7. Поход русского десанта на Рим и его занятие

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

7. Поход русского десанта на Рим и его занятие

Следует сказать, что в Риме среди самых широких слоев народа французы снискали себе еще большую ненависть, чем в Неаполе. Но и тут без русской помощи «союзники», т. е. англичане, неаполитанцы и австрийцы, долго ничего поделать не могли, Ушаков сделал все от него зависящее, чтобы, не отвлекаясь римскими делами, идти, наконец, к Мальте. Но что было делать с турками? Матросы Кадыр-бея взбунтовались и грозили выбросить за борт всех своих офицеров и самого Кадыр-бея. Они заявляли, что им надоело воевать так долго и так далеко от Турции. А тут еще прибавились события, очень ускорившие уход турецкой эскадры.

Жаловавшиеся на «скуку» турецкие матросы время от времени пробовали с ней бороться, грабя при случае жителей Палермо. Но тут коса нашла на камень: сицилийцы оказались весьма оперативными в самозащите; произошло большое побоище на берегу, причем турки были жесточайше поколочены: четырнадцать человек у них было убито, пятьдесят три ранено и сорок человек пропало без вести28.

Это происшествие произвело на поколоченных турецких матросов настолько отрицательное впечатление, что они определенно заявили своему начальству о своем непреложном решении отправиться поскорее домой.

Перепуганный насмерть Кадыр-бей явился в Палермо к Ушакову и умолял его восстановить дисциплину. Ушаков отправился на турецкую эскадру и восстановил порядок, но длительных результатов добиться не мог. Дело в том, что и турецкие морские офицеры, не весьма далеко ушедшие от своих подчиненных в понимании дисциплины и воинского долга, тоже «соскучились» воевать под верховным командованием русского адмирала. Ни ограбить богатые Ионические острова Ушаков им не дал, ни перехватывать на море зазевавшихся «купцов» под нейтральным флагом не позволял, ни насильничать в Палермо не разрешал, никакой радости для них от этой экспедиции не было и впредь нe предвиделось. А в Константинополе тоже сообразили, что если даже от освобождения Ионических островов никакой реальной пользы Турция не получила, то уж подавно ничего не получит от действий в Италии. Поэтому едва ли взбунтовавшиеся турецкие матросы могли очень бояться гнева своего правительства. Турецкая эскадра ушла «самовольно» к себе домой. Ушаков должен был, по настоятельной просьбе короля Фердинанда, идти с оставшимися у пего кораблями из Палермо в Неаполь, где слишком уж бушевала (с самого конца июня) и грабила чернь, которая, разохотившись, нападала уже не только на «якобинцев», а па всех, у кого можно было чем-либо поживиться.

Вот что доносил русский представитель при неаполитанском дворе Италийский А. В. Суворову 1 (12) сентября 1799 г.:

«Сиятельнейший граф, милостивый государь.

Господин адмирал Ушаков, по прибытии своем сюда (в Палермо — Е. Т.) с российскою и оттоманскою эскадрою…имел намерение итти в Мальту, стараться принудить неприятеля к сдаче тамошней крепости. Опасное положение, в котором находится Неаполь по причине не утвердившегося еще в народе повиновения законам, заставило господина адмирала, исполняя волю и желание его неапольского (sic! — Е. Т.) величества, следовать к оному столичному городу. Завтра вся эскадра российская, состоящая в 7 линейных кораблях, снимается с якоря, турецкая сего дня поутру пошла к Дарданеллам. Служащие на ней матросы давно ропщут, что их задержали в экспедиции гораздо более того, сколько они обыкновенно бывают в море: наконец, будучи здесь, совершенно взбунтовались, отрешили от команды адмиралов и прочих начальников и, презирая все уведомления, поплыли в отечество. Господин адмирал Ушаков, по восстановлении спокойствия в Неаполе, желает предпринять выгнать французов из Рима и надеется иметь в том благополучный успех»29.

8 (19) сентября 1799 г. Ушаков со своей эскадрой пришел в Неаполь. Здесь все еще продолжались зверства монархических банд. Ушаков сделал попытку облегчить участь неаполитанских республиканцев, непосредственно обратившись к министру неаполитанского правительства Актону, который все беспокоился, достаточно ли бдительно сторожат пленников. Ушаков писал Актону 7 (18) октября 1799 г.:

«Во оном столичном городе спокойно, замечается только сие, что казнь виновных сначала народу весьма желательна, но беспрерывное продолжение оной начало приводить многих в содрогательство и в сожаление, которое час от часу умножается. Более, по всей видимости, худых последствий теперь ожидать ни от кого нельзя, кроме разве от родственников тех, которые содержатся в тюрьмах и ожидают таковой же злощастной участи, и, конечно, ежели бы не прилежное смотрение караулами, могло бы от отважных людей случиться что-либо для освобождения родственников своих и приятелей… Но, ваше высокопревосходительство, почитаю к отвращению таковых могущих быть дерзких замыслов должно взять надежнейшие меры и самые лучшие могли бы быть высочайшим милосердием его королевского величества и общим прощением впадших в погрешности (кроме только самоважнейших преступников, о которых должно сделать рассмотрение). Не благоугодно ли будет употребить об оном ходатайство ваше его величеству, яко любящему отцу свое отечество и своих подданных, таковое благодеяние восстановит усердие, ревность и повиновение законам и наилучшему исполнению повелениев…»30

Благодаря вмешательству Ушакова было спасено много неаполитанских «якобинцев».

Каролина и ее супруг не смели отказывать Ушакову, ибо на очереди стоял вопрос о походе на Рим, где еще находился французский гарнизон в 2 500 человек. Без русских справиться было очень мудрено. Неаполитанские властители были крайне храбры по отношению к безоружным и беззащитным, но очень скромны там, где приходилось иметь дело с вооруженным и боеспособным неприятелем.

Рим был занят французами в связи с общим завоеванием Северной и Средней Италии Бонапартом в 1796–1797 гг. Как и в Неаполе, в Риме была налицо не очень многочисленная республиканская партия, стоявшая на стороне французов, но народная масса либо была совсем равнодушна, либо определенно враждебно относилась к завоевателям и смотрела на них, как на жадных захватчиков.

Когда Неаполь вернулся в конце нюня 1799 г. под власть Фердинанда, то одним из первых предприятий. затеянных им под прямым давлением англичан, и был поход против французского гарнизона в Риме. Дело казалось вполне верным, так как с севера, из Тосканы, на Рим шел австрийский отряд генерала Фрелиха, который уже приблизился к Чивита-Кастеллано.

Начальство над французским гарнизоном принадлежало генералу Гарнье, человеку очень энергичному. Он вышел из Рима и бросился навстречу неаполитанцам, отбросил их и разбил. Сейчас же после этого Гарнье круто повернул по направлению к Чивита-Кастеллано против австрийцев, уже совсем подошедших к городу. 1 (12) сентября произошло сражение, в котором австрийцы были разбиты наголову и отступили или, точнее, отбежали на несколько миль.

Так обстояли дела перед тем, как Ушаков прибыл в Неаполь и высадил 800 человек морской пехоты и матросов под командой полковника Скипора и лейтенанта Петра Ивановича Балабина для похода на Рим. Прослышав о приближении к Риму отряда Скипора и Балабина, Гарнье, несмотря на свои победы как над неаполитанцами, так и над австрийцами, согласился начать переговоры о капитуляции гарнизона. 16 (27) сентября капитуляция была подписана командующим неаполитанской армией маршалом Буркардом и капитаном Траубриджем — командиром британского линейного корабля, пришедшего в Чивита-Веккию. Австрийский генерал Фрелих не согласился с условиями капитуляции, но когда Гарнье снова на него напал и снова разбил его наголову, то Фрелих счел себя удовлетворенным и согласился.

По условиям капитуляции французы получали право свободно выйти из города не только с оружием, но и со всеми награбленными ими вещами и богатствами. Ушаков узнал, что Буркард, действуя явно с согласия кардинала Руффо, просто решил выпустить французов с оружием и обязался даже переправить их, куда они захотят. Это давало французам полную возможность немедленно отправиться в Северную Италию воевать против суворовской армии. Самим же неаполитанцам ничего не нужно было, кроме возможности войти в Рим и в усиленных темпах продолжать (но уже в свою пользу) производившееся так долго французами систематическое ограбление римского населения.

Уже 15 (26) сентября 1799 г., накануне формально подписанной капитуляции Рима, Ушаков с возмущением укорял Траубриджа за дозволение французам спокойно, со всем вооружением уйти из Рима, Чивита-Веккии, из Гаэты, и, не зная еще о совершившихся фактах, Ушаков требовал, чтобы Траубридж продолжал с моря блокировать Чивита-Веккию, потому что иначе освобожденные французы — «сикурс (помощь — Е. Т.) непосредственный и немаловажный» для французской армии, сражающейся на севере против Суворова31.

Но этот протест не помог. В руки Ушакова попал документ, показавший ему, что еще за пять дней до его укоризненного письма Траубридж уже уведомил неаполитанского главнокомандующего генерала Буркарда о «великодушных договорах» и «кондициях», которые он своей властью решил предоставить французскому генералу Гарнье. Конечно, Гарнье поспешил принять «великодушные» предложения Траубриджа32. Англичанин очень подчеркивает свое «великодушие», избавившее его от дальнейших хлопот и проволочек. Во что его «великодушие» обойдется суворовским солдатам, которые вскоре увидят перед собой новые французские подкрепления, это Траубриджа интересовало меньше всего на свете.

Буркард и кардинал Руффо, конечно, очень рады были, что предводимая ими банда грабительской монархической голытьбы, военная ценность которой была равна нулю, не должна будет дальше сражаться с французами, и Буркард с своей стороны вполне одобрил решение Траубриджа33.

Ушаков написал 24 сентября (5 октября) гневное письмо кардиналу Руффо, причем указывал на «самовольно и неприлично» проявленную Буркардом инициативу. На самом деле Буркард явился лишь козлом отпущения: он действовал с согласия Руффо, и русский адмирал явно дал почувствовать кардиналу Руффо, что вполне понимает его ложь и увертки.

«Ответствую: по всем общественным законам никто не имеет права брать на себя освобождать общих неприятелей из мест блокированных, не производя противу их никаких военных действий и не взяв их пленными», — писал Ушаков кардиналу Руффо: «…господин маршал Буркгард не должен приступить к капитуляции и освобождать французов из Рима, тем паче со всяким оружием и со всеми награбленными ими вещами и богатствами».

Но все было напрасно. Англичане не только освободили французские войска, но и стали с полной готовностью перевозить их на Корсику, откуда уже рукой подать было до суворовских позиций в Северной Италии…34 Случилось, следовательно, именно то, чего опасался и на что негодовал Ушаков.

Скипор и Балабин получили от Ушакова приказ возвратиться в Неаполь, не продолжая похода к Риму. Кардинал Руффо немедленно написал адмиралу Ушакову письмо, умоляя его не возвращать русский отряд в Неаполь, во-первых, потому, что французы согласились уйти только под влиянием известий о приближении русских, а во-вторых, потому, что если русские не войдут в Рим, то «невозможно будет спасти Рим от грабежа и установить в нем добрый порядок». Мало того, кардинал Руффо решил уж пойти на полную откровенность и признался, что «без российских войск королевские (неаполитанские-Е. Т.) подтверждены будут великой опасности и возможно отступят назад».

Вот что читаем в переведенном на русский язык с итальянского в канцелярии Ушакова письме кардинала Руффо от 1 октября 1799 г. к адмиралу (подлинника в делах нет):

«Естли французский генерал Гарниер подписал капитуляцию о здаче (sic-Е. Т.) Рима и крепости Сант-Анжела, то конечно не решился он к тому по единому явлению маршала Буркарди в 1000 человек неапольских войск в окрестностях (sic-Е. Т.) онаго столичного города, но что он узнал о прибытии российской эскадры в сию гавань; да и не сомневался о высажении десантных войск, опасаясь, что те войска вместе с королевскими употреблены быть могут противу Рима, опасаясь также и приближения австрийцев; все сии резоны заставили его предпочесть капитуляцию, нежели подвергнуть себя опасностям, его угрожающим; ежели российские войски (sic! — Е. Т.) продолжать не будут марш свой к Риму, то ваше превосходительство увидите, что маршал Буркарди не может принять и проводить неприятеля к Чивита-Веки, да и вступление его в Рим не может быть в безопасности. Известно. что число состоящих там французов простирается более 1500 человек и может быть больше число приумножится римлянами, которые, подражая своим приятелям, хотят следовать во Францию. Занятие Рима будет опасно, ибо, как известно, начальники многочисленной республиканской толпы думают: дабы по выступлении оттуда французов занять город и крепость и оных защищать. По таковым обстоятельствам нужно будет иметь повеление в. прев., чтобы войска эскадры вашей продолжали марш свой и потому, что иначе невозможно будет спасти Рим от грабежа и установить во оном доброй порядок. Без российских войск королевские подвержены будут великой опасности, и может быть, что оные отступят назад, оставляя Рим гораздо в худшем состоянии, нежели оно было прежде заключения капитуляции. Так как Анкона не может быть оставлена при немногих российских войсках, ее блакирующих (sic! — Е. Т.), то эти новые войски (sic! — Е. Т.) могут итти вперед для других предприятий. Господин Италинский, министр его в. им. всероссийского, в. прев. словесно сообщит другие резоны, которых не могу я показать на бумаге»35.

Ушаков снова приказал Скипору и Балабину идти в Рим. 30 сентября (11 октября) 1799 г. в первый раз за историю Рима русские войска вступили в «вечный город». Вот что доносил об этом событии лейтенант Балабин адмиралу Ушакову:

«Вчерашнего числа с малым нашим корпусом вошли мы в город Рим. Восторг, с каким нас встретили жители, делает величайшую честь и славу россиянам. От самых ворот св. Иоанна до солдатских квартир обе стороны улиц были усеяны обывателями обоего пола. Даже с трудом могли проходить наши войска. «Виват Павло примо! Виват московито!» — было провозглашаемо повсюду с рукоплесканиями. «Вот, — говорили жители, — вот те, кои бьют французов и коих они боятся! Вот наши избавители! Не даром французы спешили отсюда удалиться!» Вообразите себе, ваше высокопревосходительство, какое мнение имеет о нас большая и самая важная часть римлян, и сколь много радости произвела в них столь малая наша команда! Я приметил, что на лицах было написано искреннее удовольствие»36.

Этого донесения Балабина, цитируемого Висковатовым в 1828 г., нет в документах, бывших в моих руках. Но есть у меня донесение Скипора, почти буквально повторяющее слова Балабина: «…спешил я походом с войсками, мне вверенными, к Риму для освобождения его и Чивита-Веккии от неприятелей. Худость дороги препятствовала скорости, а особо провозу тяжелой артиллерии и вчерашний день прибыл к оному благополучно, служители (матросы-Е. Т.) здоровы. По приходе в Рим застал я его уже освобожденным по капитуляции, предложенной командором Трубричем (sic! — Е. Т.) и подписанной маршалом Буркардом… Был я встречаем премножеством собравшегося народа под стенами римскими и, вступая в город с музыкою неаполитанскою, во всех улицах восклицали: вива императоре Павло, примо, вива Московитии!»37.

Ликование римского населения объясняется весьма простой причиной: в городе уже начали хозяйничать монархистско-бандитские шайки кардинала Руффо, снискавшие себе такую специфическую славу, что именно с этой поры в английский язык вошло новое слово «руффианец», the ruffian, для обозначения грабителя и громилы. Приход безукоризненно державших себя, дисциплинированных русских войск спас Рим от грозивших ему ужасов. «В Риме сил никаких важных не остается, кроме неодетых и нерегулярных войск, а только составляют важность наши войска под командой моей, состоящие в Риме», — доносил Скипор Ушакову.

В Риме могло повториться в меньших размерах то, что произошло в Неаполе: неаполитанский сброд, очень трусливый в бою, был неукротим в насилиях и грабежах. Но здесь все эти эксцессы монархической неаполитанской черни были прекращены с самого начала, и пока русский отряд был в городе, римские республиканцы и все вообще подозреваемые в «якобинстве» могли быть спокойны.

Отряд Скипора и Балабина, пробыв некоторое время в Риме, вернулся к эскадре Ушакова в Неаполь.

Так закончились военные действия Ушакова и его моряков в неаполитанских водах и на суше. Но политическое действие трактата о помощи России королевству Обеих Сицилий продолжалось. Этот договор был подписан еще 29 ноября (10 декабря) 1798 г. в Петербурге. Со стороны короля неаполитанского договор подписал посол маркиз де Серра-Каприола, со стороны Павла I — Безбородко, Кочубей и Растопчин. Ссылаясь на этот договор, Фердинанд выпросил у Ушакова в самом конце 1799 г. при уходе русской эскадры, чтобы тот еще на некоторое время оставил в Неаполе Белли с его отрядом.