Глава LXXVI
Глава LXXVI
Прямо на закате мы распрощались с ними и вышли по нашей долине, чувствуя постыдное побуждение не выходить вовсе. Темнота сгущалась, когда мы ехали через первый хребет и свернули к западу, на покинутую дорогу паломников, борозды которой служили нам лучшими проводниками. Мы зашли в неровную холмистую местность, когда люди перед нами внезапно рванулись вперед. Мы последовали за ними и увидели, как они обступили испуганного разносчика с двумя женами и двумя ослами, нагруженными изюмом, мукой и покрывалами. Они шли в Мафрак, на станцию прямо за нами. Это было неудобством, и, наконец, мы приказали доставить их в лагерь и отрядили одного сирхани проследить, чтобы они не сбежали; он должен был отпустить их на рассвете и скрыться за железной дорогой в Абу Савана.
Мы шли рысью по местности, теперь в абсолютной темноте, пока не увидели блеск белых борозд на дороге паломников. Это была та самая дорога, по которой арабы ехали со мной из Рабега, в мою первую ночь в Аравии. С тех пор за двенадцать месяцев мы отвоевали около двенадцати сотен ее километров, вдоль Медины и Хедии, Дизада, Мудоввары и Маана. Оставалось немного до ее начала в Дамаске, где наше вооруженное паломничество должно было закончиться.
Но мы были настороже той ночью; наши нервы были потрясены бегством Абд эль Кадера, единственного предателя на нашей памяти. Если бы мы рассчитывали справедливо, мы бы поняли, что у нас был шанс, несмотря на это; но у нас не было настроения для бесстрастных суждений, и мы, наполовину отчаявшиеся, думали, что Арабское движение никогда не войдет в свою последнюю стадию, но останется еще одним примером, караваном, который пламенно выступил к заоблачной цели и умирал по одному в пустыне, не достигнув и тени своей цели.
Какой-то пастух, а может, и не пастух, рассеял эти мысли, выстрелив из винтовки по нашему каравану, тихо приблизившись, неразличимый во тьме. Он сильно промазал, но начал кричать во весь голос, в крайнем ужасе, и, убегая, стрелял раз за разом в нашу коричневую массу.
Мифлех эль Гомаан, который вел нас, сильно отклонился от дороги и слепой рысью провел нашу извилистую колонну вниз по склону, над крутым обрывом вокруг выступа холма. Там мы провели еще одну мирную непотревоженную ночь, и двинулись вперед в стройном порядке под звездами. В следующий раз тревогу принесла собака, лающая слева, а затем — верблюд, неожиданно выросший на дороге. Он, однако, заблудился и был без седока. Мы двинулись снова.
Мифлех заставил меня ехать рядом с ним, называя «арабом», чтобы мое знаменитое имя не выдало меня незнакомцам во тьме. Мы сходили в очень плотную впадину, когда почуяли запах пепла, и смутная фигура женщины выскочила из кустов у дороги и с визгом бросилась прочь. Видимо, это была цыганка, так как ничего не последовало. Мы пришли к холму. На вершинах была деревня, которая манила нас, когда мы были еще далеко. Мифлех отклонился вправо, через широкую полосу пашни; мы пробирались по ней медленно, скрипя седлами. На краю гребня мы остановились.
Вдали, к северу, под нами были несколько сверкающих скоплений огней. Это были вспышки станции Дераа, освещенной для движения армии; и мы почувствовали нечто успокаивающее, но немного нахальное в этом неведении турок о нас. (В отместку мы сделали эту их иллюминацию последней, так как станция Дераа со следующего дня погрузилась во тьму на целый год, пока не пала). Тесной группой мы подъехали влево по верху, и по длинной долине — на равнину Ремте, в деревне на которой горел случайный красный огонек, в темноте, на северо-востоке. Дорога стала ровной; но это была наполовину вспаханная земля, очень мягкая, с лабиринтом борозд, и наши верблюды погружались в нее по щетки и шли с большим трудом. Тем не менее, нам пришлось ускорить шаг, поскольку происшествия и тяжелый путь заставили нас задержаться. Мифлех принудил своего упирающегося верблюда перейти на рысь.
Я был на лучшем животном, чем большинство, на рыжей верблюдице, что вела нашу процессию в Бейду. Это было высокое животное, загребающее ногами, с огромным шагом, похожим на движения поршня, который было трудно выдерживать: мерный, но не полностью машинальный, потому что она ободрялась в постоянных усилиях, приводивших ее к главе линии. Там, перегнав всех соперников, она умеряла свои амбиции и шла солидным шагом, длиннее нормального на несколько дюймов, но не отличаясь от других животных, кроме того, что ее походка внушала уверенное чувство бесконечного запаса сил и выносливости. Я отъехал назад к рядам и приказал им идти вперед быстрее. Индийцы, с деревянной посадкой, как на лошадях, делали все, что могли, как и большинство из нас; но земля была такой плохой, что величайшие усилия приносили мало пользы, и, пока шли часы, отставал то один всадник, а за ним и другой. Потому я выбрал тыловую позицию, вместе с Али ибн эль Хусейном, что ехал на редкостной старой верховой верблюдице. Ей было, наверное, лет четырнадцать, но она не сникла и не дрогнула на протяжении всей ночи. Опустив голову, она шаркала быстрой поступью Неджда, выбрасывая колени, что было так легко для всадника. Наша скорость и палки портили жизнь людям и верблюдам, которые плелись в хвосте.
Вскоре после девяти мы выбрались с пашни. Дорога должна была улучшиться, но начал накрапывать дождь, и заросшая травой поверхность стала скользкой. Верблюд одного сирхани упал. Всадник сразу же поднял его и рысью бросился вперед. Один из бени-сахр свалился. Он тоже не получил повреждений и спешно вернулся в седло. Затем мы нашли одного из слуг Али, стоящего рядом с застывшим верблюдом. Али зашипел на него, и когда парень забормотал извинения, со всей силы ударил его по голове своей тростью. Верблюд в ужасе рванулся вперед, и раб, вцепившись в заднюю луку седла, смог броситься в седло. Али преследовал его градом ударов. Мустафа, из моих людей, неопытный ездок, падал дважды. Авад, его товарищ, каждый раз ловил его повода и помогал ему взобраться снова, прежде чем мы настигали их.
Дождь прекратился, и мы пошли быстрее. Теперь вниз по холму. Внезапно Мифлех, поднявшись в седле, ударил палкой по воздуху над головой. Острый металлический звук в ночи показал, что мы были под телеграфной линией в Мезериб. Затем серый горизонт перед нами стал отдаляться. Мы, казалось, ехали по изгибу земляной арки, с нарастающей тьмой по сторонам и спереди. До наших ушей дошел слабый вздох, как будто ветер в деревьях, очень далекий, но продолжительный и медленно нарастающий. Это, видимо, был большой водопад под Телль эль Шехабом, и мы уверенно двинулись вперед.
Через несколько минут Мифлех натянул поводья своей верблюдицы и очень мягко ударил ее по шее, чтобы она опустилась на колени. Он соскочил, пока мы остановились рядом с ней на этой платформе, заросшей травой, около беспорядочной пирамиды камней. Позади нас из черноты поднимался громкий рев реки, который долго шумел в ушах. Это был край горловины Ярмука, а мост лежал прямо справа под нами.
Мы помогли индийцам спуститься со своих нагруженных верблюдов, чтобы ни один звук не выдал нас посторонним ушам, затем собрались, перешептываясь, на клейкой траве. Луна еще не была над Хермоном, но ночь была лишь наполовину темной, обещая рассвет, в причудливых клочьях изорванных облаков, плывущих по синеватому небу. Я приготовил взрывчатку для пятнадцати носильщиков, и мы вышли. Бени-сахр под началом Адхуба потонули в темноте на склонах перед нами, разведывая путь. Дождь сделал крутой спуск предательским, и, только вцепляясь в землю пальцами босых ног, могли мы твердо устоять. Двое или трое тяжело упали.
Когда мы были на самой твердой части, где скалы были изрезаны, изломаны, новый шум с равнины добавился к реву водопада, так как вверх медленно, с лязгом шел поезд из Галилеи, реборды его колес визжали на поворотах, и пар от пыхтящего паровоза поднимался в скрытые глубины ущелья призрачными выдохами. Серахин отстали. Вуд повел их за нами. Фахад и я уклонились вправо, и в свете огня топки мы увидели открытые вагоны и в них — людей в хаки, возможно, военнопленных, отправляемых в Малую Азию.
Еще чуть дальше; и наконец под ногами мы увидели что-то еще более черное в обрывистой черноте долины, и на другом конце — вспышку мерцающего света. Мы остановились, чтобы исследовать ее через бинокль. Это был мост, видимый с этой высоты, как на плане местности, со сторожевой палаткой, разбитой под тенистой стеной противоположного берега, на гребне которого располагалась деревня. Все было тихо, кроме реки; все было недвижимо, кроме пляшущего у палатки пламени.
Вуд, который должен был спуститься, только если бы меня ранили, подготовил индийцев к уничтожению сторожевой палатки, если бой станет всеобщим; в это время Али, Фахад, Мифлех и остальные, с бени-сахр и носильщиками взрывчатки, ползли вперед, пока мы не нашли тропу старой постройки, ведущую к ближайшей опоре. Мы прокрались вдоль нее одной колонной, в коричневых покрывалах и перепачканных землей одеждах идеально сливаясь с известняком над нами и впадинами внизу, пока не достигли путей, прямо перед поворотом к мосту. Там вся толпа остановилась, а я пополз дальше с Фахадом.
Мы добрались до голой опоры и направились вперед, лицом в тени рельсов, и вот чуть не прикоснулись к серому скелету подвесных ферм моста, увидев одинокого часового, склоненного над другой опорой, в шестидесяти ярдах через залив. Пока мы смотрели, он начал медленно двигаться взад-вперед, взад-вперед перед своим костром, даже не ступая на головокружительный мост. Я лежал, уставившись на него, зачарованный, будто не имел ни одного плана, беспомощный, а Фахад прополз назад к стене опоры, где она ясно виднелась со стороны холмов.
От этого не было никакого толку, так как я хотел атаковать сами фермы, поэтому я уполз, чтобы привести носильщиков гремучего студня. Прежде чем я добрался до них, громко стукнула упавшая винтовка, и от берега послышалась возня. Часовой застыл и взглянул в сторону шума. Он увидел наверху, в зоне света, которым восходящая луна медленно осияла горловину, пулеметчиков, которые взбирались на новую позицию в тающей тени. Он громко позвал, затем поднял винтовку и выстрелил, крича охране.
Мгновение — и все пришло в полный беспорядок. Невидимые бени-сахр, которые сидели вдоль узкой тропы у нас над головами, бросились назад как попало. Охрана кинулась в траншеи и открыла беглый огонь на наши вспышки. Индийцы, застигнутые в движении, не могли привести свои «виккерсы» в боевую готовность, чтобы изрешетить палатку, пока она не опустеет. Поднялась всеобщая пальба. Очередям турецких винтовок, отзывавшимся эхом в теснине, вторили удары пуль по скалам позади нашего отряда. Носильщики-серахин узнали от моей охраны, что, если в студень попадет пуля, он взорвется. Поэтому, когда вокруг загремели выстрелы, они побросали мешки через обрыв и сбежали. Али спрыгнул вниз к Фахаду и мне, стоявшим в тени опоры, незамеченными, но с пустыми руками, и рассказал, что теперь взрывчатка где-то в глубоком ущелье.
Нечего было и думать собирать ее, когда кругом такое пекло, и вот мы, задыхаясь, поспешили вверх, без происшествий, по горной тропе под огнем турок, на вершину. Там мы встретили взбешенного Вуда с индийцами и сказали им, что все пропало. Мы поспешили назад к пирамиде, куда серахин тряслись на своих верблюдах. Мы как можно скорее последовали за ними и бросились рысью, пока выстрелы турок еще трещали на дне долины. В Турра, ближайшей деревне, услышали шум и присоединились к нему. Проснулись другие деревни, и по всей равнине начали загораться огни.
Мы нагнали отряд крестьян, возвращающихся из Дераа. Серахин, в отвращении от роли, которую они сыграли (или от того, что я им наговорил в пылу бегства), искали неприятностей и ограбили их догола.
Жертвы бросились прочь в лунном свете вместе со своими женщинами, издавая надрывающие уши арабские призывы о помощи. В Ремте их услышали. Всеобщие вопли оттуда перебудили в окрестностях всех, кто до сих пор еще спал. Их верховые вышли в погоню за нашим флангом, и на целые мили в поселениях люди стояли на крышах и стреляли очередями.
Мы оставили обидчиков-серахин с их добычей, ставшей им обузой, и поехали дальше в мрачном молчании, держась вместе, насколько могли, в порядке, в то время как мои обученные люди проявляли чудеса, помогая тем, кто падал, или сажая позади себя тех, чьи верблюды были слишком тяжело ранены, чтобы идти вперед рысью. Земля была все еще грязной, и путь через вспаханные полосы — еще труднее, чем обычно; но позади была погоня, и она пришпоривала нас и наших верблюдов в напряжении, как и банда, преследующая нас до убежища среди холмов. Наконец мы достигли их и срезали путь по лучшей дороге, к безопасности, но скакали на наших изнуренных верблюдах как можно быстрее, так как близился рассвет. Постепенно шум позади умолк, и последние отставшие дошли до места, собравшись вместе, как для атаки, а мы с Али ибн эль Хуссейном подгоняли их с тыла.
Рассвет застал нас, когда мы ехали к железной дороге, теперь Вуд, Али и вожди были впереди, чтобы проверять путь, забавляясь перерезанием телеграфа, во многих местах, по которым шла наша процессия. Мы пересекли рельсы прошлой ночью, чтобы взорвать мост в Телль эль Шехаб и этим отрезать Палестину от Дамаска, а теперь мы, после всех наших мук и риска, перерезаем телеграф в Медину! Пушки Алленби, все еще сотрясающие воздух вдали, справа от нас, были горькими свидетелями поражения, что мы потерпели.
Серый рассвет пришел, в мягких тонах, предвещавших серый моросящий дождь, и дождь последовал, такой слабый и безнадежный, что он, казалось, высмеивал нас, на разбитых ногах трусивших к Абу Савана. На закате мы достигли длинного водоема; и там оставшиеся из нашего отряда подробно расспрашивали нас о деталях нашего поражения. Мы были дураками, все в равной степени дураками, и наш гнев был бесцельным. Ахмед и Авад вновь подрались; молодой Мустафа отказался готовить рис; Фаррадж и Дауд колотили его, пока он не начал кричать; Али приказал избить двоих своих слуг; и никто ни из нас, ни из них не заботился о том. Наши души были сломлены провалом, и наши тела устали после сотни напряженных миль по плохой местности, по плохой погоде, от заката до заката без привала и без еды.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.