Глава 10 Южный полюс, начало века
Глава 10
Южный полюс, начало века
Стефан Цвейг пишет о нем несколько иронически: "Некто Скотт — капитан английского флота…"
Писатель словно подчеркивает заурядность своего героя: "некто Скотт" — один из многих…
"…Его биография совпадает с послужным списком… Его лицо, судя по фотографиям, ничем не отличается от тысячи, от десятка тысяч английских лиц… Серые глаза, плотно сжатые губы. Ни одной романтической черты, ни проблеска юмора в этом лице, только железная воля и практический здравый смысл. Почерк — обыкновенный английский почерк, без оттенков и без завитушек, быстрый, уверенный. Его слог ясный и точный, выразительный в описании фактов и все же сухой и деловитый, словно язык рапорта…"
Что ж, во многом, наверное, прав Стефан Цвейг.
Остается только понять: почему и сейчас, многие десятки лет спустя, сухие, похожие на рапорт дневники Роберта Скотта так волнуют каждого, кто открывает их? Почему именно он, "некто Скотт", стал одним из героев Стефана Цвейга? И почему рассказ о Роберте Скотте Цвейг включил в цикл, который назвал совсем незаурядно — "Звездные часы человечества"?
Роберт Фолкон Скотт родился 6 июня 1868 года. По-русски мы привыкли называть его Робертом Скоттом, но "главным" его именем было второе: Фолкон. Друзья звали его Коном.
Прав Цвейг, начало его биографии почти полностью совпадает с послужным списком: в тринадцать лет — кадет на учебном корабле "Британия", в пятнадцать — мидшипмен на "Боадише", потом на "Монархе", потом на "Ровере", в двадцать — младший лейтенант на "Амфионе".
В двадцать три Роберт Скотт поступил в минно-торпедное училище. В двадцать пять, окончив его, стал лейтенантом, минным офицером на "Вулкане".
В 1894 году семья Кона лишилась всего своего состояния. Через три года умер его отец, еще через год — брат. В тридцать лет лейтенант Роберт Фолкон Скотт остался единственной опорой для матери и четырех своих сестер.
Сводить концы с концами на скромное лейтенантское жалованье и одному-то было нелегко, а теперь пришлось ограничивать себя во всем.
Он был на хорошем счету у начальства — волевой, целеустремленный морской офицер. Но действительно один из многих. Будущее не сулило Роберту Скотту радужных перспектив. Только через десять лет после производства в лейтенанты он должен был получить следующий чин — капитана 2-го ранга. Рассчитывать на протекцию не приходилось.
Вряд ли мы когда-нибудь узнали бы о Роберте Скотте, если бы не случай. В 1898 году в Лондоне была издана тоненькая брошюрка. Она называлась "Исследование Антарктики. Призыв к посылке национальной экспедиции".
Важна, впрочем, не сама брошюрка. Важно то, что в июне 1899 года лейтенант Скотт случайно встретил на улице автора брошюры — Клементса Маркхема, президента Королевского географического общества.
28 января 1820 года таинственный Южный материк впервые открылся взорам людей. К берегам шестого континента подошли русские шлюпы "Восток" и "Мирный" под командованием Фаддея Фаддеевича Беллинсгаузена и Михаила Петровича Лазарева.
"16-го генваря достигли мы широты 69°23?, где встретили матерый лед чрезвычайной высоты, и в прекрасный тогда вечер, смотря с салинга, простирался оный так далеко, как могло только достигать зрение", — писал Лазарев.
Что там за горизонтом?
Беллинсгаузен был уверен — ледовый материк, материк льда…
Пройдут годы, десятилетия. На картах в районе Южного полярного круга появятся пунктирные очертания берегов: Земля Эндерби, Земля Грейама, Земля Кемпа, Земля Сабрина — земли, которые видели с кораблей.
В 1840 году французскому мореплавателю Дюмону-Дюрвилю откроется Земля Адели. В 1841 году английский мореплаватель Джеймс Кларк Росс подойдет к гористой Земле Виктории, увидит среди вечных льдов огнедышащие вулканы Эребус и Террор. Год спустя его корабли достигнут рекордной широты 78°10?, но здесь неодолимой преградой встанет на их пути Ледовый барьер Росса — отвесная ледяная стена, достигающая высоты 40 — 60 метров.
Что там, за ледяной стеной?
Только через 75 лет после открытия, 24 января 1895 года, норвежцы Карстен Борхгревинк и Ларс Кристенсен впервые высадились на берег Южного континента.
"Мы провели там несколько часов, — писал Борхгревинк. — Для научных изысканий времени не было, но я все же успел собрать некоторые образцы, установить наличие на почве растительности, а в прибрежной океанской воде — животной жизни: на глубине примерно одной сажени я обнаружил медузу. По моем возвращении… этот факт время от времени подвергался сомнению".
В том же 1895 году VI Международный географический конгресс примет резолюцию: "Изучение антарктических районов является важнейшей, но еще не выполненной географической задачей". А один из географов скажет: "Мы знаем больше о планете Марс, нежели об обширном районе нашей собственной планеты".
Роберт Скотт не проявлял никакого интереса к полярным странам. И в тот день, встретив на улице Клементса Маркхема, впервые услышал, что готовится экспедиция в Антарктику. Два дня спустя… он подал рапорт о своем желании возглавить ее. Год спустя был досрочно произведен в капитаны 2-го ранга, стал начальником экспедиции.
Почему именно он?
Маркхем впервые заметил Скотта еще в 1887 году. Тогда шлюпка мидшипмена Роберта Скотта выиграла учебную гонку — миля под парусами, миля на веслах, и "молодой джентльмен" был приглашен на обед к командиру эскадры.
"Ему было тогда восемнадцать лет, и на меня произвели большое впечатление его ум, познания и обаяние", — вспоминал позднее Маркхем.
Согласитесь, ни это случайное знакомство, ни короткая встреча, которая произошла девять лет спустя, отнюдь не объясняют, почему именно Роберт Скотт стал в глазах сэра Маркхема наиболее подходящей кандидатурой на пост начальника экспедиции.
Скотт действительно не имел ни малейшего полярного опыта. Но он был настойчив, целеустремлен, честолюбив, умел командовать людьми и умел подчиняться. Не вызывало сомнений — для успеха экспедиции он сделает все, что в его силах, в силах человека вообще.
Вот они на двух чашах весов: плюсы и минусы. Какая из чаш перевесит? Задним числом судить легко. Добилась экспедиция успеха — значит, выбор был правильным, начальник хорош. Потерпела поражение — плох начальник.
Что ж, можно сказать, Роберт Скотт оказался хорошим начальником. Проведя в Антарктиде две зимы, английская экспедиция вернулась на родину с триумфом. Двенадцать объемистых томов стали ее итогом — метеорологические, гидрологические, биологические, магнитные наблюдения, работы по физической географии, геологии Антарктиды. Англичане исследовали шельфовый ледник Росса, внутренние части Земли Виктории.
Скотт как начальник экспедиции заслужил общее уважение за решительность — когда необыкновенно рьяно пробивался на судне к берегу Антарктиды, за мягкость — во время зимовки и, наконец, за личное мужество.
Один из участников экспедиции писал: "Он далек от всякой формалистики и всегда стремится рассмотреть тот или иной вопрос со всех сторон. Никогда он не поступает несправедливо. Одно из самых больших его достоинств состоит в том, что он любит во всем определенность. Никаких нечетких и двусмысленных решений! Во всяком споре он сразу находит главное и всегда знает, чего хочет… Он внимателен ко всем и заботится о каждом, не упуская мелочей. Всегда готов выслушать другого… Я преклоняюсь перед ним…"
Когда "Дискавери" только подошел к берегам Антарктиды и участники экспедиции высадились на островке у подножия вулкана Террор, Скотт с двумя товарищами, карабкаясь по обледенелым скалам, взошел на вершину самого высокого из ближайших вулканических конусов лишь для того, чтобы отсюда, с высоты 1350 футов, окинуть взором поверхность шельфового ледника Росса. Чуть позже, когда "Дискгвери" достиг крайней южной точки, Скотт лично поднялся на привязном аэростате. Шельфовый ледник интересовал его как возможная дорога к полюсу. И тогда, весной 1902 года он сам возглавил санную партию.
После окончания экспедиции, оценивая личные заслуги Скотта, газета "Таймс" писала:
"Как моряк он вел "Дискавери" с величайшим умением и мужеством в самых трудных условиях; как исследователь он временами покидал судно и совершал походы, проявляя блистательную предприимчивость, терпение и выдержку, идя на риск, но без малейшей бесшабашности".
Но — газеты не писали об этом, писал сам Скотт — обнаружилась и полная несостоятельность предварительной подготовки экспедиции, в особенности снаряжения и оборудования санных партий.
"Мы были ужасающе невежественны: не знали, сколько брать с собой продовольствия и какое именно, как готовить на наших печах, как разбивать палатки и даже как одеваться. Снаряжение наше совершенно не было испытано, и в условиях всеобщего невежества особенно чувствовалось отсутствие системы во всем".
Вот где сказалось отсутствие полярного опыта у начальника экспедиции.
Еще перед началом экспедиции, в 1900 году, Скотт специально ездил в Норвегию, где консультировался с Фритьофом Нансеном. Потом посетил Германию, ознакомился с подготовкой антарктической экспедиции Эриха Дригальского.
Впрочем, могли ли помочь такие кратковременные консультации?
В полярной литературе Скотт, по его собственным словам, был "горестно несведущ". Конечно, он читал кое-что, но всерьез изучать опыт, накопленный в десятках полярных экспедиций, считал излишним.
"Для офицера королевского флота нет невозможного!" — вот то жизненное кредо, которое воспитывалось в нем с тринадцати лет.
Специально созданный для подготовки экспедиции комитет состоял из 16 членов Королевского Географического общества и 16 членов Королевской академии наук. Каждый из них имел по любому вопросу собственное мнение и разделять чье-то чужое считал излишним.
Фактически подбором участников экспедиции, подготовкой снаряжения, оборудования, провианта руководил Клементс Маркхем. Пятьдесят лет тому назад он участвовал в полярной экспедиции Горацио Остина, посланной на поиски пропавшей без вести экспедиции Джона Франклина. Но этим его собственный полярный опыт и ограничивался. Как пишет английский автор, мнения "сэра Клементса… были продуктом теории и эмоций".
В результате в дневнике Скотта и появилась запись: "Провиант, одежда и все прочее оказались никуда не годны".
Несколько участников экспедиции заболели цингой. Как писал один из них, Скотт "слишком доверял нашим мясным консервам… он чувствовал сентиментальное отвращение к забою тюленей".
Маркхем резко возражал против использования ездовых собак в полярных экспедициях, даже выступил по этому поводу на VII Международном географическом конгрессе в августе 1899 года.
"С использованием собак не сделано еще ничего, что могло бы сравниться с достижениями людей, не пользовавшихся собачьим транспортом. И действительно, с помощью собак до сих пор осуществлено лишь единственное продолжительное путешествие — пересечение Гренландии Робертом Пири. Однако… все его собаки, кроме одной, погибли от сверхтяжелой работы или были убиты, чтобы накормить других. Это очень жестокая система".
Кажется, что это говорит не организатор полярной экспедиции, а некая дама из Общества христианской любви к животным.
Так же на конгрессе Нансен спокойно и убедительно ответил Маркхему:
"Я пробовал ходить и с собаками, и без собак. В Гренландии у меня не было собак, но в Центральной Арктике я использовал собак. Я нахожу, что использование собак облегчает путешествие… Я согласен, что это жестокая система, но не менее жестоко перегружать работой людей. И еще. Жестоко убивать собак, но и дома мы убиваем животных…"
Возражения Нансена, других опытных полярников не убедили Маркхема. "Собаки полезны для гренландских эскимосов и для жителей Сибири", говорил он. Подразумевалось, что полярное путешествие кроме всего прочего еще и своеобразный "полигон" для демонстрации силы английского духа.
Перед началом экспедиции Скотт все же закупил в России два десятка ездовых собак. Но первая же попытка использовать их совершенно разочаровала его.
Судя по всему, собачьей вины тут не было, сказалось полное отсутствие опыта у англичан.
Из прицепленных друг за другом нарт были составлены два санных поезда по пять "вагонов". На нартах разложен груз — по 200 фунтов на человека (93 кг) и по 100 фунтов на собаку (46 кг). Общий вес каждого "поезда" превышал тонну. Люди и собаки вместе впряглись в лямки — по 6 человек и 9 собак на "поезд". В результате получилось нечто вроде крыловского "квартета". Люди и собаки шагали не в ногу, тянули вразнобой, и "виноваты" в этом оказались, конечно, собаки. За три дня удалось пройти всего девять миль.
По официальным документам, экспедиция не ставила своей целью достижение Южного полюса. Но об этом думали и Маркхем, и Скотт. Когда кончилась полярная ночь, когда наступило лето, попытка была предпринята.
Три человека — Роберт Скотт, Эдуард Уилсон, Эрнст Шеклтон составляли полюсный отряд. Их сопровождала вспомогательная партия из 12 человек. На нартах вспомогательной партии развевался флаг с надписью: "В услугах собак не нуждаемся". Но полюсный отряд все же рассчитывал на собак — другого транспорта не было. И собаки, кажется, превзошли себя: за несколько часов упряжка сумела догнать вспомогательную партию, которая вышла на три дня раньше.
Скотт торжествовал: "С верой в себя, в наше снаряжение и в нашу собачью упряжку мы радостно смотрим вперед".
Но когда, достигнув 79-й параллели, вспомогательная партия повернула обратно, собаки отказались везти груз. "Поезд", составленный из пяти нарт, был излишне перегружен. Пришлось разделить поклажу на две части, а потом и на три и, соответственно, каждую милю проходить дважды или трижды.
Зимой собаки питались специальными сухарями из пеммикана (изготовленным для собак лучшими фирмами Англии), но в санном путешествии по совету какого-то "знатока" их перевели на "диету" из мороженой рыбы. В тропиках рыба оттаяла, в Антарктиде вновь замерзла и за восемнадцать месяцев успела-таки основательно подпортиться. У собак, говоря по-научному, начался острый гастроэнтерит, а попросту — расстройство желудка. Они работали через силу, слабели с каждым днем. Через пять недель умерла первая, потом вторая, третья…
Вконец ослабевших собак вопреки гуманным декларациям пришлось убивать. "Эту ужасную обязанность исполнял Уилсон… Я очутился в незавидном положении человека, который позволяет другому выполнять за него грязную работу", — писал Скотт.
Мясо погибших или убитых собак уже не могло поддержать силы живых. По утрам, впрягая в нарты, их зачастую приходилось поддерживать — от слабости у собак подкашивались ноги. За день удавалось пройти четыре, потом только две мили.
Паек людей сократился до полутора фунтов в день, и чувство голода не покидало их. Все страдали от снежной слепоты, Уилсон, придерживаясь за нарты, временами брел с завязанными глазами. У Шеклтона появились первые признаки цинги.
1 января, достигнув широты 82°17?, они повернули обратно. Ветер стал попутным, и они поставили импровизированный парус. Но скорость резко возросла только тогда, когда путешественники окончательно отказались от помощи собак.
"Не нужно кричать и орать, распутывать спутавшуюся упряжь. Не приходится больше прибегать к хлысту, чтобы стронуть собак с места. Весь день мы неуклонно продвигались вперед с единственной целью — пройти побольше миль… Право же, десять таких дней лучше одного из тех, когда приходилось подгонять упряжку измученных собак".
За этот день они прошли десять миль. Оставшиеся еще в живых собаки трусили рядом. Но собачий корм на нартах был лишним грузом, и 13 января убили последних.
"Это было необычайно тягостно; мы все едва не зарыдали… Мне трудно писать об этом".
Шеклтон слабел, он кашлял, отхаркивался кровью. Теперь он уже не помогал тянуть сани, не участвовал в лагерных работах. Иногда его даже усаживали или укладывали на сани. У Скотта и Уилсона тоже была явная цинга. Все они тащились из последних сил…
Уже на "Дискавери" Скотт записывал в дневник: "Я, казалось, стал неспособен ни к чему, кроме еды, сна и отдыха, развалясь в кресле… Прошло много дней, прежде чем я смог стряхнуть с себя это ленивое оцепенение, и много недель, прежде чем ко мне вернулась прежняя энергия".
В тот год высвободить судно из ледового плена не удалось, пришлось остаться на повторную зимовку. И весной Скотт возглавил новое санное путешествие — в глубь Земли Виктории. На этот раз без собак. И на этот раз, впрягшись в лямки, они прошли за 59 дней 725 миль. Почти по тринадцать миль в сутки, а бывало и по тридцать! Как писал Скотт, — на этот раз юмор не покидал его — они "развили скорость настолько близкую к скорости полета, насколько это возможно для санной партии".
Скотт за эти два года многому научился, не мог не научиться. Но одним из уроков — лично для него — стал вывод: собачья упряжка в условиях Антарктиды неприменима. Вывод ошибочный! Вину за свои промахи Скотт возложил на ни в чем не повинных собак!
В Англии экспедицию встречали восторженно. Скотт получил золотые медали от географических обществ Англии, Америки, Дании, Швеции. Географическое общество России избрало его своим почетным членом. Скотт был произведен в капитаны 1-го ранга. Английский король пригласил его погостить несколько дней в своей резиденции и вручил ему орден Виктории.
К чести Скотта, все похвалы в свой адрес он относил на счет экспедиции в целом.
"Антарктическая экспедиция — это не спектакль одного, двух или даже десяти актеров. Она требует активного участия всех… мне представляется, что нет причины особо выделять мою персону".
Когда Скотт читал первую публичную лекцию в Альберт-холле, здесь собралось около семи тысяч членов и гостей Королевской академии, Королевского географического общества. А на украшенной флагами трибуне разместилась вся команда "Дискавери"!
Газета писала: "Скромное и бесстрастное поведение капитана создает представление, будто величайшие его подвиги были совсем простым делом, а многочисленные замечания юмористического характера только усиливают это впечатление".
Скромность его была не показной. Единственное, что он позволил себе, — сшил новый костюм. Первый костюм у хорошего портного. Капитанское жалованье, материальное положение семьи не позволяли ему излишних трат. И, отправляясь в очередное лекционное турне, он неизменно брал билет в вагон третьего класса, чем немало поражал встречавших его представителей городских властей.
Ханна Скотт писала сыну: "Ты несешь на себе бремя главы семьи с 1894 года. Пора тебе подумать теперь о себе самом и своем будущем".
Что ж, о своем будущем Скотт, конечно, раздумывал постоянно. Но представлял его не совсем так, как хотелось матери.
Он получил звание капитана 1-го ранга, служил некоторое время помощником начальника военно-морской разведки, командовал линкорами "Викториэс", "Альбемерлен" и… думал о будущем.
Ему было тридцать семь, когда он познакомился с молодой художницей, скульптором Кетлин Брюс и полюбил ее. Через два года решился просить ее руки.
По словам биографа, "Кетлин обладала ясным логическим умом, открытым и искренним характером, была совершенно свободна от претенциозности и чрезмерных потребностей: не выносила косметики, драгоценностей и дорогих туалетов".
2 сентября 1908 года они обвенчались, а 14 сентября 1909 года у них родился сын. Его назвали Питером в честь Питера Пэна, героя книжки. Дж. Барри — друга Скотта.
Было у мальчика, как это принято у англичан, и второе имя — Маркхем. Питер Маркхем Скотт. Второе имя, как понимает читатель, было дано в честь сэра Клементса.
Свое будущее Скотт теперь уже навсегда связал с Антарктидой. Как раз накануне рождения сына, 13 сентября 1909 года, он объявил об организации новой антарктической экспедиции.
"Главной целью, — сказал Скотт, — является достижение Южного полюса, с тем чтобы честь этого свершения досталась Британской империи".
Мир, казалось, сошел с ума. Слово "полюс" не сходило со страниц газет.
В сентябре 1909 года Фредерик Кук и Роберт Пири почти одновременно заявили, что Северный полюс покорен.
Вы помните, разразился совершенно беспрецедентный скандал.
Кук или Пири? Пири или Кук?
Один из них? Или оба? Или никто?
Но оставался еще другой полюс — Южный.
Летом того же 1909 года из Антарктиды возвратился Эрнст Генри Шеклтон, бывший спутник Скотта. Его попытка достичь полюса закончилась неудачей.
Погибли маньчжурские лошадки, которых Шеклтон предполагал использовать в качестве тягловой силы, и людям пришлось самим впрягаться в сани. Они жестоко страдали от холода (морозы достигали 50 — 55°) и голода. При тяжелой физической работе рационы были явно недостаточны.
"За нами по пятам идет смерть", — писал в дневнике Шеклтон.
Но так или иначе они достигли рекордной широты — 88°23?. До полюса 179 километров! Кто следующий?
К тому времени, когда Скотт объявил о своих планах, в Антарктиде уже работала французская экспедиция Жана Батиста Шарко. В Антарктиду собирались немецкая экспедиция Вильгельма Фильхнера, шотландская экспедиция Уильяма Брюса, австралийская экспедиция Дугласа Моусона, японская экспедиция лейтенанта Тиоку Ширазе.
В октябре, уже начав сбор средств на организацию экспедиции, Роберт Скотт выступал в резиденции лондонского лорд-мэра. В общем-то весь этот ажиотаж был ему на руку. Газета "Таймс" сообщала: "Вопрос был поставлен так: желают ли наши соотечественники, чтобы британский подданный первым достиг Южного полюса?"
После доклада Скотта выступали и другие. Судя по газетному отчету, недостатка в патриотических призывах не было.
"Сэр Конан Дойл, говоривший от имени "человека с улицы", заявил, что, подобно этой скромной личности, он весьма заинтересован в деле Скотта. Он полагает, что остался всего один полюс, который должен стать нашим полюсом (смех). И если Южного полюса вообще можно достичь, то, по его мнению, капитан Скотт как раз тот, кто способен на это (приветственные возгласы)".
В ноябре о своем намерении покорить Южный полюс заявляет Роберт Пири. Он готовится к борьбе: "Начнутся самые волнующие и головокружительные гонки, какие видывал свет".
"Англия против Америки!" — кричат заголовки газет.
Участники экспедиции лейтенанта Ширазе, словно в плохом романе, подписывают обязательство собственной кровью: первым на полюсе должен быть японец!
…Уже по дороге, в Мельбурне, Скотт получил телеграмму норвежца Руала Амундсена: "Имею честь уведомить Вас отправляюсь Антарктику…"
Годы спустя Фритьоф Нансен скажет о своем младшем товарище: "В нем жила какая-то взрывчатая сила. Амундсен не был ученым, да и не хотел им быть. Его влекли подвиги".
Сам Амундсен рассказывал, что стать полярным путешественником он решил в пятнадцать лет, когда прочитал книгу Джона Франклина. Этот англичанин в 1819 — 1822 годах пытался отыскать Северо-Западный проход путь из Атлантического океана в Тихий вокруг северных берегов Северной Америки. Участникам его экспедиции пришлось голодать, питаться лишайниками, собственной кожаной обувью.
"Удивительно, — вспоминал Амундсен, — что… больше всего приковало мое внимание именно описание этих лишений, испытанных Франклином и его спутниками. Во мне загорелось странное стремление претерпеть когда-нибудь такие же страдания".
В детстве он был болезненным и слабым мальчиком. Готовя себя к будущим испытаниям, он стал ежедневно тренироваться, зимой совершать длительные лыжные переходы. К ужасу матери, открыв окна в своей комнате, спал на коврике возле кровати, укрывшись одним пальто, а то и просто газетами. И когда пришло время отбывать воинскую повинность, старый армейский врач вызвал из соседней комнаты офицеров:
— Молодой человек, каким образом удалось вам развить такие мускулы?
Жизнь сложилась так, что только в двадцать два года Амундсен впервые ступил на борт судна. В двадцать два он был юнгой, в двадцать четыре штурманом, в двадцать шесть впервые зимовал в высоких широтах.
Вы помните, Руал Амундсен и Фредерик Кук были участниками бельгийской антарктической экспедиции. Вынужденная, неподготовленная зимовка продолжалась 13 месяцев. Почти все болели цингой. Двое сошли с ума, один умер. И причиной всех бед экспедиции было отсутствие опыта. Амундсен на всю жизнь запомнил этот урок.
Он перечитал всю полярную литературу, стремясь изучить достоинства и недостатки различных рационов, различных видов одежды, снаряжения.
Вернувшись в 1899 году в Европу, он сдал экзамен на капитана, затем заручился поддержкой Нансена, купил небольшую яхту "Йоа" (всего-то 47 тонн) и приступил к подготовке собственной экспедиции.
"Любой человек не так уж много умеет, — говорил Амундсен, — и каждое новое умение может ему пригодиться".
Он изучал метеорологию и океанологию, научился проводить магнитные наблюдения. Он прекрасно ходил на лыжах и управлял собачьей упряжкой. Характерно: уже позже, в сорок два года, он научился летать — стал первым гражданским летчиком Норвегии.
Он хотел осуществить то, что не удалось Франклину, что не удавалось до сих пор никому, — пройти Северо-Западным проходом. И три года тщательно готовился к этому путешествию.
"Ничто так не оправдывает себя, как затраты времени на подбор участников полярной экспедиции", — любил повторять Амундсен. Он не приглашал в свои путешествия людей моложе тридцати лет, и каждый из тех, кто шел с ним, знал и умел многое.
На "Йоа" их было семеро, и в 1903 — 1906 годах они осуществили за три года то, о чем человечество мечтало в течение трех столетий.
Следующей своей задачей Амундсен считал покорение Северного полюса. Он хотел войти в Северный Ледовитый океан через Берингов пролив и повторить, только в более высоких широтах, знаменитый дрейф "Фрама". Нансен одолжил ему свое судно, но деньги приходилось собирать по крохам. Пока шла подготовка экспедиции, Кук и Пири объявили, что Северный полюс уже покорен…
Руал Амундсен: "Чтобы поддержать мой престиж полярного исследователя, мне необходимо было как можно скорее достигнуть какого-либо другого сенсационного успеха. Я решился на рискованный шаг… Наш путь из Норвегии в Берингов пролив шел мимо мыса Горн, но прежде мы должны были зайти на остров Мадейру. Здесь я сообщил моим товарищам, что так как Северный полюс открыт, то я решил идти на Южный. Все с восторгом согласились…"
Скотт знал, Пири так и не смог собрать денег на организацию экспедиции. И теперь Амундсен становился главным конкурентом. Но реакция Скотта на короткое "уведомление" Амундсена была воистину джентльменской:
"Как только узнаю, где он находится, тотчас же пошлю ему телеграмму с пожеланием успеха".
Уже в Антарктиде выяснилось, что Амундсен устроил свою базу на шельфовом леднике Росса, всего в нескольких сотнях километров от мыса Эванс, места зимовки англичан. Скотт записывает в дневнике: "…всего разумнее и корректнее будет и далее поступать так, как намечено мною… идти своим путем и трудиться по мере сил, не выказывая ни страха, ни смущения. Не подлежит сомнению, что план Амундсена является серьезной угрозой нашему. Амундсен находится на 60 миль ближе к полюсу, чем мы. Никогда я не думал, чтоб он мог благополучно доставить на Барьер столько собак".
У Амундсена — 120 собак. У Скотта — три мототягача, 19 низкорослых, но выносливых маньчжурских лошадок и 35 ездовых собак. Но один тягач затонул при разгрузке, а осенью и зимой погибли по разным причинам девять лошадей и десяток собак. Впрочем, всем этим "видам транспорта" Скотт отводил только вспомогательную роль. Главная "тягловая сила" — люди.
В общих чертах план полюсного похода сложился давно. Собственно говоря, Шеклтон уже проложил путь к полюсу, Скотт идет по его следам.
Вначале — шельфовый ледник Росса, 700 километров. Затем между широтами 83,5° и 85,5° предстоит трудный подъем на высоту более трех тысяч метров по рассеченному трещинами леднику Бирдмора. А дальше, вероятно до самого полюса, высокогорное ледяное плато. Еще полтысячи километров.
Весь путь до полюса и обратно составлял около трех тысяч километров. Скотт рассчитывал затратить на него около 145 суток.
Окончательный план похода Скотт разработал уже во время зимовки.
Мототягачи должны были доставить грузы для склада широте 80°30?.
Предполагалось, что лошади и собаки смогут довезти большую часть необходимых грузов по крайней мере до ледника Бирдмора. Но здесь у Скотта не было полной ясности, поэтому даже окончательный план содержал в себе многочисленные "если":
— если моторы сломаются, не дойдя…
— если удастся сохранить силы лошадей…
— если снег будет не слишком глубоким для собак…
Правду сказать, все эти "если" делали план настолько запутанным, что сам Скотт с тревогой писал: "Я убеждаюсь, что, несмотря на всю заботливость, с которой я старался возможно яснее изложить подробности моего плана, только на одного Боуэрса могу положиться, что он все исполнит без ошибки, не путаясь в бесчисленных цифрах".
Чтобы опередить Амундсена (Скотт не мог не думать об этом), надо было выходить с мыса Эванс как можно раньше. Но опыт осеннего похода, когда на широте 79°29? был заложен склад "одной тонны", совершенно ясно показывал, что лошади, несмотря на всю их выносливость, плохо переносят антарктические морозы.
Приходится ждать.
24 октября на двух тягачах вышла первая, моторная партия: 4 человека. 1 ноября в поход выступают основные силы экспедиции — отряд Скотта: 10 человек, 10 лошадей.
"Дальнейший план кампании вполне разработан, — пишет Скотт. — Лошадей мы разделили на три группы — ленивых, идущих со средней скоростью и резвых. Снэтчер[9] выступит последним и, вероятно, обгонит передовых. Все это требует немалого расчета… Это мне напоминает речную гонку или довольно беспорядочный флот из разнокалиберных судов весьма различной скорости".
Так и повелось: кто-то выходит в 7 — 8 часов утра, кто-то — в 10, кто-то — в 11, а то и в 12 часов. Растягиваясь и сжимаясь, тащится тяжело нагруженный обоз по шельфовому леднику Росса.
4 ноября они проходят мимо одного брошенного тягача, 5 ноября — мимо второго. "Тем и кончилась мечта о великой пользе моторов!.. Большое разочарование!" — записывает Скотт.
Сработало первое "если": моторная партия, переложив на легкие сани 800 фунтов грузов (по 200 на человека), продолжает путь пешком.
7 ноября отряд Скотта догоняют собачьи упряжки — третья партия.
Пожалуй, уже здесь обнаруживается некоторое несовершенство такого, казалось бы, тщательно разработанного плана.
Вспомните Кука: "Возможности любой экспедиции находятся в прямой зависимости от возможностей ее слабейшего участника".
Капитану Скотту нелегко управлять своим "беспорядочным флотом". Сильные лошади работают с неполной отдачей, на несколько часов меньше, чем слабые. Собачьи упряжки за пару часов легко пробегают те 10 миль, которые лошади преодолевают за день. Бывшая моторная партия, дотащив свой груз до указанной в инструкции широты 80°30?, шесть дней вынуждена бездельничать, ожидая подхода основной группы и новых указаний.
Невосполнимая потеря времени!
21 ноября все три группы наконец соединились. Теперь из очередного лагеря вначале уходят те, кто тащит грузы на себе, затем через два-три часа поодиночке, группами трогаются погонщики с лошадьми. Затем — собачьи упряжки.
24 ноября пристрелили первую лошадь. Она совсем ослабела, и прикончить ее, как пишет Скотт, "надо было в сущности из милосердия". В этот же день два человека ушли назад.
27 ноября отряд достигает широты 82°. Скотт записывает в дневнике: "Наличность фуража такова, что мы во что бы то ни стало должны делать 13 географических миль в день".
До сих пор им в общем-то везло с погодой. В Антарктиде лето. Конечно, ветер, пурги, но все, так сказать, в пределах нормы. Температура в основном минус 10 — минус 15 градусов и лишь изредка опускается до минус 25. Но 28 ноября погода явно начинает портиться — сильный встречный ветер, пурга. "Снег стоит перед нами стеной", — записывает Скотт. Все же и в этот, и в последующие дни отряд продолжает движение, отмеряя плановые мили.
2 декабря осталась позади восемьдесят третья параллель. До глетчера каких-нибудь сорок миль. 4 декабря прояснилось, открылся глетчер, открылась гора Надежды. "Завтра должны дойти до нее без труда: всего 12 миль".
Но назавтра — бешеная пурга. День за днем, четыре дня. "Скверно, невыразимо скверно… стоим лагерем в "Бездне уныния"".
9 декабря удалось продвинуться почти до глетчера. Вечером всех лошадей пришлось пристрелить. Фураж кончился.
11 декабря собачьи упряжки, оставив грузы в нижней части глетчера, уходят назад. Теперь все 12 человек впряглись в сани. Груз — 220 фунтов (100 кг) на человека. Впереди сотня миль непрерывного подъема. К тому же снег такой рыхлый, что люди проваливаются в него по колено, а то и по пояс. Лыжи, к сожалению, есть только у нескольких человек.
В первые два дня они проходили не больше 4 миль, на третий день — 8, потом — опять 4.
"Работа была адской. Пот градом лил с нас, и мы задыхались. Сани то и дело попадали одним полозом на более твердый снег, накренялись набок, и никакими усилиями нельзя было их сдвинуть".
За первые пять дней они набрали около 600 метров высоты. Снега стало поменьше, начали попадаться "легкие" участки голубого глетчерного льда. Одиннадцать миль, десять, девять…
Теперь лед покрыт сетью трещин. Вначале небольших — проваливается только нога. Потом трещины становятся все шире и шире. Здесь тоже могли бы помочь лыжи, но…
19 декабря: "В две трещины я провалился и сильно расшиб себе колено и ляжку".
21 декабря: "Эванс и Аткинсон сегодня проваливались на всю длину своей сбруи, наполовину же мы проваливались все… Эванс получил порядочную-таки встряску".
22 декабря в верхней части глетчера, на высоте 7700 футов, заложен еще один склад. Широта 85°07?. Четверо возвращаются обратно. Восемь человек с двумя санями продолжают путь. Груз — 190 фунтов на человека.
На следующий день Скотт записывает в дневнике: "Сегодня мне все как-то представляется в розовом свете. Мы прошли 15 географических миль и поднялись почти на 800 футов… Это доказывает, что мы устранили из нашей компании слабых".
Действительно, теперь они проходят за день по 13 — 15 миль. День за днем. Монотонная, напряженная работа. Только двумя словами отмечено в дневнике рождество: "Лукулловский ужин".
1 января 1912 года, Новый год: "Всем выдано по палочке шоколада… До цели осталось всего 170 миль и провианта вдоволь".
3 января на широте 87°30? Скотт объявляет свое решение. Трое завтра возвращаются. К полюсу пойдут пятеро: бакалавр медицины, врач Эдвард Уилсон, квартирмейстер Эдгар Эванс, капитан драгунского полка Лоуренс Отс, лейтенант корпуса морской пехоты Генри Боуэрс и сам Скотт.
Решающий бросок к полюсу — награда. Трое возвращающихся ужасно огорчены. "Бедный Крин расплакался", — записывает Скотт.
Четыре дня спустя, когда пурга на сутки задержала полюсный отряд, когда у Скотта появился свободный час времени, он пишет о тех, кто идет к полюсу: "Я не нахвалюсь своими товарищами. Каждый исполняет свой долг по отношению к другим. Уилсон… как врач постоянно настороже, чтобы облегчать и исцелять небольшие недомогания и боли, неизбежные при нашей работе;…как повар — искусный, заботливый, вечно придумывает что-нибудь, что может скрасить лагерную жизнь, и, наконец, крепкий, как сталь, в работе. Он не слабеет от начала до конца каждого перехода. Э. Эванс работник-богатырь, одаренный поистине замечательной головой. Теперь только я уясняю себе, как много мы обязаны ему… Каждые сани и каждое к ним приспособление, палатки, спальные мешки, сбруя — все это дело его рук. И когда при этом нельзя припомнить ни единого слова, выдающего неудовольствие или нетерпение, то станет ясно, какой он ценный помощник… Маленький Боуэрс — чудо природы. Он всегда в хорошем настроении. Всю продовольственную часть я предоставил ему, и он в любую минуту знает в точности, сколько у нас чего… Он ведет обстоятельнейший и добросовестнейший метеорологический журнал… Теперь… еще взял на себя обязанности фотографа и ведение астрономических наблюдений. Ничем он не тяготится, никакой работой. Трудно заманить его в палатку. О холоде он как будто забывает… Каждый в своей области неоценим. Отс был незаменим при лошадях. Теперь он неутомим на ногах, исполняет свою долю лагерной работы и не хуже всех нас переносит труды и лишения. Я не хотел бы остаться без него. Таким образом, лучшего подбора людей не придумать…"
Первые дни им сильно мешают поперечные заструги. Кажется, вокруг море острых, мерзлых волн. Температура постоянно держится около минус 30°, заструги покрыты щетиной острых ледяных кристаллов, и сани совершенно не скользят по этой ледяной щетине.
"Теперь мы делаем немного больше 1 1/4 мили в час, и это результат больших усилий".
9 января позади рекордная широта Шеклтона. Час за часом, день за днем они налегают на лямки. "Ужасно тяжело идти… как видно, чтобы дойти туда и оттуда, потребуется отчаянное напряжение сил… До полюса около 74 миль. Выдержим ли мы еще семь дней? Изводимся вконец. Из нас никто никогда не испытывал такой каторги".
13 января достигнута широта 89°9?. До полюса — 51 миля. "Если и не дойдем, то будем чертовски близко от него".
15 января до полюса остается всего три десятка миль. "Дело, можно сказать, верное". До самых последних дней они не были уверены, что хватит сил дойти. Теперь уже ясно — дойдут! И только теперь в дневнике появляется упоминание об Амундсене: "Единственная грозная возможность — это если опередил нас норвежский флаг".
Уже следующий день дает ответ на самый главный для них вопрос черный флажок, привязанный к полозу от саней, остатки лагеря, следы лыж, отпечатки собачьих лап.
"Ужасное разочарование! Мне больно за моих верных товарищей".
Нет, они не испытывают радости победы. Только горечь поражения.
17 января. "Полюс!.. Великий боже! Что это за ужасное место и каково нам понимать, что за все труды мы не вознаграждены даже сознанием того, что пришли сюда первыми!"
В тот самый день, когда Скотт писал эти строки, Амундсен уже завершал обратный маршрут. Резким контрастом звучит его запись, кажется, речь идет о пикнике, о воскресной прогулке: "17 января мы добрались до продовольственного склада под 82-й параллелью… Шоколадное пирожное, поданное Вистингом, до сих пор свежо в нашей памяти… Я могу привести рецепт…"
Фритьоф Нансен: "Когда приходит настоящий человек, все трудности исчезают, так как каждая в отдельности предусмотрена и умственно пережита заранее. И пусть никто не является с разговорами о счастье, о благоприятных стечениях обстоятельств. Счастье Амундсена — это счастье сильного, счастье мудрой предусмотрительности".
Вы помните, еще до начала "гонок" Амундсен получил преимущество. Он построил свою базу на сотню километров ближе к полюсу, на шельфовом леднике Росса.
Возможность зимовки на леднике всегда и всем казалась еретической слишком уж велика опасность.
Дело в том, что всякий ледник находится в постоянном движении, ползет, так как лед пластичен. Но нижний конец шельфового ледника выдвинут в море, находится на плаву. Поэтому при сползании ледника огромные куски его обламываются и уплывают в океан.
Кто может поручиться, что это не произойдет во время зимовки?
Читая отчеты антарктических мореплавателей, Амундсен убедился, что в районе Китовой бухты конфигурация ледника за 70 лет со дня ее открытия практически не изменилась. Объяснение этому могло быть только одно: ледник покоится на неподвижном основании какого-то "подледного" острова.
Значит, зимовать можно и на леднике!
Готовя полюсный поход, Амундсен еще осенью заложил несколько продовольственных складов. Он писал: "От этой работы… зависел успех всей нашей битвы за полюс".
Скотт осенью заложил только один склад — "одной тонны" на широте 79°30?. Амундсен забросил к 80-му градусу более 700 килограммов, к 81-му 560, к 82-му — 620.
Амундсен использовал эскимосских собак. И не только как тягловую силу. Он был лишен "сентиментальности", да и уместны ли разговоры о ней, когда в борьбе с полярной природой на карту ставится неизмеримо более ценное — жизнь человека.
План его может поразить и холодной жестокостью, и мудрой предусмотрительностью.
"Так как эскимосская собака дает около 25 килограммов съедобного мяса, легко было рассчитать, что каждая собака, взятая нами на Юг, означала уменьшение на 25 килограммов продовольствия как на нартах, так и на складах. В расчете, составленном перед окончательным отправлением на полюс, я точно установил день, когда следует застрелить каждую собаку, т. е. момент, когда она переставала служить нам средством передвижения и начинала служить продовольствием. Этого расчета мы придерживались с точностью приблизительно до одного дня и до одной собаки. Более чем что-либо другое это обстоятельство явилось главным фактором достижения Южного полюса и нашего счастливого возвращения к исходной путевой базе".
Дело, конечно, не только в том, когда и сколько собак будет принесено в жертву. Выбор места зимовки, предварительная заброска складов, использование лыж, более легкое, более надежное, чем у Скотта, снаряжение — все сыграло свою роль в конечном успехе норвежцев.
Сам Амундсен называл свои полярные путешествия "работой". Но годы спустя одна из статей, посвященных его памяти, будет озаглавлена совершенно неожиданно: "Искусство полярных исследований".
Что ж, с этим можно согласиться: красивая работа всегда искусство. Но только с одной оговоркой: полярная работа в отличие от искусства не терпит импровизаций. Когда все до мелочей продумано, неожиданностей не должно возникнуть. Путешествие без приключений — вот высшее проявление полярного профессионализма.
В этом смысле полюсный поход Руала Амундсена — эталон. Приключений не было!
Если угодно, обо всем путешествии можно рассказать в трех фразах.
20 октября 1911 года отряд вышел с четырьмя нартами, с четырьмя упряжками по 13 собак. 16 декабря достиг полюса с двумя нартами и 17 собаками. 26 января 1912 года с 11 собаками возвратился на базу.
Все по плану, даже с некоторым опережением плана: 3000 километров за 99 дней.
Остается только назвать имена первооткрывателей Южного полюса: Оскар Вистинг, Хелмер Хансен, Сверре Хассель, Олаф Бьяланд, Руал Амундсен.
Семьдесят восемь дней шагали англичане, налегая на постромки тяжелогруженых нарт. Они сделали все, что могли. Но на полюсе уже развевался флаг Норвегии.
"Ужасное разочарование!.. Наш бедный обиженный английский флаг… Прощайте, золотые грезы!"
Короткое грустное торжество на полюсе: "К нашему обычному меню мы прибавили по палочке шоколада и по папиросе".
Впереди обратный путь, полторы тысячи километров.
"Борьба будет отчаянная. Спрашивается, удастся ли победить?" записывает Скотт.
С первых же дней в его дневнике появляются тревожные нотки. У Отса постоянно зябнут ноги. Уилсон мучается с глазами — снежная слепота. Эванс еще по дороге к полюсу сильно порезал руку при переделке саней, вдобавок у него обморожены пальцы рук и нос.
Теперь на санях совсем немного груза. С попутным ветром, поставив самодельный парус, они идут быстро, почти бегут. 16, 17, 19 миль в день. Значительно больше, чем на пути к полюсу, значительно больше, чем предполагалось по плану. Но общий тон записей остается тревожным: "Счастливы мы будем, если выберемся без серьезных бед".
30 января Уилсон растянул сухожилие, нога распухла. Обмороженные руки Эванса выглядят ужасно.
4 февраля новая беда. Скотт и Эванс провалились в трещину. Кажется, ничего серьезного, только ушибы. И в этот день, несмотря ни на что, прошли 18 полновесных миль. Но вечером Скотт записывает: "Мы становимся все голоднее… Наше физическое состояние не улучшается. Особенное опасение вызывает состояние Эванса. Он как-то тупеет и вследствие сотрясения, полученного утром при падении, ни к чему не способен".
Эдгар Эванс — самый рослый, самый сильный в отряде, "работник-богатырь". И вот теперь Эдгар Эванс с каждым днем слабеет. То ли ему, самому рослому, более, чем другим, не хватает скудного рациона, то ли падение в трещину (сотрясение мозга?) тому причиной. Теперь квартирмейстер Эванс безвольно бредет за санями.
Они не могут позволить себе ни дня отдыха — только шагать и шагать. Девять, десять, двенадцать часов в день. Запаса продуктов на очередном складе хватает лишь на то, чтобы дойти до следующего. День-другой задержки, и весь отряд окажется на грани гибели…
11 февраля на спуске по леднику Бирдмора они заблудились. Дымка, туман. "То нам казалось, что мы взяли слишком вправо, то… слишком влево". Кругом трещины. "Были минуты, когда казалось, что найти выход из этого хаоса почти невозможно… Лыжи мешали. Пришлось их снять. После этого мы ежеминутно стали попадать в трещины. Великое счастье, что все обошлось без беды".
Вечером, после 12-часового перехода, 12-часового блуждания, впервые пришлось уменьшить рационы. Утром обнаружили старый след и… опять сбились с пути. Угодили в настоящий лабиринт трещин. Вновь полуголодная ночевка. Провизии осталось всего на один раз. Где склад, неясно. "Во что бы то ни стало завтра должны туда дойти. Пока же мы бодримся через силу. Ясно одно — попали в тиски".
На следующий день, когда склад был уже найден (пищи здесь всего на три с половиной дня), когда они почти сытые сидели в палатке, Скотт записывал: "Вчера мы пережили самое тяжелое испытание, какое приходилось испытывать за все путешествие. Оно оставило в нас жуткое ощущение угрожающей опасности. Опасность теперь миновала, но ясно одно — нужно спешить. Впредь провизию следует распределять таким образом, чтобы в случае непогоды мы не оставались без нее. Нельзя так рисковать".
Теперь в дневнике почти постоянно: до склада столько-то миль, продуктов на столько-то дней. "Тащимся через силу, подстрекаемые страхом голода".
Они сократили рационы, сократили время на сон. Шагать и шагать.
Эвансу с каждым днем все хуже. 16 февраля в дневнике Скотта запись: "Эванс, кажется, помрачился в уме". Нет возможности ни подкормить его, ни положить на сани. Он бредет по санному следу, падая, поднимаясь, снова падая и снова поднимаясь.