Глава 27 Керенский

Глава 27

Керенский

После неоднократных затруднений и многочисленных попыток установить контакт мне сказали, что Керенский может принять меня только поздно вечером, около одиннадцати часов.

Я взяла извозчика и поехала в Зимний дворец. У входа меня ожидал молоденький адъютант. Я поднялась вместе с ним по широкой каменной лестнице, которая выглядела непривычно голой – ковровая дорожка была содрана. На каждой ступени нам приходилось уступать дорогу группам оборванных солдат, которые беспрестанно ходили вверх и вниз.

Мы дошли до комнат императора Александра III. В бальной зале, через которую я проходила, собрались люди, очень много людей, но я, казалось, двигалась как во сне, и лица расплывались. Я заметила только, что при моем появлении в зале все разговоры стихли.

Провожатый подвел меня к высоким дверям из красного дерева. Там мы остановились. Он вошел один, чтобы объявить о моем приходе, и через мгновение открыл дверь, сделал мне знак войти, повернулся и ушел.

Я стояла перед Керенским. Несмотря на волнение, я внимательно смотрела на него и теперь помню каждую деталь его внешности. Он был среднего роста, с лицом, расширяющимся к скулам, и большим узким ртом; его волосы были подстрижены ежиком. На нем были надеты бриджи для верховой езды, сапоги и темно-коричневый френч военного покроя без погон. Левую руку он держал несколько неестественно между пуговицами френча, подобно Наполеону, в то время как правую протягивал мне. Поздоровавшись, он указал мне на кресло, стоящее рядом с массивным столом из красного дерева.

Он тоже сел за стол и, откинувшись назад, стал барабанить пальцами правой руки по бумагам. Углы большого кабинета Александра III были погружены во тьму, только несколько ламп освещало центр комнаты и стол. В комнате чувствовалась сырость и запах плесени, так как она долгое время была закрыта и не проветривалась.

– Вы хотели меня видеть. Чем я могу быть вам полезен? – спросил он, равнодушно глядя на меня. Он прекрасно знал, почему я пришла.

– Александр Федорович, – нервно начала я, чувствуя, что мой голос звучит не так, как надо, – по неизвестным нам причинам был арестован мой отец и его семья…

– Однако же вы его дочь и на свободе, – прервал он меня, криво улыбаясь. – Причина есть. Ваша мачеха и ее сын неуважительно отзывались о Временном правительстве.

Это было правдой. За три недели до ареста Володя анонимно написал сатирические стихи о самом Керенском. Его имя не упоминалось, но картина была нарисована так точно, что все его узнали. И эти стихи моя мачеха сама легкомысленно распространяла повсюду; говорили даже, что кто-то положил их экземпляр на стол Керенского в Зимнем дворце.

– Кроме того, есть и другие причины, которые я не могу раскрыть вам, – продолжал он.

Спорить было бесполезно. Я решила обратиться к сентиментальной части моей программы. Именно на нее я рассчитывала больше всего.

– Через несколько дней, – сказала я, – я выхожу замуж. Мой жених – князь Путятин, – добавила я, надеясь, что такой демократический выбор с моей стороны может смягчить моего судью.

– Да, меня информировали. Он офицер 4-го стрелкового полка.

Керенский с таким презрением произнес название этого замечательного гвардейского полка, что я поняла, как глубоко ошибочна была моя тактика, но продолжила, правда, с меньшей уверенностью:

– Вы не можете не понять мое желание видеть отца и его семью на моей свадьбе.

– Вы настаиваете также на том, чтобы и ваша мачеха присутствовала? – спросил он с явной издевкой.

– Ну конечно, – ответила я. – Вполне естественно, что в такой день мне хотелось бы видеть вокруг всех дорогих мне людей. Пожалуйста, Александр Федорович, сделайте так, чтобы арест был отменен к этому времени…

– А вы знаете, что сказали бы мне караульные солдаты, если бы они узнали, что я освободил вашего отца по такой причине? Они сказали бы, что, когда их дочери выходили замуж, им не разрешали ездить домой, не говоря уж о том, чтобы получить освобождение из-под ареста.

Он набрал воздуха и, не глядя мне в глаза, добавил покровительственным тоном:

– Однако я постараюсь сделать все, что в моих силах. Но ничего не обещаю… Посмотрим…

Его голос замер. Он засуетился – было ясно, что он хочет закончить разговор. Я почти обезумела от отчаяния. Все замечательные речи и планы, которые я так тщательно репетировала, совершенно вылетели у меня из головы.

– Ради бога, Александр Федорович, – вскричала я, – отдайте приказ немедленно! Вы знаете, что все зависит только от вас. Сегодня ночью вы уедете, и нет больше никого, к кому я могу обратиться, пока вас нет. Мой отец уже немолодой человек; его здоровье не очень хорошее; он пережил так много тревог и столько горя. Он был так рад моему браку и так хотел присутствовать на церемонии… – продолжала я, быстро теряя самообладание.

Явно забавляясь моим смятением, Керенский улыбнулся и встал. Беседа закончилась. Я тоже встала.

– Говорю вам, я сделаю все, что смогу; но вы сами знаете, как я занят… Я позабочусь об этом… Я распоряжусь…

На самом деле он почти ничего не мог сделать без согласования с Советом, но тогда я этого не знала.

Я пожала ему руку и пробормотала несколько прощальных слов. Мои усилия совершенно не увенчались успехом. Я не могла ожидать от своего визита такого ничтожного результата. Кроме горя, которое я испытала при этой неудаче, я была глубоко оскорблена, оттого что мне следовало найти более подходящие слова, оттого что я умоляла, запиналась, растерялась в присутствии Керенского, оттого что я не только подвела своего отца, но и дала Керенскому возможность посмеяться надо мной!

Я снова прошла через комнаты, заполненные людьми, которые провожали меня тяжелыми взглядами; спустилась по широкой лестнице и вышла на улицу. Когда я, тяжело ступая, уходила от Зимнего дворца, его пустые темные окна, казалось, угрюмо, издевательски смотрели мне вслед.

Но еще до того, как я добралась до дома, у меня появились другие планы. Прямая атака не принесла плодов, тогда я попробую обходной маневр.

Порасспросив, я узнала, что Кузьмин, новый помощник Керенского, пользовался доверием как у Керенского, так и у Совета. Социалист и бывший политический ссыльный, в то время он был посредником между правительством Керенского и большевиками.

Я решила действовать через него, и действовать на оба фронта одновременно. Но сначала было необходимо встретиться с ним, и желательно в неофициальной обстановке.

Мои друзья, у которых были нужные связи, взялись устроить эту встречу. Вскоре им это удалось, и очень ловко. Они устроили обед, на который пригласили среди прочих Кузьмина и меня.

Кузьмин был среди гостей и ожидал моего приезда. Он был в форме, но в его осанке не было ничего от военного. Он был худ и бледен, с узкими плечами и такой же узкой головой. У него были тонкие волосы неопределенного цвета, возраст невозможно было угадать. Он в смущении стоял среди гостей, и на протяжении всего обеда его неловкость почти не прошла. Но людей было достаточно, чтобы разговор тек легко, и в его отношении я не увидела ничего враждебного.

Его нарочно не посадили рядом со мной за обедом. Когда мы поднялись из-за стола и разошлись по комнатам, я выждала удобный момента, чтобы начать свой разговор. В столовой поставили маленькие столики; начал играть отличный струнный оркестр, и наш хозяин, который сел со мной за один из столиков, вовлек Кузьмина в нашу беседу. После нескольких слов хозяин извинился и встал, оставив Кузьмина и меня одних.

Мы оба были смущены. Чтобы не молчать, я сказала что-то не имеющее отношения к делу и стала искать в своей сумочке портсигар. Он оказался пуст. Кузьмин неловко достал свой портсигар, предложил мне сигарету и помог прикурить.

Пока мы курили, лед, казалось, растаял. Мы разговорились. Теперь наши роли совершенно поменялись. Теперь, когда в любой момент его прежняя судьба могла без труда выпасть мне и моим близким, казалось вполне естественным, что я расспрашивала его о Сибири, о его жизни на каторжных работах.

Я впервые в жизни разговаривала с осужденным. Он говорил без горечи, с улыбкой, рассказал об организации восстания где-то на границе России, о провозглашении там республики, о том, как за ним охотились и схватили. Он рассказывал о тюрьме, где осужденные на каторжный труд ожидали отправки в Сибирь, о кандалах, о бесконечных сибирских днях.

Я слушала. Когда он закончил рассказывать о себе, начал расспрашивать меня. У меня, по крайней мере, было некоторое представление о жизни сибирских заключенных, почерпнутое из русской литературы, которая описывает с особой любовью мрачное существование в этих далеких тюрьмах. Но, как я теперь узнала, эти несчастные политические ссыльные не имели даже самого отдаленного представления о том, какие мы. О да, у них были представления, они думали, что мы звери в обличье человеческом. Они полагали, что у нас не может быть никаких человеческих чувств и мы не можем поступать по-человечески.

С прямой откровенностью и детской простотой Кузьмин задавал мне очень странные вопросы. Я начала рассказывать ему о себе, об атмосфере, в которой я воспитывалась, о своей работе во время войны, о своих беседах с крестьянами. Он сосредоточенно слушал, сложив руки на столе и наклонив голову. Теперь настала его очередь впервые в жизни услышать что-то противоположное тому, чему его учили с детства. Многое из рассказанного мною было явно непонятно ему, и он просил более детальных объяснений. Наконец, когда я заговорила о своей жизни на фронте и в Пскове, он поднял голову и спросил:

– Возможно ли, чтобы Романовы любили Россию?

– Да, они любят ее; они любили и будут любить ее всегда, что бы ни случилось, – ответила я, не подозревая о том, как часто в будущем у меня будет причина вспоминать эту фразу.

Путь был проложен. Теперь я могла заговорить о своем отце. И в тот вечер, прощаясь с Кузьминым, я почувствовала, что достигла чего-то, поговорив с ним.

Моего отца не освободили ко дню моей свадьбы, но теперь я не так тревожилась за его судьбу. И я не ошиблась; через несколько дней из его дома убрали охрану.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.