Глава 20
Глава 20
Гонка со смертью…
Без сострадания и без жалости…
Беспощадная до самого конца…
Бремен был в руках англичан. Английские и канадские танки, сопровождаемые длинными колоннами моторизованной пехоты, продвигались дальше на север к озеру Дюммер и Фехте, обходя озеро. Западный фронт теперь достиг реки Эмс. Южнее томми широким фронтом продвигались по ту сторону канала Миттельланд.
У меня постоянно забирали людей из наземного персонала. Все мои штабные офицеры, даже адъютант, покинули нас.
Перепачканные в пыли, отчаявшиеся, плачущие немецкие девушки, которые работали в вооруженных силах, каждый вечер умоляли, чтобы их взяли в Хезепе. Они больше не знали никого, к кому можно было бы обратиться, и искали последнего прибежища в эскадрилье, которая была там как раз перед Рождеством.
Эти девушки-связистки в обстановке всеобщего краха были словно потерянные души. Люди все чаще указывали им на дверь. Перепуганные крестьянки безжалостно выгоняли беженцев из своих домов. Это была смесь жестокости и набожной притворной стыдливости, потому что они рассматривали этих девушек как проституток для развращенных солдат, и опасались, что, дав пристанище военным, в конце концов сами будут вынуждены покинуть свой дом. Часто они отказывались предоставить девушкам даже самый грязный угол в стойлах для скота. Их внешность была столь же неприятна, как и отражение в зеркале заболевшего оспой; эти люди совершенно не понимали, что в этой ситуации должны действовать в духе гуманности. Трусость управляла всем, и дьявол правил бал в Германии. Население Мюнстера и Эмса ждало англичан.
Конец приближался семимильными шагами…
Части СС, сражавшиеся на правом фланге с начала вторжения и оказывавшие отчаянное сопротивление в Голландии, теперь были отведены назад, к болотам на западе.[253]
Эта борьба велась с фанатическим ожесточением. Жесткие, безжалостные лица офицеров – эсэсовцы были беспощадны с каждым, кого они рассматривали в качестве труса. Цепочки повешенных людей с табличкой «За трусость» на груди можно было наблюдать на всех дорогах отступления.
Эсэсовцы демонстрировали величайшую храбрость с самых первых дней войны. В 1939 г. в районе Модлина, в Польше, их части сражались словно тигры.
Ужасной зимней кампанией 1941/42 г. на фронте под Москвой дивизия СС «Рейх» в Ржеве и Старице вела тяжелые арьергардные бои с огромными потерями, прикрывая отступление 9-й армии.
В горячих точках на фронте вторжения, около Сен-Ло и в Кане, находились солдаты СС. Иногда они сражались до последнего человека.
Но их прошлое не было полностью безупречным. Много крови было пролито напрасно.
Я получил приказ в крайнем случае присоединиться к этим частям СС.
Верховное командование полностью утратило контроль над происходящим на фронте.
Теперь «Зеленое сердце» время от времени совершало разведывательные полеты. Каждый день на карту наносилась красная линия, отмечавшая продвижение врага.
Унтер-офицер Кролл, который с ожогами очень долго лежал в госпитале, вернулся в эскадрилью и погиб в ходе одного из этих разведывательных полетов.[254]
Патт и я были последними двумя пилотами, оставшимися из восьмидесяти человек, которые были в составе «Зеленого сердца» во время вторжения.
Петер Крумп вступил в ожесточенную «собачью схватку» со «Спитфайрами» и пропал без вести.[255] Ханс Дортенман был переведен в II./JG26; он возглавил группу после гибели ее командира.[256]
Лишь дюжина пилотов выжили в этой петле, затягивавшейся последние три месяца. Более двухсот погибли…
Сжав зубы, я готовился совершить свои последние вылеты. Погода благоприятствовала истребителям более чем когда-либо. Небо было постоянно затянуто облаками. Начались весенние дожди, и над всем континентом стояла дождливая погода. Апрельская погода…
Теперь у квалифицированных пилотов был шанс, поскольку подавляющее численное превосходство противника не было настолько очевидным. Если схватка становилась слишком опасной, каждый мог запросто исчезнуть в облаках.
«Зеленое сердце» один за другим выполнило серию вылетов на штурмовку.
Наступление к озеру Дюммер и Фехте продолжалось. Имелся небольшой шанс обхода этой болотистой местности. Мы снова летали отдельными эскадрильями, а массированные вылеты больше не проводились.
Когда Прагер с шестью машинами вернулся и кружился над аэродромом, я взлетел с двумя звеньями. На высоте 180 метров восемь «Фокке-Вульфов» в облаках повернули на юг, сделали круг над каналом Миттельланд и под непрерывным зенитным огнем достигли его пересечения с рекой Хунте.[257] Там мы изменили курс в северном направлении и, поднявшись повыше, стали пристально осматривать район вокруг озера Дюммер.
«Мы практически кружимся вокруг одного места», – подумал я, сравнивая эти короткие вылеты с многочасовыми полетами к району боев в Арденнах. Мышеловка скоро захлопнется, и мы будем пойманы в ней.
Теперь мы пролетали над шоссе, ведшим к Фехте.
Широкий вираж с запада на север. Мы заметили внизу длинную автоколонну. Без истребительного прикрытия и незамаскированную, грузовик за грузовиком. Томми в своих плоских стальных касках, сдвинутых назад или висевших за плечами, стояли вокруг и курили, возможно сделав остановку.
Как они могли быть настолько глупы? Я почти сожалел о них в их невежестве.
– Возможно, они приняли нас за «Мустанги», – предположил фельдфебель Пинц, бывший родом из Карлсруэ.
– Может быть. Я думаю, что мы скоро это узнаем. Подождите минуту.
Восемь «Фокке-Вульфов» пронеслись над колонной грузовиков. Мы автоматически выполнили свою жестокую задачу и утерли томми нос, как мы обычно это называли. Англичане словно психи прыгали в канавы. По центру шоссе осталась вереница горящих автомашин.
Разворот, и теперь новая атака сзади, поскольку первая оказалась настолько успешной.
В наушниках слышались страшные ругательства. Парни, вы не сможете так просто добраться до Бремена!
У вас душа уйдет в пятки прежде, чем вы сможете начать кричать о своей победе.
Новая атака.
Наконец проснулись зенитчики, но к этому времени вся колонна была уже грудой дымящихся и горящих грузовиков. По крайней мере, они никогда не войдут в Бремен.
Три человека позади бронированного щита вели огонь из скорострельного пулемета. Я поймал их в свой прицел. Сейчас они были точно в перекрестье. Огонь!
Пулемет выведен из строя. Два томми убиты, а третий медленно сполз из кузова грузовика.
В своем возбуждении я едва не врезался в землю. Мое крыло задело одно из деревьев. «Держись, – сказал я сам себе. – Они не будут с тобой слишком нежничать, если ты совершишь здесь вынужденную посадку».
Мой «Фокке-Вульф» взбрыкивал, и скорость падала. Я должен был полностью выжать правую педаль руля направления, чтобы компенсировать колебания. Мои товарищи заметили, что со мной случилось, и приблизились ко мне по одному с каждого борта. Мы медленно ушли прочь и преодолели последние километры до Фаррельбуша. Скоро мы увидели большой красный крест на крыше госпиталя в Клоппенбурге.
«Я должен садиться на шасси или нет? – думал я. – Лучше нет, – решил я. – Что-нибудь могло заклинить или погнуться, когда я задел то дерево, и шасси не займут нужное положение или сломаются, когда я коснусь земли, что было бы еще хуже».
Затем я попробовал нажать на кнопки выпуска шасси.
Быстрый взгляд на приборную доску. Зеленая лампочка левого борта, затем лампочка правого борта – зеленая.
«Все в порядке. Удерживай машину. Немного больше оборотов. Мы снижаемся».
«Фокке-Вульф» подпрыгнул, словно мяч, но я быстро вернул его под свой контроль. Несколько секунд спустя желтая «шестерка» рулила по изрытой бомбами дорожке вдоль границы аэродрома.
«Бедная, старая желтая „шестерка“», – сказал я сам себе, осмотрев на краю аэродрома свой «Фокке-Вульф». Радиатор был полностью сорван, его фрагменты висели на коке винта. Лопасти были погнуты. Было чудом, что машина еще летела. Часть правого крыла дальше пушки напоминала мехи сжатого аккордеона.
«Хорошо, прощай, старушка. Кажется, томми тебя немного подстрелили».
Прикурив сигарету, я медленно повернулся и пошел через летное поле к штабу. Сейчас мы все должны были передвигаться пешком. Все автомашины были реквизированы и взяты отступающими с линии фронта частями.
В любом случае что я теперь должен был делать со своим «Ситроеном»?
Последние оставшиеся шаги, перед тем как попасть в лагерь для военнопленных, лучше было проделывать пешком. Это была хорошая тренировка, поскольку скоро мне предстоит гулять туда и сюда позади колючей проволоки.
– Что теперь, герр обер-лейтенант?
Обер-фельдфебель с надеждой смотрел на меня.
Весь день мы сжигали все то, что не могли больше использовать, и все то, что мог использовать враг. Журналы боевых действий, технические руководства, приказы, секретные приказы вместе с тщательно оберегавшимися совершенно секретными приказами летели в огонь. Столы, стулья, запасные части, парашюты, летные комбинезоны, топливные бочки и даже еще имевшееся топливо. Томми были недалеко от аэродрома, и снаряды, выпущенные вражескими танками, регулярно взрывались на близлежащих полях.
– Собери людей, Михель, включая женщин.
– Хорошо, герр обер-лейтенант.
Я отдал последние инструкции в качестве командира группы.
Девушки были демобилизованы. Они должны были ждать в своих бараках, пока не придут союзники. Еды у них было достаточно, а бежать было бессмысленно.
– И позаботьтесь о Таппере, проследите за тем, чтобы он получал хлеб и воду.
Гауптман Таппер уже в течение недели сидел под замком. В его столе я нашел рапорты относительно храбрости или трусости пилотов. Я впал в ярость, когда прочел записную книжку этого человека, который не имел никакого представления о полетах и который, вероятно, лишь благодаря своему партийному рангу был произведен в гауптманы.
И этот горлопан смел судить моих пилотов, не говоря уж о моих офицерах.
Я с пистолетом наготове дождался прихода этого шпиона и был очень близок к тому, чтобы нажать на спусковой крючок, несмотря на его поднятые дрожащие руки и испуганное, бледное как мел лицо. Таппер понял, что его час пробил.
– Вы, грязный ублюдок, вам недостаточно тех бедняг, что висят на деревьях на ваших дорогах отступления, и я думаю, что вы погнали на смерть достаточное число пилотов, а?
А затем, толкая рукояткой пистолета между лопаток, я провел его через ряды усмехавшихся летчиков к подвалу под кухней, который служил нам в качестве гауптвахты. Пинок в задницу этого «товарища», и он оказался под замком.
«Возможно, было бы лучше, если бы я пристрелил эту свинью», – подумал я. Хейни Прагер, очевидно, прочитал мои мысли, поскольку произнес настолько громко, чтобы все могли услышать:
– Если томми освободят его, то он притворится жертвой и снова будет на коне. Вы знаете, Вилли, в последние несколько дней мы должны были добиться больших «успехов», чтобы тоже оказаться на гауптвахте. Это не может не быть лучшей рекомендацией.
Летчики засмеялись, также послышался робкий девичий смех.
Затем я отпустил рядовых и женщин. Я отвел в сторону унтер-офицеров и в нескольких словах объяснил им, что пилоты должны будут перелететь в Хуштедт,[258] около Ганновера, и что остающийся наземный персонал должен теперь присоединиться к армейским частям.
– Впервые с начала войны вы будете держать в руках оружие. Я по горло сыт этим вечным отступлением. Оно действует мне на нервы, и меня тошнит от него. Мы никогда не были трусами и каждый приказ выполняли настолько, насколько это было возможно. Сотни наших погибших товарищей доказали это своей кровью, свидетельством тому их могилы от Клоппенбурга до побережья Нормандии.
– Теперь конец уже близко.
– Я больше не хочу отступать.
– Дайте это ясно понять надежным людям. Я сам не могу сказать им это. Вы знаете о «замечательном» приказе, который сейчас, когда приближается конец, должен выполнять каждый гаулейтер; он может расстрелять трусливое командование словно хныкающих трусов. Теперь везде требуются одни пустоголовые фанатики, и я не имею никакого намерения становиться на пути одного из этих озверевших нацистов.
Я предоставил обер-фельдфебелю свободу действий, чтобы он нашел убежище среди болота Гальген, в котором можно будет провести несколько дней с достаточным количеством еды. Затем я сказал заслуживавшим доверия уроженцам Восточной Пруссии, чтобы они дали твердое обещание, что, когда их последние люди отправятся в другое подразделение, они растворятся среди болот.
Они должны выбрать этот путь, потому что их жизнь и после краха будет иметь некоторый смысл. Их жены и дети находились в крайне тяжелом положении, ничего не зная о судьбе мужей и отцов.
В последний раз взревели двигатели.
В то время как различные сооружения и бараки взлетали высоко в небо, а остававшийся наземный персонал уничтожал самолеты, пилоты поднялись в воздух.
После тщательных раздумий я разрешил пилотам лететь поодиночке или парами, как они предпочитали. Я не мог отдавать последним четырнадцати летчикам приказ, которому сам больше не собирался повиноваться. С другой стороны, я не смел отдать приказ – я мог лишь намекнуть на это, – что они должны рискнуть и совершить вынужденную посадку на болоте Гальген. Каждый вылет летчика-истребителя благодаря погоде или встрече с противником был вызовом судьбе. В этой безнадежной ситуации была лишь одна вещь, которую можно было сделать: освободить людей от своих приказов и позволить каждому поступать так, как он считает для себя лучшим.
Кто-то хочет лететь в Хуштедт? Пожалуйста!
Кто-то хочет лететь на север, возможно в Ольденбург, который все еще был в наших руках, или на запасной аэродром? Хорошо!
Кто-то в своих самых тайных мыслях планирует полететь на своем «Фокке-Вульфе» к родному городу, женам и детям? Отлично!
Теперь все наши были в воздухе, за исключением Прагера, Островитцки и меня. С влажными глазами мы в последний раз помахали рукой нашим механикам, а затем прибавили обороты.
Для нас этот полет должен был стать прощальным, как мы решили предыдущей ночью. Я намеревался пролететь 300 километров и совершить вынужденную посадку около своего родного города, но затем чувство товарищества, бывшее между нами, решило иначе. Начиная с момента вторжения Патт и я в истинном духе братства сражались вместе более чем в сотне воздушных боев, а другой офицер, Хейни Прагер, был единственным человеком, кто выжил в последние три месяца.
Последний взлет…
Сделав с остальными двенадцатью прощальный круг, мы начали набирать высоту. Подобно орлам, мы поднимали наши «Фокке-Вульфы» все выше и выше. На высоте 1,8 тысячи метров наша радостная карусель прошла сквозь толстый слой кучевых облаков, и теперь мы стремились достичь нашего потолка. В последний раз мы наслаждались совершенно неописуемой радостью полета. Бесконечные бархатно-синие небеса ярким и чистым куполом нависали над нами. На 3,7 тысячи метров мы надели кислородные маски.
«Фокке-Вульфы» по широкой спирали поднимались к солнцу.
Должно быть, это были последние минуты свободы, которой нам было позволено наслаждаться. Никогда снова наши руки не смогут свободно управлять самолетами. Позвольте этим безмолвным орудиям войны пролить горькие слезы прощания.
В последний раз ощутите вкус летного бытия и наслаждайтесь сверкающими на солнце фюзеляжами, свободно искрящимися в воздухе все выше и выше. Вперед к солнцу. В последний раз повелители неба, воздуха и облаков, а потом все будет кончено…
Внизу кровавое жертвоприношение подходило к своему завершению. Здесь, на высоте 9 тысяч метров, мы больше не ощущали зловоние пожаров, извещавшее о том, что наша страна лежит в пыли и пепле.
Да, Патт. Где безудержная улыбка и веселое насвистывание, которые придавали вашему веснушчатому лицу уроженца Померании столь беспечный вид? Вы плачете.
Хейни Прагер, наш вечный ворчун. Теперь томми захватят ваши трофеи, которые вы с таким вкусом разместили на стенах своего барака. Перед вашими глазами тоже пелена.
Вилли Хейлман. Где твое «Зеленое сердце»? У тебя есть причины, чтобы плакать. Кресты на могилах твоих пилотов простираются длинной цепью от Бремена до Кана.
Высотомер показывал 10 900 метров.
«Фокке-Вульфы» стали вялыми, двигатели больше не получали достаточно кислорода, чтобы поднять их повыше. Указатель скорости лгал, поскольку воздух был слишком разреженным, чтобы показывать истинную скорость.
Машины ослабели подобно утомленным лошадям. Короткий подъем, а затем пологое боковое скольжение.
Синее небо изменило цвет на темно-фиолетовый. Солнце висело над нами словно желтый, медный диск. Это была нереальная картина, обязанная галлюциногенному, опьяняющему воздействию кислорода. Мог ли каждый средь бела дня действительно видеть темный бархатный небесный свод?
Наши тела, казалось, раздулись, кожа на наших щеках натянулась, а животы были похожи на воздушные шары.
Некоторое время мы кружились подобно гигантским птицам, пока лампы резервного остатка топлива не начали мигать.
Это был наш последний полет, и его надо было прожить до самого последнего момента. Затем мы стали дурачиться и закувыркались по направлению к земле, как падающие листья. Под нами был чарующий, красивый мозаичный пейзаж. Скоро мы с сожалением поняли, что мозаичные камни – это разрушенные и разнесенные на части дома. Мир срубил прекрасное дерево и возвел богохульство в достоинство.
Подача кислорода была выключена, маски сняты. Началась последняя воздушная карусель. Схватка без врага, без страха и смерти.
Выполняя широкие виражи, сумасшедшие развороты с потерей скорости, изящные петли и захватывающие дух бочки, мы резвились до самой земли. Последний взгляд на это птичьими глазами. Опасность позабыта. Несколько трассеров поднялись с земли к нам…
Но никто не стал отвечать, никакой обстрел не должен был нарушить это прощание – этот последний полет должен был быть чистым опытом летной работы.
Затем мы с северо-запада обошли гребень Тевтобургского Леса и следовали курсом на Эмс, пока не нашли то, что искали.
Последние три пилота группы «Зеленое сердце» нежно, почти с любовной заботой, посадили своих верных птиц.
Изящные фюзеляжи «Фокке-Вульфов» мягко опустились в болотистую землю.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.