НЕ БЕСЫ, НО И ВОВСЕ НЕ АНГЕЛЫ

НЕ БЕСЫ, НО И ВОВСЕ НЕ АНГЕЛЫ

Для того чтобы лучше понять, какими были революционеры-террористы и как складывались их судьбы, приведем биографии некоторых из них.

Желябов Андрей Иванович (1851–1881) родился в деревне Султановка Феодосийского уезда Таврической губернии в семье крепостных дворовых крестьян. В детстве несколько лет жил у своего деда по матери Гавриила Тимофеевича Фролова, обучившего его грамоте (по Библии); Андрей выучил наизусть Псалтырь. Позже, став атеистом, он по-прежнему свято чтил Иисуса Христа. На судебном процессе он так определил свое понимание христианского учения: «Всякий истинный христианин должен бороться за правду, за права угнетенных и слабых, а если нужно, то за них и пострадать».

В детстве он был свидетелем того, как помещик Лоренцов изнасиловал его близкую родственницу, и дед ходил в Феодосию жаловаться, но вернулся без всякого результата. Андрей, рассуждая чисто по-детски, мечтал убить Лоренцова за его преступление. Со временем жажда мести прошла, но данный эпизод сыграл немалую роль в формировании характера Желябова. У него укрепилось жажда справедливости, стремление защищать слабых и угнетенных от насилия со стороны имеющих власть.

Нелидов, в имении которого служили родители Андрея, обратил внимание на смышленого мальчика и помог определить его сначала в приходское, а затем в уездное училище. Оно в 1863 году было преобразовано в гимназию. Так, вопреки правилам, сын крепостного крестьянина стал гимназистом. «Он был страшный шалун, но прекрасный товарищ и учился очень хорошо», — писал Л. А. Тихомиров.

Закончив гимназию с серебряной медалью, Андрей Желябов поступил на юридический факультет одесского Новороссийского университета. Ему приходилось зарабатывать на жизнь в качестве домашнего учителя. С. А. Мусин-Пушкин, в семье которого он преподавал летом 1870 года, отозвался о нем: «Юный, пылкий, откровенный, безупречно честный, он быстро располагал к себе людей».

Желябов разделял революционные идеи, бродившие в студенческой среде. Осенью 1871 года он стал одним из организаторов волнений в университете. Поводом для них послужило несправедливое обвинение профессором одного из студентов в том, что тот спит на лекции и грубо высказывается в адрес преподавателя. Желябов был выслан в Керчь, откуда вскоре переехал в Феодосию. Лишь в 1873 году он вернулся в Одессу и занялся земской культурно-просветительской деятельностью, которую считал наиболее полезной для блага народа.

Одесская группа тайного общества «чайковцев» постаралась привлечь его в свои ряды. На это предложение Желябов не дал сразу ответа, взяв три дня на размышление. Ведь от него зависело благосостояние семьи (отец, мать, братья, сестры), а причастность к нелегальной организации грозила не только увольнением со службы, но и более суровыми репрессиями. И все-таки он принял положительное решение.

Большинство «чайковцев» считали своей главной задачей вести пропаганду социалистических идей среди студентов и рабочих. Как признавался Желябов: «Я насилия в то время не признавал, политики касался весьма мало, товарищи еще меньше». Он женился на Ольге Семеновне Яхненко (дочери видного одесского городского общественного деятеля и сахарозаводчика); у них родился сын Андрей.

Во второй половине 1874 года большинство членов одесской группы «чайковцев» арестовали; в их числе был и Желябов. Улик против него оказалось мало, и 18 марта 1875 года его освободили до суда под залог в 3 тысячи рублей, внесенный его тестем. С женой и ребенком он стал жить на хуторе Миюк Феодосийского уезда, желая сблизиться с крестьянами и начать среди них пропаганду.

Он работал в поле по 12–16 часов в сутки, после чего наваливалась такая усталость, что ни одна мысль не шла в голову. Ему стала понятна главная причину консерватизма трудового люда: «Пока приходится крестьянину так истощаться, переутомляться ради приобретения куска хлеба… нечего ждать от него чего-либо другого, кроме зоологических инстинктов и погони за их насыщением».

Полиция не оставляла его в покое. У нее появились новые свидетельства о его причастности к революционному движению. 3 июля 1877 года Желябова арестовали и доставили в Петербург в Дом предварительного заключения. И вновь не нашлось убедительных доказательств его причастности к государственным преступлениям. На процессе 193-х в январе 1878 года он был оправдан.

В то время он не был членом «Земли и воли». Аграрную часть ее программы он разделял, признавая экономическое освобождение крестьянства за существеннейшее благо. Однако курс на крестьянское восстание категорически отвергал, считая, что всеобщий бунт вызовет лишь хаос и зверство. Летом 1878 года он поработал бахчеводом в Подольской губернии, а осенью вернулся в Одессу, желая вновь заняться революционной деятельностью. Жена требовала заботиться о благосостоянии семьи. Он счел это погоней за мещанским счастьем. Спокойная семейная жизнь его не устраивала, и в конце 1878 года он расстался с женой, оставив ее и сына на попечении тестя.

Весной 1879 он принял предложение приехавшего в Одессу М. Ф. Фроленко участвовать в Липецком съезде землевольцев. Там он примкнул к «политикам», нацеленным на террор и цареубийство. Он стал одним из лидеров «Народной воли». Его выдвижение в первые ряды профессиональных революционеров объясняется незаурядными ораторскими способностями, талантом полемиста и организатора, большим личным обаянием. Он пользовался уважением среди интеллигенции и студенчества, в рабочих кружках, среди морских офицеров в Кронштадте.

Фактически он руководил Военной организацией «Народной воли» и Центральным рабочим кружком «Народной воли» в Петербурге. По словам Л. А. Тихомирова, Желябов был «добрый, способный войти в положение каждого, способный другим прощать бесконечно больше, чем самому себе, он невольно возбуждал к себе симпатии».

Только в двух случаях он совершил роковые ошибки, оценивая моральные качества людей: привлек к покушению на императора под Москвой Окладского (выдавшего участников и организаторов акции) и назначил одним из метальщиков бомб накануне 1 марта 1881 года Рысакова. Эти ошибки дорого стоили «Народной воле» и ему лично.

Желябов любил созерцать красоту природы, обожал музыку. Вернувшись с тайного собрания народовольцев, мог зачитаться на всю ночь «Тарасом Бульбой» Гоголя, а во время отдыха являлся душой коллектива, главным источником шуток и веселья. В 1880 году он сблизился с Софьей Перовской, они полюбили друг друга и с осени 1880 года жили вместе.

По его мнению, после свержения самодержавия революционерам предстоит долгая работа с целью развить в народе смутные инстинкты и наклонности в сознательные стремления к социалистическим порядкам. Для начала необходимо, по его словам, завоевать «самую широкую свободу слова, собраний, стачек, пропаганды, агитации» и «широкую самодеятельность отдельных лиц и всяких обществ и групп».

По его мнению, царское правительство не имеет надежной опоры в русском обществе и под ударами систематического террора будет вынуждено пойти на серьезные уступки. В то же время он сознавал и отрицательную сторону террора, требующего мобилизации всех наличных сил и средств в ущерб другим отраслям деятельности «Народной воли». Тем не менее, он полагал, что после гибели императора удастся «укрепить организацию и раскинуть ее сети во всех сферах общества».

27 февраля 1881 года Желябов был арестован на квартире своего друга М. Н. Тригони, легально проживавшего в Петербурге. Однако за Тригони велась слежка после предательских показаний Складского. Как мы уже знаем, 2 марта 1881 года, получив известие о цареубийстве и аресте Рысакова, Желябов направил в Петербургскую судебную палату заявление, требуя «приобщения себя к делу 1-ого марта» как соучастника цареубийства.

Перовская Софья Львовна (1853–1881) принадлежала к аристократическому дворянскому роду. Ей суждено было стать первой женщиной в России, казненной как политическая преступница. Отец ее, Лев Николаевич, внук графа А. К. Разумовского, был с 1861 года петербургским вице-губернатором, а в 1865–1866 годах губернатором, членом Совета министерства внутренних дел.

Софья получила хорошее домашнее образование, много читала. Большое впечатление произвели на нее сочинения Дмитрия Писарева. Научная и философская литература способствовали формированию у нее атеистического мировоззрения. Иисуса Христа она чтила не как Бога, а как мученика за идею любви к человечеству. По свидетельству хорошо знавшей ее А. И. Корниловой, из Евангелия руководящими для Софьи Перовской заповедями стали: «вера без дела мертва», «любовь есть жертва», «люби ближнего твоего, как самого себя».

В 1869 году Софья поступила на Аларчинские женские курсы в Петербурге. Вместе с тремя сестрами Корниловыми, дочерьми богатого фабриканта, они составили кружок саморазвития; изучали политическую экономию по книге Милля с примечаниями Чернышевского. Отцу не нравилось ее свободомыслие; он запретил ей общаться с новыми подругами. В ответ она ушла из дома и скрывалась у друзей до тех пор, пока через два месяца отец не согласился выдать ей документы, необходимые для отдельного проживания в Петербурге.

Кружок Перовской вошел в общество «чайковцев» или, как его еще называли, «большое общество пропаганды». С весны 1872 года она под видом фельдшерицы некоторое время жила среди крестьян Ставропольского уезда. В частном письме высказала свое разочарование: «Пахнет отовсюду мертвым, глубоким сном». Переехав в село Едимново Тверской губернии к своей подруге А. Я. Ободовской, работавшей учительницей в школе, стала ее помощницей.

Вернувшись на следующий год в Петербург, Софья Перовская посвятила себя революционной пропаганде среди рабочих. В дневнике записала требования к достойному уважения человеку: «а) закваска самостоятельности, б) известная степень способности развиваться, в) способность вдумываться как в себя, так и в окружающих… г) известного рода честность или искренность, д) преданность известной идее». По ее словам: «Наибольшее счастье человечество может достичь тогда, когда индивидуальность каждого человека будет уважаться, и каждый человек будет сознавать, что его счастье неразрывно связано со счастьем всего общества. Высшее же счастье человека заключается в свободной умственной и нравственной деятельности».

Арестовали Перовскую 5 января 1874 года. Полгода провела она в тюрьме и была взята на поруки отцом с разрешения начальника III отделения П. А. Шувалова, с которым он был знаком с давних пор. Софья уехала в крымское имение своей семьи. Поправив здоровье, отправилась в Тверскую губернию работать в больнице. Она не могла подвести отца, и поэтому оставила на время революционную деятельность.

Вернувшись в Крым, закончила Симферопольские женские курсы и собиралась работать в Красном Кресте (тогда шла война с Турцией), ухаживая за больными и ранеными. Ее вызвали на «процесс 193-х» как обвиняемую, оправдали, но в административном порядке выслали в город Повенец Олонецкой губернии. По дороге она сбежала и с этого времени перешла на нелегальное положение.

Став членом «Земли и воли», она поехала в Харьков, надеясь организовать побег Ипполита Мышкина, находившегося в тюрьме. Это не удалось из-за недостатка сил и средств. Она вернулась в Петербург, и после раскола «Земли и воли» примкнула к народовольцам, войдя в Исполнительный комитет. Для Перовской революционный террор был прежде всего ответом на террор государственный, местью за смерть и мучения товарищей.

Она была активной участницей убийства Александра II. Когда Желябов, находясь в тюрьме, признал себя организатором этой акции, Перовская пришла в отчаяние. Несмотря на нависшую над ней опасность, она находилась в Петербурге, обдумывая планы освобождения Желябова и убийства нового царя. Конечно же, ни то ни другое осуществить было невозможно. А по городу разъезжали и ходили те, кто мог ее узнать, согласившись сотрудничать с полицией. Ее опознала торговка, проезжавшая в сопровождении околоточного надзирателя по Невскому проспекту…

На суде Перовская держалась спокойно. Лишь однажды не выдержала, когда прокурор Муравьев заклеймил революционеров: «Отрицатели веры, бойцы всемирного разрушения и всеобщего дикого безначалия, противники нравственности, беспощадные развратители молодежи». И воскликнул, что им «не может быть места среди Божьего мира!»

Перовская возразила: «Тот, кто знает нашу жизнь и условия, при которых нам приходится действовать, не бросит в нас ни обвинения в безнравственности, ни обвинения в жестокости».

Увы, так уж повелось с давних пор, что слишком часто радетелями веры и борцами за нравственность выступают те, кто не верит в высшие духовные ценности и ведут лицемерную нечистую жизнь, радея за личные блага…

В письме матери из тюрьмы 22 марта Софья подвела итог своего жизненного пути: «Я жила так, как подсказывали мне мои убеждения, поступать же против них я была не в состоянии, поэтому со спокойной совестью ожидаю все, предстоящее мне».

На скамье подсудимых она была вместе с Андреем Желябовым. С ним она подружилась в 1880 году и вскоре полюбила его всем сердцем. Это была ее первая и единственная любовь. Они были счастливы и умерли в одно и то же время. Но в отличие от любовных романов с подобным финалом, молодые революционеры погибли на эшафоте 3 апреля 1881 года.

Михайлов Александр Дмитриевич (1855–1884), дворянин по происхождению, родился он в семье землемера в городе Путивле Курской губернии. О своем детстве вспоминал с любовью. По его словам, из тех лет осталось у него «только одно искреннее, чистое, хорошее». Ребенком он был горячо верующим, изливая в молитве все свои душевные тревоги и горести.

В юношеские годы «детское религиозное мировоззрение рухнуло, подкопанное пробуждающейся мыслью»; его сменила «любовь, поклонение красоте природы». В гимназии города Новгородсеверского Черниговской губернии он впервые остро ощутил присущие многим «беспринципность, холодный эгоизм, грубость, бесчеловечность». По его признанию, лишь одно примиряло его с такой жизнью: «Ангельски чистый образ одной девочки, с которой даже не был знаком, с радостным и тихим чувством носил я в своей душе три года (от 12 до 15 лет) <…> Она была для меня идеальным образом, высшим духовным существом».

Тогда же он стал много читать, заниматься самообразованием. Это «внесло в нравственный мир недостающую школе жизненную струю, возбудило новые мысли, открыло новые горизонты». Вместе с несколькими товарищами на собственные деньги они организовали домашнюю библиотеку в 150 томов по всем отраслям знания. В августе 1875 года отправился в Петербург и поступил в Технологический институт. Ему категорически не понравилась царившая там строгая дисциплина: ежедневные проверки посещения занятий, через день обязательные репетиции (ответы на вопросы по прочитанным лекциям) через день. Он считал, что это унижает человеческое достоинство.

Его исключили из института за нарушение этих правил. Он не подал прошение о восстановлении: «Зачем мне были предметы института, когда сам он не признавал во мне человека и считал насилие и принуждение лучшим средством высшего образования». Его выслали из Петербурга. И тогда борьба с существующей властью стала его главной целью.

В Киеве он познакомился с членами революционных групп и стал убежденным противником самодержавия. В августе 1876 года вернулся в Петербург, где установил связь с группой М. А. Натансона, и вскоре вошел в тайную организацию «Земля и воля». Весной следующего года отправился в Саратовскую губернию, чтобы познакомиться со старообрядцами и со временем вовлечь их в революционное движение. Религиозные раскольники ему, подобно многим землевольцам, представлялись «тайником народно-общинного духа».

Он устроился учителем грамматики в селе Синенькино, где сблизился со старообрядцами. По его словам, «пришлось взять себя в ежовые рукавицы, ломать себя с ног до головы», выполняя необходимые обряды и обычаи, произнося молитвы и соблюдая посты. Но это происходило «даже с некоторою приятностью, а главное, с громадной пользой для развития воли и уменья владеть собой».

За несколько месяцев он стал своим среди раскольников (было ему тогда 22 года). Он отдавал всю свою энергию делу, жертвовал жизненными удобствами и материальными благами во имя революции.

Весной 1878 года Михайлов вернулся в Петербург, желая образовать новую группу для работы среди старообрядцев. Его ввели в руководящую группу «Земли и воли». Обладая всеми необходимыми качествами для конспиративной работы, он организовал ее профессионально.

Он принял непосредственное участие в подготовке покушений на начальника III отделения А. Р. Дрентельна и — А. К. Соловьева на Александра II (2 апреля 1879 года). Михайлов устроил Н. В. Клеточникова переписчиком в агентурную часть III отделения и почти два года получал от него материалы о планах тайной полиции.

С момента образования «Народной воли» в августе 1879 года и до своего ареста в ноябре следующего года А. Д. Михайлов был одним из ее главных руководителей. По словам Желябова, Михайлов заботился о своей организации «с такой же страстной, внимательной до мелочи преданностью, с какой другие заботятся о счастье любимой женщины». Как средство борьбы Михайлов делал ставку на террор, предлагая «стрелять в самый центр».

Самым близким для него человеком среди членов Исполкома «Народной воли» была А. П. Корба, с которой он познакомился в 1879 году. Он писал ей из тюрьмы: «Я не любил ни одной женщины, ни одного человека, как тебя». Под маской внешней холодности, которую отмечали все знавшие его, скрывались сильный темперамент и романтичная преданность делу революции.

28 ноября 1880 года А. Д. Михайлова арестовали в Петербурге при нелепых для конспиратора обстоятельствах: пошел в одну из фотомастерских получать карточки казненных народовольцев А. А. Квятковского и А. К. Преснякова.

Понимая, что там может быть полицейская засада, он понадеялся на свое умение избегать слежки и ареста, которое до этого времени не подводило его…

После заточения в Трубецком бастионе Петропавловской крепости его судили в феврале 1882 года. Главным пунктом обвинения являлось активное участие в подготовке двух попыток цареубийства, что стало известно властям благодаря показаниям Г. Д. Гольденберга.

В дни судебного процесса он написал «Завещание», давая последние наставления своим товарищам. Например: «Завещаю вам, братья, не посылайте слишком молодых людей в борьбу на смерть. Давайте окрепнуть их характерам, давайте время развить все их духовные силы». В конце: «Затем целую вас всех, дорогие братья, милые сестры, целую всех по одному и крепко, крепко прижимаю к груди, которая полна желанием, страстью, воодушевляющими и вас. Простите, не поминайте лихом. Если я сделал кому-либо неприятное, то, верьте, не из личных побуждений, а единственно из своеобразного понимания нашей общей пользы и из свойственной характеру настойчивости.

Итак, прощайте, дорогие! Весь и до конца ваш Александр Михайлов».

Смертную казнь ему заменили вечной каторгой. В Алексеевском равелине Петропавловской крепости его поместили в камеру, полностью изолированную от окружающего мира. Он умер 18 марта 1884 года, как было написано в медицинской справке, от отека легких.

Тихомиров Лев Александрович (1852–1923) стал народовольцем-ренегатом, отрекшимся от прежних своих убеждений, но не предателем. Поначалу его убеждения были крайне революционными, затем — столь же контрреволюционными. Борясь против самодержавия, он занимался активной общественной деятельностью, а покаявшись, ограничился частной личной жизнью и писанием воспоминаний. Правда, и тут не обошлось без противоречий: сначала он в своих мемуарах выступил как ярый монархист, но потом постарался быть более объективным…

Родился он в дворянской семье военного врача на Кавказе, в Геленджике. Окончив Керченскую гимназию с золотой медалью, поступил на медицинский факультет Московского университета. Его захватило молодежное движение народников. Весной 1873 года он вступил в московский кружок «чайковцев»; переехав в Петербург, стал вести пропаганду среди фабричных рабочих.

Что привело его в ряды революционеров, решить трудно. Возможно, неудачные попытки заняться литературным творчеством. Во всяком случае, он вместе с Петром Кропоткиным, Сергеем Кравчинским и Дмитрием Клеменцом вошел в «Литературный комитет» организации. Написал две агитационные брошюры: «Сказку о четырех братьях» и «Пугачев или бунт 1773 года».

Как вспоминал Кропоткин: «„Сказка“ нам всем понравилась; но когда мы прочли ее заключение, мы совсем разочаровались. У автора четыре брата, натерпевшись от капитала, государства и т. д., сошлись, все четверо, на границе Сибири, куда их сослали, и заплакали. Сергей и я настаивали, чтобы конец был переделан, и я переделал его так, как он теперь в брошюре, что они идут на север, на юг, на запад и на восток проповедовать бунт.

Точно так же и в „Пугачевщине“ конец был плох… Решили приделать конец, где бы изображен был идеал безгосударственного послереволюционного строя. Я и написал этот конец в несколько страниц. Моя рукопись попалась потом в руки жандармов».

Оба революционных сочинения Льва Тихомирова оказались без убедительного идейного завершения. В этом они напоминают судьбу автора, который поначалу казался непреклонным борцом за социалистические идеалы.

В ночь на 12 ноября 1873 года его арестовали на квартире его соратника Сергея Синегуба. В тюрьме он провел четыре года. Его судили на «процессе 193-х», приговорили к ссылке в Сибирь, но, зачтя время, проведенное в заключении, освободили под гласный надзор полиции.

Уехав на Кавказ к родителям, он осенью того же 1878 года вернулся в Петербург; перейдя на нелегальное положение, вступил в общество «Земля и воля», став одним из редакторов газеты с тем же названием. При расколе организации перешел в «Народную волю». Активно сотрудничал в одноименном нелегальном издании, вошел в Исполнительный комитет, участвовал в организации террористических актов.

Противникам социализма, утверждавшим, что общество, построенное на таких основаниях, будет подавлять личность, Тихомиров отвечал: «Социализация жизни имеет своей целью возвышение, а не подавление личности, ее свободы и благосостояния».

(Любое общество неизбежно ограничивает свободу индивидуума; вопрос лишь в том, какие у него идеалы — не на словах, а на деле. Порой свобода предоставляется расхитителям национальных богатств, паразитам, «врагам народа» под предлогом абстрактной свободы личности.)

Лев Тихомиров полагал, что победу революции может обеспечить заговор и государственный переворот. В терроре он видел средство достичь этой цели. При разгроме «Народной воли» Тихомиров избежал ареста; уехал с женой за границу, оставив двух малолетних детей на попечение своих родных. Поселился в Швейцарии, вместе с П. Л. Лавровым издавал «Вестник Народной воли». Однако материальное положение его семьи (у них родился сын) оставляло желать много лучшего. Лев Александрович был подавлен разгромом «Народной воли», казнью некоторых ее активистов.

Многие народовольцы предполагали, что при жизни не увидят свержения самодержавия, но продолжали свое дело. Тихомиров был не из их числа, хотя участвовал в создании Программы Исполнительного комитета «Народной воли». Он претендовал на роль идеолога революционного движения, предполагавшего террористические акты.

Сторонником буржуазной демократии он не стал. Он убедился, что она предоставляет свободу бесчестным обманывать и дурачить народ, который эксплуатируют алчные владельцы капиталов. Оказалось, что самодержавие при всех своих недостатках имеет и определенные преимущества перед западными демократиями, по крайней мере в условиях Российской империи.

Сын Тихомирова заболел менингитом и находился в тяжелом состоянии. Отец в отчаянии обратился к Богу, моля его о спасении ребенка. И когда тот выздоровел (не без помощи врачей, конечно), Лев Александрович воспринял это как чудо, возвратился в лоно Православной церкви.

Для него слишком много значили не столько интеллектуальные и нравственные факторы, а внешние обстоятельства. Можно предположить: наконец-то он прозрел. Но когда подобные превращения происходят в зрелом возрасте, то возникает подозрение, что этот человек решил приспосабливаться к обстоятельствам, прекратив борьбу за свои идеалы.

В августе 1888 года Лев Тихомиров написал прошение Александру III о помиловании, раскаиваясь в своих политических преступлениях. Он утверждал, что убедился: русский народ поддерживает самодержавие. Сильная объединенная светская и церковная власть удержат людей от преступлений и пороков, к которым они тяготеют по причине своей греховной природы.

В начале 1889 года, получив помилование, вернулся на родину и стал ярым монархистом, резко критикуя революционное движение в России, а также самих революционеров. В конце XIX века написал воспоминания, проникнутые такими же, во многом несправедливыми, нападками.

После революций 1917 года со Львом Тихомировым произошла новая метаморфоза. Он признал власть большевиков и написал новые мемуары — «Тени прошлого». На этот раз он достаточно объективно рассказал о своих бывших товарищах по революционной борьбе.

Фроленко Михаил Федорович (1848–1938) был в числе народовольцев, на которых возлагали наиболее ответственные и рискованные поручения. Из Одесской тюрьмы он сумел освободить Костюрина — активного члена южных народнических кружков. Стефановичу, Дейчу и Бохановскому, заключенным в Киевскую тюрьму, устроил побег, предварительно поступив на службу в это заведение смотрителем.

М. Ф. Фроленко родился в городе Ставрополе в семье отставного фельдфебеля. Отец умер, когда он был ребенком. Воспитывала его мать, дочь отставного унтера. Ей с детства пришлось уйти в люди, работать прислугой. Жизнь ее складывалась очень тяжело, порой трагично. «Она, — как писал он в автобиографии, — не будучи даже грамотной (грамота ей совершенно не далась), оказывалась потом в моральном и умственном отношении много выше окружающих, стоящих куда выше ее по своему положению и образованию». (Тут впору припомнить афоризм американского писателя Амброза Бирса: «Образование — то, что мудрому открывает, а от глупого скрывает недостаточность его знаний».)

Мать воспитывала детей лаской. К тому же они видели, каким тяжким трудом достаются ей деньги. Вечерами она рассказывала детям о своей жизни, и они прониклись сочувствием к ее судьбе (она дважды была замужем, и оба мужа оказались пьяницами, а потому рано умерли).

Михаил поступил в училище, а благодаря своим успехам был принят в гимназию. Здесь, как вспоминал он, «был уже кружок революционно настроенных гимназистов, и вообще бродил вольный дух… У нас в большом презрении была погоня за карьерой и, напротив, честная служба на пользу народа считалась обязательной… Все это были лишь отзвуки того, что проводилось тогда в легальной либеральной литературе… и благодаря этому многие шли потом в революционеры».

Окончив гимназию, он хотел поступить в петербургское Константиновское военное училище. Но по своему социальному положению, как оказалось, не имел такого права. По совету приятеля и полагаясь на его материальную поддержку, поступил в Технологический институт.

Когда летом 1871 года шел процесс группы Нечаева, он приходил чуть свет к зданию суда, чтобы попасть туда, — так был велик интерес молодежи к происходящему. Его поразило то, что подсудимые не оправдывались, а сами обвиняли правительство в злоупотреблениях и угнетении народа. Узнав о революционных нравах, царивших в Петровско-Разумовской земледельческой академии, он отправился в Москву, поступать в это учебное заведение. Тем более, став агрономом, можно было принести наибольшую пользу народу.

В академии он получал стипендию и занимался самообразованием. У них образовался кружок «вольнодумцев». Проникнувшись революционными идеями, он вступил в московскую группу «чайковцев». На Пресне недалеко от Зоологического сада они открыли мастерскую, где обучались ремеслу и выполняли некоторые заказы, ведя одновременно пропаганду среди рабочих.

Весной 1874 года Фроленко с четырьмя товарищами отправился на Урал, чтобы организовать боевой отряд из беглых сибирских крестьян и рабочих. Предприятие это не удалось. Вернувшись в Москву, он едва не попал в руки жандармов и вынужден был перейти на нелегальное положение.

Работал в мастерских, переезжая из города в город. Через два года в Киеве примкнул к местным бунтарям; они сколачивали боевой отряд, чтобы незамедлительно выступить в случае народного бунта. Но пока он доставал в Петербурге оружие, их группа рассеялась под угрозой ареста. Примкнув к «Народной воле», стал членом Исполнительного комитета. В Кишиневе они сняли дом возле казначейства и стали вести подкоп, чтобы добраться до хранилища денег и золота. Но к этому времени полицейский надзор по всей России был так налажен, что им едва удалось избежать ареста. Пришлось бросить попытку «экспроприации» и срочно скрыться.

Фроленко участвовал в подготовке крушения царского поезда в ноябре 1879 года, а также последнего покушения на Александра II. Зимой 1881 года в Петербурге он вел подкоп под Малой Садовой по маршруту следования императора. А 17 марта 1881 того же года М. Ф. Фроленко был арестован после того, как он пришел на квартиру Кибальчича.

На следствии он держался твердо, решительно отказываясь давать показания до суда. Его приговорили к смертной казни, замененной затем бессрочной каторгой. 24 года провел М. Ф. Фроленко в Алексеевском равелине Петропавловской крепости и в Шлиссельбургской крепости. Осенью 1905 года он вышел на свободу, женился, стал жить в Геленджике и печатать свои воспоминания. В советское время активно участвовал в общественной жизни.

Фигнер Вера Николаевна (1852–1942) происходила из дворянской семьи. Родилась в Казанской губернии. Дед по отцу, выходец из Лифляндии, был подполковником, а с материнской стороны — крупным помещиком и уездным судьей. Отец служил лесничим. С детства в ее памяти сохранились картины дремучего бора.

Воспитывали ее, а также сестер и братьев (один стал крупным горным инженером, другой — знаменитым оперным тенором) строго. Отраду и утешение они находили у старой няни, крепостной, выкупленной на свободу, Натальи Макарьевны. Когда Вере было 6 лет, семья переехала в Тетюшинский уезд, в родовое имение — с парком, фруктовым садом, прудами. Она много читала. Отличницей закончила казанский Родионовский институт.

Наибольшее впечатление в детстве произвели на нее некоторые сентиментальные романы, поэма Некрасова «Саша» и Евангелие. По ее признанию, в учении Христа она восприняла принцип — отдаваться «всецело раз избранной великой цели». Как писала она в автобиографии:

«Меня, живую и энергичную, скоро стала тяготить бездейственная жизнь в деревне. Окружающая крестьянская беднота, хотя я видела ее, можно сказать, издалека, не могла остаться незамеченной. Контраст с моим собственным положением, в связи с приподнятым настроением после выхода из закрытого учебного заведения и частыми разговорами с дядей о земстве, всеобщем народном образовании, медицине и тому подобных вопросах, в особенности же теория утилитаризма, наводили меня на мысль о служении обществу, возбуждали желание быть полезной».

(Главном в ее утилитаризме было положение: цель человека — наибольшее счастье наибольшего числа людей; это не то, что понимают под утилитаризмом те, кто его опошляют и сводят к материальной выгоде.)

В 1870 году она вышла замуж за образованного судебного следователя А. В. Филиппова. Его работа показалась ей отвратительной. Продав все, что было возможно, они уехали в Цюрих, чтобы поступить в университет; с ними отправилась и ее сестра Лидия (в России доступ женщин в высшие учебные заведения был закрыт).

В Цюрихе тогда училось около ста русских женщин. Среди них были популярны либеральные, демократические и анархические идеи. В один из таких кружков самообразования вступила и Вера Фигнер. Как она писала: «Стать на сторону революции и социализма меня подвигнуло не только чувство социальной справедливости, но, быть может, в особенности жестокость подавления революционных движений правящим классом».

Женщины из ее кружка уехали на родину, чтобы вести революционную агитацию. Но вскоре их арестовали. Марк Натансон, приехав в Цюрих, передал ей призыв товарищей поддержать революционное движение. Ей очень хотелось продолжить учебу: ведь она мечтала стать доктором медицины и хирургии. После тяжелой внутренней борьбы она сочла своей обязанностью отозваться на призыв и в конце 1875 года приехала в Москву.

«Жестокие репрессии против революционного движения, — писала она, — изменили настроение и, сообразно с этим, программа требовала вооруженного сопротивления при арестах, обуздания произвола агентов власти, насильственного устранения лиц жандармского и судебного ведомства, отличавшихся особой свирепостью, агентов тайной полиции… Кроме того, для поддержания успеха народного восстания… программа указывала на необходимость „удара в центре“, причем уже говорили о применении динамита».

Она устроилась в одном из сел фельдшерицей, а затем помощницей учительницы, ведя просветительскую работу и читая крестьянам только легальную литературу. Ее поразила бесправная и беспросветная деревенская жизнь. Под угрозой ареста ей приходилось переезжать с места на место.

При расколе «Земли и воли» она примкнула к «Народной воле» и вошла в Исполнительный комитет. Для осуществления вооруженного переворота они начали формировать группу военных, куда вошло несколько десятков офицеров. После убийства Александра II она, скрываясь от полиции, переехала в Одессу, где организовала убийство военного прокурора Стрельникова (18 марта 1882 года). Исполнители — И. Желваков и С. Халтурин (после взрыва в Зимнем дворце он переехал в Одессу) вскоре были арестованы и казнены.

Вера Фигнер продолжила свою революционную работу в Харькове. Когда глава петербургского сыска Судейкин завербовал активного участника «военной группы» Дегаева, тот выдал своих товарищей, включая ее. Арестовали Веру Фигнер 10 февраля 1883 года. Она провела 20 месяцев в изолированной камере. Ее приговорили к смертной казни, позже замененной бессрочной каторгой, и заточили в Шлиссельбургскую крепость. Здесь она провела более двадцати лет, не имея ни одного свидания, а первые 13 лет — и переписки. Многие заключенные за этот срок умерли или сошли с ума. Она выдержала.

В 1902 году им хотели ужесточить условия содержания под стражей. В знак протеста и с отчаяния она сорвала погоны у тюремного смотрителя. За это ей грозила смертная казнь. Но началось расследование, закончившееся тем, что администрация тюрьмы была смещена. Без ее ведома мать послала царю прошение о смягчении наказания дочери. Он «снизошел», определив ей 20 лет. Узнав об этом прошении, Вера была возмущена, оскорблена: ведь она не просила ни о каком снисхождении! Она хотела порвать отношения с матерью, но не сделала это, узнав, что она тяжело больна. Им не довелось увидеться…

В сентябре 1904 года ее освободили, отправив в ссылку, а через два года отпустили за границу. Там она боролась за права российских заключенных, которые в тюрьмах и на каторге находились в невыносимых условиях. После февраля 1917 вела общественную и просветительскую работу на Родине. После Октябрьской революции участвовала в Учредительном собрании. Когда на его заседание в Мариинском дворце явились вооруженные матросы-большевики с требованием очистить помещение, Фигнер была среди меньшинства, проголосовавшего за то, чтобы не подчиниться.

«Роспуск Учредительного Собрания, — по ее словам, — был новым унижением заветной мечты многих поколений и наивного благоговения веривших в него масс. И наряду с этим я сознавала, что мы, революционеры старшего поколения — отцы наступивших событий». Позже она вновь боролась за права заключенных (уже во время и после Гражданской войны), писала и публиковала свои воспоминания.

Морозов Николай Александрович (1854–1946) поистине уникален. В нем сочетались качества, которые принято считать несовместимыми: страсть и мужество революционера, темперамент и талант литератора с рассудительностью, энциклопедическими знаниями и проницательностью ученого; он был одновременно террористом и гуманистом.

Впрочем, если рассудить здраво, ничего нет удивительного в таком парадоксальном соединении черт ума и характера. Ведь для научных открытий, вторжения в неведомое требуются мужество и темперамент революционера, а индивидуальный террор нередко осуществляют те, кто борется за жизнь и свободу сограждан, против поработителей и эксплуататоров, унижающих человеческое достоинство.

«Я родился… — писал он, — в имении моих предков Борке Мологского уезда Ярославской губернии. Отец мой был помещик, а мать — его крепостная крестьянка, которую он впервые увидал проездом через свое другое имение в… Новгородской губернии. Он был почти юноша, едва достигший совершеннолетия и лишь недавно окончивший кадетский корпус. Но, несмотря на свою молодость, он был уже вполне самостоятельным человеком, потому что его отец и мать были взорваны своим собственным капельдинером, подкатившим под их спальную комнату бочонок пороха по романтическим причинам».

Николай Морозов был внебрачным сыном этого богатого помещика Щепочкина. Мать его — Анна Морозова — была грамотной, любила читать. Дав ей вольную и женившись на ней, помещик не закрепил брак в церкви, поэтому их дети носили фамилию матери. Николай Морозов получил домашнее образование, был окружен любовью родных. Большое влияние на него оказали природа и рассказы заботливой «суеверной и первобытной» (его выражение) няни.

«Неодушевленных предметов не было совсем, — писал он, — каждое дерево, столб или камень обладали своей собственной жизнью». С этого, как у многих других, началось его поэтическое мировоззрение не просто естествоиспытателя, но и первооткрывателя тайн природы. А основы культуры мышления он приобрел, осваивая библиотеку отца, включавшую немало научных книг.

В интересной, поучительной и объемистой «Повести моей жизни» он вспоминал о своем счастливом детстве: «Большинство окружавших нас помещиков были просто гостеприимные люди, совершенно так, как описано у Гоголя, Тургенева, Гончарова… Многие выписывали журналы, мужчины развлекались больше всего охотой, а барыни читали романы и даже старались быть популярными, давали даром лекарства и т. д.»…

Такой патриархальной идиллией запомнились ему времена… крепостного права! Вот до какой степени изолированно от народа жили тогда помещики. Спору нет, не все они были истязателями, самодурами и развратниками. И все-таки за их хорошими манерами и радушным гостеприимством порой скрывалась жестокость рабовладельца.

В рассказе Тургенева «Два помещика» один из главных героев прислушивался, как пороли его крепостных, и «с добрейшей улыбкой» присвистывал: «Чюки-чюки-чюк! Чюки-чюк! Чюки-чюк!» Хотя крестьянам в крепостной зависимости жилось иногда спокойней, чем после освобождения — в экономическом рабстве.

Как справедливо отметил историк Б. П. Козьмин: «В крепостном праве самым страшным было то, что оно безжалостно уродовало личность и крестьян, и их владельцев. Во-первых, оно убивало чувство собственного достоинства и воспитывало психологию рабов; во-вторых, вселяло убеждение в полной естественности такого порядка, при котором один человек владеет другим, как вещью».

Поступив во 2-й класс Московской классической гимназии, Николай Морозов основал там «Тайное общество естествоиспытателей». Дело в том, что гимназистам не преподавали, в частности, эволюционную биологию, считая происхождение человека естественным путем совершенно неестественным, так как оно противоречит церковному учению. Этот запрет содействовал стремлению к свободе мысли и познанию у мыслящих отроков. С пятого класса Морозов тайком посещал некоторые лекции в университете, а по воскресеньям занимался в геологическом и зоологическом музеях. Тогда же он познакомился и с революционной литературой.

По его признанию, во всех книгах он искал не только одних лишь научных знаний, но более всего ответа на вопрос: «Стоит ли жить или не стоит?» Поиски смысла жизни привели его к мысли трудиться на благо общества, а не только ради удовлетворения собственных интеллектуальных потребностей.

«Когда зимой 1874 г. началось известное движение студенчества „в народ“, — вспоминал он, — на меня более всего повлияла романтическая обстановка, полная таинственного, при которой все это совершалось». Он познакомился с членами кружка «чайковцев». Сильное впечатление произвели на него Кравчинский, Шишко и Клеменц. «Во мне началась страшная борьба между стремлением продолжать свою подготовку к будущей научной деятельности и стремлением идти с ними на жизнь и смерть и разделить их участь, которая представлялась мне трагической, так как я не верил в их победу, — писал Морозов. — После недели мучительных колебаний я почувствовал, наконец, что потеряю к себе всякое уважение и не буду достоин служить науке, если оставлю их погибать, и решил присоединиться к ним».

Под видом сына дворника он пошел со своими новыми товарищами по деревням. Однако о них кто-нибудь докладывал в полицию. Приходилось переезжать с места на место. В Москве он вместе с Кравчинским и Лопатиным попытались (безуспешно) отбить на улице у жандармов своего товарища Волховского. Морозов уехал в Швейцарию, возобновил научные занятия.

Через полгода к нему пришло письмо от Софьи Перовской, где сообщалось, что важные события в России требуют его участия. Он отправился на родину с фальшивым паспортом. Его задержали на границе. В тюрьме он просидел год, отказываясь давать показания. Взятый на поруки отцом, он вскоре вновь был арестован и стал одним из обвиняемых на «процессе 193-х». Его признали виновным, зачли проведенные в заключении три года и выпустили на свободу.

С группой товарищей он отправился в Саратовскую губернию вести революционную пропаганду, но не смог устроиться на работу. Вернувшись в Петербург, вместе с Перовской, Фроленко, Квятковским и Михайловым отправился в Харьков. Они попытались отбить у жандармов своего товарища Войнаральского, но акция не удалась. Безрезультатно закончилась и подготовка к освобождению Брешко-Брешковской, отправленной в Сибирь на каторгу.

В Петербурге он стал редактором подпольного журнала «Земля и воля». Поддержал желание Соловьева застрелить Александра II. Когда начались аресты землевольцев, Морозов некоторое время скрывался в Финляндии. После раскола «Земли и воли» он вошел в Исполнительный комитет «Народной воли» и вместе со Львом Тихомировым редактировал журнал этой организации. В последующих покушениях на царя он не участвовал. У него были разногласия с Тихомировым, который ему казался не вполне искренним и склонным к диктаторству. Но больше всего его удручало противоречие между стремлением к научным исследованиям и необходимостью вести революционную работу.

После ареста подпольной типографии товарищи отправили его вместе с женой Ольгой Любатович, тоже революционеркой, за границу. Там он написал брошюру «Террористическая борьба». При возвращении на родину в конце января 1881 года был арестован. Его осудили на пожизненное заключение: Г. Гольденберг рассказал о его участии в подкопе для взрыва царского поезда в ноябре 1979 года.

Первые три года заточения проходили в Петропавловской крепости, где Морозов заболел цингой, ревматизмом, туберкулезом. Тюремный врач написал: «Морозову осталось жить несколько дней». Правда, через месяц уточнил: «Морозов обманул смерть и медицинскую науку и стал выздоравливать». В Шлиссельбургской крепости, куда его перевели, обстановка была более сносной. Здесь ему суждено было провести более двух десятилетий.

Он активно занимался самообразованием. Раньше знал пять языков, и в тюрьме освоил столько же. Пока разрешали пользоваться только религиозной литературой, он собрал материалы для своих будущих книг, посвященных истории христианства: «Откровение в грозе и буре», «Пророки», «Христос». Позже смог заниматься науками, освоил университетские учебники. В работе «Периодические системы строения вещества» теоретически доказал существование инертных элементов, а также электрона и позитрона (под именем анодий и катодий), изотопов, предположил сложное строение и эволюцию химических элементов, присутствие в атмосфере инертных газов…

Выйдя на свободу в 1905 году, занялся научно-популярной и легальной публицистикой; читал просветительские лекции, которые пользовались огромным успехом. Его вновь арестовали в 1911 году за сборник стихов «Звездные песни», обвинив в возбуждении бунтовщической деятельности и дерзостном неуважении к существующей власти. Хотя он использовал лишь общие слова типа «тиран» или «корона» без конкретного адреса.

В деловом письме антропологу, географу академику Д. Н. Анучину он не без иронии заметил: «Мне, человеку оппозиции, придется доказывать (и совершенно по совести), что, употребив слово „тиран“, я не имел в виду русской верховной власти… а прокурор будет доказывать, что именно подходит! Точно так же и все подведенные под „воззвание к ниспровержению“… места содержат лишь общие призывы к борьбе с угнетением и ни слова не говорят о России, а прокурору придется доказывать, что угнетение именно и есть в России. Поистине удивительные настали времена!»

Его осудили на год заключения. Он провел его в Двинской крепости, не переставая работать…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.