Глава LXXIX
Глава LXXIX
Дождь зарядил надолго, и вся местность промокла. Эта погода не благоприятствовала Алленби, и крупной атаки в этом году быть не могло. Тем не менее, чтобы закрепить наш прогресс, мы решили держаться в Азраке. Отчасти это была бы база для пропаганды, откуда распространится наше движение на Север: отчасти — центр разведки: отчасти — заграждение между Нури Шааланом и турками. Он не спешил заявить о себе только из-за своих сирийских богатств и возможного ущерба его соплеменникам, если они будут лишены своего естественного рынка. Пока мы жили бы в одном из его главных поместий, чувство стыда преграждало бы ему путь к врагу. Азрак располагался благоприятно для нас, и старая крепость была бы удобным штабом, если бы мы придали ей жилой вид, как бы сурова ни была зима.
Так я обосновался в ее южной башне у ворот и отрядил шесть моих ребят из Хаурана (которые не считали ручной труд бесчестием для себя) покрыть кустарником, пальмовыми ветками и глиной древние разбитые каменные балки, стоявшие под открытым небом. Али устроил себе квартиру в юго-восточной угловой башне, изготовив плотную крышу. Индийцы защитили от погоды свои комнаты на северо-западе. Припасы мы сложили на первом этаже западной башни, у небольших ворот, так как это было лучше всего уцелевшее и самое сухое место. Биаша выбрали место жительства подо мной у южных ворот. Итак, мы блокировали этот вход и сделали из него зал. Затем мы открыли крупную арку со двора в пальмовый сад и сделали скат, чтобы наши верблюды могли заходить внутрь каждый вечер.
Хассан Шаха мы назначили сенешалем. Как добрый мусульманин, первым делом он позаботился о небольшой мечети на площади. У нее не было половины крыши, и арабы загоняли овец в ее стены. Он послал двадцать своих людей, чтобы разгрести отбросы и вымыть полы дочиста. Тогда мечеть стала очень привлекательным местом для молений, местом, которое раньше было закрыто, посвященное одному Богу, но Время открыло его Мимолетности и ее служителям — ветрам, дождям и солнцу; их участие в почитании учило почитателей, как два превращаются в одно.
Следующим делом нашего предусмотрительного джемадара было приготовить позиции для пулеметов в верхних башнях, с вершин которых подступы были отданы на нашу милость. Затем он разместил часовых в правильном порядке (знаменательное и диковинное событие для Аравии), и их главной обязанностью стало закрывать задние ворота на заходе солнца. Дверь была уравновешенной глыбой базальта в фут толщиной, которая поворачивалась на собственной точке опоры, во впадине преддверия и на перемычках. Сдвинуть ее с места стоило больших усилий, а закрывалась она с таким лязгом и грохотом, что дрожала западная стена старого замка.
Тем временем мы выясняли, как прокормить себя. Акаба была далеко, и зимой дороги туда были тяжелыми; поэтому мы снарядили караван в Джебель Друз, на нейтральные земли, лежащие всего в одном дне пути. Матар взял это на себя ради нас, с длинным поездом верблюдов, чтобы привезти разнообразную пищу для нашего смешанного отряда. Помимо моей охраны, приученной жить чем придется, у нас были индийцы, которым еда без перца была не еда. Али ибн эль Хуссейну нужны были овцы, масло и поджаренная пшеница для его людей и людей биаша. Кроме того, были гости и беженцы, которых мы могли ожидать, как только новости о том, что мы расположились здесь, проникнут в Дамаск. Пока они не приходили, у нас было несколько дней покоя, и мы сидели, наслаждаясь этими осенними днями, то дождливыми, то солнечными. У нас были овцы и мука, молоко и топливо. Жизнь в крепости, не считая ее проклятой грязи, шла достаточно хорошо.
Но покой наш закончился скорее, чем мы думали. Вуд, который хворал уже некоторое время, свалился с острым приступом дизентерии, что было само по себе незначительно, но последующая слабость могла поставить его в опасное положение, когда зима утвердится серьезно. Кроме того, он был нашим базовым инженером в Акабе; и, кроме радости от его компании, у меня не было оправдания, чтобы держать его здесь дольше. Итак, мы составили отряд, чтобы отправиться с ним на побережье, выбрав в эскорт Ахмеда, Абд эль Рахмана, Махмуда и Азиза. Они должны были вернуться в Азрак тотчас же из Акабы с новым караваном припасов, прежде всего не забыв о пайке для индийцев. Остальные мои люди должны были оставаться в прохладной праздности, наблюдая за развитием ситуации.
Затем начался поток посетителей. Весь день, и каждый день, шли они, теперь быстрыми колоннами, с частой стрельбой и скачками верблюдов, что означало для бедуинов парад. Это могли быть руалла, шерарат, серахин, сердийе, бени-сахр, вожди с великими именами, такими, как ибн Зухаир, ибн Кебир, Рафа эль Хорейша, или незначительный отец семейства, выказывающий свою добрую волю, не лишенную жадности, пред светлыми очами Али ибн эль Хуссейна. Затем следовал дикий галоп на лошадях: друзы или беспокойные, воинственные крестьяне Арабской равнины. Иногда это был осторожный, медленно вводимый караван объезженных верблюдов, с которого неуклюже спешивались сирийские политики или торговцы, не привыкшие к дороге. Однажды прибыло сто несчастных армян, бежавших от голода и ужаса перед тяготеющими над ними преследованиями турок. Затем могла прийти безупречная группа верховых офицеров, арабских перебежчиков из турецкой армии, за которыми следовала, или не следовала, тесная компания арабов-рядовых. Так приходили они, день за днем, пока не протоптали серые дороги в пустыне, где до нашего прихода не было ни одного следа.
Али указывал то одного, то двух, и наконец — трех распорядителей, которые принимали нарастающую волну этих пришельцев, отделяли достойных от любопытствующих и размещали их в должное время перед ним или передо мной. Все хотели знать о шерифе, арабской армии и англичанах. Купцы из Дамаска привозили подарки: сладости, сезам, карамель, абрикосовое варенье, орехи, шелковые одежды для нас, парчовые покрывала, головные платки, овечьи шкуры, фетровые коврики с цветными полосами, выбитыми на них арабесками, персидские ковры. Мы отдаривали их рисом, кофе с сахаром и белым хлопчатобумажным полотном — теми необходимыми вещами, которых лишила их война. Каждый узнавал, что в Акабе царит изобилие, приходящее через открытое море со всех рынков мира; и так арабское дело, к которому звали их чувство, инстинкт и склонность, становилось им еще и выгодным. Медленно наш пример и учение обращали их: мы старались, чтобы это было очень медленно, ведь тогда они могли быть нашими наверняка.
Величайшим нашим активом в деле Фейсала, в этой работе на севере был шериф Али ибн эль Хуссейн. Безумный соперник диких племен в их самых диких выходках теперь обратил все свои силы к более великой цели. Смешение кровей наделило его лицо и тело сильной привлекательностью, возможно, плотской, но трансформированной его характером. Никто не мог, взглянув на него, не испытать желания увидеть его вновь; особенно когда он улыбался, что он делал редко, одновременно губами и глазами. Красота была для него сознательным оружием. Он одевался только в черное или только в белое, без единого пятнышка, и тщательно выбирал жесты.
Фортуна даровала ему физическое совершенство и необычайную грацию, но эти качества были лишь выражением его силы. Они делали очевидными мужество, которое никогда не уступало, из-за которого он держался бы, хоть бы его резали на куски. Его гордость прорывалась в его боевом кличе: «Я — харит!», в этом призыве двухтысячелетнего клана разбойников; и в это время огромные глаза, белые, с большими черными зрачками, медленно вращающимися, подчеркивали застывшее достоинство, которое было его идеалом поведения, и к которому он всегда стремился. Но часто его невольно выдавал заливистый смех, и его юность, мальчишеская или девическая, огонь и дьявольщинка прорывались сквозь его ночь, как восход солнца.
Но, вопреки этой одаренности, в нем была постоянная подавленность, неведомое стремление простых, непоседливых людей к абстрактной мысли, лежащей за пределами их ума. Его физическая сила росла день ото дня и, ненавистно для него, обволакивала плотью то скромное «нечто», которое он ценил больше. Его дикое веселье было лишь одним из признаков тщетного обмана его желаний. Эти тревожные странности подчеркивали его отдаленность, его невольную отдаленность от своих товарищей. Несмотря на сильную страсть к признаниям и общению, он не мог найти задушевных друзей. И все же он не способен был находиться один. Если у него не было гостей, Хазен, его слуга, должен был готовить еду, и Али ел вместе со своими рабами.
В эти тягучие ночи мы были защищены от всего мира. Одно лишь то, что стояла зима, позволяло немногим отважиться идти среди дождя, в темноте, через лабиринт лавы или через болото — два подступа к нашей крепости; а кроме того, у нас были призрачные сторожа. В первый вечер мы сидели с серахин, Хассан Шах сделал обход, и кофе варился на очаге, когда раздался странный, протяжный вой вокруг башен снаружи. Ибн Бани схватил меня за руку и содрогнулся. Я шепнул ему: «Что это?», и он прошептал, что псы бени-хиллал, легендарных строителей крепости, каждую ночь среди шести башен разыскивают своих мертвых хозяев.
Мы напрягли уши. Через черную базальтовую оконную раму Али ползли шорохи ночного ветра в увядших пальмах, прерывистые, как шум дождя в Англии по недавно опавшим листьям. Затем плач послышался снова, и снова, и снова, медленно нарастая, пока глубокие волны его вокруг стен не замирали, приглушенные и жалкие. В такие минуты наши люди варили кофе старательнее, а арабы внезапно запевали песню, чтобы заглушить в ушах эти зловещие звуки. Ни один бедуин не собирался ложиться снаружи, чтобы раскрыть эту тайну, и из наших окон мы не видели ничего, кроме струй дождя в промозглом воздухе, проходивших сквозь сияние нашего костра. Поэтому легенда держалась; но будь то волки, шакалы, гиены или охотничьи собаки, их призрачная стража опекала нас лучше, чем это сделало бы оружие.
Вечером, когда мы закрывали ворота, все гости собирались или в моей комнате, или в комнате Али, кофе и рассказы продолжались, пока не кончалась еда, и когда она кончалась, пока не приходил сон. В бурные ночи мы приносили хворост и навоз и зажигали большой костер посреди пола. Вокруг наваливали ковры и седла из овечьих шкур, и при свете огня мы рассказывали о собственных битвах или слушали о традициях посетителей. Скачущее пламя странным образом преследовало наши растрепанные от дыма тени позади, на каменной стене, искажая их по всем впадинам и выступам ее ломаной поверхности. Когда эти истории свершали очередной оборот, наш тесный круг неловко перемещался на другое колено или локоть; тем временем вокруг звякали кофейные чашки, и слуга раздувал голубоватый дым костра, сделав из покрывала амбразуру, чтобы пепел вился и вспыхивал от этого веяния. Пока снова не вступал голос рассказчика, мы слышали капли дождя, которые коротко шипели, падая с каменных балок крыши прямо в огонь.
Наконец небо стало изливаться постоянным дождем, и никто не мог к нам приблизиться. В одиночестве мы узнали все недостатки заточения в таких мрачных древних неотделанных дворцах. Дождевая вода лилась внутрь толстых стен и сквозь щели затекала в комнаты. Мы сооружали покрытия из пальмовых веток, чтобы отгородиться от протекающих полов, расстилали на них фетровые ковры и сворачивались под овечьими шкурами, положив другие ковры поверх себя, как щит от воды. Воздух был ледяным, и мы прятались там, без движения, от тусклого рассвета до наступления темноты, наши умы казались подвешенными в этих массивных стенах, сквозь каждую бойницу которых белым флагом струился дырчатый туман. Прошлое и будущее текло рядом с нами, как река без водоворотов. Мы грезили духом этого места — осадами и пирами, набегами, убийствами, любовными песнями в ночи.
Этот побег нашего духа из скованного тела был расслабляющей поблажкой, против которой могла подействовать только перемена мест. С большим трудом я вернул себя в настоящее время и принудил свой ум заметить, что необходимо использовать эту зимнюю погоду, чтобы исследовать местность, лежащую вокруг Дераа.
Когда я размышлял, как поеду, в одно дождливое утро к нам прибыл без предупреждения Талал эль Харейддин, шейх Тафаса. Он был знаменитостью, объявленной вне закона, за его голову была назначена цена, но его величие было таково, что он ездил всюду, где ему было угодно. За два безумных года он убил, по донесениям, около двадцати трех турок. Шесть его приближенных восседали на великолепных животных, а сам он щеголял по последней моде Хаурана. Плащ у него был из тончайшей ангорской овчины, покрыт зеленым сукном, с шелковыми вставками и украшениями из тесьмы. Другие его одежды были шелковыми; и его высокие ботинки, серебряное седло, меч, кинжал и винтовка равнялись с его репутацией.
Он важно прошел к нашему очагу для кофе, как человек, уверенный в хорошем приеме, шумливо приветствуя Али (после долгого пребывания среди кочевников все крестьяне казались шумливыми), хохоча во все горло над погодой, над нашей старой крепостью и над врагом. Он выглядел лет на тридцать пять, был приземистым и сильным, с полным лицом, выщипанной бородой и длинными острыми усами. Его круглые глаза казались еще круглее, больше и темнее от сурьмы, которой он подкрашивался по деревенской моде. Он был всей душой за нас, и мы обрадовались, поскольку с его именем считались в Хауране. Когда день убедил меня в его надежности, я тайно отвел его в пальмовый сад и рассказал, что хочу осмотреть окрестности. Идея восхитила его, и он составил мне компанию в походе так охотно и бодро, как только мог сириец на хорошем коне. Халим и Фарис, специально приглашенные, поехали со мной в качестве охраны.
Мы прошли мимо Умтайе, осматривая дороги, колодец и поля лавы, пересекли рельсы до Шейх Саада и свернули на юг к Тафасу, где был дом Талала. На следующий день мы проехали в Телль Арар — великолепная позиция, прикрывающая Дамасскую железную дорогу и возвышающаяся над Дераа. Затем мы поехали через каверзную холмистую местность в Мезериб на Палестинской железной дороге; рассчитывая и на нее, когда в следующий раз, с людьми, деньгами и пушками мы начнем всеобщее восстание, чтобы завоевать неизбежную победу. Возможно, наступающая весна уже увидит бросок Алленби вперед.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.