Тучи сгущаются

Тучи сгущаются

В 1908 году ярый антираспутинец, дворцовый комендант В. А. Дедюлин сообщил начальнику Петербургского охранного отделения генералу А. В. Герасимову о том, что «у Вырубовой появился мужик, по всей вероятности переодетый революционер». «Так как государыня часто бывает у Вырубовой и привозит государя, – рассказывал Герасимов в 1917 году членам Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, – то я просил обратить внимание на этого мужика. Тогда этого мужика взяли под наблюдение. Он оказался Распутиным. Когда я дал телеграмму по местожительству, то дали сведения, что это первостепенный негодяй. Я об этом доложил, кажется, П. А. Столыпину. Он попросил больше об этом никому не докладывать – ни товарищу министра, ни директору. Он сказал: „Я буду говорить с государем…“ В конце концов он с государем говорил. Государь сначала отказался, а потом… сознался, что раз видел Распутина… Решено было его арестовать. И сказали, что вышлют в Восточную Сибирь за порочное поведение. Но он, Распутин, заметил наблюдение и бежал и не являлся. А когда я ушел (в октябре 1909 года. – А. К., Д. К.), он появился»⁸⁶.

Разумеется, столичная охранка довольно быстро установила вздорность подозрений в том, что Распутин – тайный агент революции. Однако премьер-министр России и глава МВД П. А. Столыпин, понимая, какую угрозу для авторитета царской власти несет в себе общение монаршей семьи с человеком столь сомнительной репутации, решил держать ситуацию с Распутиным под постоянным контролем. Столыпин поручил в 1909 году товарищу министра внутренних дел и командиру корпуса жандармов генералу П. Г. Курлову установить за Распутиным постоянное наблюдение. Вскоре, в 1910 году, однако, по распоряжению Николая слежка за Распутиным была прекращена, затем, в 1912 году, возобновлена на несколько месяцев под видом «охраны» и вновь установлена после покушения на Распутина в 1914 году.

Но вернемся чуть назад. Итак, летом 1909 года Распутин, вместо того чтобы, согласно предложению третейского суда, кардинально изменить образ жизни и отправиться в монастырь, совершил турне по городам Поволжья, где «старца» с нетерпением ждали продолжавшие его поддерживать епископ Гермоген и иеромонах Илиодор. Вероятно, именно эту самовольную поездку «старца» по провинциальным городам имеет в виду начальник Петербургского охранного отделения генерал А. В. Герасимов, когда пишет о том, что Распутин «бежал и не являлся».

Расчет Григория на этих представителей российского черносотенства был не лишен оснований. Дело в том, что оба они отличались способностью иметь собственные суждения по вопросам наилучшего бережения основ «православия, самодержавия и народности» и могли, если надо, смело и открыто возражать вышестоящему начальству.

Илиодор, например, после окончания Петербургской духовной академии был послан к признанному апостолу черносотенства волынскому архиерею Антонию (Храповицкому) в Почаевскую лавру, где принялся столь рьяно пропагандировать идеи Союза русского народа, что сам архиепископ Антоний с трудом воспринимал максимализм молодого монаха, говоря о нем как о «сумасброде». Вскоре – весной 1908 года – Илиодор по приглашению столь же ярого и неуемного борца с крамолой, как и он сам, – саратовского и царицынского епископа Гермогена – перебрался в Царицын, где стал заведующим Свято-Духовским Троицким мужским подворьем.

В Царицыне Илиодор выступал с экстремистской агитацией против всех «врагов государства»: либералов, евреев, а заодно и губернаторов с премьер-министром. Не жаловал и самого царя. В своих воспоминаниях Распутин сообщает о том, как Илиодор – этот «каменный», «большой гордости человек», «бунтовщик» и «Стенька Разин» – в разговоре называл царя «дураком», «брехуном» и заявлял, что имеет целью только спасение России «от жидов и супостатов»⁸⁷. Раздраженный выходками неистового иеромонаха, саратовский губернатор граф Татищев, поддержанный П. А. Столыпиным, инициировал перевод Илиодора распоряжением обер-прокурора Синода С. М. Лукьянова в Минск. Заступничество Распутина и вмешательство Николая II способствовали тому, что в конце концов мятежный ультрамонархист остался в Царицыне.

Личная услуга, оказанная Григорием неистовому иеромонаху, придавала «старцу» уверенности в том, что Илиодор и его покровитель епископ Гермоген станут его надежными и в определенной степени управляемыми союзниками.

Если верить самому Распутину, то в ответ на просьбу Илиодора о заступничестве «старец» потребовал: «Только поверни в сторону, не прыгай на начальство. Зачем народ подымаешь на влась? Надо разбираться, кто тебе друг и кто враг. <…> Вот… ругай знай, пугай, да не заругивайся. А главное, не всяко слово в народ кидай. Народ что ребенок, ему с огнем играть нельзя»⁸⁸.

Илиодор также подтверждает, что обращался с просьбой о возвращении в Царицын к Распутину и что тот, обещая свою поддержку, настоятельно советовал ему не изобличать «так царей и правительство», ибо «времена не те»⁸⁹.

Активно ходатайствуя перед царями за своего союзника, Григорий в то же время вынужден был вести весьма тонкую и сбалансированную игру, испытывая вполне отчетливые опасения конкурентного свойства. «Дневник Распутина» содержит рассказ о проведенной Илиодором службе, которая произвела большое впечатление на Александру Федоровну: «Придвинь, думаю, такого, он тебя, как мячик, откинет. Уж очень он мастер в Божественном слове, и глаз у него такой, что куда хошь за собой поведет. Нет, думаю, такого близко подпускать не надо… Одначе, раз привел, надо вести до конца…»⁹⁰

После событий «царицынского кризиса», как, вероятно, и рассчитывал сам Григорий, личная зависимость Илиодора от него заметно окрепла. В знак благодарности Илиодор согласился посетить вместе с Григорием Покровское, чтобы укрепить авторитет «старца» в глазах односельчан. Туда же в августе для ознакомления с крестьянским образом жизни Григория приезжала и Вырубова. Возвращался Григорий в Петербург через духовную вотчину Илиодора – Царицын, где его вышла провожать двухтысячная толпа.

Тем не менее беспокойство Григория продолжало нарастать: разлад с главным на тот момент столичным покровителем по линии Церкви – архиепископом Феофаном – становился все более необратимым. Еще в ноябре 1909 года без ответа осталась посланная в Крым телеграмма, в которой Распутин советовал туберкулезному Феофану пить чайный стакан вина ежедневно. Распутин переживал этот конфликт крайне болезненно: «…временами лицо его чернело, он бил себя в грудь и говорил: „враги, враги там работают…“»⁹¹ В Петербург Распутин вернулся лишь в конце 1909 года.

В январе 1910 года Феофан, не выступая пока что открыто, решил поведать «всю правду» императору, однако был принят Александрой Федоровной, которая в ответ на все обвинения, выдвинутые Феофаном, как сам он рассказал следователям ЧСК (Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства), «возражала мне, волновалась, говорила из книг богословских». Не помогла даже исповедальная история М. Вишняковой (см. выше), которую Феофан решился озвучить в ходе беседы с императрицей. «Все эти тяжелые годы, – вторил своей жене в разговоре с фрейлиной С. Н. Тютчевой (также выступавшей против «старца». – А. К., Д. К.) Николай, – я прожил только благодаря его (то есть Распутина. – А. К., Д. К.) молитвам»⁹².

Тогда Феофан решает вынести сор из избы и вместе с иеромонахом Вениамином Федоченковым – таким же, как и сам Феофан, аскетом-девственником, организует полномасштабную политическую кампанию, к которой подключаются крайне правый монархист редактор газеты «Московские ведомости» Л. А. Тихомиров. Затем антираспутинскую эстафету перехватят православный миссионер, ассистент профессора Московской духовной академии и издатель «Религиозно-философской библиотеки» М. А. Новоселов, а также председатель Государственной думы октябрист А. И. Гучков, к этому времени разуверившийся в реформаторском потенциале верховной власти и активно искавший повода заявить о недовольстве центристских сил существующим положением вещей.

«Распутин оказался, – отмечает в этой связи А. Н. Боханов, – в фокусе социальной борьбы, стал инструментом политических и фракционных интриг, удобным способом общественной саморекламы, публичного самоутверждения»⁹³.

Разгорающийся скандал вызвал крайнюю обеспокоенность со стороны председателя Совета министров П. А. Столыпина, ясно сознававшего, что начавшаяся в обществе публичная дискуссия о Распутине наносит мощнейший удар по престижу царской власти и что это в конечном счете вернейший путь к новой всероссийской смуте.

В январе 1910 года (М. В. Родзянко ошибочно датирует этот факт началом 1911 года) П. А. Столыпин, по настоянию Николая, вызвал Распутина к себе. Устраивая эту встречу, царь надеялся, что премьер-министр, убедившись в том, «каков он есть человек», найдет со «старцем» общий язык. Однако П. А. Столыпин, собравший к тому времени на Распутина компрометирующий материал, вопреки царским ожиданиям, «прикрикнул на него и, сказав ему прямо, что на основании документальных данных» Григорий у него в руках и он может его «раздавить в прах, предав суду по всей строгости закона о сектантах», предложил «немедленно, безотлагательно и притом добровольно покинуть Петербург и вернуться в свое село и больше сюда не появляться»⁹⁴.

«Он (П. А. Столыпин. – А. К., Д. К.) грозности этой напустил, – вспоминал об этой беседе Распутин. – Сидит, как петух на воротах, и будто не видит меня… <…> А у самого – руки дрожат и в глазах муть. <…> Он как заорет: „…Вот, штобы в столице и духу твоего не было!“ А я ему: „Вот што, барин, из Питера-то я уеду… дело есть; только уеду – обласканный, а вернусь еще более желанный… а, сдается, ты – за могилой едешь!..“»⁹⁵

Когда П. А. Столыпин доложил обо всем Николаю, тот, «выслушав его, не обмолвился ни одним словом и просил перейти к делам очередного доклада»⁹⁶. Это означало крайнюю степень неудовольствия.

В оппозиционной периодической печати тем временем была опубликована серия статей, изобличающих Распутина, причем к уже обычным обвинениям в хлыстовстве либералы присоединили упоминания о связях Распутина с черносотенными церковниками и некими таинственными «высокопоставленными лицами». Именно с этого времени Григорий Ефимович Распутин начал превращаться из реального человека в литературно-публицистический миф.

Распутин пытается вырваться из окружившего его со всех сторон «кольца фронтов». Он пишет Феофану: «Благослови, Владыко, непотребного и прости… как прежний единомышленник». Молит своего заклятого недоброжелателя Антония Волынского (Храповицкого): «Благослови, Владыко миленький, не обижайся. Я вам зла не принесу… а евреи пусть ругают», пытаясь таким образом сыграть на антисемитских струнах черносотенной души архиерея. Просит благословения еще у одного Антония (Вадковского) – митрополита Петербургского. Отправляет письмо врагу номер один – П. А. Столыпину.

Однако на защиту Григория горой становится только лично обязанный ему Илиодор. Даже Гермоген начинает высказываться уклончиво: «Три года назад он (Распутин. – А. К., Д. К.) произвел на меня впечатление человека высокой религиозной настроенности; после, однако, я получил сведения о его зазорном поведении… История Церкви показывает, что были люди, которые достигали даже очень высоких духовных дарований, а потом падали нравственно»⁹⁷.

Спасение, как и в прошлый раз, пришло лично от самодержца. В ноябре 1910 года Феофан лишился должности духовника царицы и был назначен епископом Таврическим и Симферопольским, отправившись, таким образом, «на излечение» в Крым и навсегда перестав играть какую-либо политическую роль.

10 декабря 1910 года Николай составил записку на имя П. А. Столыпина, где упрекнул своего премьера в «очевидном нежелании остановить растлевающее влияние» прессы, занимающейся «подбором возмутительных фактов»⁹⁸. Но что мог сделать глава правительства – даже если бы и захотел, – если сам царь в октябре 1905 года даровал обществу свободу печати?..

В начале 1911 года вернувшийся с Кавказа петербургский митрополит Антоний (Вадковский) вторично – после Феофана – доложил Николаю II, со слов отправленной туда на излечение безумной Марии Вишняковой (бывшей няни цесаревича), об эпизоде недостойного поведения Распутина. Царь дважды останавливал митрополита, подчеркивая, что не позволит касаться внутренней жизни дворца. Антоний, волнуясь, ответил: «Слушаю, государь, но да позволено будет мне думать, что русский царь должен жить в хрустальном дворце, доступном взорам его подданных». Николай поспешил сухо проститься с митрополитом.

«Дневник Распутина» содержит рассказ, согласно которому Антоний на докладе у царя заявил о том, что близость Распутина к царской семье недопустима. «„Царь-батюшка, – пересказывал „старец“ слова митрополита, – в твоем доме сын растет… и сын этот будущий наш Царь-Повелитель, и попечалься о том, по какому пути ты свово сына поведешь! Не испортил бы его душу еретик Григорий?!“ А Царь-Батюшка на его цыкнул… „Куда, мол, лезешь?!. Я, чай, и сам не маленький, учить меня негоже“. Как пришел Митрополит Антоний домой… кукиш проглотил… запечалился…»⁹⁹ Вскоре у Антония случился апоплексический удар, который свел петербургского архиепископа в могилу.

Правда, и на этот раз Распутину все же пришлось, в конце концов скрепя сердце избавить царя от необходимости своей властью и своим авторитетом оборонять «распутного старца» от врагов, наседающих буквально со всех сторон. Вооружившись посохом пилигрима, в марте 1911 года Григорий отправился в Иерусалим.

Жест получился эффектным. Поклонники рукоплескали: только святая душа могла столь смиренно ответить на все наветы и клеветы! Духовно осиротевший и стыдящийся своей беспомощности перед столыпинским напором Николай в эти дни убеждал Илиодора: «Он наш… отец и спаситель. Мы должны держаться за него… Господь его послал… Мы слушаемся отца Григория…»¹⁰⁰

Но вот по завершении хаджа Распутин возвратился в Петербург, и в царском Дневнике появилась, как всегда, краткая, однако редкая по эмоциональности запись от 4 июня 1911 года: «После обеда имели радость видеть Григория по возвращении из Иерусалима и Афона»¹⁰¹.

В конце лета 1911 года, в самый разгар организованной крайне правыми и лично императором интриги, направленной против председателя Совета министров П. А. Столыпина, Распутин был тайно командирован в Нижний Новгород для того, чтобы оценить тамошнего губернатора, тридцатидевятилетнего А. Н. Хвостова, как возможного столыпинского преемника. Григорий предложил А. Н. Хвостову пост министра внутренних дел, но тот, «заподозрив, что его попросту втягивают в какие-то придворные игры»¹⁰², от серьезного разговора уклонился. В итоге Григорий сделал вывод о том, что «хотя Бог на нем почиет, но чего-то недостает»¹⁰³, «хорош», но «слишком молод» и «шустер»: «Пусть еще погодит»¹⁰⁴.

Вскоре после этого царица привезла Распутина в Киев на торжества по поводу открытия памятника Александру II, в ходе которых вставший было на пути у «старца» П. А. Столыпин пал от руки террориста.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.