяне и через пять дней захватили Ереван.

В Западной Сибири в январском восстании 1921 года участвовало 55–60 тысяч крестьян. Это восстание охватило более чем 12 округов[39]; были отрезаны коммуникации красноармейцев и заняты города, в том числе такой крупный как Тобольск[40]. Знаменитое восстание Антонова, начавшееся 19 августа 1920 года, распространилось на большую часть территории Тамбовской губернии и на некоторые районы соседних губерний. Участвовало в нем свыше 40 тысяч крестьян. На съезде этих тамбовских повстанцев была принята программа с требованием ликвидации советской власти и созыва Учредительного собрания на основе равного голосования, причем земля должна была быть передана тем, кто ее обрабатывает. Аналогичные документы были обнародованы повстанцами Поволжья, которые также призывали передать власть народу «без разделения на классы или партии»[41].

Невозможно было трактовать мятежников кулаками, так как даже по официальным сообщениям от 25 до 80 процентов деревенских жителей, активно сражавшихся на стороне антоновской армии[42], были бедняками или середняками. Они много месяцев сдерживали крупные силы большевиков, не давая им победить. И лишь в мае 1921 года регуярным частям под командованием Тухачевского удалось подавить восстание. Но даже после этого приблизительно до середины 1922 года продолжали действовать небольшие отряды повстанцев. Карательные меры против них были жестокие; с целыми деревнями расправлялись так же, как через, много лет нацисты расправятся с Лидице[*].

На Украине в широком по размаху восстании Григорьева в мае 1919 года участвовало 20 тысяч человек с 50 пушками и даже шестью бронепоездами; советские историки считают, что именно из-за этого восстания не удалось осуществить намеченного вторжения Красной армии в Румынию для оказания помощи Венгерской советской республике Белы Куна[43]. Из других повстанческих войск самыми известными стали отряды анархиста Махно, объединявшие в определенный период до 40 тысяч человек. Какое-то время махновцы боролись на стороне красных с белыми, но с января 1920 года между отрядами Махно и большевиками восемь месяцев не прекращались жестокие бои. В октябре и ноябре 1920 года этот союз ненадолго восстановился перед лицом последней угрозы белых – наступления Врангеля. Затем стычки возобновились и продолжались до августа 1921 года. Махно охотно объяснял, в чем состояла притягательная сила его анархизма: крестьянство боролось против «помещиков и богатых кулаков», но с противоположной стороны также и против «их прислужников – политической и административной власти чиновников»[44]. С его точкой зрения перекликается рассуждение доктора Живаго в романе Бориса Пастернака:

«Всюду непрекращающиеся крестьянские восстания. Против кого, спросите вы? Против белых и против красных, смотря по тому, чья власть утвердилась. Вы скажете, ага, мужик враг всякого порядка, он сам не знает, чего хочет. Извините, погодите торжествовать. Он знает это лучше вас, но хочет он совсем не того, что мы с вами.»

Когда революция пробудила его, он решил, что сбывается его вековой сон о жизни особняком, об анархическом хуторском существовании трудами рук своих, без зависимости со стороны и обязательств кому бы то ни было. А он из старой, свергнутой государственности попал еще в более узкие шоры нового революционного сверхгосударства. И вот деревня мечется и нигде не находит покоя»[45].

В числе руководителей украинских повстанцев были не только Григорьев и Махно. На значительной территории близ Киева действовал атаман Зеленый. Было и много других отрядов. В феврале 1921 года ЧК сообщала о 118 все еще продолжавшихся мятежах[46]».

Что касается более мелких, инцидентов, то в отчете ЧК только о четырех днях апреля 1921 года на Украине сообщается о банде из десяти человек, которая захватила зерно и убила представителя властей в Подолии; о банде из пяти всадников, вооруженных пулеметами, которые напали на сахарный завод, убили пятерых сторожей и скрылись, уведя с собой восемнадцать лошадей и унеся 306 тысяч рублей и две пишущие машинки (это было в Полтавской губернии); о банде из двухсот всадников, которые напали на железнодорожную станцию и прежде, чем их отбил бронепоезд, убили 26 красноармейцев – в Харьковской губернии[47].

Партизанская война в тех же местах продолжалась еще годы, хотя и в меньших масштабах. В Лебединском районе Сумской губернии вплоть до 1928 года действовал отряд партизан[48]. В районе Белой Церкви в Киевской губернии до 1928 года орудовал отряд из более чем 20 украинских партизан[49]. Подобные сообщения поступали и из других мест, особенно с Северного Кавказа и из Средней Азии.

Примечательно, что к людям Антонова присоединились рабочие, «среди которых было несколько железнодорожников», как указывалось в официальных отчетах[50]. Мы здесь не собираемся рассматривать борьбу рабочих, но важно то, что рабочий класс тоже (и почти так же) начал выступать против коммунистов. Даже в 1918 году в Петрограде проходили мощные забастовки и демонстрации рабочих, а в уральской промышленной области, как отмечает советский историк, левые эсеры восстановили против большевиков отсталые элементы из числа фабричных рабочих Кушвы, Рудянска, Шайтанска, Юговска, Сеткино, Каслнно и др.[51] Значительные по размаху рабочие волнения имели место в Ижевске – крупном промышленном центре, и в окружающих его местностях. Возникла так называемая «Ижевская народная армия», объединившая 30 тысяч человек, впоследствии она перешла на сторону белых и сражалась у Колчака.

По словам советского специалиста, рабочие выдвигали «чисто крестьянские» требования, например, прекращение насильственных реквизиций и конфискаций предметов крестьянского обихода[52].

Еще более зловещей, с точки зрения советских властей, была все возраставшая ненадежность самой Красной армии. Дезертирство, неявки на призывные пункты в среднем составляли 20 процентов, а в некоторых районах достигали и всех 90 процентов[53], в одной только Тамбовской губернии, по сообщению из советского источника, осенью 1920 года было 250 тысяч случаев дезертирства из Красной армии[54].

В марте 1919 года бригада, набранная в основном из русских крестьян Тульской губернии, подняла бунт в Белоруссии и, объединившись с местными крестьянами-мятежниками, объявила о создании там «Народной республики»[55].

Командир Красной армии Сапожков руководил 2700 солдатами в восстании на Волге в июле 1920 года. После его гибели принявший на себя командование Серов продержался еще более двух лет, захватывая целые города, и в январе 1922 года в его распоряжении все еще находилось три тысячи человек. В декабре 1920 года еще один командир Красной армии, Вакулин, поднял мятеж на Дону. Вначале у него было около 500 человек; он увеличил их число до 3200, а после гибели Вакулина его преемник Полов к марту 1921 года располагал армией в шесть тысяч человек. В феврале 1921 года еще один красный командир, Маслак, вместе со своей бригадой из состава любимой сталинской Первой конной армии перешел к Махно.

Но самым критическим моментом явилось восстание 2 марта 1921 года на Кронштадтской морской базе. Кронштадтские повстанцы хорошо понимали причины недовольства крестьян. Они писали в своей газете: «За почти полностью отобранное зерно, за конфискованных коров и лошадей они еще получили в ответ налеты ЧК и расстрелы».[56] Как заявил потом на Пятнадцатой партийной конференции в 1926 году Троцкий, в Кронштадте средний крестьянин разговаривал с советским правительством посредством морских пулеметов.

Нет ничего удивительного в том, что 15 марта Ленин заявил, правда, не публично: «…Мы едва выдерживаем»[57].

* * *

О размерах людских потерь в период крестьянской войны можно судить по таким цифрам: даже до большого голода 1921–1922 гг., который унес около пяти миллионов жизней, советские официальные источники сообщили, что в 1918–1920 гг. погибло свыше девяти миллионов человек[58] (в это число не включают два миллиона россиян, погибших во время Первой мировой войны, и более миллиона беженцев-эмигрантов) .

От сыпного, брюшного тифа, дизентерии и холеры в 1918–1923 гг. умерло чуть меньше трех миллионов (главным образом от сыпного тифа)[59]; многие из этих людей умерли в период голода, и их смерть записали на счет голода. Но даже если принять в расчет, что в 1918–1920 гг. умерли из этих почти трех миллионов два миллиона человек, то и тогда в остатке – почти семь миллионов смертей.

Известный советский специалист Б.Ц.Урланис[60] подсчитал, что во время гражданской войны было убито на фронтах с обеих сторон приблизительно 300 тысяч человек, включая поляков и финнов. Даже если добавить сюда массовую резню, расстрелы пленных и т.д., то и тогда количество прямых военных жертв в гражданской войне не превысит миллиона.

Остальные шесть миллионов умерли от голода и в ходе того, что мы назвали крестьянской войной. Жертвами войны обычно являются мужчины. Перепись 1926 года выявила, что в составе СССР проживает на пять миллионов мужчин меньше, чем женщин – главным образом в возрастной группе от 25 до 65 лет[61]. Это свидетельствует, грубо говоря, что в Первой мировой войне было убито два миллиона мужчин и еще миллион (или меньше) погиб в гражданскую войну, то приблизительно несколько миллионов человек (причем из них – мужчин на два миллиона больше, чем женщин) погибли от других причин, то есть почти исключительно в ход крестьянской войны.

Люди погибали вовсе не обязательно в боях. Расстреливали не меньше, чем убивали в сражениях. Высокий чин в ВЧК в своем отчете о подавлении мятежей писал, например что во время подавления нескольких мятежей было убито 3057 мятежников, а расстреляно после них еще 3437 человек[62].

Число погибших в крестьянской войне мы рассчитали конечно, весьма приблизительно. Но и это примерное число может убедительно свидетельствовать о масштабах и силе крестьянского сопротивления, о жертвах, на которые готовы были идти крестьяне, чтобы не допустить подчинения своего бытия системе реквизиций.

* * *

События в 1918–1921 гг. разрушили социально-экономический порядок в России настолько, что сравнивать это можно только с последствиями Тридцатилетней войны в Германии. Во время Первой мировой войны миллионы подданных царя (как и других европейских народов) были мобилизованы на фронт. Впоследствии большинство из них, состоявшее из крестьян, вернулось к себе в села, чтобы отобрать землю у помещиков. Поскольку последние представляли собой относительно немногочисленный класс, этот «черный передел» разрушил его, но не слишком-то потряс основы общества – скорее, наоборот, раздел барской земли успокоил и укрепил подавляющее большинство населения бывшей империи – крестьянство. Разложение социума произошло по-настоящему в последующий, ленинский период: значительная часть населения умерла или эмигрировала, еще миллионы людей бродили из села в село, убегая «из одного охваченного голодом района в другой, от одного театра военных действий – к другому.[63] Экономика между тем развалилась. Как уже говорилось, политика коммунистов в деревне привела к возврату к старым методам хозяйствования. Более передовую часть крестьянства лишили земли или «пустили в расход», и на значительных земельных площадях возродилась старая трехпольная система. Но гораздо губительнее технологического регресса был просто развал всего сельского хозяйства. Он начался еще в 1919 году, но к 1922 году тягловых лошадей стало меньше на 35,1 процента (по сравнению с 1916 годом), крупного рогатого скота на 24,4 процента, свиней на 42,2 процента, овец и коз на 24,8 процента[64] – то есть oт поголовья скота осталось лишь две трети его довоенного уровня.

В 1913 году в почву было внесено около 700 тысяч тонн удобрений, а в 1921-м – около 20 тысяч тонн. Посевные площади сократились с 214 миллионов акров в 1916 году до примерно 133 миллионов в 1922 году. Урожай зерновых культур (включая картофель) сократился приблизительно на 57 процентов в периоде 1909–1913-го по 1921 гг. В некоторых случах цифры вычислены недостаточно точно, но в целом они рисуют вполне ясную картину.[65]

Большой голод, наступивший в 1921 году, не явился результатом чьего-то сознательного решения заморить крестьянина голодом. Но нельзя отнести его и просто за счет засухи. Климатические условия, действительно, не благоприятствовали урожаю, но и не были на катастрофическом уровне. Решающим фактором, доведшим страну до голода, нужно считать методы реквизиции, применявшиеся советским правительством – частично потому, что у крестьянина отбирали столько продукции, что у него почти ничего не оставалось для собственного пропитания и, следовательно, для продолжения полноценной работы, частично оттого, что за три года удалось подавить у крестьянина желание вообще что-либо производить.

Голод, который обрушился на деревню, явился неизбежным следствием решения (и Ленин откровенно об этом заявил) не принимать во внимание нужды крестьян.

* * *

Страшнее всего был голод в Поволжье. Люди мучились и умирали так же, как и во время еще более ужасного голода 1932–1933 гг. Но было одно важное различие. В 1921–1922 гг. существование голода еще не скрывалось, а помощь, из-за границы принималась пока что с благодарностью.

13 июля 1921 года советское правительство разрешило Максиму Горькому обратиться за помощью к иностранным государствам. Американская администрация помощи (АРА) будущего президента Гувера, которая уже много сделала для Центральной и Восточной Европы, вскоре после 20 августа начала направлять в Россию запасы продовольствия. В декабре Конгресс США выделил для этих целей 20 миллионов долларов. Американских граждан призывали жертвовать деньги на отправку в Россию посылок, и таким образом было собрано шесть миллионов долларов. Всего Америка в это время предоставила в помощь голодавшим около 46 миллионов долларов.

В Москве Горький собрал группу выдающихся граждан, главным образом беспартийных и не занимавшихся политической деятельностью, для участия в работе по спасению голодающих

Американская администрация помощи и связанные с ней организации в кульминационный момент своей деятельности кормили 10 400 000 ртов, и разные другие организации еще почти два миллиона, всего, таким образом, – 12 300 000 человек.

Голод в России бывал и раньше – в 1891-м, в 1906-м и 1911 гг. – но никогда еще он не был таким тяжким и не охватывал такого количества населения. Во время худших из прежних голодных годов число крестьян, которым нечего было сеять, ни разу не превышало трех миллионов, а в 1921 году таких крестьян насчитывали 13 миллионов.

По данным Американского комитета помощи голодающим, в России в 1922 году было около трех миллионов бездомных детей[66] (еще два миллиона страдали от голода у себя дома). Из них 1 600 000 находились в детских домах, временно или постоянно, и полтора миллиона из них получали питание от зарубежных организаций помощи.

И даже тогда именно украинское голодающее крестьянство пытались оставить без помощи (по официальным советским данным, от голода и болезней на Украине в первой половине 1922 года умерло 800 тысяч человек, причем, по имеющимся у нас сведениям, здесь не были учтены районы, наиболее пострадавшие от голода)[67]. Наличие голода на Украине вначале скрывалось, как сообщается о том в отчетах Американской администрации помощи. Делалось это путем «завышения почти вдвое данных по собранному урожаю, представленных местными властями»[68]. И охваченные голодом районы Украины поначалу не могли получить никакой помощи от американских организаций.

«Правительство Москвы, – как заметил в связи с этим один американский ученый, – не только не поставило в известность Американскую администрацию помощи о положении на Украине, но намеренно чинило препятствия всему, что могло бы позволить американцам наладить связь с Украиной…»[69]

Между 1 августа 1921 года и 1 августа 1922 года с Украины для распределения его в других районах страны было вывезено 10,6 миллиона центнеров зерна. Только в апреле–июне 1922 года американская помощь наконец сумела поступить на Украину – и как выразился всесоюзный староста М.И.Калинин, на высшей точке голода, когда тысячи уже умирали и еще тысячи были обречены на смерть[70]. Представители Администрации помощи были поражены, когда узнали, что вагоны с продовольствием из Киева и Полтавы все еще «отправляются за сотни миль голодающим Поволжья», вместо того, чтобы помочь расположенным на расстоянии десятков миль Одессе и Николаеву, где «свирепствовал голод»[71]. Лишь в январе 1922 года Донецкой губернии позволили прекратить поставки зерна за пределы Украины[72]. Все это свидетельствует не просто о неумении справиться с задачей, но и об официальной тенденции накладывать максимальное бремя на «менее лояльных» (хотя временное запрещение американцам въезда на Украину может быть частично объяснено нежеланием пустить их в Киев, который находился в это время на военном положении

Большая Советская Энциклопедия в издании 1926 довольно объективно описывает работу Американской администрации помощи, признавая, что в разгар своей деятельности американцы снабжали продовольствием около 10 миллионов человек и что они потратили на это 137 миллионов золотых рублей. В Малой Советской Энциклопедии, вышедшей немного позже, уже сообщается, что Американская администрация помощи на самом деле воспользовалась возможностью хлебопоставок в Россию, чтобы ослабить кризис производства зерна в самих США. К 1950 году в новом (втором) издании БСЭ говорилось уже, что Американская администрация помощи использовала свой аппарат для развертывания шпионской деятельности и поддержки контрреволюционных элементов. Контрреволюционная деятельность администрации вызвала, дескать, бурю протестов со стороны широких масс трудящихся. А из новейшего (третьего) издания БСЭ (1970 г.) мы узнаем, что Американская администрация помощи «оказала определенную помощь в борьбе с голодом», но «в то же время правящие круги США пытались использовать ее для поддержки контрреволюционных элементов и шпионско-подрывной деятельности…»

Осенью 1921 года русские руководители Комитета помощи голодающим, то есть представители АРА в Москве, не состоявшие членами коммунистической партии, были арестованы (Максим Горький в то время находился за границей). Личное вмешательство Гувера заставило советские органы отменить вынесенные ими смертные приговоры, и некоторым из членов Помгола и АРА после сибирской ссылки было разрешено покинуть страну.

В период между 1918-м и 1922 гг. погибла десятая часть населения России. Голодная смерть явилась последней жертвой, принесенной крестьянством на алтарь нереалистической и жестокой аграрной политики властей. Борьба крестьян против попыток полностью подчинить деревню и разрушить крестьянскую экономику завершилась все-таки успехом. Крестьянские повстанцы и, наконец, матросы Кронштадта заставили правительство Москвы осознать, что продолжение прежней политики может их самих привести к катастрофическим последствиям. Поэтому в Кремле было решено временно отступить, пойти на перемирие с крестьянством, и это дало ему возможность выжить.