Эпилог

Эпилог

А из зала мне: — Давай все подробности!

Все как есть, ну, прямо — всё как есть!

А. Галич. Красный треугольник

В упоминавшейся в начале «сталинской» части нашего повествования книге профессора Александра Островского «Кто стоял за спиной Сталина» есть своего рода резюме, в котором подводится итог сомнениям, возникающим при ознакомлении с жизнеописаниями молодого товарища Сталина (он же товарищ Коба) и с документами, подтверждающими те или иные ситуации в неутомимой революционной деятельности нашего вождя.

Однако прежде чем продолжить разговор о труде профессора Островского, я хочу обратиться к другому сочинению — книге Анри Барбюса «Сталин. Человек, через которого раскрывается новый мир». Французский писатель-коммунист и иностранный член советской Академии наук, автор знаменитой военной книги «Огонь», впоследствии сильно потускневшей в лучах окопной правды Ремарка, завершил свой панегирик вождю в январе 1935 года, и уже через год вся советская страна была завалена этим импортным шедевром. Передо мной сейчас лежит последнее, роскошное по тем временам, издание 1937 года, а еще год спустя эта книга была изъята: Барбюс поминал в ней добрым словом Енукидзе, Крыленко, Бухарина и прочих, уже расстрелянных героев революции, а так как самого сочинителя к тому времени уже не было в живых, то править его текст своими силами в Москве не решились. С тех пор ни один серьезный историк сталинской эпохи к сочинению Барбюса не обращался. Я же решил не опасаться высокопарных слов (как советовал один Бард, которого вождь народов в свое время освободил от родительской опеки своим обычным способом), и привести здесь десяток звонких фраз дружно и всеми забытого француза о начале карьеры «подлинного вождя», «человека, который бодрствует за всех и работает, — человека с головой ученого, с лицом рабочего, в одежде простого солдата», держащего в своих руках всё «лучшее в нашей судьбе» (Барбюс забыл упомянуть, что наш «отец и старший брат» был еще к тому же безлошадным крестьянином селения Диди-Лило). Далее говорит Барбюс:

«Ремесло подпольного агитатора, профессионального революционера, увлекшее Сталина, как и многих других, — это тяжелое ремесло. Кто взялся за него, тот вне закона, за ним охотится весь аппарат государства, его травит полиция. Он — добыча царя и его огромной, откормленной, вооруженной до зубов, многорукой своры. Он подобен ссыльному в коротком временном отпуску, он прячется, приникая к земле, он всегда должен быть начеку. Он — молекула революции, почти одинокая в толпе, он окружен высокомерным непониманием «интеллигентов», он затерян в гигантской паутине капитализма, охватившей все страны от полюса до полюса (тут не только 170 миллионов царских подданных, но и все вообще люди, какие есть на земле), — и это он, вместе со своими друзьями, хочет заново переделать мир. Появляясь то там, то здесь, он сеет гнев и воспламеняет умы, а единственный рычаг, которым он должен поднять народы, — это его убеждение и его голос.

Займешься этим ремеслом, и куда ни глянь — на горизонте четко вырисовываются тюрьма, Сибирь да виселица. Этим ремеслом может заниматься не всякий.

Надо иметь железное здоровье и всесокрушающую энергию; надо иметь почти беспредельную работоспособность. Надо быть чемпионом и рекордсменом недосыпания, надо уметь перебрасываться с одной работы на другую, уметь голодать и щелкать зубами от холода, надо уметь не попадаться, а попавшись — выпутываться. Пусть тебе выбьют все зубы, пусть тебя пытают раскаленным железом — надо стерпеть, но не выдать имя или адрес. Все свое сердце надо отдать общему делу; отдать его чему-либо другому — нет ни малейшей возможности: постоянно приходится перебрасываться из города в город, — ни минуты свободного времени, ни копейки денег.

Это еще не все. Надо быть пропитанным надеждой до самого мозга костей; даже в самые мрачные минуты, даже при самых тяжелых поражениях надо неуклонно верить в победу».

В идеале всё написанное Барбюсом — правда, но в действительности «огромная, откормленная, вооруженная до зубов, многорукая свора», охранявшая царя, всё же в те времена состояла еще из людей, с которыми товарищу Кобе иногда удавалось наладить кое-какие отношения. Товарищ Коба понимал, что эти отношения были ему крайне нужны и для относительно безбедного существования, и для сохранения жизни, но никогда не послужат его славе, и многое из случившегося в те годы ему хотелось бы забыть. Отсюда и появляется великое множество вопросов без ответов, собранных в книге профессора Островского.

Что же все-таки смущало профессора Александра Островского и какие вопросы у него возникали?

Вопрос первый. Почему в синоптических и апокрифических биографиях товарища Сталина отсутствуют точные даты и общее количество таких важных для революционера фактов, как аресты и побеги из-под арестов и ссылок. В разных биографических публикациях упоминаются со слов вождя шесть-семь-восемь арестов и четыре-пять-шесть побегов, хотя их было, соответственно, не менее девяти арестов и восьми побегов. Чем объясняется такое плохое знание вождем своей собственной биографии, включая дату собственного дня рождения — 6(18) декабря 1878 года?

Вопрос второй. Почему из предназначавшегося филерам почти десятка полицейских описаний его примет практически нет хотя бы двух полностью идентичных?

Вопрос третий. Почему агенты охранки Михаил (М. Коберидзе) и Фикус (Н. Ериков), знавшие лично товарища Кобу в один период его жизни, не узнавали его спустя год-два, хотя необходимость «узнавать» была одним из главных элементов их профессии, а меньшевик Г. Уратадзе утверждал, что канонизированные изображения вождя народов мало похожи на облик Джугашвили, которого он лично знал в начале 1900-х годов?

Эти вопросы профессор Островский связывал с версией, согласно которой И.В. Джугашвили до октябрьского переворота и И.В. Сталин после октябрьского переворота — «это разные люди, и последний плохо знал революционную биографию первого». Такая версия казалась ему фантастической, так как существовало довольно много людей (некоторую их часть товарищ Сталин потом убил, а некоторые еще в 20-х годах умерли своей смертью), знавших Сталина до и после 1917 года. Конечно, очень трудно признать возможным, что на съезд в Стокгольм приезжал один человек, а на совещание к Ильичу в Краков — другой, или что в туруханской ссылке и затем в первой бражке советских правителей, скажем, со Свердловым, общались совершенно разные люди, а опытный большевистский волк, каким был Яков Михайлович, не замечал подмены. В то же время эпизодические подмены в подпольный период существования товарища Кобы вполне возможны, когда один выдает себя за другого. Тем более что смутные воспоминания об одной такой подмене (Коба за Жванию, Жвания за Кобу) сохранились. Такие «локальные» подмены и могли заводить в тупик определенную часть охранительной агентуры.

Дело в том, что советские историки «революционных ситуаций», как и Барбюс, обычно изображали охранительные службы Российской империи как некий монолит, «как один человек», источавший «вихри враждебные», обходя при этом общие законы психологии, общественного поведения, действующие в любом коллективе. Более того, во времена товарища Кобы охранительный блок не представлял собой единое административное учреждение, а состоял из трех почти самостоятельных коллективов, связанных, практически, только общей целью. Во все эпохи между такого рода коллективами существовали конкуренция и соревнование, временами доходившее до конфликтов (вспомните соревнование Щелокова и Андропова и вооруженный конфликт между их службами). Отсюда — замедленное «реагирование» на «сигналы», поступающие из одной службы в другую, взаимные подсказки «путей борьбы», оказывающиеся ложными, и т. п. К этому следует добавить, что внутри коллектива любой из этих служб также возникали и развивались процессы, присущие любому человеческому сообществу: борьба за продвижение вверх по иерархической лестнице, за хлебные места и т. п. Кроме того, повсеместно, во всех ячейках спецслужб существовала и коррупция — неизбежный спутник любой власти, особенно в тех случаях, когда власть не ограничена жесткими законами и имеет свободу действий.

В такого рода охранительных службах, при всем их грозном виде, существовали ниши, потайные ходы и просто зоны слабой стыковки. Ими во все времена пользовался преступный мир, с которым эти службы были призваны бороться, и особенно успешной была в таких делах организованная преступность, одним из наиболее совершенных вариантов которой была объединенная криминальная группировка российских большевиков.

Остальные вопросы-загадки, перечисляемые профессором Островским, в разной степени касаются репутации товарища Кобы как человека и революционера. Впрочем, моральный кодекс революционера вообще и революционера-большевика, в частности, в каком-нибудь завершенном виде, как, например, «моральный кодекс строителя коммунизма», ни нам, ни, по-видимому, профессору Островскому не известен. Поэтому и его, и наши оценки влияния поведения молодого вождя и ситуаций, в которых он оказывался поневоле или по собственной личной инициативе, на его репутацию являются весьма и весьма приближенными. С этим и начнем, и Всевышний нам поможет. Итак, обратимся к вопросам без ответов.

Почему все-таки товарищ Коба был исключен из семинарии?

Почему ни в одном из его жизнеописаний не упоминается его первое «знакомство» с полицией (обыск в 1899 году, первый арест в 1900 году, задержание в ночь на 22 марта 1901 года)?

Почему при наличии «дела», заведенного 23 марта 1901 года на товарища Кобу, нашего вождя никто не разыскивал и, более того, когда его местонахождение обнаружилось, никто не стал его задерживать, а «дело» вообще каким-то образом закрылось? (Все-таки обидно, понимаешь: получается, что наш гений всех времен и народов даже ареста у врагов не заслужил!)

Почему «дело» о доказанной следствием причастности товарища Кобы к батумской заварушке не имело судебного продолжения и фактически было закрыто?

Почему и кем были подчищены материалы «дела» товарища Кобы в Тифлисском Губернском жандармском управлении в 1903 году, что существенно облегчило приговор?

Почему, когда пришло время реализовать этот приговор, отправив смутьяна в Сибирь, спецслужбы не имели представления, где находится товарищ Коба?

Почему в жизнеописаниях товарища Кобы не прояснены смутные слухи о его первом, неудавшемся побеге из Сибири в конце 1903 года?

Каким образом у товарища Кобы могло оказаться удостоверение агента охранки с подписью (и печатью) уездного исправника, обеспечивающее ему удачный исход побега из Сибири в январе 1904 года?

Где товарищ Коба добыл деньги на этот побег?

Почему товарищ Коба, покинув место ссылки, безбоязненно вернулся туда, откуда он всего за три месяца до побега был выслан?

При наличии воспоминаний ряда лиц о том, что у вернувшегося в 1904 году из ссылки товарища Кобы не было ни копейки денег, на какие средства он существовал в Батуме и Тифлисе в 1904 году, бездельничая почти полгода?

Почему в эти полгода Миха Цхакая не загрузил товарища Кобу революционной работой?

Почему остаются неизвестными подробности и цели поездки товарища Кобы в Кобулети и сведения о его контактах там с пограничной службой?

На чем основывали меньшевики свои обвинения в провокаторстве и связях с охранкой, предъявленные товарищу Кобе в 1904–1905 годах?

За что конкретно и кем был избит товарищ Коба на «маевке» в 1904 году?

Куда делись материалы об аресте и побеге товарища Кобы в 1905 году и куда вообще делись документы по кавказским делам, относящиеся к 1905–1907 годам, в архивах Департамента полиции и Тифлисского охранного отделения?

Кто же все-таки был провокатором из числа участников Таммерфорской конференции, где побывал товарищ Коба?

Выдал ли товарищ Коба авлабарскую типографию «врагам революции», чтобы таким образом получить свободу и мотануться в Стокгольм на съезд?

Отсутствуют подробности тесных домашних взаимоотношений с руководством спецслужб сестер Сванидзе и чудесного освобождения Като из-под ареста.

Кто в Тифлисском Губернском жандармском управлении (не Еремин ли?) подготовил в 1908 году фальшивую справку о революционной, т. е. бандитской, деятельности товарища Кобы в 1904–1908 годах, в которой все содеянное в эти годы вождем народов выглядело мелкими шалостями незрелого юноши?

Почему в Бакинском Губернском жандармском управлении, имевшем в своем распоряжении информацию о бакинских похождениях нашего абрека, пошли на подлог документов, чтобы смягчить наказание, причитающееся товарищу Кобе, что и произошло: вождю народов, «не догулявшему» два с половиной года сибирской ссылки по приговору 1903 года, за всю его деятельность по 1908 год включительно присудили только два года, и не в Сибири, а в Вологодской губернии?

Почему не прояснены странные обстоятельства его этапирования в Вологду и Сольвычегодск, когда он, по слухам, пребывал под фамилией реального арестанта Баиловской тюрьмы некоего Жвании и куда-то исчезал «по пути к пункту назначения более чем на месяц»?

Почему уже после Второй мировой войны из архивов Вологодского Губернского жандармского управления были изъяты все материалы, касающиеся сольвычегодского анабазиса гения всех времен и народов?

Почему не исследованы все обстоятельства, связанные с «фонтаном» провокаций и доносительства в 1909–1910 годах в Баку, когда товарищ Коба не без помощи охранительных служб спасался от суда соратников?

Почему Особые совещания в 1910 и 1911 годах противодействовали охранительным службам, заменяя их жесткие предложения по высылке товарища Кобы в Восточную Сибирь (в том числе — в Якутию) административным поселением вождя во все той же Вологодской губернии?

Почему после самовольной отлучки товарища Кобы (в 1911 году) с места поселения и последовавшего за этим ареста товарищу Кобе было разрешено возвратиться в Вологодскую губернию без конвоя, а сопровождавшую его наружку снабдили при этом сфальсифицированным словесным портретом преступника?

Почему в 1912 году, когда товарищ Коба уже был членом ЦК РСДРП, к нему продолжало благоволить Особое совещание (хотя его состав не был постоянным) и очередное наказание «революционера» было столь же мягким, как и все предыдущие?

Несколько подобных вопросов возникает и при знакомстве с обстоятельствами пребывания товарища Кобы-Сталина в туруханской ссылке, описанной в предыдущей главе.

И наконец, можно сказать, главный общий вопрос: почему же товарищ Коба-Сталин, оказавшись в малозначащем при Ильиче кресле генсека, сразу же начал упорно работать над изъятием сохранившихся касающихся его материалов охранительных служб из областных архивов по местам пребывания товарища Кобы до 1917 года, частично уничтожая их, в результате чего образовывались информационные хронологические провалы в системе этих документов, а к сохраняемой их части предельно ограничен доступ?

Добавлю к этому перечню еще один вопрос от себя: почему друг товарища Кобы — большевик-провокатор Роман Малиновский — вместо того, чтобы исчезнуть бесследно, вернулся в Россию почти сразу же после октябрьского переворота? С чем он приехал? Что привез за пазухой для товарищей, и почему он был без суда и следствия убит большевистской охранкой через день после ареста, не успев ничего и никому поведать о том, что, надо надеяться, он хорошо знал? Для справки: главный собеседник провокатора в последние часы его жизни, выслушавший его исповедь, — член «трибунала» и большевистский «правовед» Николай Крыленко был убит товарищем Кобой в 1938 году.

Далее профессор Островский пытается дать свои ответы на эти вопросы. Мы не будем их здесь повторять, поскольку они представляют частное мнение одного человека и не подкреплены надежными документами, ибо, если бы такие документы существовали и были известны профессору Островскому, то не было бы надобности формулировать вышеперечисленные вопросы. Для автора же этой книги все его читатели в настоящем и будущем абсолютно равноправны, и каждый из них имеет возможность на основании содержащейся здесь информации выработать свое собственное понимание действий товарища Кобы в различных житейских ситуациях. В общем — думайте сами, решайте сами.

Примите же, однако, к сведению важную мысль, принадлежащую замечательному мудрецу, покровителю благородной Бухары — шейху Баха-ад-Дину Накшбанду: «Никогда не позволяйте себе каждую вещь оценивать способом, не относящимся к тому времени. Одно должно соответствовать другому». Применительно к нашему случаю этот совет означает, что для правильной оценки того прошлого, которому посвящен этот роман, читатель, как уже говорилось в первой его части, должен перенести себя в описываемое в нем время, поставить себя в условия, этому времени соответствующие, и спросить себя самого, как не товарищ Коба, а он сам поступил бы в том или ином из описанных случаев. И тогда краешек правды, может быть, приоткроется, чему я буду очень рад.

В порядке же посильной помощи тем, кто об этом задумается, здесь без комментариев помещается один характерный циркуляр Департамента полиции от 24 мая 1910 года, обращенный к начальникам охранных отделений Империи, одним из авторов которого мог быть переведенный в этот департамент в 1910 году многоопытный полковник А.М. Еремин. При внимательном прочтении этот циркуляр может объяснить многие события последних десятилетий царского режима:

«Милостивый государь!

Практика указала, что сотрудники, давшие неоднократно удачные ликвидации и оставшиеся не привлеченными к следствию или дознанию, безусловно рискуют при следующей ликвидации, если вновь останутся безнаказанными, ”провалиться“ и стать, с одной стороны, совершенно бесполезными для розыска, обременяя лишь бюджет Департамента полиции и розыскных учреждений, с другой же стороны, вынуждаются вести постоянную скитальческую жизнь по нелегальным документам и под вечным страхом быть убитыми своими товарищами. В подобных случаях более целесообразно не ставить сотрудников в такое положение и, с их согласия, дать им в конце концов возможность если то является необходимым, нести вместе с своими товарищами судебную ответственность, имея в виду то, что, подвергшись наказанию в виде заключения в крепость или в ссылке, они не только гарантируют себя от провала, но и усилят доверие партийных деятелей и затем смогут оказать крупные услуги делу розыска как местным учреждениям, так и заграничной агентуре, при условии, конечно, материального обеспечения их во время отбытия наказания. Сообщая о таковых соображениях, по поручению г. Товарища Министра Внутренних Дел, командира Отдельного корпуса жандармов, имею честь уведомить Вас, милостивый государь, что Его Превосходительством будет обращено особое внимание как на провалы агентуры, так и на ее сбережение, и в особенности на предоставление серьезных секретных сотрудников для заграничной агентуры, которая может пополняться только из России и притом лицами, совершенно не скомпрометированными с партийной точки зрения.

Примите, милостивый государь, уверения в совершенном моем почтении».

Мне же остается повторить то, что уже говорилось в четвертой главе этого романа: для меня лично абсолютно всё равно — был ли товарищ Коба агентом или осведомителем охранительных ведомств или он таковым не был. Более того, я полагаю, что профессор Островский не так уж ошибался, высказывая пугавшее его самого предположение, что «И.В. Джугашвили и И.В. Сталин — это разные люди». Я считаю, что И.В. Джугашвили-Коба-etc и И.В. Сталин — это действительно разные люди, поскольку структура личности вождя после обретения им безграничной власти фактически так резко и необратимо изменилась, что он перестал ощущать свое родство с молодым абреком, похождениям которого посвящен этот роман. Правда, Серго Берия в своих мемуарах вспоминал, что т. Сталин в старости любил прихвастнуть бандитскими подвигами товарища Кобы и, может быть, чтобы доказать самому себе, что есть еще порох в пороховницах, он лично, вникая во все детали, руководил злодейским убийством Михоэлса. Кто знает?

Думаю, что сам он это непреодолимое различие между Кобой и Сталиным окончательно осознал, прочитав пьесу М. Булгакова «Батум». Булгаков силой своего гения, даже будучи скованным незримой цензурой, вернее, самоцензурой, смог все-таки хоть немного оживить мертвечину примитивных казенных воспоминаний, и в ворохе «проверенных данных» промелькнуло подобие человеческого образа. Будущий генералиссимус себя в этом облике не узнал, и на глазах у изумленной публики родилась нетленная мудрость, гласившая, что все молодые люди похожи друг на друга, и потому писать нужно не о товарищах Сосо и Кобе, занимавшихся черт знает чем, а о нынешнем Сталине, делающем вместе с бесноватым Genosse Адольфом историю человечества (дело было во второй половине 1939 года, когда уже сварганили «пакт» и протокольчик к нему). Считаю, что товарищ Сталин в своих выводах был прав, хотя надо полагать, что возможность хотя бы для себя попытаться узнать, какие именно и каким образом черты товарища Кобы отразились в характере гения всех времен и народов, тоже будет не лишена интереса для думающего читателя. На эту тему уже написано так много, что всю накопившуюся информацию переварить невозможно, и, в то же время, и в жизни, и в смерти вождя многое остается неясным, недоступным и секретным. По-видимому, для того, чтобы сделать следующий шаг по направлению к истине в этом крайне запутанном вопросе, еще не пришло время.

Впрочем, и в эту сложную проблему свой кирпичик, свой посильный вклад я уже внес, написав очерк «Т-щ Сталин и т-щ Тарле», касающийся нескольких эпизодов жизни вождя в 1930-1950-х годах и включенный в эту книгу.

Несмотря на что я практически всю жизнь прожил в Империи Сталина, вопрос о политическом наследии вождя меня интересует значительно меньше, чем эпизоды его биографии. Я твердо знаю, что след любого человека после его ухода из мира живых поступает в распоряжение Всевышнего, и в положенный срок каждый, призванный Им, увидит свои деяния в истинном свете, и кто сделал на вес пылинки добра, увидит его, и кто сделал на вес пылинки зла, увидит его. Так что все впереди, и остается только подождать.

При этом я не посягаю на права и достояние нетерпеливых, сражающихся за посмертную оценку деяний вождя и проклинающих его посмертных врагов, разрушивших Империю Сталина, кажущуюся им священной. Я не буду спорить и отстаивать свою точку зрения хотя бы потому, что у меня ее просто нет и какой-либо необходимости в ней я не испытываю. Но как беспристрастный посторонний наблюдатель (а иным не может быть суфий, следующий заветам шейха Баха-ад-Дина Накшбанда), я хочу дать борцам за посмертную политическую репутацию вождя небольшую информацию для размышления (хотя она и общеизвестна, но почему-то многими прочно забыта):

В 30-х годах XX века существовало три главных империи:

— Британская империя;

— Третий рейх;

— сталинская Империя, именовавшая себя «Советский Союз».

Две из них исчезли с карты мира в середине XX века, а третья — сталинская — выродившись в страну развитого социализма, в 1991 году ушла в подполье.

Третий рейх и Советский Союз были созданы на манер учреждения, описанного в рассказе Ф. Кафки «В исправительной колонии», и реализовали, как представлялось их идеологам, мечту о создании некоего «нового человека».

Когда Третий рейх испустил дух, его именем стали пугать детей, а колонизированная им Европа постаралась как можно быстрее забыть о своем немецком имперском прошлом.

Когда лопнул Советский Союз, то не только входившие в него колонии Российской империи, но и его восточноевропейские сателлиты постарались мгновенно забыть о своем добром Большом Брате, изъять из обращения его язык и разбежаться в разные стороны. И, несмотря на давние, хорошо известные комплименты Сталину, звучавшие из уст Черчилля и Рузвельта, современный Запад воспринимает Гитлера и Сталина как политических «близнецов-братьев», создателей крупнейших в XX веке Империй Зла.

А когда тихо, почти без шума и пыли постепенно распалась Британская империя, то все ее колонии, подвергшиеся, согласно учению Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина, звериной империалистической эксплуатации, почему-то не захотели отрываться от метрополии. Все они, включая Австралию и Канаду с их необъятными территориями и процветающий Сингапур, все эти республики и царства общим числом в почти сотню субъектов, образовали Британское содружество наций и государств, многие из которых сохранили в своем обиходе английский язык, а некоторые даже до сих пор добровольно подчиняются Ее Величеству королеве Великобритании.

Почему же случилось именно так? Думайте сами, решайте сами.

Если жаждущие Истины найдут для себя ответ на этот маленький вопрос, то все остальное станет им ясным. Прежде чем помянуть тех, кому кажется, что ответ этот известен уже сегодня, приведу политический анекдот времен застоя в развитом социализме: когда сняли одного из гауляйтеров Северной Пальмиры, слывшего ярым юдофобом (имя забыл, потому что имя им — легион), то его прямо из Питера отправили послом в Китай. С горя батяня хорошо принял в правительственном лайнере и, выйдя на трап, посмотрел на встречавших его китайцев и сказал: «Прищурились, жиды проклятые!» Виновники всех бед были налицо.

Большинство упомянутых искателей истины давно уже не имеет вопросов: их «истина» состоит в том, что все в мире плохо из-за сионистов, засевших в США, и из-за других остервенелых и страшных врагов России, к которым теперь еще прибавились Грузия, Украина, Польша и, временами, Эстония.

Один туповатый литератор, запамятовал его фамилию и название печатного «органа», в котором он облегчался, некогда укорял меня в претензиях на особую близость ко Всевышнему. Вследствие своей необразованности этот «критик» не знал о существующих многие века взаимоотношениях между Всевышним и суфиями, позволяющих последним иногда приблизиться к пониманию Его Промысла. Поэтому, несмотря на принятые мною к сведению замечания и возражения, я рискну высказать свое предположение о том, почему Всевышний не воспрепятствовал возникновению Советского Союза и Третьего рейха: я могу допустить, что, сохраняя в критических ситуациях жизнь их будущих фюреров (не дав юному Сосо погибнуть под колесами кареты и конки, а бесноватому Адольфу — умереть от отравления ипритом или люизитом на Западном фронте Первой мировой войны), Всевышний планировал создать для человечества своего рода наглядное пособие — указатель направлений, ведущих в никуда, в нравственный тупик. Но пока, к сожалению, в мире существуют явные признаки того, что эта затея Ему не вполне удалась и часть человечества все еще продолжает грезить о марксистско-ленинско-сталинской и нацистской версиях рая на Земле. Если так подойти к делу, то вроде бы никто и не виноват.

Я же уповаю на будущее.