Падение Карфагена

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Падение Карфагена

…Если не смог устоять против римлян город, должен был сгореть их триумф.

Луций Анней Флор. Эпитомы

Гасдрубал продолжал наслаждаться властью над обреченным городом. «Карфагенский военачальник Гасдрубал, – пишет о нем Полибий, – был тщеславный хвастун, вовсе не обладавший дарованиями ни государственного человека, ни главнокомандующего». Впрочем, и Гасдрубал понял: надо что-то предпринять для предотвращения катастрофы. Он вступил в переговоры с нумидийским царем Голоссой и пытался через него склонить Сципиона пощадить Карфаген.

– Друг любезнейший, просьба твоя была бы прилична ребенку, – ответил Голосса. – Как ты желаешь получить милость, какой вы не могли добиться через послов еще до начала военных действий, пока римляне держались под Утикой? Теперь же ты заперт в городе с моря и с суши, и для тебя утрачена чуть не всякая надежда на спасение.

Все же Голосса взялся быть посредником в переговорах между Гасдрубалом и Сципионом. Причина проста: нумидийскому царю было желательнее иметь рядом слабого врага, то есть Карфаген, чем сильного друга с непомерным аппетитом, то есть Рим. Когда нумидийский царь передал просьбу Гасдрубала, Сципион лишь рассмеялся:

– Гасдрубал, вероятно, заготовлял эту просьбу в то время, когда учинил столь тяжкое бесчинство над нашими пленными, а теперь неужели возлагает он надежды на богов, когда преступил законы божеские и человеческие?

Голосса нашел способ смягчить Сципиона. Он напомнил, что приближаются консульские выборы, и ему, действующему консулу, следует позаботиться, чтобы «главными плодами трудов его не воспользовался, не обнажая меча, другой военачальник». Это было самое уязвимое место Сципиона. Ведь до сих пор войной против Карфагена ведали консулы только один год, пока не прибывали в Африку вновь избранные преемники. Правда, в отличие от предшественников, Сципион воевал довольно успешно, и было неразумно сменять его на посту командующего, но появилось много желающих завершить войну.

С другой стороны, Сципион вынужден был исполнить приказ сената о разрушении Карфагена. Чтобы ускорить ход событий, консул решил кое-чем пожертвовать. Он «поручил Голоссе передать Гасдрубалу, что дарует жизнь ему самому, жене, детям, десяти родственным с ним или дружественным семействам, кроме того, дозволяет ему взять с собой 10 талантов из своих денег или всех слуг, каких пожелает».

Гордыня Гасдрубала на этот раз не позволила принять милостивое предложение. Выслушав римского посланника, он «несколько раз ударил себя по бедру, потом, призвав богов и судьбу в свидетели, объявил, что никогда не наступит тот день, когда бы Гасдрубал глядел на солнечный свет и вместе на пламя, пожирающее родной город, что для людей благомыслящих родной город в пламени – почетная могила».

Можно было бы удивиться мужеству Гасдрубала, если бы его следующие поступки не поражали подлостью и трусостью. «Так, во-первых, когда прочие граждане умирали от голода, он устраивал для себя пиры с дорогостоящими лакомствами и своей тучностью давал чувствовать сильнее общее бедствие, – сообщает Полибий. – В самом деле, невероятно велико было число умирающих, не меньше было и количество перебегающих к неприятелю из-за голода. Потом, издевательством над одними, истязаниями и казнями других он держал народ в страхе и этими средствами властвовал над злосчастной родиной так, как едва ли бы позволил себе тиран в государстве благоденствующем».

Весной 146 года до н. э. римляне ворвались в Карфаген со стороны гавани. Сципион сразу же устремился к главной цитадели города – Бирсе. Наступая в ее направлении по трем улицам, римляне столкнулись с такими трудностями, что путь к Бирсе занял шестеро суток. Пространство около главной крепости Карфагена было занято шестиэтажными домами. Римляне врывались в жилища, с боем пробивались на крыши, затем перекидывали доски с одного дома на другой и таким образом продвигались к цели.

«В то время как эта война шла наверху, на крышах, другая развертывалась на узких улицах со встречными врагами. Все было полно стонов, плача, криков и всевозможных страданий, так как одних убивали в рукопашном бою, других еще живых сбрасывали с крыш на землю, причем иные падали на прямо поднятые копья, всякого рода пики или мечи» (Аппиан). Потери римлян в уличных боях были огромны, и тогда Сципион изменил тактику. Он приказал поджечь все три улицы, ведущие к Бирсе, и как только одна из них выгорит дотла, наступать дальше.

Пока огонь расчищал римлянам путь к сердцу Карфагена, они принялись разрушать ближайшие дома – «навалившись всей силой, валили их целиком. От этого происходил еще больший грохот, и вместе с камнями падали на середину улицы вперемешку и мертвые, и живые, большей частью старики, дети и женщины, которые укрывались в потайных местах домов; одни из них раненые, другие полуобожженные испускали отчаянные крики, – рисует страшные картины взятия города Аппиан. – Другие же, сбрасываемые и падавшие с такой высоты вместе с камнями и горящими балками, ломали руки и ноги и разбивались насмерть. Но это не было для них концом мучений; воины, расчищавшие улицы от камней, топорами, секирами и крючьями убирали упавшее и освобождали дорогу для проходящих войск; одни из них топорами и секирами, другие остриями крючьев перебрасывали и мертвых, и еще живых в ямы, таща их, как бревна и камни, или переворачивая их железными орудиями: человеческое тело было мусором, наполнившим рвы.

Из перетаскиваемых одни падали вниз головой и их члены, высовывавшиеся из земли, еще долго корчились в судорогах; другие падали ногами вниз, и головы их торчали над землею, так что лошади, пробегая, разбивали им лица и черепа, не потому, что так хотели всадники, но вследствие спешки, так как и убиральщики камней делали это не по доброй воле; но трудность войны и ожидание близкой победы, спешка в передвижении войск, крики глашатаев, шум от трубных сигналов, трибуны и центурионы с отрядами, сменявшие друг друга и быстро проходившие мимо, все это вследствие спешки делало всех безумными и равнодушными к тому, что они видели».

В первый же день Сципион столкнулся с еще одной помехой, которая существенно отвлекала внимание его воинов на пути к цели. «С наступлением дня, – рассказывает Аппиан, – Сципион вызвал 4 тысячи свежих воинов, которые, войдя в святилище Аполлона, где стояло его позолоченное изображение и его ниша, покрытая золотыми пластинками, весом в тысячу талантов, стали грабить и резали золото ножами, не обращая внимания на приказы начальников, пока не поделили добычи, и только тогда обратились к делу. В трудах у них прошло шесть дней и шесть ночей, причем римское войско постоянно сменялось, чтобы не устать от бессонницы, трудов избиения и ужасных зрелищ. Один Сципион без сна непрерывно присутствовал на поле сражения, был повсюду, даже питался мимоходом, между делом, пока, устав и выбрав себе какой-либо момент, он не садился на возвышении, наблюдая происходящее».

На седьмой день из переполненной Бирсы вышло посольство с просьбами о милосердии. Сципион согласился даровать жизнь всем покинувшим крепость, кроме перебежчиков. Тотчас же через узкий проход в стенах потянулись карфагенские воины, их жены, дети. Рабскую жизнь смерти предпочли 50 тысяч человек – это все, что осталось от 700-тысячного населения города. А 900 перебежчиков из римлян не могли надеяться на милость и укрылись на территории храма Асклепия. Вместе с ними находился Гасдрубал с женой и двумя малолетними детьми. «Они упорно продолжали сражаться, ввиду высоты храма, выстроенного на отвесной скале, к которому и во время мира поднимались по шестидесяти ступеням. Но когда их стал изнурять голод, бессонница, страх и утомление и так как бедствие приближалось, они покинули ограду храма и вошли в самый храм и на его крышу».

В это время гордого Гасдрубала охватил панический страх смерти. Ему не над кем стало издеваться, некем править: все его воины и остальные граждане Карфагена либо погибли, либо сдались на милость римлян; обреченные на смерть перебежчики думали лишь о том, как подороже отдать свою жизнь и чтобы смерть их стала менее мучительной. И вот, Гасдрубал тайком взял в храме молитвенные ветви в знак мирных намерений, оставил жену и детей и бежал к Сципиону.

От Полибия мы знаем, что, когда Гасдрубал в положении просящего оказался у ног Сципиона, римлянин произнес:

– Смотрите, какой внушительный урок дает судьба безумцам. Безумец этот – Гасдрубал, ибо недавно он отринул наши милостивые условия и говорил, что для него пламень горящего родного города – почетнейшая могила. И вот теперь с молитвенной веткой в руках он просит сохранить ему жизнь и на нас возлагает все упования свои. При виде этого человека не может не прийти на мысль каждому, что нам, смертным, никогда не подобает дозволять себе ни речей наглых, ни поступков.

Последние защитники Карфагена, которые оказались римскими перебежчиками, увидев Гасдрубала среди римлян, попросили остановить битву. Сципион исполнил просьбу обреченных; и тогда, «громко осыпая Гасдрубала всяческой бранью и упреками, (они) подожгли храм и сгорели вместе с ним». Они устали сражаться – пришла пора умереть. (Ливий пишет, что часть перебежчиков осталась в живых, но судьба их была не менее печальна, чем судьба сгоревших в пламени собратьев. Сципион, по примеру своего отца Эмилия Павла, устроил гладиаторские игры, на которых заставил «перебежчиков и беглецов сражаться с дикими зверями».)

Огонь уже охватил последний бастион защитников города, когда на крыше (это читаем мы у Аппиана) показалась жена Гасдрубала, «украшенная, насколько можно в несчастии, и, поставив рядом с собой детей, громко сказала Сципиону:

– Тебе, о римлянин, нет мщения от богов, ибо ты сражался против враждебной страны. Этому же Гасдрубалу, оказавшемуся предателем отечества, святилищ, меня и своих детей, да отомстят ему и боги Карфагена, и ты вместе с богами.

Затем, обратившись к Гасдрубалу, она сказала:

– О преступный и бессовестный, о трусливейший из людей! Меня и моих детей похоронит этот огонь. Ты же, какой триумф украсишь ты, вождь великого Карфагена?! И какого только наказания ты не понесешь от руки того, в ногах которого ты теперь сидишь?

Произнеся такие оскорбительные слова, она зарезала детей, бросила их в огонь и сама бросилась туда же».

Защитники Карфагена постарались, чтобы враги получили как можно меньше добычи с этой позорной войны против безоружного города. «О величии разрушенного города можно судить, не говоря уже о прочем, по продолжительности пожара, – пишет Флор. – За 17 дней едва смог угаснуть огонь, который враги добровольно направили на свои дома и храмы: если не смог устоять против римлян город, должен был сгореть их триумф». Аппиан сообщает интересную подробность: «И Сципион, как говорят, видя, что этот город, процветавший 700 лет со времени своего основания, властвовавший над таким количеством земли, островами и морем, имевший в изобилии и оружие, и корабли, и слонов, и деньги наравне с величайшими державами, но много превзошедший их смелостью и энергией; видя, что этот город, лишенный и кораблей, и всякого оружия, тем не менее в течение трех лет противостоявший войне и голоду, теперь окончательно обречен на полное уничтожение, – видя все это, Сципион заплакал и открыто стал жалеть своих врагов».

«Он разрушил до основания этот город, ненавистный римлянам (поскольку в нем видели соперника их власти, а не из вреда, который он мог бы принести в это время), сделал Карфаген памятником своей доблести – его дедом он был сделан памятником милосердия», – подводит итог Веллей Патеркул.

Не столько жалел карфагенян внук того самого Сципиона, который победил Ганнибала в битве при Заме. Видя гибель величайшего города мира, Публий Сципион предчувствовал судьбу и собственного города. Среди всеобщей радости римлян, кажется, лишь один разрушитель Карфагена терзался мыслью, «что некогда другой кто-нибудь принесет такую же весть о моем отечестве». Полибий справедливо отмечает: «На вершине собственных удач и бедствий врага памятовать о своей доле со всеми ее превратностями и вообще среди успехов ясно представлять себе непостоянство судьбы – на это способен только человек великий и совершенный, словом, достойный памяти истории».

Римляне не стремились заглядывать в далекое будущее, и уничтожение целого народа (древний геноцид) вызвало в их сердцах величайшую радость. «Они так были поражены победой, – рассказывает Аппиан, – что не верили ей и вновь спрашивали друг друга, действительно ли разрушен Карфаген». Хотя со времени окончания 2-й Пунической войны прошло более полувека, но мстительные римляне помнили, «что перенесли они от карфагенян в Сицилии, Иберии и в самой Италии в течение 16 лет, когда Ганнибал сжег у них 400 городов и в одних битвах погубил 300 тысяч человек и часто подступал к самому Риму, подвергая его крайней опасности». Римляне ничего не забыли; после победы над Ганнибалом они стали единственными законодателями международного права, и никто не смел им возразить.

Распродав захваченную добычу, в том числе уцелевших карфагенян, Сципион по древнему обычаю собственноручно сжег вражеское оружие, машины и корабли. Сенаторам этого показалось мало – «они решили, чтобы все, что еще осталось от Карфагена, Сципион разрушил, и запретили кому бы то ни было заселять это место; они прокляли того, кто вновь заселит это место, особенно Бирсу и так называемые Мегары, но вступать на эту землю не запретили» (Аппиан). Таков был урок Рима. Также приняли решение уничтожить все города, что сражались на стороне Карфагена либо оказывали ему помощь. А вот Утика, первой перешедшая на сторону римлян, получила в награду земли до самого Карфагена. В том же 146 году до н. э. она стала столицей римской провинции Африка, основанной на землях уничтоженного соперника.

Одновременно с Карфагеном в 146 году до н. э. римляне разрушили на другом континенте другой знаменитый город – жемчужину Эллады, Коринф. Как это ни кощунственно, Полибий ставит в более выгодное положение уничтоженных как народ карфагенян по отношению к грекам: «Под тяжестью бедствий карфагеняне, по крайней мере, совершенно исчезли с лица земли и на будущее время утратили чувство собственного несчастья: напротив, эллины не только сами своими глазами видели свои бедствия, но еще передали память о них детям и через детей – внукам. Насколько более жалкими почитаем мы тех людей, которые влачат дни свои под тяжестью кары, нежели тех, кто пал жертвою самого преступления, настолько же бедствия эллинов заслуживают большей жалости, нежели судьба карфагенян.»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.