Луденские бесы

Луденские бесы

Процесс против священника Грандье – почти «близнец» инквизиторского суда над Гофриди. Та же драма, основанная на показаниях истеричных монахинь, обвиняющих священника в том, что он их околдовал. Та же процедура изгнания и заклинаний бесов и суда над несчастным духовником одержимых. Особенно известным в наши дни этот процесс стал во многом благодаря книге американского писателя Олдоса Хаксли «Луденские бесы» (1952).

По одной из версий, выдвигаемых историками, молодой священник Грандье, прибывший из Бордо в провинциальный Луден, был просвещён, любезен, обладал даром хорошо писать и ещё лучше говорить. В короткое время он перессорил весь городок, причём женщины были за него, почти все мужчины – против. Он становится заносчивым, несносным, старается поразить всех своим великолепием; отпускает насмешки по адресу кармелитов, говорит с кафедры дерзости против монахов вообще. На его проповеди собираются такие толпы, что можно задохнуться.

Женщины в его полном распоряжении. Необычайно нежна к нему дочь королевского адвоката Мадлен де Бру, а у дочери королевского прокурора, Филиппы Тринкант, от него ребёнок. Именно ради дочери королевского адвоката Грандье пишет трактат, направленной против целибата (обета безбрачия).

В Лудене находился совсем небольшой монастырь Урсулинок, населённый благородными, но отнюдь не богатыми девицами. Сам по себе монастырь был беден, при его основании ему было дано только одно помещение – старая гугенотская школа. Настоятельница, дама из очень знатной и родовитой семьи, горела желанием расширить и обогатить монастырь, сделать его известным. Весьма возможно, что она пригласила бы к себе Грандье, но в обители уже был священник, имевший прочные связи в крае, близкий родственник двух главных чиновников города – каноник Миньон. И вот оба они из признаний исповедующихся монахинь (настоятельница также исповедует их) делают ужасное заключение, что молодые монахини только и мечтают, что о Грандье, только и говорят о нём. По другой версии, именно Миньон, родственник Тринкант, подговорил монахинь дать против Грандье показания.

«Заговорщики» – каноник Миньон и настоятельница, а также ещё двое весьма именитых и обиженных Грандье горожан среди покровительствуемых ими бедняков находят двух человек, которые соглашаются громко заявить, что больше не могут терпеть у себя такого развратного священника, колдуна, дьявола, вольнодумца, который «в церкви становится только на одно колено», насмехается над всеми постановлениями и даёт разрешения в ущерб правам епископа.

Грандье же в ответ отправляется к самому королю, бросается на колени и просит отомстить за нанесённое ему оскорбление. Король готов был стать на его сторону, но нашлись люди, донёсшие королю, что оскорбление – это результат любовных похождений Грандье и ярости обманутых мужей.

Церковным судом в Пуатье Грандье был приговорён к церковному покаянию и изгнанию из Лудена, то есть был обесчещен как священник. Но светский суд, пересмотрев дело, признал Грандье невиновным. За него был также и Сурди, архиепископ Бордо, стоявший выше епископа Пуатье. Благодаря личным связям среди сильных мира сего Грандье в течение года восстанавливает утраченные позиций и вновь получает прежние должности.

Оправданный священник, вместо того чтобы покинуть Луден, решает воспользоваться победой и остаётся в городе. Кроме того, он угрожает своим врагам и требует удовлетворения. Противники его, сами попав в опасное положение, вспоминают дело Гофриди из Экса, в котором дьявол, отец лжи, реабилитированный самым почётным образом, фигурировал в качестве свидетеля, заслуживающего веры как со стороны Церкви, так и со стороны чиновников короля. Отчаявшись в других средствах, они взывают к дьяволу, и тот появляется к их услугам в образе урсулинок.

Луденская история началась с того, что настоятельница и некая вполне послушная ей монахиня начали биться в конвульсиях и бормотать на дьявольском наречии. Другие монахини принялись им подражать.

Надо сказать, что о настоятельнице – Жанне де Анж – мы знаем довольно много из воспоминаний современников. До принятия иноческого сана она именовалась Жанна де Беклиер (Бециер) и была поистине воплощением святой. Но в то же время она отличалась странным нравом и обладала большими амбициями. Богатая и экстравагантная дочь барона, она ушла в монастырь, с одной стороны, будучи истинно верующей, а с другой – в надежде стать матерью-настоятельницей. Однако при виде привлекательного мужчины, каким, судя по всему, был Грандье, она потеряла голову, её стали мучить странные грёзы о святом отце, который являлся к ней во сне в виде сияющего ангела и говорил с ней, как истинный дьявол, соблазнял и склонял к греху. В результате Жанна стала кричать по ночам, бредить во сне и выкрикивать невозможные для монахини вещи.

На Жанну была наложена епитимья и произведена по решению Миньона, её духовника, порка, но Жанна тише не стала. Постепенно инкубы стали овладевать и другими монахинями.

О новой эпидемии заговорили повсюду – даже в Париже при дворе. Французская королева – испанка с сильно развитым воображением и очень благочестивая – прислала в монастырь своего священника, а лорд Монтегю, заядлый папист, – своего верного чиновника, который всё видел, всему поверил и обо всём донёс папе римскому. Таким образом, чудо было признано. Все видели раны одной из монахинь и стигматы на руках настоятельницы – знаки, которыми отметил их дьявол.

Двор поверил, но сам Луден не верил нисколько. Эти дьяволы повторяли утром то, чему учили их накануне вечером. Они не сумели бы сказать ничего, если бы секретные увещеватели, старательно разучивая с ними дневной фарс по ночам, не учили их, как выступать и что говорить перед народом. Такова одна из версий. Во всяком случае, Жанна и одна из монахинь показали, что все насельницы одержимы двумя демонами – Асмодеем и Забулоном, которых наслал на обитель отец Грандье, перебросив через монастырскую стену букет роз.

Крупный чиновник – судья города, выйдя из себя, сам явился взглянуть на фарс и пригрозил, что выведет всех на чистую воду. Таково же было тайное мнение об этих «чудесах» и архиепископа Бордоского, к которому апеллировал Грандье. Им было послано специальное распоряжение относительно монахов-экзорцистов с целью положить конец произволу урсулинок, тем более что епископский хирург, осмотрев девушек, заявил, что не находит их ни одержимыми, ни сумасшедшими, ни больными. Кто же они в таком случае? Несомненно, обманщицы.

Настоятельница монастыря растерялась. Ничего не стоило установить, что её стигматы были нарисованы и подновлялись каждый день. Но она приходилась родственницей королевскому советнику Лобардемону, которому поручили вершить суд над Грандье. Тот ставит в известность кардинала Ришелье, своего хорошего знакомого, что обвиняемый – приятель одного из многочисленных агентов враждебной Ришелье королевы Марии Медичи, что он сделался секретарём своей прихожанки и от её имени пишет подлые памфлеты.

Ришелье, который не мог простить Грандье якобы написанной им в 1618 году клеветнической сатиры, а также памятуя о своей родственнице, сестре Клэр, которая находилась в монастыре, назначает Лобардемона главой комиссии и поручает ему арестовать смутьяна.

Грандье, по приказу Лобардемона, схватили и бросили в Анжерскую тюрьму. Его посадили в темницу в доме одного из его врагов, который приказал заделать камнем все окна, чтобы арестант там скорее задохнулся. Затем стали искать на теле обвиняемого «дьявольские знаки», втыкая в тело иголки и коля его копьём. Однако наблюдатели, такие как доктор Фурно, врач, готовящий Гранте к пыткам, и аптекарь из Пуатье, возражали против заключения инквизиции, в котором говорилось, что ведьмины отметки на теле несчастного найдены, так как сами таких знаков не видели, и утверждали, что их не видел никто. Грандье отвели в церковь, поставили лицом к лицу с девицами, которым Лобардемон вернул дар речи и которые при виде обидчика пришли в неистовство.

На обряды изгнания дьявола, которые проводят капуцин отец Транквилл, францисканец отец Лактанций и иезуит отец Жан Жозеф Сурен, собирается множество людей.

Девушек признают одержимыми, что, без сомнения, способствует увеличению аудитории. Сюда приходят слушать из уст женщин то, чего ни одна никогда не решалась произнести до тех пор.

Помимо обвинений, выдвинутых монахинями против Грандье, о виновности несчастного свидетельствует его любовница, которая живописует о супружеских изменах, кровосмесительных связях, святотатстве и других страшных грехах, не просто совершённых священником, а совершённых с «особым цинизмом», в самых святых местах храма.

Это становилось всё более смешным, как, впрочем, и отвратительным. Даже то немногое, что заставляли несчастных урсулинок зазубривать по-латыни, они коверкали вкривь и вкось. Публика находила, что дьяволы не могли бы выдержать экзамен за четыре класса приходской школы. Инквизиторы, ничуть не смущаясь, заявляли, что если дьяволы и не сильны в латыни, зато превосходно говорят по-ирокезски и на других столь же «известных» языках.

Гнусный фарс с расстояния в 60 миль в Сен-Жермене, Лувре, где находились король и двор, казался страшным, будоражившим нервы, чудом. Двор испытывал восторг и трепет. Ришелье велел заплатить и монахиням, и экзорцистам.

Столь великая милость ещё больше воспламенила всю шайку и сделала её совсем безумной. За сумасшедшими речами последовали бесстыдные поступки. Экзорцисты под предлогом, что монахини очень устали, отправляли их за город прогуляться и сами гуляли с ними. Одна из них забеременела. По крайней мере налицо были все признаки. Но на пятом-шестом месяце всё исчезло, и дьявол, обитавший в ней, заявил, что это он из мести к бедной монахине придал ей вид беременной. В результате отца Грандье заставили изгнать дьявола из монахинь, поскольку именно он являлся очевидной причиной их страданий.

Наконец дело зашло так далеко, что даже несчастные монахини почувствовали, что на продолжение спектакля у них нет сил. Теперь они уже проклинали самих себя. Несмотря на то, что их ожидала ужасная участь, если бы они сказали правду, несмотря на уверенность, что в таком случае им придётся закончить жизнь в подземелье, они всё же заявили в церкви, что это была только игра в дьявола и что Грандье невиновен. Жанна де Анж появилась в храме с петлёй на шее и угрожала повеситься в случае, если она не сможет загладить свои преступления против Грандье и того осудят.

Так монахини погубили себя, но судьи не закрыли дело. Не прекратило его и прошение, посланное от всего города королю. Грандье был приговорён к сожжению (18 августа 1634 года). Ярость его врагов была так велика, что, прежде чем сжечь его, они потребовали ещё раз поискать иголками знаки дьявола на его теле. Один из судей изъявил даже желание, чтобы Грандье вырвали ногти, но хирург отказался сделать это.

Мучители боялись голоса с эшафота, последних слов казнимого. Так как в его бумагах нашли заметку против безбрачия духовенства[86], то люди, объявившие его колдуном, считали его ещё и вольнодумцем. Вспоминали смелые слова мучеников свободной мысли, которые последние бросали в лицо судьям, вспоминали предсмертное слово Джордано Бруно. Грандье старались внушить, что если он будет вести себя благоразумно, то его избавят от огня, предварительно удушив. Слабовольный и развратный священник, любивший своё и чужое тело, обещал молчать. И действительно, он не сказал ничего ни по дороге, ни на эшафоте. Однако даже под страшными пытками он не признал себя виновным.

Когда всё уже было готово к его сожжению, один монах, исповедовавший Грандье, не дожидаясь палача, поджёг костёр. Петля-гаротта, которая была на шее осуждённого, оказалась завязана так, что её невозможно было затянуть, и таким образом Грандье предстояло сгореть заживо. Он успел только воскликнуть: «А, так вы обманули меня!» Тут взметнулись языки пламени, и более нельзя было разобрать ничего, кроме криков.

По другим источникам, Грандье успел, превозмогая дикую боль, сказать отцу Лактанцию, что тот через 30 дней предстанет перед Богом, и священник умер в точно указанный срок. Причём перед смертью он неистово кричал: «Я не виновен в твоей смерти, Грандье!»

Отец Транквилл потерял рассудок и умер через пять лет, а отец Сурен стал одержимым тем же дьяволом, Исаакарумом, которым была одержима и Жанна де Анж. В течение многих лет несчастный священник был очень болен, не мог самостоятельно одеваться, пить и есть, но потом один иезутский священник сумел его излечить.

До наших дней дошло не так много достоверных свидетельств и документов, которые позволили бы однозначно истолковать луденскую «истерию». Некоторые историки утверждают, что настоятельница монастыря урсулинок действительно вообразила, что была одержима бесом, который являлся к ней по ночам в виде недавно умершего священника. Вскоре и все остальные сёстры стали видеть то же. Приступили к заклинанию духов, но во время ритуала спазмы и галлюцинации одержимых ещё более усилились: они ложились на пол, ползали на животе, высовывали язык, который делался совсем чёрным, испускали крики, мяукали, лаяли и бредили. В бреду каждая рассказывала о своём дьяволе, какой он имеет вид, что он делает с ней, что говорит. При этом они произносили богохульства. Некоторые из них впадали в каталептическое состояние и делались сомнамбулами.

Урбан Грандье, по этой версии происшедшего, не был монастырским духовником, но он был известен в обители, так как возбуждал много толков о себе благодаря своему уму, красноречию и красоте. Кроме того, он сделался популярен своей оппозиционностью высшим церковным властям и своим памфлетом, направленным против кардинала Ришелье.

Слухи об одержимых в Лудене распространились по всей Франции. Многие приезжали из Парижа, Марселя, Лилля и других городов, чтобы посмотреть на деяния Сатаны. Брат короля, Гастон Орлеанский, приехал туда специально, чтобы видеть одержимых и присутствовать при процессе изгнания из них дьявола. Во время одного из таких процессов произошёл любопытный случай: отец Сурен, производивший изгнание, сам сделался одержимым и стал вместе с заклинаемыми кататься по полу в конвульсиях и судорогах и заявил, что дьявол Исаакарум проник в него. Граф Орлеанский присутствовал при настоящем спектакле: монахини и настоятельница катались по полу, принимали самые неприличные позы, делали смешные движения, высовывали языки, кружились вокруг церкви и при этом произносили ужасные богохульства. На основании показаний монахинь молва продолжала обвинять во всём этом аббата Грандье, который заключил союз с Асмодеем. Нашли даже письмо к нему, якобы подписанное Асмодеем (оно хранится теперь в Национальной библиотеке в Париже), в котором Асмодей даёт обещание мучить сестёр урсулинок в Лудене.

Ришелье, желая положить конец этому делу, послал в Луден специального эмиссара де Лобардемона, снабдив его неограниченными полномочиями. На другой день по прибытии в Луден Лобардемон приказал арестовать Грандье. Несчастный был брошен в тюрьму, а изгнания и заклинания бесов продолжались. По просьбе Грандье, а также для того, чтобы уличить его на очной ставке с одержимыми, ему разрешили самому производить изгнание. Его привели в церковь, где были собраны все одержимые, и в присутствии огромной толпы, собравшейся по этому экстраординарному случаю, Грандье приступил к изгнанию. Но тут случилось нечто невероятное: одержимые при виде Грандье, произносящего священные слова заклинания, пришли в такой раж, испускали такие ужасные крики, катаясь по полу, прыгая, извергая пену и произнося самые страшные богохульственные слова, что все присутствовавшие пришли в ужас. По распоряжению духовных лиц принесли договор Грандье с дьяволом и торжественно сожгли тут же, в церкви. После этого одержимые вошли в ещё больший раж, окружили бедного Грандье и стали его рвать, кусать, волочить по полу, так что его еле вырвали живым из рук одержимых и отвели в тюрьму.

Через несколько дней собрался суд, и 18 августа 1634 года Грандье был приговорён к сожжению живым, после того, как он был подвергнут самым ужасным пыткам. При чтении рассказа о них одного из присутствовавших волосы становятся дыбом – до того они были бесчеловечны. Чтобы отыскать на его теле «чёртов знак», ему рвали ногти рук и ног, размозжили кости ног так, что из них сочился мозг. Так как ноги были совершенно раздроблены, то его повезли к месту казни на повозке, завёрнутым в солому. По дороге, перед главным входом в церковь, его стащили с повозки и заставили просить прощение у Бога, короля и правосудия. По прибытии на место казни Грандье положили на костёр и ещё раз прочли ему приговор. Площадь была густо запружена толпой народа, собравшегося со всех окрестностей, чтобы присутствовать при казни колдуна Грандье. Несчастный пробовал обратиться к людям с речью. Тогда окружавшие костёр монахи стали бить его руками, палками и распятиями. Наконец один из них схватил факел и зажёг костёр. Медленный огонь охватил тело несчастного Грандье, которое в предсмертных корчах скоро скрылось в густом дыму…

Страшные припадки монахинь, вызванные луденскими дьяволами, не прекращались и после сожжения колдуна Грандье. Урсулинки продолжали бесноваться. Зараза перешла к мирянам города и распространилась далеко по окрестностям Лудена до соседнего города Шинона, где демонические припадки стали появляться у многих дам и девиц. Во всех церквях служились мессы и производились заклинания.

Луденская драма поразила умы; среди населения распространились припадки сумасшествия. В особенности она сильно подействовала на лиц, участвовавших в ней. Отец Сурен и другие заклинатели луденских бесов лишились рассудка, вообразили, что в них поселились дьяволы, и кончили жизнь, как одержимые, в конвульсиях и судорогах.

Якобы узнав о бесчинствах и распутстве монахинь после смерти Грандье, Ришелье, который и «спонсировал» все эти бесчинства, чтобы показать свою власть, прекратил выплаты устроителям этих представлений и утихомирил монастырь. Жанна де Анж, обвинённая отцом Суреном в беспутстве, умерла в 1665 году, как и сам отец Сурен.

Какая из приведённых версий истинная? Этого не знает никто – в истории с луденскими ведьмами, вероятно, точка так никогда и не будет поставлена. Нам же представляется вполне оправданным утверждение о том, что религиозный экстаз и некоторые особенности психики послужили отправным пунктом возникновения таких эпидемий.

Что же касается ведьм, то от них легко было добиться нужных показаний и без пытки. Большинство из них, по мнению исследователей самого феномена истерии одержимости, были полусумасшедшими. Они признавались, что могли превращаться в животных. Так, итальянки частенько обращались в кошек и, проскальзывая в дверь, высасывали, как они заявляли, кровь у маленьких детей. В глухих лесных местностях – в Лотарингии, в горах Юры – женщины часто становились волчицами и, по их словам, пожирали прохожих (даже если там никто никогда не проходил). Их, конечно, сжигали. Девушки признавались, что отдались дьяволу, а между тем оставались девственницами. Сжигали и их.

Казалось, многие сами хотели, чтобы их поскорее сожгли, чувствовали какую-то потребность в этом. Иногда это делалось в припадке безумия и ярости, иногда с отчаяния. Одна англичанка, когда её привели к костру, чтобы сжечь, обращаясь к народу, сказала: «Не вините моих судей! Я сама захотела погубить себя. Родители с ужасом отвернулись от меня, муж отступился. Мне пришлось бы вернуться к жизни совершенно обесчещенной. Я хочу лучше умереть… Я всё налгала».

Историки и психологи писали о том, что эпидемии и одержимость бесами получили такое большое распространение именно по причине целомудренной и благочестивой жизни монахинь. В силу затворнического существования и отказа от земных радостей в психике монахинь не могли не угнездиться святотатство и непристойность. Ищущие духовного совершенства неизбежно подвергаются чудовищным искушениям, ибо сама плоть восстаёт против своего умерщвления. В обычном состоянии человек имеет силы подавлять в себе негативные чувства и мысли, не позволяя им проявляться в словах и действиях. Ослабленные же постом, постоянной молитвой и выполнением других монастырских обязанностей монахини довольно часто утрачивали власть над своими эмоциями. Истерическое поведение заразительно, а потому примеру одной одержимой следуют другие. При массовых сборищах, на которых изгонялись бесы, у одержимых под воздействием ряда причин случались такие истерики, что при поощрении монахов-экзорцистов эти отчитки превращались в грандиозное шоу. Святотатства и непристойности всегда привлекали публику. Верующие впитывали их как губка, а на следующий день посмотреть на захватывающее зрелище приходило ещё больше народа. А жадное любопытство публики всегда стимулирует энтузиазм лицедейства.

Такова природа монастырских эпидемий XVI – XVII веков.