Глава LXIX

Глава LXIX

Октябрь, таким образом, был месяцем тревожного ожидания, для тех, кто знал, что Алленби вместе с Болсом и Доуни планировал атаковать линию Газа-Беершеба; в то время как турки, довольно малая армия, сильно укрепленная траншеями, с отличными коммуникациями вдоль побережья, надувались важностью от своих предстоящих побед, воображая, что все британские генералы некомпетентны и не могут удержать то, что их войска завоевали для них путем простого упорного боя.

Они обманывали себя. Приезд Алленби преобразил англичан. Широта его личности развеяла туман личного или ведомственного соперничества, в котором работали Мюррей и его люди. Генерал Линден Белл уступил место генералу Болсу, начальнику штаба Алленби во Франции, маленького роста, быстрому, храброму и приятному человеку; быть может, он был военным-тактиком, но главным образом прекрасно оттенял Алленби, который обычно расслаблялся при нем. К несчастью, ни один из них не обладал даром подбирать людей; но по предложению Четвода[98] они были дополнены Гаем Доуни[99] в качестве третьего члена штаба.

У Болса не было ни собственной позиции, ни какого-либо знания. Доуни был по преимуществу интеллектуалом. Ему не хватало энергии Болса, спокойного руководства и сердцеведения Алленби — человека, для которого трудились люди, и чей образ мы чтили. Холодный, осторожный ум Доуни взирал на наши усилия открытым взглядом, мыслящий, всегда мыслящий. Под этой математической поверхностью он прятал страстные многосторонние убеждения, разумную ученость в высоком искусстве войны и блестящую горечь суждений человека, разочарованного нами и жизнью.

Он был наименее профессиональным из солдат — банкир, читавший греческую историю, непосрамленный стратег и пламенный поэт, обладавший силой подняться над буднями. Во время войны ему выпало несчастье планировать атаку на Сувлу (сорванную некомпетентными тактиками) и битву за Газу. Поскольку каждое его дело было разрушено, он еще больше ушел в суровость заледенелой гордости, ибо был из породы фанатиков.

Алленби покорил его тем, что не замечал его разочарования, и Доуни в ответ вложил в наступление на Иерусалим весь талант, которым в избытке обладал. Сердечный союз двух подобных людей сделал положение турок безнадежным с самого начала.

Различие их характеров отразилось в запутанном плане. Газа была окопана в европейском масштабе — линии обороны, одна за другой, в резерве. Это был настолько явно сильнейший пункт врага, что британское высшее командование дважды выбирало его для лобовой атаки. Алленби, только что из Франции, настаивал, что любой дальнейший приступ должен быть осуществлен превосходящим числом людей и пушек, и их бросок должен быть поддержан огромным количеством всех видов транспорта. Болс кивнул в знак согласия.

Доуни не был создан для прямого боя. Он искал способа сломить силы противника с минимальным шумом. Как искусный политик, он использовал своего прямого начальника в качестве завесы для последней степени глубоко оправданной тонкости. Он посоветовал двинуться на дальний конец турецкой армии, около Беершебы. Чтобы победа досталась нам дешевле, главные силы врага должны стоять под Газой, и это лучше всего можно обеспечить, если скрыть британское сосредоточение. Турки должны были поверить, что фланговая атака — просто мелкий выпад. Болс кивнул в знак согласия.

Следовательно, передвижение проходило под большой секретностью; но Доуни нашел союзника в штабе разведки, который посоветовал ему пойти дальше негативных предосторожностей — дать врагу исключительную (и исключительно ложную) информацию о планах, что зреют у него.

Этим союзником был Майнерцхаген[100], специалист по перелетным птицам, завербованный в солдаты; его горячая, не ведающая морали ненависть к врагу выражалась в равной готовности к обману и к насилию. Он убедил Доуни; Алленби неохотно принял это; Болс согласился, и работа началась.

Майнерцхаген не знал полумер. Он был логиком, идеалистом до глубины души, и настолько находился во власти своих убеждений, что намеренно впрягал зло в колесницу добра. Это был стратег, географ, беззвучно смеявшийся со знанием своего мастерства; он находил равное удовольствие, обманывая своего врага (или друга) какой-нибудь нещепетильной шуткой, или раскалывая черепа загнанной в угол толпы немцев своей африканской дубинкой. Его инстинкты поощрялись бесконечно сильным телом и диким умом, который выбирал лучший путь к своей цели, не задерживаясь перед сомнением или привычкой. Майнер составил фальшивые армейские бумаги, тщательно продуманные и конфиденциальные, которые для опытного офицера штаба намечали ложные позиции главного подразделения Алленби, ложное направление предстоящей атаки и дату несколькими днями позже. Эту информацию предварили осторожные намеки в радиошифровках. Узнав, что враг их перехватил, Майнерцхаген выехал на рекогносцировку со своими блокнотами. Он рвался вперед, пока враг его не заметил. В последовавшей за этим погоне он потерял все свое снаряжение и чуть не пропал сам; но был вознагражден, увидев, как вражеские резервы держат за Газой, и все их приготовления стягиваются к побережью и становятся менее спешными. Одновременно армейским приказом Али Фуад-паша предупредил свой штаб, чтобы никто не возил с собой документы к линии фронта.

Мы на арабском фронте были очень близки к врагу. Наши арабские офицеры когда-то были турецкими офицерами, и лично знали каждого лидера противной стороны. Они прошли через то же обучение, мыслили так же, держались той же точки зрения. Практикуя способы приблизиться к арабам, мы могли исследовать турок, понять их, почти что проникнуть в их умы. Связь между нами и ними была всеобщей, так как гражданское население на вражеской территории было всецело нашим, без оплаты или уговоров. Следовательно, наша служба разведки была настолько широкой, полной и надежной, насколько можно было представить.

Мы знали лучше, чем Алленби, об ограниченности врага и величине британских ресурсов. Мы недооценивали разрушительную способность слишком многочисленной артиллерии Алленби и запутанную сложность его пехоты и кавалерии, которые двигались с медлительностью ревматика. Мы надеялись, что Алленби будет дарован месяц хорошей погоды, и в этом случае ожидали увидеть, как он возьмет не только Иерусалим, но и Хайфу, выметая разбитых турок через холмы.

Тогда настанет наш час, и мы должны быть готовы к нему в той точке, где наш вес и тактика будут самыми неожиданными и самыми разрушительными. В моих глазах центром притяжения была станция Дераа, связка железных дорог Иерусалим-Хайфа— Дамаск-Медина, пуп турецкой армии в Сирии, общая точка всех их фронтов и одновременно территория, на которой располагались огромные нетронутые резервы арабских бойцов, обученных и вооруженных Фейсалом в Акабе. Мы могли там использовать племена руалла, серахин, сердийе, хорейша; и значительно большее оседлое население Хаурана и Джебель-Друза.

Я взвесил, не должны ли мы созвать всех этих наших приверженцев и как следует взяться за турецкие коммуникации. У нас было, при любом руководстве, верные двенадцать тысяч человек: достаточно для броска на Дераа, для разгрома всех линий железной дороги, даже для взятия врасплох Дамаска. Любая из этих вещей сделала бы положение армии в Беершебе критическим: и меня сильно искушала мысль мгновенно сделать ставку на нашу столицу.

Не в первый и не в последний раз служение двум господам бесило меня. Я был одним из офицеров Алленби и облечен его доверием: в ответ он ожидал, что я сделаю все возможное для него. Я был советником Фейсала, и Фейсал полагался на честность и компетентность моих советов настолько, чтобы принимать их, не оспаривая. И все же я не мог ни объяснить Алленби ситуацию с арабами в целом, ни раскрыть полный план британцев Фейсалу.

Местное население заклинало нас прийти. Шейх Талал эль Харейдин, вождь в пустой местности вокруг Дераа, слал нам письма, что с несколькими верховыми, посланными нами в знак поддержки арабов, он даст нам Дераа. Такой подвиг решил бы дело Алленби, но не был тем шагом, что Фейсал мог позволить себе и своему чувству чести, пока не имел уверенности, что утвердится там впоследствии. Внезапный захват Дераа и вслед за ним — отступление или вовлекли бы нас в бойню, или вызвали бы резню всего прекрасного крестьянства в округе.

Они могли подняться лишь однажды, и их усилие в этом случае должно было стать решающим. Вызывать их сейчас значило рисковать лучшими активами, что держал Фейсал для решающей победы, ради предположения, что первая атака Алленби сметет врага раньше, и что ноябрь будет не дождливым, а благоприятным для быстрого наступления.

Я взвесил в уме силы английской армии и не мог честно уверить себя в них. Солдаты часто бывали отважными воинами, но их генералы так же часто отдавали по глупости то, что те приобретали по неведению. Алленби еще не был испытан, посланный к нам с небезукоризненным послужным списком из Франции, и его войска были разбиты и сломлены периодом Мюррея. Конечно, мы сражались за победу союзников, и поскольку англичане были ведущими партнерами, арабами следовало, в крайнем случае, пожертвовать ради них. Но был ли это крайний случай? Война в целом шла ни шатко ни валко, и, казалось, в следующем году будет время для новой попытки. Так что я решил отложить эту рискованную возможность ради арабов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.