11. Учителя

11. Учителя

«Встречи с замечательными людьми» (Meetings with remarkable men) — так Г. И. Гурджиев озаглавил книгу своих воспоминаний, в которой рассказывает о людях, оказавших на него наибольшее влияние в годы духовного становления, по сути таких же, как и он, «искателях Истины». Подобные встречи были, конечно же, и у нашего героя. В 1923–1924 гг. судьба свела А. В. Барченко с несколькими «замечательными людьми», общение с которыми значительно расширило его представления о традиции эзотерических знаний и обогатило рядом свежих идей. Это были прежде всего бывший ученик Г. И. Гурджиева, уже упоминавшийся ранее П. С. Шандаровский, монгол Хаян (Хиян) Хирва и тибетец Нага Навен — «восточные ученые», как их называет сам А. В. Барченко, и, наконец, странник-юродивый из Юрьевца Михаил Круглов. О них и пойдет речь в этой главе.

Петр Сергеевич Шандаровский (р. 1887) был хорошо известен до революции в оккультистских кругах Северной столицы. Сын военного сановника — его отец С. П. Шандаровский занимал в начале 1900-х пост уездного воинского начальника в Могилевской губернии, — он окончил юридический факультет Петербургского университета. В предреволюционные годы служил по Военному ведомству (был кодировщиком в кодировальном отделе), однако свое истинное призвание видел в занятиях наукой и искусством. После революции П. С. Шандаровский читал лекции и работал художником-оформителем. (Во время ареста в 1927 г. на вопрос следователя о профессии он ответил: «художник — научный работник».) Предметом научных интересов П. С. Шандаровского являлась идеография, точнее, международное идеографическое письмо. Со своими исследованиями в этой области П. С. Шандаровский, по собственному признанию, познакомил А. В. Луначарского, который затем направил его в Музейный отдел Наркомпроса. Там П. С. Шандаровскому посоветовали обратиться к кому-нибудь из специалистов Эрмитажа, что он и сделал[158].

С П. С. Шандаровским А. В. Барченко познакомился совершенно случайно — хотя бывают ли такого рода встречи случайными? — зимой 1922–1923 гг. Э. М. Кондиайн в своих записках рассказывает об этом так:

«Однажды зимой Ал. Вас. стоял перед витриной магазина и рассматривал узор на выставленном восточном ковре, где имелись элементы Универсальной Схемы. Рядом стоит какой-то гражданин, уже не молодой, худощавый и тоже рассматривает этот ковер. А. В. обращается к нему: „Это Вам что-нибудь говорит?“ А тот рисует ногой на снегу какую-то геометрическую фигуру и спрашивает: „А это Вам что-нибудь говорит?“ А. В. ботинком на снегу тоже изображает какую-то фигуру… Так, обменявшись чертежами, они пошли вместе.

Шандаровский просидел с Ал. Вас. в комнате всю ночь. Наташа (жена Барченко) им только изредка чай приносила. Они сидели почти молча, но за ночь целую кипу бумаги цифрами исписали. Иногда из комнаты выскакивал Ал. Вас., взволнованный, восторженный. Снимал пенсне, ворошил волосы, протирал покрасневшие глаза и издавал восторженные восклицания»[159].

Важность этой встречи, по словам Э. М. Кондиайн, состояла в том, что П. С. Шандаровский познакомил А. В. Барченко с «числовым механизмом» Древней Науки. В дальнейшем между ними установились тесные отношения. П. С. Шандаровский часто заходил к А. В. Барченко, а после того, как последний поселился в ламском общежитии при буддийском храме, он стал регулярно навещать его там. (Сам Петр Сергеевич также имел немало знакомых среди лам.) Во время одной из встреч с А. В. Барченко П. С. Шандаровский поведал ему о том, что его учитель Г. И. Гурджиев, к тому времени уже выехавший из России вместе с группой учеников, обладал «некоторыми знаниями древней науки», полученными в Кафиристане. А также рассказал о создании Г. И. Гурджиевым перед самой революцией «Единого Трудового Содружества», объединявшего его последователей в Москве, Петрограде и Тифлисе (речь, по-видимому, идет о гурджиевском «Институте гармоничного развития человека»). От П. С. Шандаровского же А. В. Барченко узнал о других учениках Г. И. Гурджиева, оставшихся в России, — С. Д. Меркурове (его двоюродном племяннике, известном скульпторе), Шишкове и Жукове. Все они проживали в Москве, и впоследствии А. В. Барченко постарается установить с ними контакт.

Не менее важным было и знакомство А. В. Барченко с восточными учителями — представителями «Великого Братства Азии»; некоторые из них, по его словам, «лично побывали в Шамбале». Именно они и стали для него главным источником сведений о тантрической системе «Дуйнхор» (Калачакра-тантре). Особенно часто на допросах А. В. Барченко упоминал два имени: тибетца Нага Навена (Навана) и монгола Хаян Хирвы. Нага Навен являлся наместником Западного Тибета (провинция Нгари). В Россию приехал в 1923 г., как кажется, по собственной инициативе (а следовательно, втайне от Лхасы) для ведения переговоров с советским правительством. И это по сути все, что мы знаем о нем.

«Нага Навен осведомил меня, что он прибыл для личного свидания с представителями советского правительства, чтобы добиться сближения Западного Тибета с СССР. Он сказал, что Далай-лама все больше сближается в Восточном Тибете с англичанами, а население и ламство Западного Тибета против союза с англичанами, что вследствие этого ламство массами эмигрирует во Внутреннюю Монголию и далее в Улан-Батор, что духовный глава Тибета Панчен-Богдо также обнаруживает оппозицию Далай-ламе и что в связи с этим создаются исключительные возможности для установления самых тесных отношений, как политических, так и культурных, между СССР и Западным Тибетом, через Южную Монголию.

Нага Навен указал, что политическую сторону этого вопроса он надеется осветить советскому правительству и Коминтерну через Чичерина. Далее Нага Навен сообщил мне ряд сведений о Шамбале как о хранилище опыта доисторической культуры и центре „Великого Братства Азии“, объединявшего теснейшим образом связанные между собой мистические течения Азии»[160].

Несмотря на глубокую озабоченность Москвы политической активностью Великобритании в Азии, в особенности ее экспансией в отношении Тибета, советские вожди не могли приветствовать сепаратизма Нага Навена, предпочитая в этой ситуации более решительное воздействие на колеблющегося Далай-ламу. С этой целью в августе 1923 г. Политбюро, по предложению Г. В. Чичерина, решило отправить в Лхасу секретную дипломатическую миссию во главе с бывшим коминтерновцем (незадолго до того перешедшим в восточный отдел НКИД) С. С. Борисовым, который должен был предложить Далай-ламе советскую помощь в различных областях (прежде всего в военной)[161]. Таким образом, в то время как А. В. Барченко мирно беседовал с тибетским сановником в дацанском общежитии на окраине Петрограда, в Москве полным ходом шла подготовка к отправке в Тибет, под видом буддийских паломников, группы советских эмиссаров, состоявшей в основном из лиц бурятско-калмыцкого происхождения. Поэтому Г. В. Чичерин благоразумно уклонился от встречи с Нага Навеном, и последний спустя некоторое время выехал из России. А. А. Кондиайн об этом тибетце рассказывал следующее:

«В 1923–25 гг. в Ленинграде в здании Тибетской миссии (в Новой Деревне) проживал представитель центра Шамбала — некто Нага-Наван. Барченко имел с ним регулярные встречи в Тибетской миссии и у меня на квартире (Малая Посадская, 9/2, кв. 49). Нага-Наван предпринял ряд поездок по Союзу и в 1925 г. уехал в Китай — выехал работать в китайскую армию в качестве инспектора по заданию Центра»[162].

Еще одним «эмиссаром Шамбалы» в России являлся Хаян-Хирва — личность довольно темная. Член ЦК МНРП, он занимал в Монголии в то время весьма ответственный пост начальника Государственной Внутренней Охраны (монгольский аналог ГПУ). По словам А. В. Барченко, Хаян-Хирва, узнав от дацанских лам о том, что он «разрабатывает систему Дюнхор», явился на квартиру Кондиайнов в Петрограде (где А. В. Барченко проживал со своей семьей). О себе заявил, что хотя сам не является авторитетом в этой системе, но имеет о ней конкретное представление. Впоследствии он неоднократно встречался с Барченко в Москве и там же связался с Нага Навеном[163], что недвусмысленно говорит о том, что монгольский чекист проявлял определенный интерес к обоим.

В общежитии при буддийском храме летом 1923 г. проживало немало и других лиц, гораздо более сведущих в науке Дюнхор, чем Нага Навен и Хаян Хирва. Например, уже известный нам Хамбо Агван Доржиев, глава Тибетской миссии в СССР, и его заместители бурятский лама Бадма-Намжил Очиров и калмыкский «гелонг», в прошлом личный секретарь Далай-ламы, Лувсан Шараб Тепкин (Тебкин). Оба они обучались в Лхасе около 12 лет и имели высшую ученую степень «лхарамба», так же, как и сам Доржиев. В Россию Очиров и Тепкин вернулись осенью 1922 г. вместе с «разведывательной экспедицией» Василия Хомутникова (отправленной Наркоминделом совместно с Коминтерном в Тибет годом ранее для восстановления отношений с этой страной) и были затем зачислены Доржиевым в штат сотрудников Тибетской миссии. Лувсан Тепкин, между прочим, будет избран в 1925 г. Шажин-ламой — главой буддийской церкви Калмыкии, фактически последним перед ее разгромом в начале 1930-х[164].

А. В. Барченко, впрочем, на допросе в 1937-м, говоря о своем проживании в «ламаистском дацане» в Ленинграде, назвал имена лишь двух лам, с которыми он завязал «непосредственные отношения», — Агвана Доржиева и некоего Джигмата Доржи. Речь, по-видимому, идет о ламе Ацагатского дацана, буряте Джигме Доржи Бардуеве, также получившем высшее богословское образование в Лхасе. Этот лама вскоре снова отправился в Тибет, на этот раз в составе секретной советской экспедиции в качестве переводчика и связного С. С. Борисова.

Встреча А. В. Барченко с еще одним учителем, костромским крестьянином Михаилом Кругловым, произошла чуть позднее, весной 1924-м. Круглов вместе с несколькими членами одной из сект «искателей Беловодья» пришел пешком в Москву, где и познакомился с Барченко, по-видимому, совершенно случайно в одной из ночлежек. (А. В. Барченко во время поездок в столицу обыкновенно останавливался не в гостиницах, а в ночлежных домах, поскольку там можно было встретить очень интересных людей.) В письме бурятскому ученому Гомбожабу Цыбикову А. В. Барченко рассказывал об этой встрече так:

«Эти люди значительно старше меня по возрасту и, насколько я могу оценить, более меня компетентны в самой универсальной науке и в оценке современного международного положения. Выйдя из Костромских лесов в форме простых юродивых (нищих), якобы безвредных помешанных, они проникли в Москву и отыскали меня, служившего тогда (в 1923–24 гг.) в качестве научного сотрудника Главнауки.

Посланный от этих людей под видом сумасшедшего произносил на площадях проповеди, которых никто не понимал, и привлекал внимание людей странным костюмом и идеограммами, которые он с собой носил»[165].

Михаила Круглова, как рассказывает далее А. В. Барченко, несколько раз арестовывали — «сажали в ГПУ, в сумасшедшие дома». Однако, убедившись, что его «безумие» вполне безвредно, отпускали на свободу. В этом же письме Г. Ц. Цыбикову А. В. Барченко часто использует две из кругловских идеограмм. В одной из них легко угадывается написанное искаженным тибетским курсивом слово «дуйнхор», за которым следует мистический треугольник с точкой посредине. Другая идеограмма соответствует по смыслу слову «Шамбала». (Отметим попутно, что загадочные идеограммы М. Круглова, по-видимому, и послужили предметом специального идеографического исследования С. П. Шандаровского.)

Круглов затем несколько раз приезжал к А. В. Барченко в Ленинград. Вот как вспоминала об этом Э. М. Кондиайн:

«Явился к нам как-то пешком из Костромской обл[асти] мужик, Круглов Михаил Трофимыч. Неизвестно как он прослышал про Ал. Вас-а. Принес он целую кучу совершенно необычных изделий из дерева, обклеенных цветной бумагой, разными геом[етрическими] фигурами, знаками и надписями. Там была шестигранная корона, которую Михаил Трофимович надевал, в руку брал скипетр и всякие другие атрибуты, был у него и небольшой гробик.

Говорил он скороговоркой стихами, которые тут же слагал. Он жил у нас раза два недели по две и был совершенно нормальный. Бывал он в Москве в психиатрической б[ольни]це. Своим бормотанием и дерзкими выходками перед врачами и аудиторией студентов, где его демонстрировали как умалишенного, он очень ловко имитировал больного. А был он самый нормальный человек, только что говорил часто стихами. Один древний старик в Костроме научил его изготовлять эти свои изделия, а быть может, он их у него похитил. Вид у вещей был старый. И велел-де ему старец носить эти вещи и показывать людям и всегда ходить пешком.

В психиатрическую б[ольни]цу он приходил, как на постоялый двор. Его там всегда охотно принимали.

Его стихи я, к сожалению, забыла.

В памяти сохранились лишь две забавные строчки:

Реет знамя трудовое

над советскою страною

и

Все мы тут померим

и все мы тут поверим»[166].

Учителем М. Круглова Э. М. Кондиайн называет известного костромского старца Никитина. О его смерти в 1925 г., между прочим, сообщил Н. К. Рерих в книге о своем большом центральноазиатском путешествии («Сердце Азии»): «Совсем недавно в Костроме умер старый монах, который, как оказывается, давно ходил в Индию, на Гималаи. Среди его имущества была найдена рукопись со многими указаниями об учении махатм. Это показывало, что монах был знаком с этими, обычно охраняемыми в тайне вопросами»[167].