Глава 15 Исламская империя

Глава 15

Исламская империя

С Абдул-Хамидом II история обошлась более жестоко, чем с любым другим султаном. Подобно тому, как это случилось с Сулейманом I или, как его называли на Западе, Сулейманом Великолепным, легенды и вымыслы заслонили собой подлинные обстоятельства его жизни. Но если Сулейманом повсюду восхищаются, как образцовым султаном, то Абдул-Хамид является воплощением всего самого предосудительного, что Запад связывал с Османской империей. До наших дней дошел образ «Абдула Проклятого» или «Красного султана» — жестокого, страдающего паранойей отпрыска правящей династии, дни которого сочтены. Этот образ является отражением умонастроений европейских политиков того времени, которые алчно присматривались к владениям этого султана. В 1876 году, после столкновений на национальной почве и массовых убийств, имевших место в том году в Болгарии, Уильям Гладстон осудил султана и его народ, заявив, что «с первого злополучного дня своего появления в Европе они остаются самой антигуманной разновидностью человечества».

В современной Турции есть два противоположных взгляда на Абдул-Хамида: недавно один исследователь эпохи его правления написал, что политических деятелей того времени приходится «защищать и от порочащих их кемалистов, и от их же собственных «почитателей» из числа самых ревностных сторонников турецкого права», и кроме того, от западных очернителей Абдул-Хамида. «Порочащие их кемалисты» — это люди, оценивающие последние годы существования Османской империи как наполненное мракобесием и довольно постыдное прошлое, от которого их страна избавилась благодаря руководству и прозорливости Мустафы Кемаля [Ататюрка]. С точки зрения кемалистов правление Абдул-Хамида стало тем переходным периодом, который привел к новой эпохе, начавшейся с окончательного крушения империи и создания в 1923 году Турецкой республики. С точки зрения «ревностных сторонников турецкого права», Абдул-Хамид, напротив, является героем, султаном, который после экспериментов с реформами танзимат вернулся к более консервативному курсу, вновь сделал акцент на исламском характере османского государства и отстаивал интересы именно мусульманской части населения, причем в их толковании немусульмане рассматриваются как главная причина кризиса, который привел империю к ее краху.

Если отправной точкой западных суждений об Абдул-Хамиде является утверждение, что поздняя Османская империя была инертным государством,[55] то в турецких версиях используются те аспекты исследуемого периода, которые соответствуют современным политическим целям. Несмотря на всю свою противоположность, эти оценки выявили поворотные моменты, указав на такие важнейшие события, как разрешение так называемого «восточного вопроса», использование Абдул-Хамидом ислама как консолидирующей силы, скрепляющей его разваливающуюся империю, страдания, которыми сопровождался конец этой империи, и поиск новой и незыблемой структуры национальной государственности. Но эти оценки необходимо исследовать в контексте того времени, когда они были сделаны, а не использовать их как доводы в пользу реализации каких-либо современных планов.

До сих пор непонятны причины, сделавшие Абдул-Хамида столь подозрительной личностью. Не исключено, что до восхождения на трон формирование его личности проходило под влиянием какие-то внешних факторов, но насилие, которым это восхождение сопровождалось, могло привести в замешательство даже человека, обладавшего самой устойчивой психикой. Вот мнение одного современного специалиста:

В нем поразительным образом сочетались решимость и мягкость, проницательность и фантазия, которые скрепляла его потрясающая житейская осмотрительность и врожденное понимание основных принципов использования власти. Его часто недооценивали. Судя по документам его архива, он был грозным правителем для своих подданных и весьма умелым дипломатом.

Будучи ценителем драматического искусства и европейской музыки, Абдул-Хамид построил в своем дворце Иылдыз очаровательный театр, где наслаждался и тем, и другим. Подобно Мураду V, он был умелым мебельщиком, и приписываемые его авторству предметы мебели можно и сегодня увидеть во дворцах Йылдыз и Бейлербеи. Оказывается, ему очень нравилось слушать детективные истории о Шерлоке Холмсе, которые ему читали перед отходом ко сну. По мнению хорошо его знавшего венгерского ученого и британского агента Арминия Вамбери, он был «подлинным воплощением буржуазного монарха».

В самый разгар шумных протестов, которые предшествовали смещению султана Абдул-Азиза, Мурад, как престолонаследник, заявил, что, став султаном, он будет благоприятствовать принятию конституции. Когда стало ясно, что он больше не может оставаться на троне, похожее обязательство было взято с Абдул-Хамида, который дал его скрепя сердце. Хотя в речи, которую новый султан произнес, как только взошел на престол, не было никаких упоминаний о конституции, он сдержал свое обещание и провел совещания, на которых обсуждались достоинства различных конституций. Казалось, что то, к чему так стремились младотурки (которых было совсем немного), наконец-то могло быть реализовано. Они не были едины в своих целях и в методах достижения этих целей, но их идеи можно было охарактеризовать как «защита либеральных ценностей с помощью исламских аргументов». Это отличалось от того, что младотурки рассматривали как предпринятую «бюрократами реформ танзимат» имитацию западных норм, которая привела к отрыву османской политической культуры от ее исламских корней. 23 декабря 1876 года, через три месяца после своего вступления на престол, и как раз в тот момент, когда великие державы обсуждали способы выхода из кризисов в Боснии-Герцеговине и Болгарии, Абдул-Хамид объявил о принятии османской конституции и создании османского парламента.

Возглавив комиссию по созданию конституции, Мидхат-паша предпринял решительные шаги, направленные на то, чтобы придать ей такую форму, которая бы гарантировала выполнение новых политических договоренностей. За четыре дня до ее обнародования он был назначен великим визирем, но уже через шесть недель после этого его выслали из Стамбула в Бриндизи, что было редкостью, так как обычно отправляли в ссылку в какой-нибудь дальний угол империи, а не за границу. Абдул-Хамид всегда относился с недоверием к Мидхат-паше, который низложил двух султанов. Конституция 1876 года (в отличие от указов 1839 и 1856 годов) не смогла удовлетворить европейские державы, которые решали судьбу империи, а Россия продолжала проводить военную мобилизацию. Оставленное Мидхатом политическое наследие просуществовало до 14 февраля 1878 года. В тот момент, когда британская эскадра вошла в Мраморное море и мирные переговоры с русскими должны были вот-вот начаться, султан Абдул-Хамид приостановил действие конституции и назначил перерыв в работе первого османского парламента. Это случилось менее чем через год после его официального открытия, состоявшегося 19 марта 1877 года. Абдул-Хамид не был уверен в том, что непроверенная и не вполне понятная форма государственного управления может спасти империю от кризисов, которые на нее обрушились. Он считал, что спасения можно достичь, только повернув вспять либеральные и конституционные течения, представленные Мидхат-пашой и его сторонниками, и вернув султану те властные полномочия, которые в результате реформ танзимат перешли к правительству и бюрократии. Главным приоритетом Абдул-Хамида было удержать то, что еще осталось от владений Османской империи, на что была направлена вся его последующая политика.

Один из членов группы, в которую входили младотурки, самым удивительным образом оказался в центре общественного внимания. В мае 1878 года радикальный журналист Али Суави возглавил заговор, целью которого было восстановление на троне Мурада V. Это была третья за время правления Абдул-Хамида попытка вернуть на престол бывшего султана, и она оказалась самой драматичной. После восхождения на трон Абдул-Хамида Али Суави вернулся в Стамбул из Парижа, где он находился в изгнании, и был назначен на должность в правительстве, но вскоре впал в немилость. Он стал открыто высказывать свое мнение и писать в прессе о тяжелом положении империи, а 20 мая 1878 года ворвался во дворец Чыраган во главе отряда из 250 забияк — недовольных мусульман, которых недавняя русско-турецкая война заставила переселиться из Болгарии в Стамбул. Осведомленный об этом заговоре, Мурад был одет и ожидал их, но Али Суави и 23 его сообщника были убиты дворцовой охраной, еще 30 получили ранения, а многих других арестовали. Мурада сначала перевели в один из павильонов дворца Йыл-дыз, находившегося на холмах, возвышавшихся над дворцом Чыраган, а потом его держали под строгим наблюдением во дворце Ферийе, где закончил свои дни Абдул-Азиз. В ходе расследования этого инцидента выяснилось, что в нем принимали участие интеллектуалы и политики, которые впоследствии были приговорены к трем годам каторжных работ, денежным штрафам, тюремному заключению или ссылке в отдаленные районы империи.

Султан Абдул-Хамид рассматривал Берлинский договор как сговор направленный против Османской империи и ислама. По условиям этого договора империя лишалась восьми процентов своей территории (в основном богатых и плодородных земель) и почти двадцати процентов населения. Из приблизительно 4–5 миллионов бывших подданных империи большинство составляли христиане. Следствием этого стало увеличение доли мусульманского населения империи. Эта доля увеличилась еще больше за счет того, что во время войны 1877–1878 годов и после ее окончания имел место значительный приток мусульманских беженцев с Кавказа, а также из Крыма, Казани и Азербайджана. Многим из тех, кто находился во власти, как впрочем и тем, кто был в оппозиции, стало как никогда прежде ясно, что единство внутри империи является условием, необходимым для оказания эффективного сопротивления ее дальнейшему территориальному расчленению великими державами и их балканскими сателлитами, и что в условиях изменившейся после Берлинского договора демографии империи ее населению необходимо дать какие-то новые основания для того, чтобы оно испытывало верноподданнические чувства. «Османизм» реформаторов танзимат, который должен был препятствовать желанию считать себя империей различных религий и национальных стремлений, больше не подходил государству, население которого на три четверти было мусульманским.

Недавние события в очередной раз показали, насколько эфемерными могут быть сделанные европейцами заверения о дружбе, в особенности те, которые исходили от британцев, на помощь которых в войне с Россией тщетно надеялись турки. Но в одном уверенность турок оставалась непоколебимой: подобно своим предшественникам Абдул-Хамид и его политики по-прежнему считали себя равными своим европейским коллегам, а османское государство ставили в один ряд с европейскими державами. Казалось, что либеральный характер конституционных монархий Британии и Франции поощряет любого, кто проповедует идеи сепаратизма, поэтому Абдул-Хамид предпочитал изображать себя надменным деспотом, наподобие германского кайзера или австрийского императора (хотя любое сходство с не менее деспотичным русским царем Александром II всячески преуменьшалось). Самое поразительное, что султан и его окружение изображали и себя, и свою страну «современными» и поэтому заслуживающими уважения: любые публичные проявления «османизма» (такие как неожиданные для европейцев сцены и непривычного вида стенды в турецких павильонах всемирных выставок), которые могли быть истолкованы зрителями как экзотические или нецивилизованные, были строго запрещены на том основании, что это может сделать империю объектом насмешек. Что касается вопросов религии, то здесь Османская империя самым очевидным образом отличалась от европейских государств, но это турки никоим образом не считали признаком более низкого положения. Напротив, Абдул-Хамид извлекал из этого выгоду, используя исламскую веру большинства своих подданных приблизительно в тех же целях, в каких его европейские коллеги использовали этнический и лингвистический национализм.

Абдул-Хамид понимал, что еще до его вступления на трон безнадежно устарела концепция реформ танзимат, согласно которой непохожие друг на друга народы империи представляют собой единую сущность, так как все они являются османскими подданными. Имея перед собой такие угрожающие примеры, как российский панславизм, не говоря уж о панэллинизме и пангерманизме, он поддержал принятие нового и более адекватного идеологического принципа. Абдул-Хамид воспользовался глубинными представлениями о том, что османский султан является халифом, и приспособил эти представления для того, чтобы добиться преданности не только своего собственного народа, но и всех мусульман. Он с большей настойчивостью, чем любой из его предшественников, декларировал свои потенциальные права на титул халифа и правомерность ислама как средоточия лояльности государству. По мнению сэра Генри Лайярда, который в период между 1877 и 1880 годами был британским послом в Стамбуле, Абдул-Хамид считал титул халифа выше, чем титул султана, а значит и важнее. Если дело обстояло именно так, то потому, что он не видел иного способа сохранить империю.

В начале царствования султаны всегда подчеркивали свою преданность исламу. Для церемонии опоясывания, которая с 1566 года, когда на трон взошел Селим II, стала частью обряда коронации, выбор сабли имел большое значение, о чем нельзя было забывать и в ту эпоху. Еще совсем недавно султана Махмуда II во время коронации в 1808 году опоясали двумя саблями, предположительно принадлежавшими пророку Мухаммеду и Осману I (являвшихся первыми османскими султанами), что было сделано в подтверждение его династических и религиозных претензий. То, что он выбрал саблю Османа (которую потомки называли «гази», т. е. «воин»), а не какого-нибудь другого султана, можно объяснить тем, что этот шаг символизировал его намерения восстановить военную мощь империи. Однако в 1839 году набожный отец Абдул-Хамида султан Абдул-Меджид избрал для себя опоясание только саблей халифа Омара, второго исламского халифа, принявшего титул «военачальника правоверных», что должно было стать свидетельствовом его духовной власти над зарождавшимся мусульманством. В 1861 году подобным образом поступил и Абдул-Азиз, а вот Абдул-Хамид, подобно Махмуду, опоясался саблей Османа и саблей халифа Омара. Абдул-Меджид доказал, что обнародованный вскоре после его коронации Указ Гюльхане носит исламский характер. Провозглашенная Абдул-Хамидом конституция опиралась на притязания Османской империи считаться «высшим исламским халифатом».

Начиная с правления Селима I, османские султаны использовали титул халифа, но они нечетко и не вполне открыто определяли его политическое значение. В основе стремления османских султанов унаследовать духовную власть халифа над всеми мусульманами лежала не только их вера в то, что после кампании по завоеванию Египта, предпринятой в 1517–1518 годах, Селим привез оттуда мощи Пророка, но и то, что полномочия халифа ему передал последний представитель династии Аббасидов. Представление о том, что османский султан является халифом, то есть «представителем Всевышнего на земле», стало той новой силой, которую дал султану Ахмед Кевдет-паша. Описывая церемонию опоясания Абдул-Азиза, он указывал на следующее обстоятельство:

Когда султан Селим [I] завоевал Египет и привез Аббасида Халифа в Стамбул, Аббасид Халиф опоясал султана Селима саблей [Омара] и таким образом передал Исламский халифат династии Османа.

Разработанный Ахмедом Кевдет-пашой миф создавал исторический прецедент. По многим вопросам своей исламской политики султан Абдул-Хамид обращался за советом к Ахмеду Кевдет-паше, который посвятил множество своих произведений теме халифата. Сделанные в этих работах выводы нашли отражение в политике султана.

После завоевания Селимом Египта время от времени вставал вопрос о политической и правовой роли султана как халифа (например, во время правления Сулеймана I и Мехмеда IV), но главным фактором, который заставил турок придавать особое значение религиозному верховенству султана как халифа над всеми мусульманами, стали начавшиеся в конце XVIII столетия нападения австрийцев и русских на османские территории. Более полное осознание функций османского султана как халифа пришло, когда империя лишилась Крыма, который оказался под сильным влиянием России: духовная власть султана над татарами (которую ему давал титул «халифа всех мусульман») была закреплена в положениях Кючук-Кайнарджийского договора 1774 года. Однако в 1783 году императрица Екатерина объявила об аннексии Россией Крыма. Одним из результатов потрясения от потери этой мусульманской территории стало то упорство, с которым турки настаивали на сохранении роли султана как защитника всех мусульман независимо от того, кем был их светский правитель. Прошло совсем немного времени, и эта идея была оформлена в печатном виде. Одно из первых упоминаний об официальной передаче халифата Селиму I появилось в печати вскоре после 1774 года. В 1787 году об этом было написано в знаменитой газете «Tableau general de l’Empire othoman» стамбульского армянина Игнатия Мураджла д’Оссона, который начинал свою карьеру как переводчик шведской дипломатической миссии и, поднявшись по служебной лестнице, стал полномочным представителем министра и главой миссии.

Несмотря на давнюю вражду между двумя государствами, в делах касавшихся ислама в Крыму, русские цари с почтением относились к султану-халифу. Такие отношения, хотя и с перерывами, продолжались начиная с 1863 года (а возможно и еще раньше) и вплоть до 1914 года. Султан направлял высокопоставленного посланника всякий раз, когда царь посещал свои летние резиденции в Ливадии,[56] неподалеку от Ялты, в Севастополе или в Одессе, чтобы приветствовать его на территории, где духовным лидером был османский султан. Европейские державы признавали султана халифом, когда это отвечало их интересам, но чаще именно исламские лидеры Азии, государства которых становились колониями европейских стран, обращались к нему как к халифу, то есть как к своему защитнику.

Потенциальным камнем преткновения, мешавшим принятию этой новой доктрины султана Абдул-Хамида, являлась та давняя традиция, согласно которой халифом должен быть человек, предки которого принадлежали к роду Курайши из Хиджаза, потому что именно из этого рода был сам пророк Мухаммед. В сфере исламской юриспруденции османское государство поддерживало учение Ханафи, последователи которого терпимо относилось к этому вопросу. Впрочем, и представители других направлений (Шафли, Ханабали и Малики) уже давно не чинили никаких препятствий. Ахмед Кевдет-паша доказывал, что в прошлом халифом становился человек из рода Курайши только потому что представители этого рода были в большинстве. Шумные проявления недовольства османским правлением, которые время от времени происходили в различных регионах арабского мира, вызывали беспокойство Абдул-Хамида. В особенности султан опасался того, что арабы могут выдвинуть возражения против него как халифа на основании его неарабского происхождения. Но еще больше Абдул-Хамида беспокоило, что британцы могут воспользоваться в своих целях любым намеком на то, что какой-нибудь араб, оспаривающий титул халифа, провоцирует движение за отделение арабских провинций от империи. События, имевшие место в Египте в 1881–1882 годах (когда то, что начиналось как военный мятеж, нашло широкую поддержку гражданского населения, объединившегося в своем желании избавить экономику страны от контроля европейских держав, но закончилось тем, что британцы оккупировали страну, которая формально все еще оставалась османской провинцией), только усилили опасения того, что от британского вмешательства не гарантированы и другие провинции.

Опасения Абдул-Хамида, вызванные тем, что британцы могут вступить в тайный сговор с каким-нибудь арабским претендентом на титул халифа, не были лишены оснований: почти в самом начале царствования Абдул-Хамида выяснилось, что, прикрываясь внешними проявлениями лояльности султану, его весьма честолюбивый представитель в Хиджазе, Шариф Хусейн пытается вступить в переговоры с британцами. В начале XIX века священные места Мекки и Медины были спасены от ваххабитов при помощи Мехмеда Али из Египта, но этот турок удерживал в своих руках земли, которыми должен был владеть султан, чтобы претендовать на первенство в глазах мусульманского сообщества, которое явно нуждалось в укреплении своих позиций. Поскольку ежегодно священные места посещали тысячи паломников, вопрос о том, кто ими владеет, волновал весь мусульманский мир. Ответственность за безопасность и благополучие паломников лежала на османском султане и его доверенных лицах, и было ясно, что теперь нужно уделять бульшее внимание, как паломникам, так и арабским подданным султана, ведь до сих пор их проблемами в Стамбуле благодушно пренебрегали.

Поэтому в начале 80-х годов XIX века положение в Хиджазе, в том числе инфраструктура этой провинции, стало меняться в лучшую сторону благодаря усилиям предпринятым ее энергичным губернатором, Османом Нури-пашой, целью которого было расширить проникновение государства в этот удаленный и требующий особого обращения район. По всей провинции развернулось финансируемое государством строительство. Были построены казармы и военные госпитали. Осман Нури интенсивно занимался общественными работами, издавал провинциальные альманахи и отремонтировал место поклонения в Мекке, а также систему городского водоснабжения. Подозрения относительно намерений британцев дополнял тот факт, что местные бедуинские племена были непокорны и не желали подчиняться никакой власти, кроме власти своих собственных вождей. Наряду с «кнутом» усилившегося присутствия центральной власти в Хиджазе и других арабских землях были «пряник»: теперь в официальных реестрах сначала шли арабские провинции, а после них балканские и анатолийские. Кроме того, губернаторы арабских провинций получали более высокие оклады. Это был обновленный вариант старой османской политики стимулирования сотрудничества среди местных лидеров, в преданности которых не было полной уверенности.

Роль османского султана как главного покровителя мусульманских святых мест приобрела небывалое значение, поскольку теперь на смену «османизму» пришел «исламизм», а ревностное отношение Абдул-Хамида к святым местам привело к тому, что он чувствовал для себя угрозу всякий раз, когда другие исламские лидеры преподносили дары этим святыням. Он не только запретил подобную практику, но также отказывал им в разрешении на приобретение собственности в Хиджазе. Построенная в период между 1900 и 1908 годами и соединившая Дамаск и Медину Хиджазская железная дорога была еще одним обязательством Османской империи перед мусульманами всего мира. Она невероятно облегчила паломничество.

Свой дворец в Йылдызе Абдул-Хамид превратил в «исламский Ватикан». Для осуществления политики, направленной на то, чтобы арабы оказали поддержку его стремлениям стать халифом, а также для того, чтобы усилить присутствие центральной власти в арабских землях, он предложил арабским религиозным лидерам переселиться в Стамбул и стать его советниками. Абдул-Хамид включал их в состав делегаций, направлявшихся в арабские провинции. Подобно «заложникам», которых в прежние времена держали при дворе, они несли ответственность за примерное поведение оставшихся на родине земляков. Те немногие арабы, которых султан приблизил к себе, вызывали любопытство у его соплеменников. Клеветники называли их прорицателями и астрологами. Одним из этих арабов был шейх Мухаммад Абу Лхуда аль-Сайяди, сириец, который помимо того, что в своих писаниях обслуживал интересы Абдул-Хамида (так, среди прочего, он утверждал, что абсолютизм якобы возник одновременно с возвышением ислама), использовал свое влияние для того, чтобы подделывать родословные своих сторонников в Сирии, что позволяло им как потомкам пророка претендовать на гораздо более высокое общественное положение. Абдул-Хамид подтверждал эти мифические родословные и освобождал подопечных Абу Лхуда аль-Сайяди от военной службы, поскольку таким правом обладали потомки пророка. Другим следствием тесных контактов между султаном и арабскими религиозными лидерами стала щедрая помощь, которую государство оказало некоторым орденам дервишей. Эти вознаграждения должны были способствовать еще большему почитанию султана-халифа в провинциях. Такое же почтение выражал в своих памфлетах и Абу Лхуда аль-Сайяди.

Однако в Сирии, через тридцать лет после того, как в 1856 году был обнародован указ о реформах с обещанием предоставить равные гражданские и политические права как мусульманам, так и немусульманам, и после независимых от центра реформ, проведенных в провинции в 60-е годы, постепенно сформировалось национальное самосознание, в основе которого лежали географические и лингвистические, а не религиозные особенности. Этому содействовало объединение трех сирийских провинций: Дамаска, Сидона и Триполи в одну «сверхпровинцию», что превратило Сирию в отдельную географическую и административную единицу. Что касается идеи объединения людей различных вероисповеданий, то и в этом отношении реформы танзимат прошли здесь успешнее, чем во многих других местах, по той причине, что все население говорило на одном языке, а местные интеллектуалы содействовали тому, чтобы люди прежде всего считали себя арабами, а не приверженцами различных вероучений. Поскольку со всем этим плохо сочеталась отстаиваемая Абдул-Хамидом идея, согласно которой ислам является основой лояльности османскому государству, такие влиятельные пропагандисты, как Абулхудааль-Сайяди, играли важнейшую роль, содействуя осуществлению его «исламистской» политики в Сирии, особенно после того, как на посту губернатора оказался Мидхат-паша, который правил этой провинцией с 1878 по 1880 год. Распространению «исламистской» пропаганды способствовала цензура сирийской прессы и надзор за местной печатной продукцией, который должен был предоставлять на рассмотрение Стамбула контрольные образцы. Манипуляции Абдул-Хамида с границами провинции также помогали отучить людей воспринимать себя членами сирийской целостности.

Планируемое Абдул-Хамидом принятие на себя политических полномочий халифа шло вразрез с практикой его недавних предшественников, которые дорожили возможностью появляться во всем своем великолепии перед подданными и считали этот ритуал важным проявлением светской власти султана. Стимулирование представления о святости султана-халифа было совсем другим делом, и уж во всяком случае по своему характеру Абдул-Хамид был склонен к уединенному образу жизни. Он удалился во дворец Йыл-дыз и лишь изредка появлялся на публике (например, когда он направлялся на пятничную молитву в мечеть, построенную им неподалеку специально для этой цели), и эти мимолетные появления должны были усилить мистический ореол его личности. Имевшиеся у него опасения того, что его низложат, были вполне оправданны: помимо неудавшихся государственных переворотов, которые имели место в начале его правления, оппозиционеры пытались сместить его в 1895 и 1896 годах, а в 1895, 1896, 1902–1903 и 1905 годах разрабатывали планы его убийства.

Хотя к тому времени в Османской империи преобладали мусульмане, ее население было далеко не однородным. Официально принятая вера должна была найти отклик среди всех этнических и религиозных групп: турок и курдов, арабов и албанцев, суннитов и шиитов, поскольку ее религиозная доктрина и особенности обрядов не подходили ни одной из этих категорий. В суннитской Османской империи приверженность к шиитскому вероучению в принципе считалась такой же подрывной деятельностью, как и национализм балканских христиан, а религиозные убеждения туркменского населения восточной Малой Азии издавна вызывали беспокойство у официальных властей: в центре османо-иранских отношений всегда находились неуклюжие попытки Стамбула склонить на свою сторону тех, кого подозревали в сочувствии к шиитам, ведь значительная часть населения османских провинций Басра, Багдад и Мосул состояла из шиитов, йеменские зайдиты также были шиитами. Лояльности султану-халифу добивались путем раздачи почестей и наград шиитам и приверженцам вероучений, которые противоречили суннизму. Впрочем, эта официально принятая версия ислама также распространялась с помощью миссионерства и через систему образования. Кроме того, предпринимались усилия, направленные на обращение всего населения в суннитский ислам, которые в тех же самых провинциях наталкивались на исходившие из священных для шиитов городов Карбала и Наджаф, попытками «перевести» в шиизм формально считавшиеся суннитскими племена этого региона. Что касается самой метрополии, то необразованность мусульманского населения центральной Малой Азии требовала отправки туда проповедников, «чтобы учить религии и устранять отклонения от вероучения». Во время антиправительственных волнений, имевших место в Эрзуруме в 1906–1907 годы, было решено, что там следует построить начальную школу, «чтобы устранять искажения религиозных заповедей алавитами[57] и расстраивать их преступные планы». Спасение душ мусульман-суннитов стало делом крайней необходимости, поскольку после провозглашения указа о реформах 1856 года, включавшего в себя обязательство гарантировать свободу вероисповедания, христианское миссионерство резко активизировало свою деятельность.

Для мусульман, находившихся за пределами Османской империи, признание Абдул-Хамида в качестве своего халифа и защитника было равносильно обязательству оказывать противодействие европейским колониальным империям. За призывами оказать помощь сопротивлению португальцам, с которыми в XVI веке обращались к султану мусульманские правители государств, выходивших к Индийскому океану, теперь последовали просьбы, исходившие от мусульманских подданных империалистических держав, которые оказывали сопротивление французам в Алжире и Тунисе (как мы сейчас называем эти страны), голландцам в Индонезии и Малайзии, британцам в Индии и оккупированном Египте и русским в Средней Азии. Прежние османские султаны не всегда отдавали приоритет желаниям мусульман. Так было во время восстания сипаев, которое вспыхнуло в Индии всего через год после того, как султан Абдул-Меджид, в угоду британцам, обнародовал указ о реформах. Тогда британцы обратились к нему за помощью, и он ради сотрудничества, ответил письмом, которое должны были зачитать во всех индийских мечетях. В этом письме султан предписывал всем мусульманам сохранять спокойствие.

Теперь почти все мусульманское население Африки оказалось за пределами Османской империи: вслед за учреждением французских протекторатов в провинциях Алжир (в 1830 году) и Тунис (в 1881 году), а также британской оккупацией Египта в 1882 году, провинция Триполи[58] осталась единственной североафриканской территорией, которая формально все еще находилась под управлением Османской империи. Отношения с мусульманскими лидерами Центральной и Восточной Африки считались особенно важными и прежде всего потому, что этот регион недавно стал интересовать европейские державы, которые уже утвердили свое присутствие в Северной Африке. Вследствие этого расширилось использование ислама, как инструмента, позволявшего добиться верности султану-халифу, и был выработан новый внешнеполитический курс, направленный на укрепление того, что еще осталось от прежнего османского влияния на этом континенте. Сразу же нашлось оправдание: автор одной книги, написанной по наущению султана, отмечал, что Африка является «темным континентом», куда «цивилизованные» державы направляют своих колонистов, и далее он указывал на то, как полезно распространять «свет ислама» на эти «дикие» области. Первоначально турок не пригласили на Берлинскую конференцию 1884–1885 годов по вопросам будущего Африки, но они отстояли свое право присутствовать на этом форуме, а их делегат получил указание защищать исторические права Османской империи, ее моральные и материальные интересы, а также «священные права великого халифата». Однако турки не стремились устанавливать прямой контроль над своими собратьями-мусульманами, которые ценили такую сдержанность. Награды и почести раздавались иностранным мусульманским лидерам, начиная с султана Занзибара, который в 1880 году получил от султана Абдул-Меджида орден Месиди, и заканчивая вождями малочисленных африканских племен, которым в 1894 году вручил османские флаги специальный агент, направленный Стамбулом в Африку для выполнения задания по сбору сведений. Этот агент рекомендовал наградить вождей халатами, вручить им имперский указ и экземпляр Корана, а взамен надеяться на то, что они включат имя султана в свои пятничные молитвы. Российские и китайские мусульмане также были объектами внимания Османской империи: когда Россия продвигалась в глубь Средней Азии, турки пытались остановить это продвижение с помощью более настойчивых обращений к мусульманам Средней Азии. А в 1901 году один молодой офицер, в будущем печально знаменитый Энвер-паша, посетил Шанхай, где оставил двух сопровождавших его священнослужителей. После визита еще одной делегации, направленной султаном в Китай в 1907 году, в Пекине было открыто мусульманское высшее учебное заведение.

В 1903 году в османское правительство поступило предложение должным образом отпраздновать четырехсотую годовщину передачи османским султанам титула халифа, который до этого был прерогативой династии Аббасидов: «Похоже, мы почему-то уже пропустили три годовщины этого важного события, и если мы снова о нем забудем, то нам придется ждать еще сто лет, прежде чем у нас появится очередная возможность его отпраздновать». Предполагалось, что участниками празднования будут мусульманские лидеры из всех стран мира, в том числе даже «исламские лидеры Австралии». Впрочем, планируемая конференция так и не стала реальностью, потому что в 1917 году Европа находилась в состоянии хаоса, а Османская империя стремительно распадалась. Прежде годовщины передачи титула халифа не праздновались просто потому, что это событие не считалось слишком важным.

Разработанный султаном Абдул-Хамидом план сохранения того, что еще осталось от Османской империи, был консервативным как по своему подходу к проблеме государственного управления, так и по выработке соответствующих идеологических основ. И хотя Абдул-Хамид воздерживался от характерных для предыдущих лет новшеств в сфере организации бюрократического аппарата, он, несмотря на весь свой консерватизм, принял меры, которые, по его мнению, должны были сделать его государство процветающим. Он понимал, что для достижения поставленных им целей необходима сильная экономика, так как без модернизации инфраструктуры и коммуникаций потенциал османских сельскохозяйственных и промышленных ресурсов останется неиспользованным. Хотя в годы его правления расходы на военные и административные нужды резко возросли (и в среднем составили около 60 % государственных расходов), общая сумма, потраченная государством на общественные работы, образование, здравоохранение, сельское хозяйство и торговлю в среднем составляла всего лишь 5 % ежегодного бюджета. Препятствием, которое мешало осуществлению мечтаний Абдул-Хамида, стало то, что на обслуживание государственного долга уходило почти 30 % ежегодных доходов.

После того, как в 1871 году умер Али-паша, пришел конец и стабильности курса, проводимого великими визирями в годы осуществления реформ танзимат, когда этот пост попеременно занимали Фуад-паша и Али-паша. За те почти пять лет, которые прошли между кончиной Али и смещением султана Абдул-Азиза, должность великого визиря девять раз переходила из рук в руки, что было следствием фракционной борьбы и прихотей султана, снова препятствовавших нормальной работе правительства. Абдул-Хамид тоже часто менял своего великого визиря: из шестнадцати человек, занимавших этот пост в первые шесть лет его султанства, только один продержался на нем больше года. Период между 1882 годом и низложением Абдул-Хамида в 1909 году отличался гораздо большей стабильностью, и Мехмед Саид-паша, Мехмед Камиль-паша, Ахмед Кевад-паша, Халиль Рифат-паша и Мехмед Фарид-паша оставались в этой должности дольше, чем их предшественники. В отличие от Абдул-Азиза, который на протяжении большей части своего царствования перекладывал решение всех государственных вопросов на плечи двух своих визирей, Абдул-Хамид сам интересовался проблемами управления империей и вступал со своими визирями в обстоятельные и зачастую горячие дебаты относительно выработки политического курса. Даже если он предъявлял более убедительные аргументы, его самые заметные визири имели возможность открыто выразить свое мнение. Впрочем, ценой сомнений в правильности его окончательного решения была отставка. По словам одного историка, он мог подчинять ближайших советников своей воле по причине

.. неспособности [правительства] достичь согласия в отношении «структуры власти», то есть организационной структуры, в рамках которой следует поддерживать баланс между противоречивыми интересами в новых обстоятельствах, созданных западной угрозой, и при постепенном размывании существующих принципов законности.

То, что султан требовал от государственных служащих беспрекословной личной преданности, полностью соответствовало одной из особенностей османского национального характера, и при Абдул-Хамиде эта особенность проявлялась в самой полной мере. В прошлом тех, кто не соответствовал этому идеалу, наказывали и либо казнили, либо отправляли в изгнание, а тех, кто раскаивался, возвращали на прежние места. Так в XVII веке, несмотря на яростное противодействие правящему режиму, тем из мятежных анатолийских губернаторов, которые раскаялись в содеянном, были предложены новые должности, причем зачастую вдали от империи. Что касается нераскаявшихся, то их подвергали преследованиям. В XIX веке стали предоставлять государственные должности лицам, находившимся в политической оппозиции. Так, выдающийся младотурок Намык Кемаль, который, как и Мидхат-паша, принимал участие в работе над конституцией, в 1877 году был заключей в тюрьму, а потом выслан из Стамбула на острова Эгейского моря, где занимал государственные должности, сначала на Лесбосе, потом на Родосе и наконец на Хиосе, где он и скончался.

Сосредоточение всей власти в руках султана было крайним выражением опасений Абдул-Хамида относительно децентрализации, которая, по его мнению, уже предоставила балканским провинциям возможность отделиться от империи. Такой способ обеспечения дальнейшего существования империи представлял собой полную противоположность тому, что предлагал Мидхат-паша. Будучи достойным представителем группы оптимистов, проводивших реформы танзимат, он считал, что лучшим способом противодействия сепаратистским тенденциям может стать демонстрация тех выгод, которые дает «хорошее государственное управление».

Одним из самых удручающих эпизодов правления Абдул-Хамида было то, как он третировал Мидхат-пашу. Находясь в изгнании в Бриндизи, Мидхат-паша много путешествовал по Европе, но в 1878 году ему разрешили вернуться в империю, определив местом внутренней ссылки остров Крит. Это случилось незадолго до того, как его пригласили вернуться в состав аппарата, на сей раз в качестве губернатора Сирии. На этом посту он попытался провести реформы, подобные тем, которые за пятнадцать лет до этого начал осуществлять в Дунайской провинции и в Багдаде. Получив сообщения, которые заставили его поверить тому, что Мидхат-паша пытается присвоить себе властные полномочия, выходившие за рамки губернаторских, Абдул-Хамид отозвал его из Сирии и назначил губернатором провинции Айдын в западной Малой Азии, полагая, что находясь в непосредственной близости, Мидхат-паша будет представлять меньшую угрозу. 17 мая 1881 года, всего через несколько месяцев пребывания в этой должности, Мидхат-паша был арестован. Ахмед Кевдет-паша, который теперь был министром юстиции, отправился в Измир и оттуда привез его в Стамбул, где вместе с тринадцатью другими подозреваемыми, он предстал перед судом по обвинению в убийстве султана Абдул-Азиза. Это был удивительный поворот событий, вообще-то было принято заключение о самоубийстве, причем даже самим Ахмед Кевдетом, который теперь был одним из обвинителей.

Дознание и судопроизводство совершались во дворце Йылдыз. Некоторых подозреваемых пытали, чтобы добиться признаний. Камергер Абдул-Азиза, Фахри-бей, оставил леденящее душу описание мучений, которым его подвергали. По его словам, среди тех, кто его мучил, был и сам Абдул-Хамид. Виновными были признаны одиннадцать человек, в том числе Мидхат-паша, Фахри-бей и два родственника Абдул-Хамида, Дамад Махмуд Джелаледдин и Дамад Мехмед Нури. Они и еще пять человек были приговорены к смертной казни, а двое других — к десяти годам каторжных работ. Вынесенные приговоры были пересмотрены, и хотя большинство, включая Ахмеда Кевдет-пашу, были за их исполнение, султан заменил меру наказания на пожизненное тюремное заключение, опасаясь, что казни вызовут неблагоприятную реакцию. Осужденных направили в Таиф, в Хиджазе, где они отбывали наказание в крепости. Там они находились в самых неблагоприятных условиях и были лишены всяких контактов с внешним миром. Шейх-уль-ислам Хасан Хайрулла-эфенди, который в свое время выдал фетву в пользу низложения Абдул-Азиза, уже отбывал там тюремное заключение. В 1884 году Мидхат-паша и Дамад Махмуд Джелаледдин были убиты по приказу султана. В живых остались только трое осужденных, в том числе Фахри-бей, которые вернулись в Стамбул в 1908 году, когда режим Абдул-Хамида был свергнут.

Убийство Мидхат-паши, человека, которого так опасался Абдул-Хамид, считая его ведущей фигурой движения за принятие конституции, ограничивающей, как он полагал, власть султана, показало, насколько ненадежным было его положение. Абдул-Хамид прекрасно понимал, что он совершает недопустимое деяние, и поэтому оно не получило огласки. Убийство Мидхата было первым убийством ведущего государственного деятеля после 1837 года, когда негодование, вызванное казнью Пертев-паши, великого визиря Махмуда И, способствовало принятию правовых норм, поставивших эту прерогативу султана вне закона. Судьба конституции 1876 года уже продемонстрировала то, что теперь султан не может в угоду своим прихотям остановить действие реформ танзимат: конституцию не отменили, а лишь приостановили ее действие, она осталась в своде законов и на нее продолжали ссылаться в ежегодном списке государственных законопроектов и резолюций.

Если обусловленная положениями Берлинского договора 1878 года потеря большей части преимущественно населенных христианами балканских территорий империи уже доказала, что разработанные Мидхат-пашой планы реформ в провинциях были чрезмерно идеалистическими, то появление сепаратистских настроений среди албанцев, приблизительно 70 % которых были мусульманами, могло только укрепить такое мнение. И если восприимчивость арабов к уговорам британцев оказалась для османского государства потрясением, то еще большее потрясение у него вызвали волнения среди албанцев, которые традиционно считались одними из самых преданных османских подданных. В основе албанского сепаратизма лежали настроения, которые мало чем отличались от настроений, ставших причиной заигрываний Шарифа Хусейна с британцами: мрачные предчувствия того, что дальнейшее территориальное расчленение империи не заставит себя долго ждать.

Установленные турками в 1432 году границы провинции Албания затем неоднократно изменялись, и к 1878 году «Албанией» назывался регион, населенный этническими албанцами (преимущественно мусульманами, но также католиками и православными) и включавший территорию, которую занимали провинции Шкодер, Косово, Монастир и Янина. На севере региона жили геги, а на юге — более оседлые тоски. Поскольку лояльность албанцев давно считалась само собой разумеющимся делом, их «национальные устремления» практически не учитывались в ходе административных преобразований, предпринятых в начале XIX века с целью урегулирования проблем, вызванных более агрессивным национализмом греков, сербов и болгар.

10 июня 1878 года, за три дня до открытия Берлинского конгресса, несколько активистов, ставших участниками митинга в Призрене, сформировали «Албанскую лигу», целью которой было выражение несогласия с возможной оккупацией какой-либо иностранной державой территорий, населенных албанцами. Сначала этим активистам удалось получить поддержку в Стамбуле, но оккупация австрийцами Боснии-Герцеговины и передача османских территорий Греции и Черногории вскоре привели к раздору между правительством и лигой, теперь проявлявшей стремление к получению национальной автономии. Это стремление поддерживала Британия. Когда настало время исполнить еще невыполненные положения Берлинского договора, включавшие в себя лишение Османской империи ее владений в албанских провинциях, в них вспыхнуло вооруженное восстание, которое к сентябрю 1881 года было подавлено султанской армией. После трехлетней активной деятельности лига была распущена.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.