Глава XIV

Глава XIV

Я составила себе план поместить сына в Эдинбургский университет и устроиться в этом городе на все время его академического курса. С этой целью я написала ректору Робертсону, знаменитому историку, предупредив его о своем желании отдать тринадцатилетнего мальчика в университет под его покровительство. Вместе с тем я просила совета и наставлений его во всем, что было необходимо для достижения моей цели.

Робертсон, отвечая мне, советовал подождать два или три года, чтобы дать молодому Дашкову более зрелые подготовительные знания. Но, несмотря на его юность, я так верила в его прилежание и успехи, что без всякой похвальбы известила Робертсона о познаниях моего сына: он уже отлично знал латинский язык, значительно глубоко познакомился с математикой, историей и географией; кроме французского и немецкого языков, он настолько понимал английский, что мог на нем читать, хотя и говорил еще с затруднением.

По окончании сезона на водах Спа мы отправились в Англию и, остановившись на самое короткое время в Лондоне, двинулись в Шотландию. По дороге мы провели несколько дней в доме лорда Сассекса, где я познакомилась с мистером Уильмотом, отцом моего юного друга, по просьбе которого я и решилась написать эти мемуары. Мистер Уильмот был с нами во время нашего пребывания у Сассекса.

В Эдинбурге я наняла себе квартиру в древнем дворце шотландских королей. Здесь я часто вспоминала историю легкомысленной и несчастной Марии Стюарт. Ее печальная судьба была запечатлена в каждом окружающем предмете: кабинет, лестница, примыкавшая к моей спальне, с которой был сброшен ее любовник-итальянец, — все это постоянно рисовало в моем воображении участь погибшей под топором королевы.

Не стану описывать того удовольствия, с каким я услышала отзыв Робертсона, сказавшего после испытания моего сына, что тот совершенно готов к поступлению в университет и началу обычного классического образования. Я была необыкновенно утешена этим обстоятельством. Пока мой сын продолжал свое учение, я не упускала благоприятного случая познакомиться с теми знаменитыми писателями, произведения которых были славой Англии.

Я имела удовольствие сблизиться с Робертсоном, Адамом Смитом, Фергюсоном и Блэром. Когда я жила в Эдинбурге, они каждую неделю были у меня два или три раза, и я столько же удивлялась их познаниям и талантам, сколько скромности и простоте манер. При всем различии своих ученых направлений, при всей самостоятельности и соревновании друг с другом эти почтенные люди были друзьями; их обхождение, не имевшее ни тени притворства, их разговор, чуждый всякого педантизма, были поучительными и вместе с тем привлекательными.

К числу моих знакомых женщин принадлежали герцогиня Бюрлей, леди Фрэнсис Скотт, леди Лотиан и Мария Ирвин. Это время было самым спокойным и счастливым периодом в моей жизни.

Во время летних каникул мы отправились в Гайлендс. Приезд Гамильтон сообщил новую радость моим удовольствиям. Путешествие в горную Шотландию сопровождалось для меня сильной простудой, и я начала страдать ревматизмом. Впрочем, окруженная друзьями и больше всего довольная осуществлением одной из главных своих надежд — успешным учением сына, я почти забывала о своих физических болях.

Когда в следующем году моя болезнь усилилась, доктор Кёлен советовал мне пить воды Букетика и Матлока, а потом купаться в Скарборо. Вследствие этого в начале каникул я оставила Шотландию, чтобы испробовать предписанное лечение. Меня проводила Гамильтон: ее любви и нежным заботам, можно сказать, я обязана жизнью, будучи близка к смерти в Скарборо.

Не могу также без глубокой признательности не вспомнить о леди Мёльграф, о том благородном участии, какое она принимала в моем безнадежном положении.

Она жила по соседству, оплакивая недавнюю потерю своего любимого мужа. Услышав о моей опасной болезни и судя по собственному опыту, что я должна была чувствовать при мысли покинуть детей на чужбине, вдали от родных и друзей, она без церемоний появилась у моей постели: со всей готовностью и редким великодушием предложила им приют в своем доме и личное покровительство в случай их сиротства. Мало того: она торжественно уверила меня, что, если суждено совершиться несчастью, она не расстанется с ними до тех пор, пока опекуны не возьмут их назад в Россию.

Эта черта характера может служить самой лучшей похвалой леди Мёльграф. Трудно выразить чувство моей благодарности за это утешение. Я пользовалась вниманием этой достойной леди, пока мое выздоровление было вне всякого сомнения. Когда я смогла путешествовать, она упросила меня свернуть с прямого пути и отдохнуть несколько дней в ее доме до приезда в Шотландию.

Это предложение, столь обязательное по долгу признательности и вместе с тем приятное, я охотно приняла и возвратилась в Эдинбург к самому началу университетского курса.

Хотя и после того я часто испытывала припадки ревматизма и вообще недомогала, как мать я не позволяла себе слабеть в моих непременных заботах о сыне. И в этом отношении я так блистательно преуспела, так полно вознаграждались мои жертвы, что нравственное удовлетворение облегчило мои недуги, и я весело проводила время в кругу своих друзей.

Я старалась приохотить сына не только к серьезным занятиям, но также к светским манерам и гимнастическим упражнениям, что укрепило его здоровье и удивительно развило силы. Через каждые два дня он брал уроки верховой езды и фехтования, и один раз в неделю в моем доме назначался танцевальный вечер: это освежало его школьные труды.

Живя исключительно для детей и поставив постоянной задачей своей жизни уединение, теперь возможное, я почти не жалела о своей собственной бедности и скудном состоянии своих детей. Так, в Шотландии все необходимые предметы жизни были дешевы, я не имела необходимости прибегать к чрезвычайным займам у моих банкиров Гюнтера и Форбса, исключая один случай, когда я хотела посетить Ирландию по окончании курса моего сына. На это путешествие я заняла у них две тысячи фунтов, которые скоро были уплачены им из Голландии. Хотя я и разделалась с долгом без всякого затруднения, при всем том я обязана их дружбе многими одолжениями, за которые ничем иным, кроме благодарности, заплатить не могу.

В мае 1779 года мой сын выдержал публичное испытание. Аудитория была чрезвычайно многочисленной; ответы его на все вопросы были так основательны, что вызвали невольное рукоплескание со стороны посетителей: такое одобрение вовсе не было в обычае на университетских экзаменах. Он получил степень магистра искусств. Само собой разумеется, что мой материнский восторг не знал меры при этом успехе. Я не стану останавливаться на этой счастливой минуте моей жизни, но буду продолжать свой рассказ о путешествии в Ирландию, которое я предприняла в следующем месяце.

Там ко мне присоединились миссис Гамильтон и Морган. В Дублине приготовили мне очень удобный и прекрасный дом, в котором я остановилась. Мое пребывание в этом городе походило на сон в продолжение целого года. Не было желания, которое бы не находило удовлетворения благодаря вниманию Гамильтон, Морган и их семейств.

Сын мой продолжал свои классические чтения каждое утро с Гринфильдом, взятым мной из Эдинбурга; мы нашли хороших учителей в Дублине, они преподавали ему итальянский язык и искусство танца. Вечера наши всегда проходили в умном и благовоспитанном обществе, при свободе манер, свойственных ирландскому характеру. Я по-прежнему устраивала танцевальные вечера в своем доме для развлечения детей и нередко посещала театр.

С гордостью я говорю о том уважении, которым удостоила меня леди Арабелла Денни, знаменитая своими благотворительными заведениями; ее общественные заслуги были оценены и с благодарностью признаны самим парламентом. Мы часто ходили к ней пить чай; ее ум и симпатичный характер с каждым посещением все больше и больше привязывал нас к этой прекрасной женщине.

В числе многих благодетельных учреждений леди Денни Магдалинский госпиталь был главным предметом ее попечений и, несмотря на преклонный возраст, она с неослабным вниманием надзирала над ним. Я несколько раз посетила с ней это заведение. Доверяя моим бедным способностям, она однажды поручила мне переложить гимн на музыку, с тем чтобы петь его в Магдалинской капелле в благотворительных целях. Ее желание было законом для меня: я составила арию в четыре голоса; после двухнедельного приготовления она была пропета в присутствии многочисленного собрания, которое с любопытством пришло послушать, на что способна русская медведица в музыкальном искусстве. Я посетила Арабеллу в тот же вечер и была принята с особенным радушием. Она с удовольствием рассказала о музыкальной мессе, заметив, что успех ее зависел от моей арии.

С наслаждением я присутствовала в дублинском парламенте, слушая его славных ораторов, среди которых Гратан был самым замечательным.

В летнее время я ездила со своими друзьями осматривать Киларн, Килкенни, Лимерик, великолепный Коркский порт и другие интересные места. По соседству с Корком я завернула в Лоту, прекрасное романтическое местечко, принадлежащее Роджерсу, дяде моего друга Гамильтон. Здесь я встретила самое обязательное гостеприимство со стороны этого почтенного семейства.

В начале 1780 года я оставила Ирландию и приехала в Лондон. Вскоре после моего прибытия я была представлена ко двору; королевская фамилия обласкала меня самым благосклонным приемом. При этом удобном случае я не преминула поблагодарить ее за то удовольствие, которым я пользовалась в Англии, и за величайшие выгоды воспитания моего сына в одном из британских университетов. Королева в свою очередь похвалила меня как любящую мать, прибавив, что теперь она более, чем когда-нибудь, убедилась в истине лестных отзывов обо мне. Я нехотя согласилась, выразив столь же благоприятное мнение о ее собственном семействе. Она сказала мне, что семья ее очень большая и что, если я желаю видеть их вместе, она прикажет привезти детей из Кью.

Я поблагодарила за такое снисходительное внимание. Леди Голдернесс была послана за ними, с тем чтобы привезти их в Лондон и известить меня об их прибытии. Я явилась и с наслаждением любовалась группой прекраснейших малюток.

В Лондоне я недолго прожила; но объехала некоторые части Англии, бросив взгляд на Бристоль и другие многолюдные города. Возвращаясь через Лондон на континент, я простилась с королевской семьей и села на корабль, чтобы плыть в Остенде.

Отсюда мы отправились в Брюссель. Оставив здесь некоторых из наших слуг и освободившись от лишних вещей, мы проехали через Антверпен в Голландию, посетив Роттердам, Делфт, Гаагу, Лейден, Харлем, Утрехт и учреждение братьев Гернгутеров.

После этой прогулки, возвратившись в Гаагу, я опять увиделась с принцессой Оранской, которую я давно любила и уважала. Я сначала извинилась за то, что не могла ответить на ее приглашение, выраженное мне через посла, потому что со мной не было ничего, кроме дорожного платья. Но придворная дама Дункельман была прислана просить меня явиться так, как я одета, без всяких церемоний. Вследствие этого позволения я охотно поехала ужинать к принцессе, взяв с собой детей; за ужином служила только одна леди. В похвалу ее между прочим достаточно сказать, что она пользовалась полным доверием прусской королевы, поручившей ей воспитание своей дочери, и уважением Фридриха II, который постоянно переписывался с ней.

Принц Оранский участвовал в нашем обществе и, несмотря на обычную свою сонливость, провел с нами целый вечер. Он сидел около меня, заметив очень любезно, что я произвела в нем необыкновенную перемену; мне оставалось только сожалеть, что я вызвала его на такое самопожертвование.

Будучи в Гааге, я каждый вечер ужинала с королевой. Отсюда мы возвратились в Брюссель. Здесь я встретила князя Орлова с женой, готовых отправиться в Швейцарию, где они искали совета доктора Трессо относительно болезни княгини Орловой. Я сделаю маленькое отступление по случаю этой встречи.

В Голландии я провела два дня в Лейдене, чтобы увидеться с некоторыми из старых знакомых. Первый мой визит был семейству Гобиюса, знаменитого медика, уважаемого мной. Позвонив, я вызвала слугу, который сказал, что господина его нет дома. «Это невозможно, — заметила я. — Я знаю, что он сегодня не выходил из дома. Уверенная, что мое посещение не обеспокоит его, прошу доложить, что княгиня Дашкова приехала напомнить ему о себе».

Доктор, услышав из соседней комнаты мой голос, вышел, открыв перед собой дверь, через которую я увидела в его кабинете Орловых, вероятно, приехавших посоветоваться с ним. Удивление мое было необычайным, потому что я не слышала об их путешествии. Другими словами, я не знала, что князь получил свою любовную отставку. И это понятно: моя переписка с Россией была очень небольшая, и я редко входила в подробности настоящего порядка вещей. Относительно счастливого правления Екатерины я нисколько не сомневалась; поэтому, разлучаясь со своими родными и друзьями, я просила их писать мне только об их личном благополучии.

Гобиюс рад был видеть меня, но, не желая нарушать его занятий, я поспешила уйти и, прежде чем возвратилась к себе, прогулялась по городу.

Едва мы уселись за обед, как явился князь Орлов. Физиономия моя, к несчастью, очень верно передававшая всякое движение души, говорила о неудовольствии при этом импровизированном и совсем неутешительном визите или он по обыкновению был под влиянием своей необузданной заносчивости, но разговор и манеры его удивили всех нас.

«Я пришел, — были первые слова его, — не как враг, а как друг и союзник».

Все молчали. Орлов, внимательно посмотрев на моего сына, а потом обратившись ко мне, может быть, с некоторым чувством раскаяния за свое прошлое поведение, сказал: «Я вижу по мундиру, что ваш сын записан в кирасирский полк; я же командир конной гвардии (и замечу, что путешествую единственно ради здоровья моей жены). Если вам угодно, я напишу императрице, чтобы она перевела молодого Дашкова в мой корпус; он даст ему, как вы знаете, две лишних степени по службе».

Я поблагодарила его и, встав из-за стола и извинившись перед обществом, попросила его пойти со мной в отдельную комнату, где очень рада поговорить с ним об этом, но наперед решила отвергнуть его предложение со всей возможной деликатностью, чего, вероятно, он вовсе не понял.

Поблагодарив его за доброе желание моему сыну, я сказала, что о производстве его уже написано военному министру, князю Потемкину. До получения ответа я не смею изменить своих первоначальных распоряжений, потому что эта поспешность может вызвать неудовольствие со стороны государыни и оскорбить князя Потемкина.

«Какое же в том оскорбление ему?» — возразил Орлов, явно немного уязвленный.

Я очень хорошо понимала, в каких отношениях должны находиться эти люди. И потому, повторив, что мне необходимо получить ответ от военного министра, прекратила бесполезный разговор, спросив его, куда я должна адресовать ему письмо, когда уведомят меня из Петербурга. Но я обещала воспользоваться его любезным предложением при первом возможном случае, который, вероятно, не замедлит представиться.

«Вы можете рассчитывать на меня, — сказал Орлов. — Такого прекрасного молодого человека, как Дашков, трудно найти».

Это замечание о красоте моего сына привело меня в негодование, а позже заставило не зря беспокоиться.

Дело в том, что в Брюсселе я опять встретила Орловых, с которыми находились Мелиссино, девица Протасова, одна из фрейлин и Каменская. Они всей семьей немедленно явились ко мне: признаюсь, кроме старика Мелиссино, очень образованного и любезного, которого я некогда каждодневно видела у себя, мне неприятно было принимать остальных.

Впрочем, вежливость требовала некоторого внимания к гостям. Орлов, бросив взгляд на моего сына, поразил меня самым нелепым восклицанием: «Как жалко, Дашков, что меня не будет в Петербурге, когда вы явитесь туда! Уверен, что при первом вашем появлении ко двору вы займете место настоящего любовника, и я с удовольствием помог бы вам. Тогда, нет сомнения, вы утешили бы нас, отставных».

Не дав времени моему сыну собраться с духом и крайне раздраженная этой неприличной выходкой, я отослала его в другую комнату под тем предлогом, что ему необходимо написать доктору Бюртеню и попросить назначить следующее утро для посещения окружающих холмов, замечательных по своим геологическим остаткам. Когда он ушел, я резко заметила князю Орлову, что он не должен говорить о подобных вещах семнадцатилетнему юноше и оскорблять достоинство императрицы. Что же касается ее любовников, о которых я меньше всего думала, попросила его не упоминать о них в моем, а тем более в присутствии моего сына, воспитанного мной в правилах совершенного уважения к государыне как к его крестной матери и императрице; более этого он ничего не должен знать. Ответ Орлова, разумеется, был грубым, и потому не стоит здесь повторять его.

К счастью, отставной фаворит скоро покинул Брюссель, где я пробыла еще две недели для некоторых сделок с моим банкиром. Мы провели это время большей частью в ботанических занятиях на соседних горах с моим приятелем Бюртенем, где встретились нам многие растения, неизвестные в России.

Из Брюсселя через Лилль я поехала в Париж, где расположилась в отеле «De la Chine». Я рада была слышать, что Орловы уже отправились в Швейцарию со всей своей свитой, за исключением Мелиссино и его жены.

С удовольствием я увиделась с Дидро, который принял меня с прежним радушием. Я также возобновила знакомство со многими другими из моих старых друзей.

Среди иностранцев в это время в Париже было много русских семейств, знакомых мне: граф Салтыков с женой, впоследствии фельдмаршал и московский губернатор; Самойлов, племянник князя Потемкина, граф Андрей Шувалов. Последний жил два года в Париже, и если бы он не оставался здесь так долго, вероятно, его уважали бы больше, потому что менее знали бы настоящий его характер.

Так как мне довелось познакомиться с этим человеком вовсе не на дружеской ноге, то я не считаю лишним дать очерк его. Это был неоспоримо умный человек, живой и удивительно плодовитый стихотворец. Он был порядочно образован, особенно хорошо знал французскую литературу, французский язык и мог по пальцам пересчитать всех французских поэтов. Но ему недоставало здравого смысла и быстроты ума. Полный самолюбия и гордости, он был надменен и груб с низшими и по закону обратного действия раболепен перед высшими, готовый боготворить всякого дневного идола. Наконец тщеславие до того вскружило ему голову, что он умер без теплой слезы даже в кругу своего семейства.