Глава LVII
Глава LVII
Перед Клейтоном я раскрыл душу до конца. Акаба была взята по моему плану и моими стараниями. Ее цена была оплачена моими мозгами и нервами. Я чувствовал в себе склонность и способность сделать много больше: если он сочтет, что я заслужил право быть самому себе хозяином. Арабы говорили, что каждый считает своих блох газелями; так я и считал в своей горячности.
Клейтон согласился, что блохи эти — энергичные и плодотворные; но возразил, что командование действующей армией не может было отдано офицеру, младшему по званию, чем остальные. Он предложил Джойса в качестве командующего офицера в Акабе: эта позиция подходила мне как нельзя лучше. Джойс был из тех, в ком можно найти отдых от этого мира: спокойный, постоянный, уравновешенный. Его дух, как пасторальный пейзаж, имел четыре угла зрения: озабоченный, дружеский, ограниченный, откровенный.
Он завоевал репутацию на вес золота в Рабеге и Веджхе, где он занимался именно той работой устроения армии и базы, которая была необходима в Акабе. Как Клейтон, он был хорошей перемычкой между противоположными сторонами, но он был более смешлив, чем Клейтон, имел широкие взгляды и был ирландцем, более шести футов ростом. В его природе было посвящать себя ближайшему делу и не тянуться на цыпочках к дальним горизонтам. К тому же у него было больше терпения, чем у любого известного истории архангела, и он отвечал только своей веселой улыбкой, когда я приходил к нему с революционными планами, и накидывал новые уздечки на шею дикого животного, которое он постепенно приручал.
Остальное было просто. Офицером снабжения у нас будет Гослетт, делец из Лондона, который навел в хаотичном Веджхе такой порядок. Самолеты еще не могли двинуться туда, но бронемашины могут отправиться прямо сейчас, как и сторожевой корабль, если адмирал проявит щедрость. Мы позвонили сэру Реджинальду Вэмиссу, и он проявил большую щедрость: его флагман, «Эвриал», будет там в первые же недели.
Это было просто гениально, так как в Аравии корабли ценились по числу труб, и «Эвриал», имеющий четыре, был выдающимся из кораблей. Его великолепная репутация убедила жителей гор, что мы и вправду — побеждающая сторона; а его огромная команда, побуждаемая Эверардом Филдингом, для развлечения построила нам хороший пирс.
С арабской стороны, я просил закрыть дорогостоящий и трудный Веджх и обеспечить переход Фейсала в Акабу со всей армией. Каиру это требование показалось неожиданным. Так что я зашел еще дальше, заметив, что сектор Йенбо-Медина тоже стал вчерашним днем, и посоветовал переместить в Акабу припасы, деньги и офицеров, предоставленных сейчас Али и Абдулле. Это было расценено как невозможное. Но исполнение моего желания касательно Веджха было мне даровано в качестве компромисса.
Затем я отметил, что Акаба — правый фланг Алленби, всего в сотне миль от его центра, но в восьмистах милях от Мекки. Поскольку арабы одержали победу, их действия будут все больше и больше перемещаться в область Палестины. Поэтому логичнее было бы переместить Фейсала с территории короля Хуссейна, чтобы он стал командующим армией союзной экспедиции в Египте под началом Алленби.
Эта идея заключала в себе сложности. «Примет ли ее Фейсал?» Я обсудил это с ним в Веджхе в прошлые месяцы. «А Верховный комиссар?» Армия Фейсала была крупнейшим и самым выдающимся из хиджазских подразделений: ее будущее не станет серым. Генерал Уингейт взял на себя полную ответственность за Арабское движение в самый мрачный его момент, крупно рискуя своей репутацией: посмеем ли мы его просить оставить ее авангард теперь, на самом пороге успеха?
Клейтон, зная Уингейта хорошо, не боялся поднять этот разговор с ним, и Уингейт сразу ответил, что если Алленби сможет извлечь прямую и крупную выгоду из Фейсала, для него будет долгом и удовольствием отдать его, в интересах всего нашего представления.
Третьей сложностью этого перевода мог быть король Хуссейн: упрямый, узколобый, подозрительный, вряд ли готовый пожертвовать мелким тщеславием ради единства управления. Его сопротивление поставит нас в опасность: и я предложил отправиться его уговаривать, найдя способ получить от Фейсала такие рекомендации, какие смогут подкрепить мощные письма, которые Уингейт писал королю. Это было принято. Определили, что «Дафферин», по возвращении из Акабы, отвезет меня в Джидду с новой миссией.
Два дня прошло, чтобы добраться до Веджха. Фейсал был с Джойсом, Ньюкомбом и всей армией в Джейде, на сто миль в глубь страны. Стент, который сменил Росса в командовании арабской авиацией, послал меня по воздуху; так мы с комфортом, на скорости шестьдесят миль в час, пересекли горы, изученные в таком утомительном переходе на спине верблюда.
Фейсал был рад услышать подробности об Акабе и посмеялся над нашими ученическими войнами. Мы сидели и строили планы всю ночь. Он написал отцу; отдал приказ верблюжьим войскам двинуться на Акабу тотчас же; сделал первые приготовления, чтобы переправить Джаафар-пашу и его армию на долготерпеливом «Хардинге».
На рассвете меня перебросили обратно в Веджх, и час спустя «Дафферин» держал курс на Джидду, где при мощной поддержке Вильсона мне стало легче. Чтобы отплатить за Акабу, наш самый многообещающий и сильный сектор, он послал полный пароход припасов и амуниции, и предложил нам любого из своих офицеров. Вильсон прошел школу Уингейта.
Король прибыл из Мекки, и разговор его был бессвязным. Вильсон был идеальным пробным камнем для испытания сомнительных решений. Благодаря этому предполагаемый переход Фейсала к Алленби был принят сразу, король Хуссейн воспользовался возможностью подчеркнуть свою полную лояльность нашему альянсу. Затем, сменив тему, как обычно, без очевидной связи, он начал объяснять свою религиозную позицию, которая была не чисто шиитской и не чисто суннитской, а стремилась скорее к простой интерпретации веры, какая была до раскола. Во внешней политике он обнаруживал мышление столь же узкое, сколь широким оно было в делах, не касающихся мира сего; он нередко отличался разрушительной тенденцией мелких людей — отрицать честность оппонентов. Я уловил в его тоне засевшую в нем зависть, из-за которой более современный Фейсал слыл подозрительным при дворе его отца, и понял, как легко могли интриганы подтачивать дух короля.
Пока мы играли в такие увлекательные игры в Джидде, две внезапные телеграммы из Египта разрушили наш покой. Первая извещала, что ховейтат вступили в предательскую переписку с Мааном. Вторая связывала с заговором Ауду. Это обеспокоило нас. Вильсон путешествовал с Аудой, и неизбежно был убежден в его полной искренности: но Мохаммед ибн Дейлан был способен на двойную игру, и ибн Джад с его друзьями были все еще ненадежны. Мы приготовились сразу же уехать в Акабу. Когда Насир и я строили план обороны города, измена в расчет не принималась.
К счастью, «Хардинг» ждал нас в гавани. На третий день мы были в Акабе, где Насир понятия не имел о том, что не все в порядке. Я рассказал ему только, что хочу поздравить Ауду: он дал мне быстрого верблюда и проводника; и на рассвете мы нашли Ауду, Мохаммеда и Заала в палатке в Гувейре. Они были смущены, когда я свалился им на голову без доклада, но ответили, что все идет хорошо. Мы позавтракали вместе, как друзья.
Пришли другие ховейтат, и зашел веселый разговор о войне. Я раздал подарки короля и рассказал, к их оживлению, что Насиру предоставлен месячный отпуск в Мекку. Король, энтузиаст восстания, считал, что его слуги должны работать так же самозабвенно. Поэтому он не разрешал посещать Мекку, и бедняги несли тяготы военной службы вдали от своих жен. Мы сотни раз шутили, что, если Насир возьмет Акабу, то он заслуживает отпуска; но на самом деле он не верил в это, пока я не отдал ему письмо от Хуссейна, написанное прошлым вечером. В благодарность он продал мне Газалу, королевскую верблюдицу, которую он отвоевал у ховейтат. В качестве ее владельца я представлял теперь новый интерес для абу-тайи.
После завтрака, под предлогом сна, я избавился от посетителей, и внезапно попросил Ауду и Мохаммеда пройтись со мной и осмотреть разрушенную крепость и резервуар. Когда мы остались одни, я коснулся их теперешней переписки с турками. Ауда начал смеяться, на лице Мохаммеда показалось отвращение. Наконец они старательно объяснили, что Мохаммед взял печать Ауды и написал к губернатору Маана, предлагая, что он дезертирует. Турок ответил с радостью, обещая богатые награды. Мохаммед попросил что-нибудь в качестве аванса. Ауда прослышал об этом, подстерег посланника с подарками на дороге, поймал и ограбил до нитки: а с Мохаммедом поделиться отказывался. Это был фарс, и мы по праву посмеялись над ним: но за этим стояло большее.
Они сердились, что ни пушки, ни войска еще не прибыли в их поддержку, и что никаких наград не дали им за взятие Акабы. Они беспокоились, насколько много я знал об их тайных делах, и что я знал еще. Мы стояли на скользком краю. Я сыграл на их страхе перед моим излишним интересом, цитируя с беззаботным смехом, как свои собственные, фразы из писем, которыми они обменивались. Это произвело должное впечатление.
Я покровительственно сообщил им, что на подходе целая армия Фейсала, и что Алленби посылает в Акабу винтовки, пушки, взрывчатку, продовольствие и деньги. Наконец я высказал предположение, что Ауда несет огромные расходы на прием гостей, и спросил, не поможет ли ему, если я авансирую немного из тех великих даров, которые Фейсал по прибытии вручит ему лично? Ауда увидел, что сейчас он не упускает выгоду, что от Фейсала можно получить выгоду еще большую, и что турки от него никуда не денутся, если другие ресурсы будут исчерпаны. Поэтому он согласился, в очень хорошем расположении духа, принять мой аванс, и с его помощью сохранить племя ховейтат сытыми и бодрыми.
Близился закат. Заал зарезал овцу, и мы снова отужинали, как настоящие друзья. Затем я опять сел в седло вместе с Муфадди (чтобы выдать денежное содержание для Ауды), и Абд эль Рахманом, слугой Мохаммеда, который, как тот шепнул мне, передаст ему все, если я захочу что-то послать ему лично. Мы ехали всю ночь к Акабе, где я поднял с постели Насира, чтобы рассмотреть наше последнее дело. Затем я погреб на брошенной лодке с «эвриаловской» пристани к «Хардингу», когда первые лучи рассвета поползли по западным склонам.
Я сошел вниз, искупался и проспал до середины утра. Когда я пришел на палубу, великолепное судно мчалось на всех парах по узкому заливу в Египет. Мое появление вызвало там сенсацию: они и не мечтали, что я доберусь до Гувейры, выясню дела и вернусь меньше чем за шесть-семь дней, поймав последний пароход.
Мы позвонили в Каир и объявили, что в Гувейре все как нельзя лучше и никакой измены нет. Это, возможно, было не совсем так, но, поскольку Египет давал нам жить, лишь ущемляя себя, и мы должны были урезать нелицеприятную правду, чтобы дать им уверенность, а нам — легенду. Толпе нужны были герои из книжек, она не понимала, что старый Ауда был еще человечнее, когда после битвы и убийств его сердце склонялось к пораженному врагу, теперь предоставленному на его гнев или милость; и этим он был привлекателен, как никогда.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.