3. На разведку в Лхасу

3. На разведку в Лхасу

Весной 1920 г. в тибетской политике Англии наметились важные перемены. Продолжавшиеся с лета 1919 г. в Пекине переговоры по «тибетскому вопросу» между главой британской миссии Джоном Джорданом и министром иностранных дел Китая Чен-лу окончательно зашли в тупик. Между тем (в начале 1920 г.) в Лхасу прибыла китайская делегация из соседней провинции Ганьсу, что вызвало большое беспокойство у Лондона, опасавшегося, что за спиной ганьсуйцев стоит Пекин, стремящийся к сепаратному соглашению с тибетцами. Это побудило британское правительство активизировать свою политику в отношении Тибета, результатом чего стало согласие нового руководителя Форин Оффиса лорда Д. Н. Керзона на посещение Лхасы «сиккимским резидентом» Ч. Беллом, который к тому времени получил новое приглашение Далай-ламы. Керзон полагал, что Англия может больше не считаться с конвенцией 1907 г., запрещавшей подобные визиты как английским, так и русским представителям, поскольку ее аннулировали большевики. В то же время Лондон по-прежнему относился отрицательно к идее создания постоянного английского представительства в Лхасе, поскольку такой шаг дал бы повод Пекину добиваться посылки своего резидента в тибетскую столицу.

Основная задача миссии Ч. Белла состояла в укреплении дружественных отношений с Далай-ламой и его министрами, восстановлении несколько пошатнувшегося в годы мировой войны доверия тибетских верхов к англо-индийскому правительству. В то же время в Дели хотели с помощью Ч. Белла разузнать о результатах Ганьсуйской миссии. Британский представитель прибыл в Лхасу 17 ноября 1920 г. в сопровождении военного медика, д-р Дайера, которого впоследствии заменил подполковник Р. С. Кеннеди. После Ф. Янгхазбенда Ч. Белл стал первым английским дипломатом, посетившим недоступную для европейцев столицу Тибета.

Далай-лама и члены его правительства встретили Ч. Белла необычайно радушно. Свободно владевший тибетским языком и прекрасно знавший тибетские обычаи и этикет, он не мог не импонировать тибетцам. Долгие часы «сиккимский резидент» проводил в приватных дружеских беседах с особенно симпатизировавшим ему Далай-ламой, о чем впоследствии рассказал на страницах написанной им биографии XIII Далай-ламы[349]. В то же время приезд английского дипломата вызвал в начале 1921 г. стихийный протест со стороны наиболее радикально настроенных клерикальных элементов, к которым в основном принадлежали монахи крупнейшего Дрепунгского монастыря. Ламы связывали визит британского представителя с планами увеличения тибетской армии (Царонг хотел довести ее численность до 15 тысяч), что побудило их выступить против «новых военных» во время празднования тибетского Нового года (так наз. «Монлама»). Далай-ламе, однако, удалось усмирить недовольных лам, хотя обстановка в Лхасе продолжала оставаться напряженной.

Визит Ч. Белла в Лхасу продолжался почти 11 месяцев, до 19 октября 1921 г. Его основным результатом стала устная договоренность с тибетским правительством (хотя и не формальный договор) о предоставлении Тибету английской помощи в модернизации страны. Она включала в себя: обучение (инструктаж) рядового и командного состава тибетской армии, проведение телеграфной линии от Гьянтзе до Лхасы, разведку полезных ископаемых и устройство двух школ в Гьянтзе и Лхасе. Наиболее важный вопрос — о поставке Лхасе оружия — решился незадолго до отъезда «сиккимского резидента». Делийские власти, очевидно, под влиянием меморандума Д. Н. Керзона от 26 августа, подведшего черту под англо-китайскими переговорами, согласились продать тибетцам 10 горных орудий, 20 пулеметов, 10 тысяч винтовок образца «Ли Энфилд» и один миллион патронов к ним, правда, при одном обязательном условии, что английское оружие будет использовано тибетцами исключительно в целях самообороны и поддержания внутреннего порядка в стране.

Суммируя результаты своей миссии, Ч. Белл докладывал правительству Индии: «Доверие тибетского правительства к нам совершенно восстановлено. Его чувства по отношению к нам, вероятно, никогда не были столь дружественными, как теперь. Политика, которую я предложил для регулирования наших будущих взаимоотношений с Тибетом, была принята в ее полном объеме. Увеличилась вероятность того, что Китай приступит к обсуждению трехстороннего договора с Британией и Тибетом. Одним словом, можно без преувеличения говорить, что тибетский вопрос урегулирован настолько, насколько это вообще возможно в настоящее время. Это урегулирование останется в силе на протяжении нескольких лет и будет в значительной степени способствовать нашим интересам, а также интересам Тибета, и затем, в самом подлинном смысле, высшим интересам Китая»[350].

Но была еще одна сторона, советская, чьи интересы в Тибете Ч. Белл, естественно, не учитывал, уверенный, что большевикам не удастся вовлечь Лхасу в свою политическую орбиту. В интервью лондонскому корреспонденту «Дейли Телеграф» от 17 января 1922 г. он решительно отверг мысль, что большевизм уже проник в Тибет, как сообщалось в некоторых западных печатных органах, давая понять, что он рассматривает Тибет как «грозное государство-буфер между Индией и русским большевизмом». «Принципы большевизма совершенно противны характеру тибетцев», — утверждал он. И хотя большевизм, несомненно, уже проник в Северную Монголию, едва ли можно думать, что монголы в восторге от него. Во всяком случае, «в Тибет он не придет никогда»[351].

Прогноз английского дипломата, однако, не сбылся. Осенью 1920 г. Наркоминдел, почти одновременно с Форин Оффисом, перешел к практической реализации собственных планов в отношении Тибета. В сентябре-октябре этого года, во время посещения Москвы группой монгольских революционеров (Чойбалсан, Сухе-Батор, Данзан, Бодо и др.), в стенах НКИД вновь поднимается вопрос о тибетской экспедиции. К его обсуждению были привлечены также А. Доржиев и А. М. Амур-Санан. То, что руководство Наркоминдела сочло необходимым согласовывать свои планы с монгольскими гостями, объяснялось, во-первых, тем, что экспедицию предполагалось снаряжать в Урге, идти ей предстояло в составе и под прикрытием каравана монгольских торговцев и паломников, что обеспечивало некоторую безопасность. Во-вторых, «тибетский вопрос» теснейшим образом соприкасался с «монгольским вопросом» с точки зрения перспектив Восточной революции: как Тибет, так и Монголия являлись отсталыми, феодальными, ламско-теократическими государствами; обе страны в недалеком прошлом находились под властью Китая и в то же время служили объектами экономической и политической экспансии империалистических держав, обе ныне открыто выражали стремление к национальной независимости. Первой на путь революционных преобразований предстояло вступить Монголии, которая в дальнейшем должна была стать передатчиком коммунистических идей в глубь Азиатского континента. Именно таким путем революция могла прийти в пока что недоступный советскому влиянию Тибет.

В ходе совещаний в НКИД был сформулирован подход советского государства к «тибетскому вопросу», который основывался на следующих принципиальных положениях:

«1. Установление связи РСФСР с Тибетом чрезвычайно важно и необходимо; 2. Отсутствие надлежащей информации о внутреннем и внешнем положении Тибета за последние 3–4 года и особая острота тибетского вопроса в связи с нарождением революционного движения в Индии и вообще в Азии диктует советской дипломатии особую осторожность при подходе к тибетскому вопросу, неразрывно связанному с другими дальневосточными вопросами; 3. Для окончательного выяснения вопроса и намечения практических путей разрешения тибетской проблемы необходимо командировать в Тибет небольшую секретно-рекогносцировочную экспедицию (курсив — А. А.). По прибытии в Тибет и выяснении положения и в случае положительного отношения Тибета к России один из членов экспедиции должен пробраться в Афганистан и оттуда сообщить результаты экспедиции по радиол Москву, где по получении сведений Наркоминдел должен приступить к организации новой и более солидной экспедиции, вернее миссии в Тибет»[352].

Подробное инструктирование участников экспедиции было поручено Э. Д. Ринчино[353], секретарю монголо-тибетского отдела Секции Восточных Народов Сибирского Областного Бюро ЦК РКПб в Иркутске (который, кстати, и сопровождал монгольских революционеров в Москву), и А. Доржиеву. Дальнейшая подготовка экспедиции продолжалась под непосредственным руководством Г. В. Чичерина и Б. З. Шумяцкого, уполномоченного Коминтерна и одновременно НКИД на Дальнем Востоке. В начале февраля 1921 г. Коминтерн преобразовал Секцию Восточных народов в Дальневосточный Секретариат, ставший фактически штабом по руководству всей коммунистической и революционной работой в странах Восточной и Центральной Азии — Китае, Японии, Корее, Тибете и Монголии. Однако планам советского правительства неожиданно помешал Р. Я. Унгерн фон Штернберг, чьи отряды вторглись осенью 1920 г. во Внешнюю Монголию с целью ее освобождения по просьбе Ургинского Хутухты от китайских оккупационных войск. 4 февраля 1921 г. Унгерн взял Ургу. Но уже через несколько месяцев Красная Армия, совместно с частями Монгольской революционной армии, наскоро сформированными и обученными советскими инструкторами-калмыками, начала «освободительный поход» против «Белого барона», завершившийся его полным разгромом.

В начале июня 1921 г. А. Доржиев, находившийся в то время в Забайкалье, получил важные вести из Лхасы. Один из калмыцких монахов, возвращавшихся из «Страны Джу» (т. е. Будды) — как буряты и калмыки называли Тибет, привез ему письмо — то ли от кого-то из его старых тибетских друзей, то ли даже от самого Далай Ламы, — содержавшее сведения о ситуации в Тибете. С этим письмом А. Доржиев спешно выехал в Москву для информирования НКИД и получения дальнейших инструкций. Но главная цель его поездки состояла в том, чтобы поторопить Центр с отправкой тибетской экспедиции. 6 или 7 июля А. Доржиев передал докладную записку заведующему отделом Востока С. И. Духовскому, в которой, в частности, сообщалось: «В настоящее время по-полученным мною сведениям Далай Лама и его приближенные остаются при старом своем мнении, и не может быть ни малейшего сомнения в их готовности [к] возобновлению дружественных отношений с Россией, тем более, когда им станет известна платформа Советской власти и светлые принципы, проводимые ею в жизнь, защиты мелких угнетенных народностей»[354].

Далее А. Доржиев предлагал следующую схему экспедиции — сперва в Лхасу «морским путем» (т. е. через Индию) следует отправить курьера — донского калмыка Сандже Бакбушева, того, кто привез ему «сведения от Далай Ламы». Он должен будет сообщить тибетским властям о намерениях Москвы, с тем чтобы они могли подготовиться к приему советских представителей — «сговориться и посовещаться, тогда вылилось бы в определенную форму теперешнее отношение Тибета к России». Следом за Бакбушевым, по получении от него известий, предстояло выслать основной отряд, состоящий не более чем из 10 человек, во главе с бурятским ламой Дава Ямпилоном, номинальным главой миссии. «Этот человек вполне надежный и сведущий, несколько раз ездивший в Тибет через Центральную Азию, получивший образование в Тибете, и он известен по моей рекомендации Далай Ламе как человек, знающий русский и тибетский языки»[355], — писал А. Доржиев. Начальником конвоя — фактически руководителем экспедиции — планировался некто Цивано, кандидатура которого ранее предлагалась Э. Д. Ринчино (вероятно, речь идет о сотруднике монголо-тибетского отдела Лупсане Цивано). «Цевано — человек вполне надежный. Забайкальский казак, старый служака, прослужил с самого начала в частях Красной Армии. Он человек бывалый, стойкий и закаленный», — сообщал А. Доржиев. Функции по ведению путевых записей и выполнению «всей научной части работы экспедиции» он предлагал поручить Даши Сампилону, известному деятелю бурятского национального движения. Остальным участникам отводилась роль обслуживающего персонала.

Цели экспедиции А. Доржиев формулировал так: «выяснение внутреннего положения Тибета, точное установление взаимоотношений соседних с Тибетом стран, особенно Англии, выяснение, насколько велико влияние английских и других дипломатических интриганов в Тибете»[356]. Складывается впечатление, что А. Доржиев знал о миссии Ч. Белла в Лхасу. Акция Лондона, надо думать, вызвала большое беспокойство в НКИД и послужила дополнительным стимулом для отправки советской экспедиции, которой, помимо прочего, следовало также разузнать о «тайных происках» англичан в Тибете. Таким образом, эмиссарам Москвы предстояло провести предварительную политическую разведку в Лхасе и подготовить почву для будущих официальных переговоров между советским и тибетским правительствами.

В своей докладной записке А. Доржиев затронул также крайне важный вопрос об установлении телеграфной связи с Лхасой. Дело в том, что НКИД намеревался послать Далай-ламе в качестве подарка радио-телеграфный аппарат, при этом предполагалось, что обслуживать его будут советские телеграфисты. А. Доржиев считал, однако, преждевременной посылку большого аппарата, «ибо пока неизвестен пункт, где может быть поставлена радиостанция, и также неизвестно настроение тибетского народа и насколько отсутствуют в массе англофильские течения». По его мнению, сначала следовало «уговориться с Правительством Тибета по поводу места постановки станции». А тем временем, необходимо было подготовить для работы на аппарате какого-нибудь бурята или калмыка. С экспедицией же А. Доржиев предлагал послать маленький радиоприемник. «Вообще телеграфная связь между Россией и Тибетом крайне необходима, — подчеркивал он. — Эта необходимость давно уже сознается Далай Ламой, и в свое [время] даже были ведены переговоры по поводу проведения телеграфной линии в Россию с датским телеграфным агентством в Пекине. И теперь несомненно оно (т. е. проведение такой линии — А. А.) является вопросом первой важности для Тибета»[357].

Доржиев также не советовал НКИД посылать в Тибет кинематографический аппарат, поскольку «публичная демонстрация картин даст повод к распространению всевозможных перетолков об экспедиции и может обострить отношения с Англией». По его мнению, следовало сперва дождаться «благоприятных сведений» из Лхасы, а затем приступить к снаряжению «второй большой экспедиции», с которой можно было бы отправить радиостанцию, кинематограф и… «возможное количество оружия для тибетской армии».

Практически одновременно с А. Доржиевым — 6 июля 1921 г. — свой проект тибетской экспедиции подал Г. В. Чичерину и Б. З. Шумяцкий, приехавший в Москву для участия в 3-ем конгрессе Коминтерна. Поднимался ли вопрос о поездке в Лхасу на заседании Политбюро, состоявшемся 6–7 июля, мы не знаем; во всяком случае, в повестке дня этого заседания в качестве отдельного пункта он не значится. Предложения Б. З. Шумяцкого, очевидно, и легли в основу окончательного сценария экспедиции. Так, НКИД отказался от предварительной посылки в Лхасу курьера-калмыка Бакбушева, отклонил кандидатуру «начальника конвоя» Цивано, а «ориенталиста» Сампилона решили поставить во главе второй экспедиции. 25 июля Б. З. Шумяцкий писал Г. В. Чичерину из Иркутска:

«Тиб[етская] экспедиция мною спешно снаряжается, я вызвал в Иркутск начальника экспедиции Ямпилова проинструктировать его согласно вашим указаниям. Жду присылки радиоаппарата и тех вещей, на которые я оставил вам выписку. Мы выработали маршрут для экспедиции с расчетом обойти все опасные пункты. Весь путь рассчитан на 45–60 дней, считая остановки и возможные задержки. Начальника конвоя ищу из числа калмыков-коммунистов. На днях один из кандидатов приедет ко мне для ознакомления. 28-го июля, в крайнем случае 4 августа, экспедиция выступает в путь. Ранее приобретенные прежними организаторами верблюды экспедиция не возьмет, ибо гораздо конспиративнее следовать на наемных верблюдах, как пилигримы. Сампилон мною уже вызван в Иркутск. Он сейчас с головою увяз в работу в Монголии. Пришлось его оттаскивать от работы. При приезде немного его обработаю и пошлю к Вам для полировки и для того, чтобы Вы познакомились с ним лично, окончательно решим, стоит ли его посылать или нет»[358].

Через несколько дней Б. З. Шумяцкий вновь пишет в НКИД, на этот раз С. И. Духовскому: «Организация и отправка экспедиции тормозятся сейчас только отсутствием радиоаппарата и тех вещей, которые Вы должны были достать и выслать. У меня все уже на мази. Сейчас стараюсь только достать золотой слиток вместо серебра. В крайнем случае отольем и сплавим здесь. Это работа на 2 дня. Жду заказанных для экспедиции вещей и как получу, то сейчас же экспедиция выступит. Ямпилова уже проинструктировал и сегодня отправляю. Для конспирации он будет ожидать караван недалеко от кочевого тракта. Начальника конвоя, т. е. фактически нашего политкома, уже нашел и сейчас вызвал сюда. Это коммунист-калмык. Не знаю, подойдет ли внешним видом и манерами. Это ведь тоже важно»[359].

Сомнения Б. З. Шумяцкого легко понять — ведь «политкому» предстояло непосредственно общаться с самим Далай-ламой и членами его правительства. Эту непростую роль согласился сыграть В. А. Хомутников (настоящее имя Василий Кикеев, 1891–1945)[360]. Командир Калмыцкого кавалерийского полка Юго-Восточного и Кавказского фронтов, он вместе с группой молодых командиров-калмыков был направлен Реввоенсоветом Республики (РВСР) с «интернациональной миссией» в Монголию в январе 1921 г. Принимал участие в советско-монгольском походе на Ургу, а после победы «народной революции» занимался формированием кавалерийских частей Монгольской народно-революционной армии. Но была, как кажется, и еще одна причина, почему выбор Б. З. Шумяцкого пал именно на В. А. Хомутникова. Одним из секретарей Далай-ламы был его земляк, донской калмык Шарап Тепкин. Поэтому, инструктируя В. А. Хомутникова накануне поездки, представитель НКИД РСФСР при советских воинских частях в Монголии В. И. Юдин советовал ему по приезде в Лхасу сразу же связаться с Тепкиным, который мог бы устроить встречу с Далай-ламой и быть на ней переводчиком[361].

Рекомендовал В. А. Хомутникова Б. З. Шумяцкому, по-видимому, хорошо знавший его по работе в Калмыкии Б. X. Кануков, начальник оперативно-разведывательного отдела штаба Монгольской Армии (Б. X. Кануков и В. А. Хомутников и приехали вместе в Монголию). Здесь надо сказать, что экспедиция в Тибет, помимо Наркоминдела и Коминтерна, представляла несомненный интерес и для РВСР. Овладев Ургой, Красная Армия осенью 1921 г. стремительно двинулась на юго-запад, в глубь Центральной Азии, в Синьцзян (Китайский Туркестан), преследуя остатки разгромленных унгерновских и других белогвардейских отрядов. Вполне естественно, что в поле зрения советских военных попал и соседний с Синьцзяном Тибет. Еще в 1920-м Унгерн пытался установить связь с Лхасой, послав делегацию к Далай-ламе. В 1921 г., при отступлении его отрядов из Урги, он строил планы повести свою Азиатскую дивизию в Тибет и поступить к Далай-ламе на службу. Осенью 1921 г. группа унгерновских офицеров отправилась через Гоби в Тибет в надежде проникнуть оттуда в Индию, что некоторым из них и удалось[362].

Вместе с тем, наблюдение за пока что не доступной пригималайской страной велось с двух сторон — из Урги, разведотделом штаба Монгольской Народной Красной Армии, и из Ташкента, где находился штаб Туркестанского (позднее Средне-Азиатского) Военного Округа. Так, в начале 1921 г. уполномоченный НКИД РСФСР в Средней Азии Михайлов обратился за справкой в РВС Туркфронта в связи с полученным им сообщением о продвижении к границам Кашгара англо-тибетской армии и получил ответ, за подписью командующего Туркфронта А. И. Корка и члена Реввоенсовета Печеренко, в котором говорилось, что «английских войск в Тибете небольшое количество»[363].

Прежде чем перейти к рассказу об экспедиции В. А. Хомутникова, необходимо ответить на вопрос: какое место тибетская инициатива Г. В. Чичерина занимала среди других внешнеполитических акций НКИД того времени? 1921 год, как известно, ознаменовался большими успехами восточной политики Советской России. В начале года она подписала мирные договоры с Персией (26 февраля), Афганистаном (28 февраля), кемалистской Турцией (16 марта), что, несомненно, нанесло сильный удар по позициям Англии на Ближнем и Среднем Востоке. В то же время 16 марта Москва заключила торговое соглашение с Англией, означавшее фактическое признание ведущей капиталистической державой советского государства. Важным положением этого документа было взаимно взятое на себя обеими сторонами обязательство воздерживаться от всякого враждебного действия и пропаганды друг против друга. В частности, советское правительство обязалось воздерживаться «от всякой политики к поощрению военным, дипломатическим или каким-либо иным способом воздействия и пропаганды какого-либо из народов Азии к враждебным британским интересам или Британской Империи действиям, в какой бы то ни было форме, в особенности в Индии и в независимом государстве Афганистан». Англия, со своей стороны, обязалась «не вести пропаганды в государствах, которые входили в состав бывшей Российской Империи»[364]. Впрочем, несмотря на взятые на себя обязательства, стороны не отказались от пропагандистской деятельности.

Во второй половине 1921 г. советская дипломатия сосредоточила свои усилия уже на дальневосточном и центральноазиатском направлениях. В центре внимания Москвы оказываются Китай и его бывшие «внешние территории» — Монголия, Синьцзян и Тибет. Так, в августе представительство НКИД в Средней Азии отправило из Ташкента в Урумчи для заключения торгового соглашения с синьцзянским ду-цзюном миссию Казанского. (Дипломатические отношения с Западным Китаем были фактически установлены годом ранее путем учреждения в Кульдже и Алма-Ате соответственно советского и китайского торгпредств, с присвоением им консульских функций.) Осенью 1921 г. в Пекин направляется миссия во главе с А. К. Пайкесом для переговоров об установлении дипломатических отношений между Советской Россией и Китаем (прибыла в китайскую столицу в середине декабря.) В то же время делались попытки завязать контакты с вождем Синьхайской революции и основателем партии гоминьдан, Сунь Ятсеном, провозглашенным чрезвычайным президентом Южного Китая. С этой целью весной 1922 г. Пайкес посылает в Кантон члена ДВ секретариата ИККИ С. А. Далина. Наконец, в октябре 1921 г. в Москву прибыла чрезвычайная монгольская миссия, которая 5 ноября подписала договор с советским правительством. В этом контексте секретная тибетская экспедиция В. А. Хомутникова являлась продолжением советской политики в регионе. Любопытно, что Г. В. Чичерин в интервью корреспонденту газеты «Юманите» 24 июля 1921 г., характеризуя «восточную политику» Советской России, подчеркивал, что «нашему методу чужды тайные происки и дипломатические интриги. <…> Когда народы Востока пробуждаются к новой жизни, Англия приписывает этот факт нашим эмиссарам. Мы весьма охотно обязались не посылать тайных эмиссаров, т. к. мы знаем, что полное отсутствие в нашей политике всякой империалистической идеи является единственным и действительным источником потрясений, наблюдаемых в странах Востока»[365].

Экспедиция Ямпилона-Хомутникова после долгих сборов выступила из Урги 13 сентября 1921 г. Маленький отряд, двигавшийся на 12 верблюдах, присоединился к большому каравану монгольских и тибетских паломников и торговцев, направлявшемуся в Лхасу. Кроме уже названных двух руководителей, участие в поездке приняли еще шестеро калмыков и один бурят. Достоверно нам известны фамилии лишь 4-х человек — Доржи Дарминов, Доржинов (оба земляки В. А. Хомутникова), Л. Бадминов и Шагдыр Лундуков. До Лхасы, однако, дошли не все. Во время стоянки на Эдзин-голе произошла ссора Ямпилона с Дарминовым, изъявившим желание остаться среди торгоутов и примкнуть к отряду знаменитого «святого-разбойника» Джа-ламы, по происхождению астраханского калмыка, жившего в городе-крепости в собственном хошуне на границе Западной Монголии и Китая[366]. Узнав об этом, В. А. Хомутников застрелил изменника. (Подругой версии, принадлежащей В. И. Юдину, Дарминов «во время выполнения спецзадания был арестован Джа-ламой и расстрелян»[367]). Другой потерей была неожиданная смерть в пути ламы Ямпилона. Произошло это, по сообщению В. А. Хомутникова, во время очень тяжелого перехода через высокогорную местность Сартын[368]. Этот необычный маршрут путешественники выбрали умышленно, чтобы обойти стороной владенья Джа-ламы, грабившего проходившие мимо караваны. Как выяснилось позднее, во время таможенного досмотра грузов ургинского каравана в Нагчу — главной заставе на пути в Лхасу ламы и торговцы везли в основном оружие — 1500 винтовок — русских, китайских и японских, скупленных у унгерновцев, один миллион патронов, пулеметы «Максим», множество ручных фанат и пр. Любопытно, что во время 10 дневной стоянки в Цаган-голе (ставка Дзасакту-Хановского аймака) сам В. А. Хомутников приобрел у местных жителей «до 50-ти винтовок русского образца с клеймом Ижевского завода»[369].

В Нагчу экспедиции пришлось задержаться на некоторое время — чтобы двигаться дальше в Лхасу, требовалось разрешение тибетского правительства. Тогда В. А. Хомутников объявил, что он является посланцем Агван Доржа — «главного ламы буддистов России», предъявив при этом чиновникам собственноручное письмо А. Доржиева, которым он предусмотрительно запасся на этот случай. Это письмо вместе с ходатайством В. А. Хомутникова о пропуске для его отряда тибетская пограничная охрана отправила Далай-ламе, от которого вскоре пришел ответ — пропустить русских, не досматривая их вещи. Далай-лама также распорядился предоставить им почтовых лошадей до Лхасы.

Советская экспедиция достигла столицы Тибета 9 апреля 1922 г., т. е. она находилась в пути более 7 месяцев, а не полтора-два, как первоначально рассчитывал Б. З. Шумятский. Не вполне оправдались и другие ожидания Москвы. Так, Далай-лама встретил эмиссаров «красных русских», как тибетцы называли большевиков, без особой симпатии, довольно настороженно. (Аудиенция состоялась на следующий же день в зимнем дворце правителя в Потале). «Не расстреляли ли Советы (это слово он произносил по-русски — А. А.) Агвана Доржиева? Здоров ли он, чем занят? Говорят, что Советы расстреляли наших единоверцев-калмыков?» — были первыми его вопросами, обращенными к В. А. Хомутникову[370]. Чтобы рассеять подозрения тибетского первосвященника, В. А. Хомутников передал ему письмо А. Доржиева. Но началась аудиенция с ритуала приветствия Далай-ламы и поднесения ему подарков от лица Советского правительства — сто аршин парчи, золотые часы с монограммой «РСФСР», серебряный чайный сервиз и, наконец, «чудесная машина» — небольшой радиотелеграфный аппарат. Вместе с подарками правителю Тибета вручили официальное послание Советского правительства за подписью заместителя Г. В. Чичерина Л. М. Карахана[371]. В ходе последовавшей затем беседы В. А. Хомутникову, в основном, пришлось отвечать на многочисленные вопросы Далай-ламы, некоторые из которых оказались весьма щекотливыми (например, о судьбе Николая II и его семьи). Лишь в конце приема, продолжавшегося около 6 часов (!), В. А. Хомутников получил возможность задавать вопросы сам. Он попросил Далай-ламу разрешить ему встретиться с тибетскими министрами и, получив согласие, неожиданно озадачил его вопросом: «Могу ли я быть уверенным, что они не выдадут меня англичанам?»

Эта встреча произошла на другой день в летней резиденции правителя Тибета, в Норбулингке. На ней присутствовали Далай-лама, его могущественный фаворит, главком тибетской армии Царонг, а также первый министр, по-видимому, Лончен Шолкхан, хотя В. А. Хомутников и не называет его имени. На этот раз беседа носила более дружественный и в то же время деловой характер. Министры хотели знать, «может ли Советская Россия оказать помощь Тибету — охранять его от посягательств других государств». Они заявили, что страна нуждается в мастерах по производству пороха, патронов и снарядов, т. к. англичане, согласившиеся поставлять Тибету оружие, отказывались предоставить специалистов по изготовлению пороха? Кроме этого, тибетские министры просили прислать им радиотелеграфистов для работы на аппарате, подаренном Москвой.

В. А. Хомутников заверил министров о готовности советского правительства прийти на помощь Тибету, поскольку оно стоит на страже интересов всех малых народов. В своем отчете он отметил, что престарелый Лончен, бывший русофил и противник Англии, относится «с большой симпатией к России». «Когда я прощался с ним, он сказал: „Раньше мы дружили с русскими; думаю, что и теперь сможем возобновить старые отношения, если будут позволять условия и обстоятельства“»[372]. О Царонге, слывшем заядлым англофилом, В. А. Хомутников также отзывался весьма положительно: «Ко мне [он] отнесся очень хорошо: много раз приглашал к себе и всегда охотно беседовал на разные темы. Очень интересуется Советской Россией и Красной Армией». Любопытна и характеристика, которую он дал Далай-ламе: «Сам Далай Лама относится в данное время к Англии дружелюбно, вследствие того, что англичане доставляют оружие для войны с Китаем. К последнему отношение его определенно враждебное. Среди лам и народной массы Далай Лама пользуется большой симпатией, хотя есть у него среди них противники. Так, в 1921 году, в связи с приездом в Лхасу английского представителя Белла, монахи двух монастырей, сторонники китайской ориентации, пытались устроить против правительства восстание. Однако, руководители восстания были арестованы и по сие время сидят в тюрьме»[373].

Что касается Красной России, то владыка Тибета испытывал к ней явно двойственные чувства. С одной стороны, его пугали рассказы о гонениях большевиков на «желтую веру». Незадолго до приезда экспедиции он получил письмо от Ургинского Хутухты, в котором тот писал, что Советы, уничтожив свои храмы и священные книги, добрались, наконец, и до Монголии и при содействии Монгольской революционной партии сместили его с престола. В результате Далай-лама распорядился, по просьбе Хутухты, служить в тибетских храмах особые молебны об уничтожении врагов буддийской веры. С другой стороны, под влиянием бесед с В. А. Хомутниковым его отношение к «красным русским» стало заметно меняться. Так, в своем отчете В. А. Хомутников писал, что «по получении информации от Доржиева и меня Далай-лама их (эти молебны — А. А.) отменил». А во время прощальной аудиенции 29 апреля он неожиданно признался: «Мне желательно установить добрососедские отношения с Россией, ибо хотя мы с Англией официально находимся в мирных отношениях, фактически она стремится подчинить нас себе. С этой целью она держит на нашей территории свои войска, что является для нас весьма неблагоприятным и совершенно нежелательным»[374].

Речь, по-видимому, идет о небольшом военном эскорте при торговом агенте в Гьянтзе, главной английской фактории в Тибете. Однако есть основания, заставляющие сомневаться в искренности подобного заявления Далай-ламы, особенно после визита Ч. Белла. Во всяком случае он не собирался менять своей проанглийской ориентации, а потому отклонил предложение В. А. Хомутникова послать официальное тибетское посольство в Москву. «В данный момент сделать это невозможно, ибо, если узнают англичане, могут быть плохие последствия для нас»[375]. Вместо посольства Далай-лама решил направить своего представителя ШарапаТепкина, которому поручалось передать его устный ответ советскому правительству и вручить несколько писем А. Доржиеву с тем, чтобы последний довел их содержание до сведения руководителей страны. Тепкину также надлежало оказывать помощь А. Доржиеву, ввиду его преклонного возраста, и в случае смерти заменить его. Сам Тепкин, после своего ареста в 1931 г., в показаниях следователю так рассказывал о данном ему поручении: «В связи с возвращением экспедиции в Россию, я был вызван Далай Ламой, который предложил мне выехать вместе с ней к Хамбо Агвану Доржиеву, [чтобы] информировать его о положении в Тибете; одновременно с этим дал поручение информировать его, Далай Ламу, о происходящих событиях в России и положении и жизни духовенства»[376]. Таким образом, Далай-лама, очевидно, решил проверить с помощью своего наблюдателя достоверность сообщений В. А. Хомутникова и А. Доржиева.

Экспедиция В. А. Хомутникова пробыла в Лхасе 3 недели, до 1 мая 1922 г. Обратно в Россию она возвращалась другим, более коротким сухопутно-морским путем, через Индию и Китай. По дороге заехали в монастырь Ташил-хумпо в Южном Тибете, чтобы поклониться Панчен-ламе, второму по значению лицу после Далай-ламы. «Я представится ему, не говоря кто я такой», — пишет в отчете В. А. Хомутников. Подобная предосторожность не была излишней, ибо Панчен, по его сведениям, находился «в оппозиции к Далай-ламе» и к тому же «являлся сторонником англичан».

Немало поволноваться советским эмиссарам пришлось в Индии. В Дарджилинге за ними увязались полицейские, сопровождавшие их в поезде до самой Калькутты. «Чтобы не было подозрений, мы захватили большое количество духовных книг, как это обычно делается ламами-паломниками», — сообщал В. А. Хомутников. Оставшуюся часть пути он описывал так: «В Калькутте пришлось задержаться на целых 27 дней из-за забастовки рабочих. Наконец, когда забастовка кончилась, мы на пароходе выехали в Шанхай, причем ехали без билета, так как лица из пароходной администрации за взятку согласились довезти нас по дешевой цене. Из Шанхая по железной дороге, с остановкой в Пекине, мы прибыли в Калган, а из Калгана на автомобиле 4 августа прибыли в Ургу. Обратный путь от Лхасы до Урги занял, таким образом, около четырех месяцев»[377].

Свой отчет о поездке в Тибет В. А. Хомутников подал в НКИД 28 октября 1922 г.[378] (Аналогичный отчет он, вероятно, представил и в РВСР.) О том, какого рода сведения он добыл в поездке, говорят заголовки основных разделов этого документа: «Далай-Лама и его настроение», «Министры Далай-Ламы», «Тибет и Англия», «Тибет и Китай», «Японцы в Тибете», «Делегация Унгерна», «Тибетская армия», «О скотоводстве и земледелии», «Торговые промыслы», «Лхаса». Правда, приводимые руководителем экспедиции факты в ряде случаев не соответствовали действительности. Это прежде всего относится к его сообщениям о миссии Ч. Белла и об англичанах в Тибете в целом. Так, В. А. Хомутников утверждал, по-видимому, со слов своих информаторов в Лхасе, что Ч. Белл, якобы, просил Далай-ламу допустить в Лхасу официального представителя Англии, а также договорился с тибетцами о передаче англичанам в аренду «территории на северо-западе и юго-востоке от Лхасы». Эта информация, однако, не подтверждается данными британских дипломатических архивов. Ничего не говорят официальные источники и о постройке англичанами лесопильного завода в местности Домула (?) около индийской границы. Некоторые сомнения вызывает также и сообщение В. А. Хомутникова о военном присутствии Англии в Тибете — о том, что «в Гияндзе живут шесть англичан и три сиккимца при военном училище и стоит один взвод англичан на телеграфной станции для охраны»[379]. Достоверно известно, что в Гьянтзе в 1922 г. находился британский торговый агент Дэвид Макдональд, который был наполовину сиккимцем. В качестве охраны он имел военный эскорт, состоявший приблизительно из 75 индийских сипаев, под командованием капитана Эрика Паркера. Это был единственный английский военный офицер во всем Тибете (!) Кроме того, в Гьянтзе проживали офицер индийской медицинской службы Бо Церинг, сиккимец по происхождению, и еще несколько англичан, в основном технический персонал (двое из них в звании сержантов, например, обслуживали телеграф). Что касается военного училища, то, строго говоря, в Гьянтзе его никогда не существовало. Военным обучением тибетцев заведовал командующий эскортом при торговом агенте[380]. Данные В. А. Хомутникова об оружии, которое англичане обещали поставить тибетцам — 20 тыс. винтовок, 8 горных орудий, 10 пулеметов и 5 бомбометов[381] — также сильно завышены. В целом, информация калмыцкого разведчика, особенно та ее часть, которая была получена из вторых рук, являлась мало достоверной. В Москве же, судя по всему, результатами экспедиции остались довольны, о чем свидетельствует награждение Кикеева-Хомутникова 2 февраля 1925 г. орденом «Красного Знамени»[382].