1. Бабушкины внуки.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1. Бабушкины внуки.

Екатерина II, царствовавшая более трети века, оказала огромное влияние на на всю российскую жизнь не только в период собственного правления, но и приблизительно треть века после того, причем это стало результатом ее совершенно сознательной целенаправленной деятельности. Она абсолютно бесцеремонно вмешивалась в жизнь своего сына, двух его старших сыновей и их жен, которых она сама выбрала для них среди множества германских принцесс. Для последних замужество за наследником российского престола или за его ближайшим родственником было высочайшей честью и желанным пределом личных притязаний.

Обстоятельством, вносившим элемент азартной игры в эту семейную возню, как раз и была неясность того, кто же из потомков великой императрицы окажется ее преемником на престоле. Никто из людей не бессмертен, поэтому рано или поздно Екатерина должна была уступить кому-то свое место. По действовавшему закону Петра I она могла назначить преемником любого.

Очевидно, игра в свое право выбора доставляла ей изрядное удовольствие, принуждая потенциальных наследников прибегать к единственному средству решить свою будущую судьбу — снискать благоволение матери или бабушки соответственно. Это и давало императрице в руки рычаги, орудуя которыми она могла добиться от ближайших потомков практически всего, что ей могло заблагорассудиться. Отношения же между ними, самым естественным образом, обострились до такой степени, что Павел и его сыновья могли быть только злейшими врагами друг другу — это и стало фактором, также безотказно определявшим все их личные отношения, в свою очередь сильнейшим образом влияя на расклад любых политических пасьянсов, раскладываемых на верхах российского государственного управления.

Так продолжалось до самого декабря 1825 года, когда воцарился Николай I, родившийся в год смерти бабушки и, таким образом, не испытывавший ее личного влияния. Однако, поскольку до конца ее собственных дней влияние на него сохраняла его мать — невестка Екатерины и вдова Павла императрица Мария Федоровна (тоже в прошлом германская принцесса), а сами обстоятельства воцарения Николая в значительной степени определились напряженной враждой его старших братьев, то можно считать, что тень Екатерины продолжала царить над Россией до самого 1828 года — года смерти матери Николая.

Мало того, что объектом игр являлся тогда и российский престол, но вакантной оставалась еще и должность византийского императора, кесаря или царя в русском произношении. Российские самодержцы считали себя, как известно, правоприемниками императоров Византии, павшей за много веков до XVIII столетия, но возрождение Византии возбуждало вопрос о взаимной иерархии двух престолов, тем более, что восстановление Византии могло произойти исключительно по воле русских царей.

Во времена Екатерины II это не выглядело утопией, хотя русские только-только укрепились на северных берегах Черного моря, веками до этого остававшегося вотчиной Турции, ее внутренним морем. Но соотношение сил было таково, что завоевание русскими Босфора, Дарданелл и Константинополя представлялось вопросом ближайших лет. В конце царствования Екатерины до этого, казалось, не хватило каких-то незначительных военных усилий. Но позднее все существенно изменилось.

Дело не в том, что Турция стала сильнее — она-то как раз становилась слабее год от году, будучи раздираема освободительной борьбой покоренных ею народов. Но с легкой руки Наполеона, обратившего особое внимание на Константинополь, он попал в зону постоянных забот европейских политиков, осознавших, что захват Россией Проливов грозит ее укреплением в бассейне Средиземного моря — с перспективой дальнейшего прочного выхода в Атлантический и Индийский океаны. Этого постарались не допустить — и не допустили!

Но во времена Екатерины столь неприглядные перспективы еще не просматривались. Поэтому она, жонглируя двумя коронами (российской и византийской) и тремя претендентами на них — сыном и двумя его сыновьями, могла устроить такой цирк, что у участников и у ближайших зрителей только дух захватывало!

Ее напряженные отношения с сыном ни для кого секретом не были, и, возбуждая у сына жуткую вражду и зависть, она подчеркнуто благоволила к старшему внуку — Александру. Второй же внук был ею же при рождении назван Константином — с явным намеком на возможное возведение на византийский престол. При этом она озаботилась женитьбой внуков — дабы придать им статус самостоятельных мужчин — глав семейств. Обоих она женила в невероятно юном возрасте, и обоим эти женитьбы впрок не пошли.

Старшего внука, Александра Павловича, родившегося 12 декабря 1877 года, женили уже в 1792 году на Баденской принцессе Луизе-Марии-Августе, принявшей в православии имя Елизаветы Алексеевны. Мужу не исполнилось пятнадцати лет, а жене было всего тринадцать. Напомним, что аксельратов тогда не было, и они были только детьми — им бы вместе еще в куклы играть. А вместо этого пришлось им быть куклами у его бабушки.

Константин Павлович, родившийся 27 апреля 1779 года, также был женат с 1896 года, когда ему, правда, уже исполнилось семнадцать лет, а невесте — почти пятнадцать. «Но семейная жизнь», точнее — семейная порча отношений началась у них еще раньше, поскольку невеста в числе прочих претенденток, в том числе родных сестер, принцесс Саксен-Заальфельд-Кобургских (одна из них стала позднее матерью великой королевы Виктории Английской), была привезена «на смотрины» в Петербург заранее, а будучи выбранной, осталась в российской столице в качестве невесты. Очевидцы рассказывали: «Страсть Константина Павловича ко всему военному отразилась на его отношении к своей невесте Юлии Кобургской. Зимой он являлся к ней завтракать в шесть часов утра, приносил с собой барабан и трубы и заставлял ее играть на клавесине военные марши, аккомпанируя ей принесенными с собою шумными инструментами. /…/ это было единственным выражением его любви к ней. Смесь ласки и неудержимого стремления причинить физические страдания проявлялась у Константина Павловича в отношениях к невесте.

Юная принцесса подвергалась одновременно и его грубостям, и его нежностям, которые одинаково были оскобительны. Он ломал ей иногда руки, кусал ее, но это было только предисловием к тому, что ожидало ее после замужества», — остается ли удивляться непрочности этого брака и его будущему распаду?

Некую дозу садизма (весьма индивидуальную) каждый человек получает от рождения. Но позднее то или иное воспитание усиливает или ослабляет ее. Константин по всеобщему мнению был изрядным подонком во всех отношениях, и это в значительной степени усиливалось бабушкиным влиянием, хотя иногда Екатерина, спохватившись, выражала опасения по поводу необузданного нрава второго внука. Тем не менее она, похоже, сознательно культивировала в нем ярко выраженные подлейшие черты.

Так Константин, почти что в одиночестве (в сопровождении всего одного офицера), имел привычку шататься по столице и примечать всяческие непорядки. Потом этот юный Гарун-аль-Рашид докладывал все замеченное внимательно выслушивавшей его бабушке, отдававшей этому занятию по часу ежедневно. Иногда она его поправляла и поучала, если находила, что он понимал увиденное не совсем так, как надо. После смерти бабушки он перестал быть стукачем — некому стало докладывать, но не перестал быть соглядатаем, хотя и тотальные гарун-аль-рашидские привычки также были оставлены.

Старший, Александр, был умнее следующего за ним брата (да и всех остальных!), не был и примитивным подонком и садистом, но вся его последующая жизнь наглядно демонстрирует, что подлейшие человеческие качества не были для него секретом, а свои собственные страсти он умело контролировал собственным умом и маскировал безукоризненным воспитанием. Считают, что по уму и двуличию он был подлинным наследником своей бабки!

В семейной же жизни повезти ему могло лишь чудом — слишком уж он с женой были детьми. Позднее у них родились две дочери (в 1799 и 1806 годах), но обе умерли во младенчестве — это тоже не могло способствовать устойчивой взаимной привязанности, да и сопровождалось это не лучшими обстоятельствами, о которых чуть ниже.

Пока же, с самого начала, это была как бы невинная парочка двух барашков, гулявших по зелени придворного луга. Но по лугу этому бродили и серые волки, защите от которых молодому барашку предстояло учиться и учиться. Рассказывают, например, что Павел Петрович испытывал к своей юной невестке Елизавете отнюдь не отцовские чувства — такая это уж была семейка! Легко себе представить и сыновние чувства Александра в этой ситуации!

К моменту смерти его бабушки, Екатерины II (6 ноября 1796 года), великому князю Александру Павловичу было около 19 лет. 16 сентября 1796 года Екатерина самолично пообещала любимому внуку передать престол непосредственно ему.

Относительно намерений самого Александра позже создалось изрядное число легенд. Так, М.А. Корф специально привел в своей книге о 14 декабря письмо Александра к В.П. Кочубею от 10 мая 1796 года. Корф хотел показать, что нежелание царствовать, действительно недвусмысленно высказанное в этом тексте, было давним стремлением Александра: «я сознаю, что не рожден для того высокого сана, который ношу теперь, и еще менее для предназначенного мне в будущем, от которого я дал себе клятву отказаться тем или другим образом. /…/ Мой план состоит в том, чтобы, по отречении от этого трудного поприща (я не могу еще положительно назначить срок сего отречения), поселиться с женою на берегах Рейна, где буду жить спокойно частным человеком, полагая мое счастье в обществе друзей и в изучении природы». Если эти слова принимать всерьез, то Александр стал и клятвопреступником — по крайней мере перед самим собой.

Но поначалу вроде бы не ему самому принадлежало решение вопроса быть или не быть. То ли Екатерина не успела юридически оформить соответствующее распоряжение, то ли достаточно оперативно подсуетились тогдашние сторонники Павла, но императором стал именно он.

Здесь напрашивается и другое объяснение, до какого не дошли историки за два прошедших столетия — недаром известный литератор Н.И. Греч писал об Александре: он «был задачею для современников: едва ли будет он разгадан и потомством». Но загадочность личности Александра в значительной степени определялась хотя и нестандартными, но вполне известными обстоятельствами его жизни.

Вполне вероятно, что восшествие Павла на трон решилось именно самим Александром. Не случайно сначала он письменно поблагодарил бабушку за оказанную честь, а чуть позже, еще до ее смерти, стал именовать отца вашим величеством. Ведь расчистить авгиевы конюшни, основательно загаженные за последнее десятилетие правления Екатерины, было невозможно, не вызвав при этом массы недовольства самых разнообразных влиятельных лиц и слоев общества. Важнейшие должности занимали уже состарившиеся или еще молодые фавориты любвеобильной императрицы, одинаково неспособные оживить государственную службу. Всех их нужно было беспощадно разогнать. Справился бы с этой задачей Александр лучше своего отца?

А ведь при этом отцу предстояло бы возглавить оппозицию и продолжать играть выигрышную роль безответственного критика — которую теперь унаследовал сам Александр. Убрать же отца так, как это удалось в 1801 году, в 1796 году было еще невозможно — не было ни повода, ни должного числа решительных недовольных.

Любопытно, что примерно то же произошло и при воцарении отца Павла — Петра III. По слухам, достоверность которых трудно проверить, в свое время и Елизавета Петровна попыталась обойти племянника, передав престол тогда еще совсем малолетнему его сыну Павлу — естественно, при чьей-нибудь опеке: скорее всего Екатерины — матери Павла и жены Петра, но, вероятно, не совсем единоличной. Но и тогда трон достался более естественному наследнику, который своей энергией и решительностью тут же возбудил против себя россиян, убаюканных бездеятельностью предшествующего царствования.

Буквально через несколько месяцев Екатерина получила безоговорочную поддержку, хотя фактически продолжила политический курс своего убитого мужа. Этот пример должен был стоять в 1796 году перед глазами молодого Александра.

Можно ли его заподозрить в подобном цинизме и вероломстве? А почему бы и нет? Ведь этому другу Аракчеева приписывают и такое высказывание, возможно не известное Гречу: «Я не верю никому. Я верю лишь в то, что все люди — мерзавцы».

Так или иначе, но Павел, движимый стремлением к справедливости и порядку, почел одной из первейших забот изменение закона о престолонаследии: отныне трон наследовался в первую очередь ближайшим потомком царя по мужской линии — при соответствующих ограничениях относительно его вероисповедания (допускалось только православие); позже появились и некоторые другие — к этому мы будем неоднократно возвращаться.

Лишь ненадолго Павел I встряхнул Русь, начав недвусмысленное наступление против анахронизма дворянских прав — и кое-чего добился: новорожденных дворян, например, перестали записывать на службу, тогда как раньше каждый пятнадцати- или шестнадцатилетний недоросль мог получить, впервые заявившись в полк, сразу чин капитана или майора — с учетом выслуги лет!

Занялся он и улучшением положения крестьян.

Указ об ограничении барщины тремя днями в неделю произвел сильное впечатление, хотя соблюдался затем весьма относительно. Занялся Павел и проблемой землеустройства крестьян.

Нормой XVIII века, при трехпольной системе пахотного земледелия — прогрессивной в то время, проверенной и в России, и за границей, для индивидуального крестьянского хозяйства устанавливалось 18 десятин пашни: три поля по шесть десятин.[8] Всего же крестьянскому хозяйству (с учетом усадьбы, подсобных помещений и возможности выпаса скота) нужно было больше земли — приблизительно 35 десятин.

Павел I задумал грандиозную аграрную реформу: он решил обеспечить всех государственных крестьян скромной нормой — пятнадцатью десятинами пашни на каждое хозяйство. Подготовительные работы привели к полному конфузу: выяснилось, что даже 8-десятинной нормой обеспечить их невозможно — так изменилось соотношение между численностью крестьян и площадью государственных земель (помимо частновладельческих!), доступных для использования в земледелии.

Результаты приобрели чисто академическое значение: реформаторская деятельность Павла была вскоре жестоко пресечена: дворяне быстро и весьма исчерпывающим образом укротили дальнейшие устремления несостоявшегося великого рефрматора, изгадив даже память о нем множеством низкопробных анекдотов!

Оставшись после 1796 года только наследником престола, Александр стал искать уважительный повод пересмотреть собственное решение отречься от власти.

В его письме к его воспитателю — швейцарцу Ф.С. де Лагарпу, написанном 27 сентября 1797 года, звучат совершенно иные ноты: «Мне думалось, что если когда нибудь придет и мой черед царствовать, то, вместо того, чтобы покинуть родину, я сделаю несравненно лучше, поработав над дарованием ей свободы… Мне кажется, что это было бы лучшим видом революции, так как она была бы произведена законною властью, которая перестала бы существовать, как только конституция была бы закончена и нация избрала бы своих представителей… Когда придет мой черед, нужно будет стараться создать, само собою разумеется постепенно, народное представительство, которое, направляемое к тому, составило бы свободную конституцию, после чего моя власть совершенно прекратилась бы».

Известно, куда ведет дорога, вымощеная благими намерениями!

Адом для Александра стало отцеубийство.

Тот же Греч писал: «смерть Павла отравила всю жизнь Александра: тень отца, в смерти которого он не был виноват, преследовала его повсюду. Малейший намек на нее выводил его из себя» — и привел характерный пример: «Когда после сражения при Кульме [в августе 1813 года] приведен был к Александру взятый в плен французский генерал Вандам, обагривший руки свои кровию невинных жертв Наполеонова деспотизма, император сказал ему об этом несколько жестоких слов. Вандам отвечал ему дерзко: „Но я не убивал своего отца!“ Можно вообразить себе терзание Александра».

Мало того: за такой же «намек Наполеон поплатился ему троном и жизнию», — утверждает Греч.

Но и Греч, и другие, заявлявшие о невинности Александра в отцеубийстве (включая цитируемого ниже Н.П. Огарева), заблуждаются: о конкретной вине Александра есть масса сведений.

Еще весной 1800 года (т. е. за год до цареубийства) один из главных заговорщиков — граф Н.П. Панин — достаточно прозрачно намекнул цесаревичу на предстоящие события.

Авторитетнейший биограф Александра I, великий князь Николай Михайлович, упоминает о множестве подобных свидетельств — в том числе и о том, что Александр самолично отсрочил дату переворота на сутки, дабы стоявших во дворце на карауле преображенцев, преданных государю, по графику дежурств сменили семеновцы, шефом полка которых был сам Александр.

Молва об отцеубийстве еще долго гуляла по свету. Например, декабрист М.И. Муравьев-Апостол (старший брат казненного С.И. Муравьева-Апостола) вспоминал:

«В 1801 г. [А.В.] Аргамаков был /…/ плац-майором Михайловского замка. /…/ Без содействия Аргамакова заговорщикам невозможно было бы проникнуть в ночное время в Михайловский дворец.

В 1820 году Аргамаков в Москве, в Английском клубе, рассказывал, не стесняясь многочисленным обществом, что он сначала отказывался от предложения вступить в заговор против Павла I, но великий князь Александр Павлович, наследник престола, встретив его в коридоре Михайловского замка, упрекал его за это и просил не за себя, а за Россию вступить в заговор, на что он и вынужден был согласиться».

Хорошенькие разговорчики публично велись о правящем императоре!..

Столь дорогой ценой Александр достиг власти и лишил себя возможности поселиться на берегу Рейна (очень рекомендуем современным кандидатам в диктаторы не повторять эту ошибку — на Рейне прекрасные места!). Позднее ему суждено было переживать угрозу потери власти — и он не смог достойно справиться и с этим испытанием!..

Письмо к Лагарпу позволяет признать Александра и как первого в России идеолога революции сверху. Но ему самому никакую революцию свершить не удалось, по крайней мере — в России.

На утро после убийства отца Александр столкнулся с неожиданной проблемой: только что овдовевшая его мать недвусмысленно выразила намерение царствовать: лавры свекрови, оказывается, тоже не давали ей покою! Все заговорщики были поражены.

Каким-то образом Александру пришлось объяснять матери, что он не настолько уважал отца, чтобы оставить его в живых, но настолько его уважает, что никак не согласен игнорировать закон, изданный отцом, о первопреемственности престолонаследия! Более этот вопрос не возникал.

Констатин, как свидетельствуют, был искренне шокирован происшедшим — и это одно из немногих чувств, проявленных им, которое заслуживает безусловного уважения.

В течение нескольких лет главные инициаторы и участники цареубийства, начиная с графа П.А. Палена, были удалены Александром I с ответственных постов.

Среди немногих исключений — граф Ф.П. Уваров и полководец и супермен Л.Л. Беннигсен. Тронуть последнего было смерти подобно, на чем погорел и Павел; но в 1818 году (обратите внимание на дату!) Александр буквально выжил из России и Беннигсена. Уваров же, по мнению современников, удержался благодаря тому, что усиленно демонстрировал собственную никчемность и ограниченность (неясно, насколько это соответствовало действительности!) и не претендовал на важные роли.

Уцелел вблизи царя и его собственный адъютант князь П.М. Волконский — в его верности и преданности Александр, казалось бы, не сомневался — хотя к этой коллизии нам предстоит возвращаться.

Уцелел в строю и Яков Васильевич Виллие (или Виллье) — отнюдь не второстепенный персонаж российской истории. Он родился в Шотландии в 1765 году, баронет, приехал в Россию в 1790 году и дожил до 1854 года. В 1801 году он был хирургом Семеновского полка, состоял в заговоре и вошел в спальню Павла I вслед за убийцами. Он засвидетельствовал смерть Павла и накладывал грим на его лицо, скрывая нанесенные увечья.

Виллие затем вышел в высокие чины: действительный тайный советник, лейб-медик Александра I, с 1806 года — главный медицинский инспектор русской армии, президент Петербургской медико-хирургической академии в 1808–1838 годах.

В то же время никто из цареубийц не подвергся формальным преследованиям — вопреки советам Лагарпа, вскоре после воцарения Александра возвращенного последним в Россию. По-видимому, неугомонный швейцарец не сумел осознать степень вины своего воспитанника.

Завершающая часть сюжета цареубийства 11 марта 1801 года весьма поучительна, хотя и не оригинальна: нередко новые правители, обязанные своим возвышением энергичным и смелым заговорщикам, опасаясь последних и в то же время стараясь возложить на них ответственность за совершенные преступления, избавлялись от них — иногда с беспощадной жестокостью. Александр I в этом отношении оказался на определенной высоте: никто из убийц его отца не подвергся кровавой расправе и даже тюремному заключению. В то же время политические надежды, которые связывали заговорщики с переменой царствования (в их среде имело хождение по меньшей мере три конституционных проекта), оказались тщетны.

Будущие заговорщики — младшие современники цареубийц 1801 года — должны были сделать определенные выводы о благодарности самодержца, возводимого на трон.

В первые годы правления Александр оперся на совершенно иных людей — графа Н.П. Румянцева и друзей своей юности: П.А. Строганова, В.П. Кочубея, Н.Н. Новосильцева, А.Ю. Чарторыйского, И.В. Васильчикова, А.Н. Голицына. Выдвигался на главную роль М.М. Сперанский, блиставший еще при Павле.

В 1803 году царь санкционировал старт реформам Сперанского; последнего Наполеон в 1808 году оценил как единственную светлую голову в России.

В 1803 году началось и повторное возвышение А.А. Аракчеева: Александр восстановил его в должности генерал-инспектора артиллерии, которую тот занимал при Павле. Дружба Александра с Аракчеевым началась еще на финише царствования Екатерины. Последний всячески опекал великого князя, стараясь постоянно быть ему полезным. Услуги деятельного, невероятно трудоспособного и безотказного исполнителя стали со временем ничем не заменимым подспорьем также не ленивому, но не столь энергичному императору.

Перетасовка кадров успокаивала только отчасти: на протяжении всего царствования Александр жил почти постоянно в атмосфере угрозы возможного заговора. Это началось практически сразу, когда он, вопреки надеждам противников Павла, попытался двинуться по стопам отца: мириться с сохранением порядков, устраивающих крепостников, не позволяли очевидные государственные интересы России.

Уже 6 мая 1801 года во вновь образованном Государственном Совете обсуждалось предложение нового царя запретить продажу крепостных без земли. Встретив жесткое сопротивление, самодержец отступил. Но 28 числа того же месяца последовало его личное распоряжение запретить печатать в газетах объявления о продаже крепостных.

12 декабря того же года по инициативе адмирала Н.С. Мордвинова (друга юности покойного Павла I) выходит указ о разрешении иметь личную земельную собственность всем сословиям, кроме крепостных, — уничтожается одна из главнейших монополий дворянства.

В том же году, отвечая на письмо одного из сановников, просившего получить населенное имение, Александр I написал: «Русские крестьяне большей частью принадлежат помещикам; считаю излишним доказывать унижение и бедствие такого состояния, и потому я дал обет не увеличивать этих несчастных, и принял за правило никому не давать в собственность крестьян» — на этом прекратилась раздача населенных земель в частные руки раз и навсегда.

В ноябре следующего, 1802 года, к Александру обратился граф С.П. Румянцев с предложением законодательно разрешить крепостным выкупаться из неволи. После ожесточенных дебатов Государственный Совет пришел к усеченной формулировке: 20 февраля 1803 года было провозглашено новое сословие — «вольные хлебопашцы» и определен порядок перевода в него крепостных — с обязательным наделением землей. Закон, однако, требовал согласия рабовладельцев на каждую подобную выкупную операцию. Широко задуманная акция, таким образом, практически полностью провалилась: помещики дружно игнорировали неявный призыв государя.

Затем последовало новое столкновение царя с дворянским сословием: Александр установил обязательный двенадцатилетний срок службы унтер-офицерам из дворян. Данная акция, вероятно, исходила из насущных интересов армии, но очевидно противоречила Манифесту Петра III о вольности дворянства. На этом основании Сенат 21 марта 1803 года выступил против этого закона.

Перед лицом почти всеобщей оппозиции император на этот раз настоял на своем. Любопытна аргументация Александра: Сенат может обсуждать законопроекты, но не принятые царские указы — этому подобию парламента, пусть даже назначаемого верховной властью, указывалось на его истинное место!

Интересно, что секретарь Государственного Совета Г.Р. Державин, в данном случае поддержавший царя (этот известный поэт выступал ранее против «вольных хлебопашцев»), был вынужден выйти в отставку в результате развернувшейся против него общественной травли.

В 1804 году было отменено фактическое личное рабство в Прибалтийских провинциях; крестьяне там оставались прикрепленными к земле — это была система обычного для того времени крепостного права, практиковавшегося в большинстве европейских континентальных стран. Как раз в те годы эта система рушилась под натиском Наполеона: крепостное право в Пруссии было отменено в 1805 году.

11 ноября 1806 года Чарторыйский, Строганов и Новосильцев обратились к царю с запиской, указывая, что Курляндия и Лифляндия могут в любой момент отпасть от России: для этого достаточно «одного слова вольности, произнесенного Бонапартом в сих провинциях».

К этому времени произошло возвращение России в антифранцузскую коалицию. Большой проблемой при этом оставался внешний долг, аннулированный Павлом I. Александр восстановил прежние обязательства и сразу возобновил выплату процентов по займам, но о своевременном погашении самих долгов речи не было — платить России все равно было нечем.

В результате поиска компромисса Россия и ввязалась в военное столкновение с Наполеоном — на это Англия готова была выделить средства, хотя бы и ненадежному должнику. Однако, в результате неудачных войн с Наполеоном в 1805 и 1807 годах и без того не очень прочное положение Александра еще более пошатнулось.

Случайно или неслучайно, напряженность ситуации усугублялась и семейными проблемами молодого царя. Постоянным источником беспокойств был и оставался брат Константин.

В самом начале царствования Александра стала широко известна история, как Константин в Петербурге настойчиво преследовал домогательствами жену француза-ювелира. Будучи отвергнут, он приказал подчиненным гвардейцам похитить и изнасиловать ее — те были рады стараться и затерзали несчастную до смерти.

Затем завязался целый узел интриг, в котором Константин, Александр и жена последнего образовали некий странный треугольник.

Семейная жизнь царственной четы, как упоминалось, не складывалась. Тем не менее они были молоды, красивы, а, главное, по занимаемому положению вызывали понятный повышенный интерес у всех женщин и мужчин, пребывавших при дворе. Царю (всякому — не только Александру I) особенно легко было завоевать расположение почти любой из женщин.

Историк великий князь Николай Михайлович рассказывает: «На одном из балов в 1804 г., как это видно из письма Елисаветы к матери, М.А. Нарышкина подошла к императрице и объявила ей о своей беременности. Непростительная выходка зазнавшейся любовницы привела в негодование Елисавету, тем более что Нарышкина была на втором или третьем месяце беременности, и никто бы не заметил ее состояния. Между тем Елисавете нечего было догадываться, кто был виновником беременности».

Елизавета в долгу не осталась, и при дворе заговорили о ее романе с Адамом Чарторыйским. Как известно, права мужей и жен в те времена, да и много позднее, симметричностью не отличались, и Александр устроил жене сцену. Та оправдывалась, объясняя отношения с Чарторыйским сугубо платоническими. Муж удовлетворился, и инцидент был исчерпан. Он оказался только преддверием к последующему.

Фактически оставленная жена искала утешения — совсем не трудно понять эту молодую женщину, уже один раз рожавшую. В 1805 году ей исполнилось 26 лет.

В сентябре 1805 года царь покинул столицу — его ждал позор Аустерлицкой битвы 20 ноября (2 декабря) 1805 года. В столице в это время, естественно, оставалось крайне мало офицеров. Тем не менее полковой казначей Кавалергардского полка штаб-ротмистр Алексей Яковлевич Охотников должен был циркулировать между столицей и действующей армией, развозя офицерское жалование — он единственным из офицеров полка не получил в итоге ордена за эту кампанию. Но наградой ему оказалось иное: более чем достаточно свидетельств того, что между императрицей и красавцем-офицером завязался роман. Николай Михайлович пишет: «Состоящая при ней княгиня Наталия Федоровна Голицына, по-видимому, немало способствовала сближению императрицы с молодым кавалергардским офицером».

По возвращении побежденной гвардии в столицу Александр еще более сближается с Нарышкиной — это уже фактически семейная чета, выращивающая маленькую дочь.

Между тем, 3 ноября 1806 года царица тоже родила дочь, считающуюся вторым ребенком Александра и Елизаветы. Но кто был фактическим отцом ребенка? Подобный вопрос возник еще при рождении их первой дочери: малютка поразила очевидцев черными волосами, совершенно не характерными для ее официальных предков. В 1806 же году сомнений практически не было, но Александр предпочел не выглядеть рогоносцем и официально признал новорожденную своей дочерью. Как оказалось, это обязало его не ко многому.

Осенью 1806 года, еще до рождения несчастного ребенка, семейная драма приобрела самые что ни на есть трагические черты: Охотников был тяжело ранен кинжалом в спину в ночь с 4 на 5 октября 1806 года при выходе из спектакля в Большом театре. Николай Михайлович пишет: «Никакого следствия по поводу поранения Охотникова не было. Старались заглушить это дело и дать повод полагать, что это была дуэль. Более посвященные в тайну говорили, что инцидент этот произошел под влиянием цесаревича Константина Павловича.

Предполагали, что Константин, будучи неравнодушным к супруге брата, приказал из чувства ревности покончить с Охотниковым. Это маловероятно. Более правдоподобно, что Константин или другие приближенные, не желая, чтобы Император был обманутым супругом, подкупили кого-либо, чтобы избавиться от влюбленного офицера». Чем вам не Мадрид или Венеция?

Строго рассуждая, участие Константина в этой истории и его мотивы мог бы прояснить только сам Константин, а он этого никогда не сделал.

Охотников, тем не менее, остался жив и был уволен по болезни в отставку с 14 ноября 1806 года. Далее, на наш взгляд, происходило самое интересное. Охотников не сразу умер и не выздоровел окончательно, что довольно странно для тех времен, лишенным антибиотиков и других эффективных средств залечивания ран: любой воспалительный процесс должен был развиваться достаточно быстро и быстро свести больного в могилу — вспомним, например, типичные в медицинском отношении случаи — убийство М.А. Милорадовича 14 декабря 1825 или происшедшее почти через век убийство П.А. Столыпина в сентябре 1911! В то же время механическая рана — даже в грудную полость, должна была бы за пару месяцев зажить у молодого человека. Медицина, впрочем, знает разные чудеса любого рода.

Тут, похоже, вмешался не один медицинский фактор: лечащим врачем Охотникова оказался придворный медик (что само по себе не совсем обычно для подобного клиента), известный под именем Штоффреген или Стоффреген (Stoffregen). В результате лечения Охотников и умер 30 января 1807 года. Штоффреген становится с этого эпизода периодическим участником нашего повествования, имеющим непосредственное отношение по меньшей мере еще к двум весьма странным смертельным случаям.

Известно, что императрица навещала больного Охотникова за месяц до его смерти. На его могиле в Александро-Невской Лавре как будто бы и теперь стоит надгробие ему, сооруженное через полгода по заказу некоей таинственной придворной дамы, получившей на то разрешение от брата покойного: памятник представляет собою скалу, возвышающуюся над надломленным от удара молнии дубом; под скалой на коленях женская фигура с погребальной урной в руках. Молва свидетельствует, что императрица, навещая могилы дочерей, приносила цветы и на эту.

Смерть Охотникова не завершает эту историю. Николай Михайлович сообщает: «в сентябре 1807 г. умерла также и княгиня Н.Ф. Голицына, дочь императрицы скончалась летом 1808 года, а в 1810 году умерла и маленькая дочь Голицыной, на которую Елисавета перенесла все свои чувства и заботы» — последнее тоже интересно — кто же был отцом и этого ребенка? Словом, смерть основательно потрудилась на данном участке. Вопрос в том, кто ей при этом помогал!

На этом фактически брак Александра и Елизаветы распался; оказалось, однако, что не навсегда.

Что же касается содружества Александра с Марией Антоновной Нарышкиной, то Николай Михайлович пишет так:

«Пока Александр увлекался прелестями Нарышкиной, радовался быть отцом, Мария Антоновна преспокойно и почти открыто жила с князем Г. Гагариным, который и был настоящим отцом последовавших детей. Этот факт не был даже секретом для французского посла Коленкура, который доносил о том Наполеону». Впрочем, Николай Михайлович добавляет: «Вне сомнения, что одна из дочерей М.А. Нарышкиной была от государя, именно София, которую он так оплакивал, когда она скончалась от чахотки в 1824 году». Заметим, что едва ли слезы императора являются гарантией его отцовства.

Тяжелые и печальные дела!

Вернемся, однако, и к политике.

Необходимость принять все условия победившего Наполеона вытекала не только из слабости русской армии, но в еще большей степени из того, что англичане сочли неразумным тратить деньги на столь неудачливых союзников — и прекратили субсидии. Общее же финансовое положение России никак не способствовало дальнейшему наращиванию военных усилий, тем более что и достаточно прочный мир не наступил — продолжались традиционные выяснения отношений с Швецией, с Турцией и Персией, а в 1809 году произошло даже столкновение с Австрией — в союзе с Францией.

Одним из результатов побед Наполеона стала отмена крепостного права в Польше. Кроме того, России пришлось примкнуть к «континентальной блокаде»: прекратился вывоз и металла, и сельхозпродукции в Англию, игравшую уже не один век роль естественного и традиционного торгового партнера России. В результате англичанам пришлось развивать собственную металлургию, с чем они справились вполне успешно, а русские помещики и заводчики, наживавшиеся на экспорте, схватились за пустующие карманы.

Хотя экономическая блокада и способствовала в определенной степени развитию отечественной промышленности (именно тогда появились собственные суконные фабрики, а также сахарные заводы на Украине и юге России), но это никак не могло компенсировать понесенные потери.

В сентябре 1807 года шведский посол в России граф Б. Стединг сообщал своему королю: «Недовольство императором усиливается, и разговоры, которые слышны повсюду, ужасны /…/. Слишком достоверно, что в частных и даже публичных собраниях часто говорят о перемене царствования /…/. Говорят о том, что вся мужская линия царствующего дома должна быть отстранена /…/. Военные настроены не лучше, чем другие подданные императора».

Недовольство пока ограничивалось только разговорами, поскольку было очевидно, что бедственное экономическое положение зависит от внешнеполитического диктата, а эскалация противоборства с Наполеоном в то время не выглядела перспективной.

В этой достаточно критической ситуации Александр I совершает шаг, значение которого недостаточно оцененили современники и почти вовсе не заметили потомки: 14 декабря 1807 года Александр усилил закон от 20 февраля 1803 года, запретив освобождать крепостных целыми селениями иначе, как по указу о вольных хлебопашцах.

Эта акция, казалось бы, не сильно задевала интересы помещиков, и без того игнорировавших возможность освобождения собственных рабов. Однако, с учетом того, что вслед за тем вплоть до самого 1861 года практически не было принято никаких иных серьезных законодательных мер в отношении крепостного права (чего, конечно, нельзя было предвидеть в 1807 году!), поправка от 14 декабря сыграла колоссальную роль. Ведь она практически полностью пресекла возможнось помещиков сгонять крестьян с земли!

Тем самым на многие десятилетия в России законодательно запрещалась возможность помещиков бороться с ростом аграрного перенаселения в собственных владениях, сколько бы ни было у них излишних сельских подданных, буквально мешающих дышать друг другу. Большинство помещиков, не так уж и богатых землями, впредь могло либо освобождать крестьян, наделяя имеющейся землей (сколько бы ее ни было) и не оставляя себе ничего или почти ничего (как это и случилось после 1861 года), либо должно было терпеть постоянно ухудшающиеся условия существования — что они в основном и делали.

Закон о «вольных хлебопашцах» не обладал универсальной силой — его можно было обойти: он не распространялся на дворовых слуг, которых можно было отпускать на волю и так, запросто. А юридическая грань между дворовыми и обычными крестьянами не была четко определена и узаконена. Однако злоупотребление таким правом приводило помещика к конфликтам и с властями, и с крестьянами, и не могло кардинально помочь ему избавиться от большинства излишних крепостных.

Не возбранялось помещику и отправлять крестьян на сторонние заработки, в том числе — сдавать в наем на фабрики, оставляя в деревне их семьи в качестве заложников.

Но все имевшиеся возможности радикально улучшить положение поместий оказывались недостаточными.

В итоге за все время действия закона (до 1858 года) только около 1,5 % всех крепостных сумели получить волю, воспользовавшись данной схемой.

Александр I, таким образом, не сумев побудить помещиков к освобождению крепостных и не имея возможности добиться своего силой, буквально закрутил выпускные клапаны в каждом имении, уподобив их котлам, давление в которых нагнеталось ростом числа жителей — практически до взрыва, который едва не произошел накануне 1861 года.

Понимал ли тогда тридцатилетний император будущие последствия своего решения? Это — вопрос гадательный. Но, во всяком случае, этот акт проливает свет на истинную идеологию Александра I — и не только его одного; чуть ниже мы к этому вернемся.

После 1807 года вынужденная пауза во внутриполитической борьбе продолжилась: было ясно, что первоочередной остается борьба за внешнеполитическую независимость. На это наталкивал Александра весь конгломерат внутренних российских проблем.

Особое внимание уделялось усилению армии. Здесь важную и полезную роль сыграл А.А. Аракчеев, возглавлявший с января 1808 года в течение двух лет Военное министерство, а затем — Военный департамент Государственного Совета. Жестокий и трусливый карьерист (всю жизнь избегал малейшей возможности появиться на поле боя!) оказался, при всем при том, великолепным реформатором артиллерии. Это закрепило его авторитет как администратора.

Царь обязан был постараться усилить и собственное политическое влияние.

В качестве профилактики против наполеоновской агитации в Прибалтике в 1810 году была официально обещана общая аграрная реформа в Курляндии, Лифляндии и Эстляндии, к которой Александр I действительно приступил в 1816 году. В самой России было отменено в 1809 году право помещиков без суда ссылать крепостных в Сибирь.

В 1809–1810 годах Сперанский завершил реформы, начатые Павлом I, и придал государственным учреждениям России тот вид, какой в основном сохранился вплоть до 1917 года, а отчасти и позже. Одним из результатов реформы стало создание Министерства полиции, которое возглавил А.Д. Балашов.

На повестке дня стояли последующие этапы намеченных преобразований: введение представительного правления и уничтожение крепостного права.

С целью укрепления государственного бюджета усилился и налоговый нажим, сильно придавив и без того недоимочные имения. Дворяне вновь ощутили, что почва под ними зашаталась.

В марте 1811 года Н.М.Карамзин подал царю записку, в которой, в частности, писал: «нынешнее правительство имело, как уверяют, намерение дать господским людям свободу /…/. Теперь дворяне, расселенные по всему государству, содействуют монарху в хранении тишины и благоустройства; отняв у них власть блюстительную, он, как Атлас, возьмет себе Россию на рамена. Удержит ли? Падение страшно».

Эта и другие подобные угрозы-предупреждения подействовали: вместо дальнейшего наступления на дворянские права Александр I перешел к подготовке непосредственной борьбы с Наполеоном, хотя и нельзя утверждать, что прежние намерения были вовсе оставлены.

В 1809 году Вольное Экономическое Общество инициировало дискуссию о сравнительной выгоде барщины и оброка, а в 1812 году, незадолго до начала войны, поставило «новую» конкурсную задачу: какой труд, крепостной или вольнонаемный, выгоднее для сельского хозяйства? Но тут уже всем, включая Александра I, стало не до дискуссий.

Царь объявил о выходе из «континентальной блокады», что сделало столкновение с Францией неотвратимым. Кроме того, в марте 1812 года, незадолго до вторжения Наполеона, в угоду общественному мнению Сперанский был обвинен в государственной измене и выслан — главным инициатором этой интриги стал Балашов.

Изгнанный реформатор был поселен под надзор полиции — сначала ненадолго в Нижний Новгород, затем — на два года в Пермь, а потом, по его просьбе, переведен в его собственное имение Великополье, в 70 верстах от аракчеевского Грузина — в Тихвинском уезде Новгородской губернии.

По ходатайству Аракчеева, благоволившего к Сперанскому, и состоялось еще через два года возвращение последнего на государственную службу: в августе 1816 года он был назначен пензенским губернатором. Притом ему было запрещено по дороге в Пензу заехать в столицу! С этого, однако, началось вторичное восхождение Сперанского на верхи государственного управления.

С весны 1819 года он два года состоял сибирским генерал-губернатором (с резиденцией в Иркутске). На этом посту Сперанский сменил И.Б. Пестеля — отца двух знаменитых братьев, старший из которых — Павел — прочил себя в диктаторы России, а младший — Владимир — стал одним из жесточайших покорителей Кавказа. Жестокостями и злоупотреблениями прославилось и тринадцатилетнее правление их отца в Сибири.

Сперанскому лишь частично удалось разогнать свору взяточников и притеснителей, окопавшихся под крылышком Пестеля-старшего. К чести последнего нужно отметить, что сам он мздоимством не злоупотреблял (возможно потому, что предпочитал торчать в столице, где и провел в период губернаторства чуть ни одиннадцать лет из тринадцати); его жизнь завершилась в относительной бедности.

Лишь весной 1821 года Александр I вернул Сперанского обратно в столицу и восстановил в правительстве, хотя и не на первых ролях. Балашов же к этому времени был уволен, а затем и Министерство полиции ликвидировано.

Именно в 1812 году, пожертвовав Сперанским, Александр, вероятно, задумал свой коварный план обезвреживания возможных заговорщиков и начал его подготовку.

Под предлогом заботы о жизни младших братьев-мальчишек — Николая и Михаила — Александр не пускал их в действующую армию ни в 1812 году, ни позже — вплоть до завершения Наполеоновских войн. Это противоречило и тогдашним дворянским традициям, и порядкам в самой царской семье.

Прославленный А.В. Суворов — образец для подражания всем честолюбцам! — начал службу солдатом в пятнадцать лет.

Любимец Суворова М.А. Милорадович участвовал в боях с 1788 года, когда ему исполнилось семнадцать.

Как и Суворов, А.П. Ермолов начал также в пятнадцать, но сразу капитаном — таковы были порядки при Екатерине, позже отмененные Павлом. Уже в 16 лет Ермолов прославился храбростью и получил первый орден.

Александр Кутайсов — сын знаменитого сначала камердинера, а затем министра у Павла I — также в шестнадцать был боевым офицером, в 21 год стал полковником, а в 27 лет погиб при Бородине, будучи генерал-майором и командующим артиллерией русской армии.

Второй из сыновей Павла — великий князь Константин — с юности участвовал в сражениях и был соратником Суворова в Итальянском походе 1799 года.

Михаилу Павловичу шестнадцать исполнилось только в 1814 году, и тут Александра еще можно понять. Николаю же шестнадцать стукнуло в 1812-м, когда быть вдали от армии было просто стыдно.

Один из будущих лидеров декабристов Никита Муравьев (сын одного из воспитателей великих князей Алексанра и Константина в период их юности), будучи, правда, на десять месяцев старше Николая Павловича, с детства не собирался быть военным и даже успел окончить Московский университет — ускоренный выпуск в связи с войной. Затем в августе 1812 он бежал из дому, чтобы принять участие в борьбе. Его схватили бдительные крестьяне, приняв за французского шпиона. После выяснения недоразумений Муравьев постарался быстро приобрести военную подготовку и с сентября 1813 уже всерьез участвовал в войне, хотя и на штабных должностях.