Глава LXXI

Глава LXXI

Начало было трудным, как обычно. В свою охрану я взял шесть новобранцев. Среди них был житель Ярмука — Махмуд, тревожный и горячий парень лет девятнадцати, раздражительный, как многие люди с курчавыми волосами. Другой, Азиз из Тафаса, был старше, провел три года с бедуинами, чтобы избежать военной службы. Умелый в обращении с верблюдами, он все же был мелкой душой, не умнее кролика, но гордым. Третий был Мустафа, деликатный мальчик из Дараа, очень честный, который печально держался в одиночестве, так как был глухим и стыдился своего недостатка. Однажды на берегу он в коротких словах просил позволения вступить в мою охрану. Так явно он ожидал отказа, что я его взял; и это был хороший выбор, потому что на него, крестьянина с мягким характером, остальные могли сваливать всю черную работу. А он тоже был счастлив, потому что жил среди отчаянных парней, и его за это сочли бы таким же отчаянным. Чтобы восполнить его неэффективность в походе, я принял Шовака и Салема, двух погонщиков верблюдов из племени шерарат, и Абд эль Рахмана, беглого раба из Рияда.

Из старой охраны я дал отпуск Мохаммеду и Али. Они устали после приключений со взрывом поездов и, как и их верблюды, нуждались в тихом пастбище. Таким образом, Ахмед неизбежно остался за главного. Его безжалостная энергия заслуживала повышения, но такой очевидный выбор, как всегда, не имел успеха. Он использовал свою власть для подавления других; и это был его последний поход со мной. Я взял Креима, для заботы о верблюдах; и Рахейля, похотливого, самодовольного парня из племени хауран, для которого лишняя нагрузка была только полезна — она держала его в рамках. Матар, прихлебатель из бени-хассан, примкнул к нам. Его толстые ягодицы крестьянина заняли все седло верблюда и такую же большую долю — в грубых или непристойных шутках, которые помогали моим охранникам скоротать время в походе. Мы могли вступить на территорию бени-хассан, где он пользовался некоторым влиянием. Его беззастенчивая жадность давала нам гарантию, что мы можем в нем быть уверены, пока его ожидания не угаснут.

Быть на моей службе теперь было выгодно, так как я осознавал свою важность для нашего движения и не скупился ради своей безопасности. Слухи, как нарочно, были благоприятны для меня, позолотив мою руку. Фаррадж и Дауд, а также Хидр и Миджбиль, двое из племени биаша, дополняли отряд.

Фаррадж и Дауд были способными и веселыми в дороге, которую любили, как все проворные аджейли; но в лагере избыток их энергии постоянно заводил их в предприятия, которые обходились дорого. На сей раз они превзошли самих себя, исчезнув в день отправления. В полдень пришло послание от шейха Юсуфа, что они у него в тюрьме, и не хочу ли я поговорить с ним об этом? Я пришел в его дом и увидел, как все его массивное тело сотрясается не то от смеха, не то от гнева. Он недавно купил верховую верблюдицу чистейших кровей, кремовой масти. Животное заблудилось вечером в пальмовом саду, где обосновались мои аджейли. Они понятия не имели, что она принадлежит губернатору, но провозились до рассвета, раскрашивая ее голову в ярко-рыжий цвет хной, а ноги — в синий краской индиго, после чего отпустили на волю.

По всей Акабе поднялся шум и гам из-за этого циркового животного. Юсуф еле узнал ее и поднял на ноги всю полицию, чтобы найти преступников. Двое друзей были представлены в зал суда, по локти перемазанные в краске, громко заявляя о своей полной невиновности. Обстоятельства, однако, свидетельствовали против них, и Юсуф, сделав все возможное, чтобы уязвить их чувства, с помощью пальмовой палки, заточил их в оковы на долгую неделю размышлений. Я позаботился, чтобы возместить ему ущерб, предложив ему взаймы верблюда, пока его собственный не придет в респектабельный вид. Затем я объяснил, что грешники срочно нам нужны, и пообещал добавочную дозу его лекарства, когда они будут на это годны; он приказал их отпустить. Те были рады убраться из вшивой тюрьмы на любых условиях и присоединились к нам, распевая песни.

Это происшествие задержало нас. Поэтому мы закатили нескончаемый прощальный пир среди роскоши лагеря и вышли вечером. Четыре часа мы шагали медленно; первый переход был всегда медленным — и люди, и верблюды с трудом приноравливались к новым приключениям. Поклажа соскальзывала, сбрую приходилось подтягивать, а седоков — менять. В дополнение к моим собственным верблюдам (старушке Газале, теперь беременной, и Риме, пятнистой верблюдице, принадлежавшей племени шерарат, которую племя сухур украло у руалла), и к верблюдам охраны, я посадил на верблюдов индийцев; одного одолжил Вуду (он был посредственным седоком и чуть ли не каждый день ездил на свежем животном) и одного — Торну, из добровольческой части Ллойда, который ездил в седле, как араб, и выглядел должным образом в головном платке и полосатом плаще поверх своего хаки. Сам Ллойд был на благородной Дерайе, которую дал ему взаймы Фейсал; прекрасное, быстроходное животное, но остриженное после чесотки и тощее.

Наш отряд рассеялся. Вуд остался позади, и мои люди, свежие и занятые сосредоточением индийцев в одном месте, потеряли связь с ним. И вот он остался один с Торном; они пропустили поворот на восток среди тьмы, заполнявшей глубь горловины Итма ночью, когда луна не стояла прямо над головой. Они вышли на главный путь к Гувейре и ехали часами; но наконец решили ждать дня в боковой долине. Оба были в этой местности впервые и не были уверены в арабах, поэтому дежурили по очереди. Мы догадались, что случилось, когда их не оказалось на полуночном привале, и перед рассветом Ахмед, Азиз и Абд эль Рахман вернулись назад с приказом прочесать три или четыре доступных дороги и привести пропавшую пару в Рамм.

Я остался с Ллойдом и основными силами в качестве проводника по извилистым уступам розового песчаника и зеленым от тамариска долинам в Рамм. Воздух и свет были так чудесны, что мы скитались, нисколько не думая о завтрашнем дне. И разве не было со мной Ллойда, чтобы можно было поговорить? Мир казался весьма хорош. Слабый дождь прошлого вечера перемешал землю и небо в этот облачный день. Цвета скал, деревьев и земли были такими чистыми, такими живыми, что мы хотели по-настоящему прикоснуться к ним, и тосковали из-за своей неспособности унести что-нибудь из этого с собой. Мы были переполнены покоем. Индийцы оказались плохими наездниками на верблюдах, в то время как Фаррадж и Дауд, оправдываясь новой формой седельной болезни, именуемой ими «юсуфовской», шли пешком милю за милей.

Мы наконец, вступили в Рамм, когда малиновый закат горел на его ступенчатых скалах и неровных лестницах, в огненном сиянии вдоль обрамленной стенами дороги. Вуд и Торн были уже там, в амфитеатре песчаника у источников. Вуд был болен и лежал там, где был мой старый лагерь. Абд эль Рахман настиг их до полуночи и убедил следовать за собой, с большим трудом, так как от их немногих египетских слов было мало толку по сравнению с его жеваным аридским диалектом ховейтатского наречия. Он срезал путь через холмы по трудной дороге, к их большому неудобству.

Вуд от голода, жары и беспокойства был зол до того, что отказался от местной стряпни, которую Абд эль Рахман предложил им на обед в палатке. Он начал думать, что никогда больше нас не увидит, и не был рад, когда мы оказались во власти трепета, которым Рамм наполнял всякого входившего, и не проявили глубокого сочувствия его страданиям. На самом деле мы просто посмотрели на него и сказали: «Да, да», и оставили его лежать там, пока бродили вокруг, перешептываясь о чудесах этого места. К счастью, Ахмед и Торн больше были озабочены пищей; и за ужином дружеские отношения были восстановлены.

На следующий день, когда мы садились в седло, появились Али и Абд эль Кадер. Ллойд и я еще раз позавтракали с ними, так как они ссорились, и необходимы были посторонние, чтобы держать их в рамках. Ллойд был из редкой породы путешественников, которые могут питаться чем угодно, с кем угодно и когда угодно. Затем мы шагом повели наш отряд в гигантскую долину, горы в которой уступали архитектурным строениям только тем, что не были спланированы.

По дну ее мы пересекли платформу Гаа, подгоняя наших верблюдов на ее бархатной поверхности, пока не нагнали главный отряд, расколов его нашим возбужденным галопом. Груз качался на верблюдах индийцев, как скобяные изделия, пока те не роняли свою ношу. Потом мы успокоились и потянулись вверх по вади Хафира, словно вырезанную мечом на плато. В начале ее лежала твердая тропа к высоте Батра; но сегодня нам не хватало сил на нее, и из лени, цепляясь за удобства, мы остановились, не укрывшись в долине. Мы зажгли огромные костры, весело горевшие в вечерней прохладе. Фаррадж, как обычно, по своему рецепту приготовил для меня рис. Ллойд, Вуд и Торн захватили с собой тушенку в банках и британские армейские галеты. Так что мы объединили наши ряды и попировали.

На следующий день мы взобрались по зигзагу изломанной тропы. Заросшая травой. Хафира простиралась под нами, обрамляя остроконечный холм в центре, на фантастическом фоне серых куполов и раскаленных пирамид гор Рамма, которые в этот день были еще фантастичнее, когда массы облаков нависали над ними. Мы глядели, как наш длинный поезд поднимается вверх, пока до полудня верблюды, арабы, индийцы и багаж не достигли вершины без происшествий. Довольные, мы валялись в первой зеленой долине за гребнем, закрытой от ветра и пригретой слабым солнцем, которое умеряло осеннюю прохладу этого высокого плоскогорья. Кто-то снова заговорил о еде.