Глава 8 Хрущев и Косыгин

Глава 8

Хрущев и Косыгин

За время работы в Норвегии мне довелось поближе узнать двух высших государственных деятелей Советского Союза, каждый из которых по-своему пробудил надежды на осуществление назревших реформ в экономике и сделал практические шаги в этом направлении. Н.С. Хрущев, который был Первым секретарем ЦК КПСС с 1953 года и главой правительства в 1958–1964 годах, посетил Норвегию с официальным визитом летом 1964 года, когда я был еще сравнительно молодым офицером разведки. А.Н.Косыгин, ставший Председателем Совета Министров СССР в 1964 году, нанес визит в Осло через 7 лет, когда я завершал третью командировку в эту страну в должности резидента.

Хрущев останется в истории как политик, резко отмежевавшийся от тоталитарного режима, насажденного в стране Сталиным. Он выступил за более открытое и демократичное общество, не прибегающее к чрезмерному принуждению и исключающее политические репрессии. В сфере внешней политики он стремился к снижению уровня противостояния с капиталистическими странами. Слово «оттепель», которое зачастую применяется как синоним начального периода его руководства страной, на мой взгляд, достаточно точно отражает истинное положение вещей. Оттепель, но не более.

Впервые я познакомился с Хрущевым во время поездки в Советский Союз председателя внешнеполитического комитета стортинга Финна My весной 1958 года.

Депутат парламента, журналист и специалист-международник, Финн My был знаком мне как человек, свободный от навязываемых буржуазной пропагандой стереотипов в представлениях о Советском Союзе. Он был неизменно вежлив и скромен, отличался непредвзятостью и производил благоприятное впечатление. В Норвегии его рассматривали как политика, сдержанно относящегося к чрезмерно тесному сотрудничеству с НАТО. Он был активным приверженцем политики Э. Герхардсена, направленной на неразмещение в мирное время на территории Норвегии ядерного оружия и иностранных войск и поддержание добрососедских отношений с СССР.

По прибытии My в Москву мне поручили перевести беседу с ним главы советского правительства, которая должна была состояться в тот же день. Предстояло явиться в Кремль к четырем часам дня. Уже заказали пропуск. Поручение было несколько неожиданным, и я решил заехать домой, захватить свои заметки с некоторыми политическими и военными терминами на норвежском языке, предполагая, что тема разоружения будет центральной в беседе.

Когда я вышел из дому и направился к метро, меня остановили два человека. Они поинтересовались, не я ли Грушко. Получив утвердительный ответ, тут же усадили меня в автомобиль и на полной скорости помчались в Кремль. Выяснилось, что Хрущев решил встретиться с норвежским парламентарием на два часа раньше, и мы еле успели прибыть вовремя.

Беседа с My началась в дружеском тоне и касалась в первые минуты общих тем. Но, когда разговор коснулся берлинского вопроса, разразился гром, хотя гость повода для такой реакции не давал. Дело в том, что накануне известные американские журналисты братья Олсоп выступили в прессе с комментариями, смысл которых сводился к необходимости прорыва блокады Западного Берлина при помощи танков. «Знаете, что они предлагают? — гневно сказал Хрущев. — Они, по сути, предлагают войну! Но мы ее не допустим. Я бы спустил с этих братьев штаны и высек ремнем по мягкому месту!» My внимательно слушал Хрущева, лихорадочно делая какие-то пометки на пачке папирос «Казбек». Я дал ему чистый лист бумаги, но ему не хватило и его, потому что слова нашего премьера лились нескончаемым потоком. Переводить было чрезвычайно трудно, потому что Хрущев почти не делал пауз. My отдавал себе отчет в том, что через него хотят довести советскую точку зрения по берлинскому конфликту до Запада. Норвежские каналы с подобной целью использовались не впервые, поэтому My был взволнован и сосредоточен.

В ходе беседы Хрущев заметил: «Нам, кстати, очень не нравится то, чем занимаются американцы в Норвегии, в частности на норвежских аэродромах». My сделал удивленное лицо, а присутствовавший на беседе посол Норвегии поинтересовался, откуда у советского премьера такие данные? Хрущев на секунду задумался и сказал, что такие сведения предоставлены ему военными советниками. Думаю, что на деле он располагал разведывательной информацией. В дальнейшем я не раз вспоминал эмоциональную беседу Хрущева, особенно в свете известного инцидента с У-2.

Хрущев, несомненно, знал о шпионских полетах и их маршрутах задолго до разразившегося скандала и давал норвежцам шанс еще раз подумать о практическом осуществлении своего внешнеполитического курса. Вполне могло быть, что норвежское правительство не знало о вовлечении аэродрома Будё в такого рода активность Соединенных Штатов. С советской точки зрения это было бы самым худшим. На то, что Норвегия не будет бросать вызов Советскому Союзу, мы рассчитывали. Но допущение, что она не могла контролировать деятельность союзников на своей территории, в корне меняло стратегическую картину и требовало коррективов в советских оборонных планах. Было очевидно, что ни My, ни посол Норвегии не поняли, к чему клонил Хрущев, когда поднял вопрос о норвежских аэродромах.

Как потом оказалось, действительно норвежские военные аэродромы использовались американцами для разведывательных полетов над территорией СССР.

Признание в этом, как уже отмечалось ранее, сделал сам Э.Герхардсен, заверив Председателя Верховного Совета СССР Лобанова, что в дальнейшем это не повторится.

Характерен для Хрущева и эпизод, который произошел уже после уничтожения самолета У-2. На одном из приемов в Москве он подошел к норвежскому послу Гундерсену, который стоял в сторонке, положив руки в карманы. «Покажите, что у вас в кармане», — просит Хрущев. Посол достает носовой платок. «А в другом?» Посол извлекает связку ключей. «Все в порядке, — с наигранным облегчением вздыхает советский премьер, — я просто хотел убедиться, не скрываете ли вы от нас что-нибудь еще». В такой, характерной для Хрущева, манере внимание норвежцев еще раз было привлечено к грубому нарушению ими обязательств о недопущении иностранных сил на свою территорию в мирное время. Но Хрущев не останавливается на этом. Он отводит посла к стене и рисует на ней воображаемую карту: «Это — Советский Союз. А это — Норвегия. Вот тут — Будё. Если то, что произошло, повторится еще раз, Будё больше не будет».

Хрущев посчитал беседу с My столь важной, что поручил мне подготовить записку о ее содержании для членов Президиума ЦК. «Она должна быть готова в понедельник, — сказал Хрущев, — ну, а сегодня пятница. Пора и на дачу». Поскольку работы предстояло много, а дачи у меня не было, как, впрочем, не было еще и собственной квартиры, я сразу засел за работу. К понедельнику она была готова на 12 страницах. Помощник Хрущева Олег Трояновский внес очень незначительную правку, убрал из материала угрозу задать трепку братьям Олсоп, и записка пошла по инстанциям.

Хрущев несколько раз собирался в Норвегию, и представители различных советских ведомств и учреждений в Осло тщательно готовили визит. Ожидавшийся в 1959 году приезд Председателя Совета Министров СССР не состоялся. Хрущев отложил его со ссылкой на то, что норвежское общественное мнение не подготовлено к нему. В местной прессе, по его мнению, допускаются резкие выпады в адрес нашей страны и время для визита не созрело. Возможно, Хрущев хотел разобраться поглубже с историей использования американцами норвежских аэродромов, а может, были и иные причины. Во всяком случае, меня, работавшего в то время в МИД, вызвал заместитель министра В.С.Семенов и поручил подобрать наиболее оскорбительные заметки из норвежской прессы, чтобы обосновать отсрочку визита. Вскоре подборка наиболее агрессивных высказываний и публикаций была сделана и пущена в ход.

В 1964 году ситуация была совсем иной. Визит Хрущева по линии МИД, разведки и посольства готовился тщательно около года, с тем чтобы дать советскому руководителю максимально точную картину положения дел на Севере Европы, подготовить его к вопросам, которые могут быть затронуты принимающей стороной в ходе переговоров, внести предложения о желаемых результатах поездки. Наши цели состояли в улучшении отношений с Норвегией, выработке общих подходов к освоению ресурсов континентального шельфа и углублении экономического сотрудничества. В резидентуре мы чувствовали, что Центр нервничает, потому что он постоянно ставил перед нами задачи получения все новой и новой информации.

Была создана советско-норвежская рабочая группа по подготовке визита. В нее входили с норвежской стороны помощник премьер-министра по международным делам и вопросам безопасности Андерсен и уже упоминавшийся шеф норвежской контрразведки Брюн. Со стороны посольства в рабочую группу входил я. Секретарем группы была сотрудница МИД Норвегии Ховик, с которой я тогда впервые познакомился. Более подробный рассказ о ее судьбе будет ниже.

Во время подготовки визита я был приглашен моим давним знакомым Андреасом Андерсеном. Он подчеркнул важность того, чтобы возникшие между нашими странами недоразумения были развеяны во время визита Хрущева или, по крайней мере, не омрачили его. Об этом он и хотел неофициально поговорить со мной. Я догадывался, что собеседник действовал по поручению Герхардсена.

Андерсен попросил меня взять ручку и, по сути, надиктовал около десяти пунктов, отражавших платформу переговоров норвежского правительства с Хрущевым. «Мы хотим, чтобы эти сведения заблаговременно оказались на столе у Хрущева», — завершил он беседу.

Я вернулся в посольство и подготовил по своей линии телеграмму о содержании беседы, но, прежде чем отправить ее в Москву, было решено ознакомить с ней нашего посла Николая Митрофановича Лунькова. Информирование посла о деятельности резидентуры не являлось обычной практикой, хотя исключения случались. На этот раз целесообразность доведения до посла сведений разведки вызывалась необходимостью тесного взаимодействия и координации усилий МИД, Министерства обороны, КГБ и ряда других советских ведомств. Можно было предположить, что Хрущев сочтет нужным затронуть в беседе с послом некоторые из пунктов норвежской позиции, и незнание их поставило бы Лунькова в неудобное положение.

Содержание телеграммы вызвало у посла сложные чувства. Он нервно забарабанил пальцами по столу. Дело в том, что он уже направил в Москву около десятка сообщений, в которые «тезисы Андерсена» вносили существенные поправки. Луньков спросил, не мог бы он лично ознакомить с этим материалом Хрущева сразу по его прибытии. Мы понимали положение посла, но пойти на это не могли. Во-первых, большую роль играл фактор времени, а во-вторых, нельзя было сбрасывать со счетов и то, что информация была получена сугубо конфиденциально. Отказ, конечно, не улучшил наши отношения с послом.

Приведенный случай лишний раз свидетельствует о пользе личных контактов между представителями различных государств. Наверняка Андерсен знал, что я работал в резидентуре, но он никогда этот вопрос в беседах не затрагивал, внешне относясь ко мне как к дипломату.

Во время визита Н.С. Хрущева задача разведки состояла в том, чтобы оперативно добывать надежные сведения, которые могли бы учитываться в ходе переговоров для личного доклада премьеру. Обычно функцию текущего информирования выполняет резидент, однако Александр Старцев, возглавлявший разведывательный аппарат в Норвегии, перепоручил это дело мне, сославшись на хорошее знание мною Норвегии и поручение Центра.

Это было моей первой действительно крупной задачей, и я в полной мере ощутил бремя высокой ответственности. Попытался обобщить все самое важное из имевшихся и продолжавших поступать сведений, сформулировать их максимально четко и кратко и обратился к сопровождавшим Хрущева сотрудникам службы охраны согласовать, когда премьеру удобнее принять доклад. Мне сказали, что первый доклад должен состояться за завтраком на следующий день после прибытия.

В назначенное время я направился в резиденцию Хрущева на полуострове Бюгдей. Начальник службы охраны Чекалов сразу же пропустил меня к нему. Хрущев сидел за столом и завтракал. Ни его супруги, ни министра иностранных дел Громыко с ним не было.

Никита Сергеевич сразу начал называть меня на «ты». «Вот сижу тут и поджидаю тебя», — сказал он, как будто мы были старыми знакомыми. Он действительно видел меня, когда я переводил ему беседу с Ф. My, но вряд ли помнил. Мы находились в норвежской правительственной резиденции, где, возможно, имелись средства для прослушивания и фотографирования, поэтому докладные материалы были представлены в письменном виде.

«Садись, позавтракай», — пригласил меня Хрущев. Я ответил, что уже завтракал.

«Съешь хотя бы яйцо», — настаивал он. Желания есть яйцо у меня вовсе не было, и я вежливо отказался.

«Тридцать лет меня убеждали не есть яйца из-за содержания холестерина, а теперь специалисты говорят, что яйца не опасны. Я их ем с удовольствием и тебе советую», — сказал он.

Я понял, что сопротивление бессмысленно, и съел нехитрый продукт. Хрущев молча читал материалы доклада один за другим, не вынимая из специального полураскрытого чемоданчика, чтобы исключить фотографирование с потолка. У меня точно в таком же чемоданчике находились их копии, с тем чтобы пояснить что-то, если понадобится. Пока Хрущев пил чай, а я — кофе, все материалы были внимательно прочитаны, а кивки головой означали, что он понял информацию и согласен с оценками. Чтение заняло примерно полчаса.

«Хорошо, — сказал он. — Все ясно. Спасибо». Он был достаточно дисциплинирован и не проронил ни слова, которое могло бы выдать содержание прочитанного текста.

Доклад обобщал все собранное нами до приезда Хрущева. На следующий день я представил главе правительства записку о реакции в различных кругах Норвегии на первые результаты визита с оценками и прогнозами. Я уже чувствовал себя свободней, и встреча прошла успешнее, чем предыдущая. Хрущев поблагодарил за полезную информацию. Чекалов рассказал мне впоследствии, что Никита Сергеевич остался весьма доволен качеством разведывательных материалов, поскольку в ходе переговоров убедился в верности прогнозов. От имени Н.С. Хрущева он вручил мне наручные часы и миниатюрный радиоприемник.

В числе других сопровождающих лиц я летал с Хрущевым в Берген. Все пассажиры — и наша делегация, и норвежцы, включая премьер-министра Герхардсена, — сидели в одном салоне. Верна Герхардсен подвела меня к Хрущеву и сказала: «Господин Хрущев, это — Виктор Грушко, которого мы хорошо знаем. Он наш добрый друг и достойный представитель Советского Союза, который много знает и во многом нам помогает». «Очень приятно, — ответил Хрущев, похлопав меня по плечу, — но я его уже давно знаю. Хорошо, что в нашем посольстве работают такие люди».

Прямота и открытость Хрущева многим нравились, но у этой медали имелась и обратная сторона. Импульсивность, а зачастую и непоследовательность в поведении не украшали и, пожалуй, способствовали смещению его с постов в октябре 1964 года. В Осло я был очевидцем одного из таких неудачных и неуместных экспромтов. После официального обеда состоялась так называемая беседа наедине двух премьер-министров. На самом же деле на ней присутствовало довольно много людей с обеих сторон. Герхардсен обратил внимание Хрущева на то, что социал-демократы могут потерять власть после очередных парламентских выборов. «Вам нужна помощь?» — неожиданно спрашивает Хрущев. Герхардсен пытается сделать вид, что пропустил эту бестактность мимо ушей.

Но Хрущев не успокаивается и предлагает: «Хотите, поможем вам оружием?»

Это вполне могло обернуться скандалом и, конечно, свидетельствовало о тотальном непонимании советским лидером политической жизни в Западной Европе. Но на следующий день зять Хрущева, главный редактор «Известий» А. Аджубей пояснил в приватном порядке присутствовавшим при описанной сцене норвежцам, что советский руководитель пошутил. К счастью, хозяева решили не поднимать шума. Утечки удалось избежать, хотя позднее что-то на эту тему было опубликовано в США.

Смещение Н.С. Хрущева свидетельствовало об изменившейся в стране обстановке. Под напором критики со стороны членов ЦК Первый секретарь вынужден был формально сам подать в отставку и уйти на пенсию. Можно спорить о законности и целесообразности происшедшего, но ясно было одно: такой путь лучше, чем некрологи о кончине дряхлеющих руководителей или объявление их «врагами народа». То, что Хрущев ушел, и ушел на пенсию, а не в небытие, является в конечном счете проявлением набиравшего силу нового стиля политической жизни в стране.

Подготовка к визиту в Норвегию Председателя Совета Министров СССР Алексея Николаевича Косыгина, который начался 5 декабря 1971 г., проводилась тоже весьма тщательно. Приезда Косыгина мы очень ждали. Он, пожалуй, пользовался наибольшим уважением среди руководства страны. Я и сегодня считаю, что А.Н. Косыгин, как и Ю.В. Андропов, был на голову выше большинства тогдашних членов политбюро по уровню интеллигентности, широте кругозора и конструктивности мышления. Если бы ему удалось осуществить задуманное, сегодня наша страна не оказалась бы в такой ситуации.

Когда в 1964 году посты руководителей партии и правительства были разделены, большинством, в том числе и мною, это было воспринято как принципиально правильное решение. КПСС должна была заниматься преимущественно идеологией и кадрами, а правительство — экономикой, имея на то соответствующие полномочия. Назначение Председателем Совета Министров именно Косыгина, профессионала высокого класса, давало хорошую основу для дискуссии по вопросам экономической политики. Активно обсуждался ряд интересных идей о путях стимулирования производства, развертывании, если хотите, конкуренции между предприятиями, повышении качества продукции. Заслугой Косыгина было строительство совместно с итальянцами автомобильного завода в Тольятти, которое дало мощный импульс не только автомобилестроению, но и качественным переменам в других отраслях экономики. Ему пришлось преодолевать сопротивление, бюрократизм, консерватизм, и он — во всяком случае, в осуществлении тольяттинского проекта — победил.

Когда Косыгин находился с визитом в Норвегии, я ежедневно представлял ему сводки разведывательной информации, в то время как посол Романовский делал сообщения по своей линии устно.

Программа визита была плотной и утомительной. Однако один из вечеров зарезервировали для отдыха. Косыгин захотел пройтись пешком по городу, чтобы составить личное впечатление о жизни норвежской столицы. Он имел обыкновение, где бы ни находился, совершать пешие прогулки. Но за рубежом деятелю такого уровня сделать это не так-то просто. Я проинформировал охрану о намерении Косыгина, и та буквально бросилась к телефонам, чтобы обеспечить безопасность премьера в городе. Алексей Николаевич спросил, куда лучше пойти, и я порекомендовал ему расположенную между королевским дворцом и парламентом улицу Карл Юхан и прилегающие районы центра города. Было уже довольно поздно, но Косыгин внимательно присматривался к происходящему вокруг, останавливался у витрин магазинов, обращая внимание на ассортимент товаров и цены. В патриотическом запале наш торгпред заметил, что цены в Норвегии очень высоки и постоянно растут. Косыгин резко повернулся к нему и сухо сказал, что сбалансированность спроса и предложения как раз является признаком здоровой экономики и здесь нам есть чему поучиться.

«Если бы вы только знали, как мне приходится бороться за то, чтобы цены на некоторые товары поднять до уровня рентабельности, — заявил Косыгин. — Ценообразование должно использоваться в качестве инструмента стимулирования производительности труда, окупать издержки и двигать экономику вперед. У нас цены не менялись и даже снижались в последние 30 лет. По таким ценам невозможно производить товары высокого качества. Вот их-то у нас и не хватает. Посмотрите для сравнения на качество норвежских товаров».

В разгар визита Косыгин вдруг заболел. Конечно, можно было отменить традиционный обмен мнениями по некоторым международным вопросам, от которого не ожидалось чего-то качественно нового, но не был обсужден еще ряд принципиальных вопросов двусторонних отношений. Короче, премьера нужно было ставить на ноги.

Посоветовавшись с лечащим врачом Косыгина, его дочерью, послом, решили привлечь к обследованию Алексея Николаевича норвежского профессора. Был поставлен диагноз — грипп. Косыгин был вынужден провести сутки в постели, но затем программу визита удалось продолжить. Несмотря на недомогание, глава советского правительства успешно завершил переговоры. У него установились хорошие отношения с норвежским премьер-министром Трюгве Браттели. Тон бесед был теплым и дружеским. Кстати, чисто в человеческом плане у Косыгина и Браттели было много общего. Они говорили, если можно так сказать, на одном языке — трезво, по-деловому, без эмоций, чуть ли не академично.

И, тем не менее, Косыгин вынужден был вылететь в Москву на день раньше. Будучи человеком чрезвычайно ответственным, он стремился успеть сделать как можно больше и чувствовал некоторую неловкость перед принимающей стороной.

На заключительных переговорах в день отъезда Косыгин подозвал меня к себе и попросил предупредить всех, кого положено, что полная готовность к вылету должна быть в два часа дня. Я передал соответствующие распоряжения.

Но затем Косыгин вновь позвал меня и, ссылаясь на нежелание скомкать важную фазу переговоров, поручил отсрочить вылет на два часа. Потом последовала еще одна отсрочка — для проведения заключительной пресс-конференции. Перед самым отлетом он нашел время лично сказать добрые слова послу Сергею Романовскому и мне за участие в организации удачного визита. Втроем мы выпили по рюмке коньяку.

Политическое будущее Косыгина оказалось безрадостным. Еще в 1968 году в обществе можно было заметить тенденцию, которая впоследствии была названа застоем. Для обеспечения собственной власти Брежнев собрал вокруг себя на ключевых постах старых друзей. Ради «стабильности» под сукно попадало все, что могло привести к реформам. Государство стало менее демократичным, в области политики наблюдалось даже некоторое отступление от достигнутого. Это происходило именно в то время, когда должны были развернуться в полную силу вынашивавшиеся Косыгиным реформы. Он сохранил свой пост, но вынужден был заниматься вопросами текущего управления. От решения стратегических вопросов экономики его, по сути дела, отстранили. Я считаю это большим несчастьем для нашей страны. Но, к сожалению, в политике не всегда побеждает достойнейший и умнейший.