Глава семьдесят девятая Империя

Глава семьдесят девятая

Империя

Между 44 годом до н. э. и 14 годом н. э. Октавиан становится Первым Гражданином, парфяне отвергают римские обычаи, а вся империя делает вид, что Рим все еще Республика

Тело Цезаря все еще лежало на полу Сената, когда Марк Антоний смог пробиться в помещение. Он пришел слишком поздно, чтобы помочь Цезарю – но не дал заговорщикам выбросить тело Цезаря в Тибр, как они планировали. Вместо этого они покинули Сенат и организованно направились к Капитолию, все еще с вытащенными мечами, крича, чтобы люди присоединялись к ним и «вернули свою свободу». Они были в критическом положении – люди на улицах могли спонтанно объединиться против них. Несколько наиболее известных горожан Рима пошли маршировать с ними, и вскоре ситуация перевалила за опасную точку. Тем временем три раба из дома Цезаря пришли забрать тело из пустого зала, а затем принесли его домой.¹

Марк Антоний, не уверенный в том, какое настроение будет у народа, спрятался в доме друга, презирая себя как раба, и как можно скорее покинул город. Брут и Кассий, с другой стороны, продолжали произносить речи об убийстве Цезаря, как о трагической необходимости. На следующий день они снова собрали Сенат и предложили, чтобы Цезарю устроили почетные похороны, а также чтобы его причислили к лику святых – теперь, мертвый, он уже был безопасен мертв. Сенат согласился. Это сохранило спокойствие в Риме и подтолкнуло Марка Антония, который еще не ушел далеко, вернуться назад; было ясно, что никаких чисток приближенных Цезаря новая власть начинать не собираются.

Но в следующие дни спокойствие рухнуло, когда народу было объявлено завещание Цезаря, и стало известно, что он разделил свое огромное личное имущество между горожанами и Римом. Его тело провезли по улицам – Брут и Кассий согласились на это как на необходимую часть почетных похорон. Но когда граждане, для которых он был таким щедрым, увидели изувеченное тело, начал сам собой зреть мятеж.

Марк Антоний, который явился на Форум, чтобы произнести речь на похоронах Цезаря, поддержал вспышку. Он привел с собой вооруженную охрану, которую возглавил один из его сторонников: Марк Эмилий Лепид, назначенный еще Цезарем управлять провинциями Галлия и Ближняя Испания. Лепид не успел еще отбыть к новому месту своего назначения, он собирал в Риме войска, чтобы взять их с собой. Теперь он окружил ими Марка Антония. Оказавшись в безопасности, Марк Антоний завершил свою похоронную речь публичной демонстрацией: он поднял разорванную и залитую кровью тогу Цезаря и расправил ее, чтобы все могли видеть, как много раз Цезарь был пронзен.

Вид тоги Цезаря был последним толчком, необходимым, чтобы вывести людей на улицы. Горожане бежали по улицам, размахивая факелами и выкрикивая имена Брута и Кассия – их хотели найти и разорвать на куски. Но никто не смог найти их. Они умудрились покинуть город в первые же часы мятежа и теперь находились на пути в Антиум. Марк Антоний взял контроль над правительством и, в благодарность за поддержку назначил Лепида понтификом максимом, первосвященником Рима.

Но власть Марка Антония была очень шаткой. В том, что касалось Сената, он оказался Цезарем Младшим – таким же тираном, но без харизмы Цезаря, помогавшей тому склонить любого на свою сторону.

В то же самое время Брут уговаривал ссыльных в Антиуме и одновременно посылал в Рим деньги на общественные праздники, надеясь купить назад доброе расположение граждан. Один из его союзников в Сенате, оратор Цицерон, помогал ему, произнося бесконечные речи о его щедрости и желании бороться с тиранией. «К этому времени, – говорит Плутарх, – люди начали разочаровываться в Антонии, который, как они чувствовали, устанавливает некий род монархии для себя; они жаждали возвращения Брута».²

Брут мог бы вернуться как герой уже через несколько недель, если бы не один фактор: Октавиан, приемный сын Цезаря, теперь уже восемнадцатилетний, был направлен из Италии на войну – но как только он услышал об убийстве дяди, бросился домой.

Когда Октавиан прибыл, Цицерон (который считал Марка Антония дураком по сути и тираном по форме) увидел в молодом человеке наилучший возможный для себя союз против власти Антония. Это, естественно, помешало ему поддержать Брута, убийцу. Плутарх пишет, что Брут тяжело это воспринял и «в письмах обращался к нему очень грубо».³ Это не вернуло Цицерона на его сторону, и Брут на время оставил политику и покинул Италию, отбыв в Афины к своему другу.

Антоний, который действовал как верный друг Цезаря, не мог выступить против его племянника. Но он верно углядел в прибытии Октавиана угрозу собственной власти. Он обращался с молодым человеком терпеливо, спросил его, действительно ли тот считает, что подходит задаче управления империей Цезаря, посмеялся над его серьезностью и попытался помешать его появлению на трибуне.

Противостоя Антонию, Октавиан начал заводить дружбу со всеми, кто оговаривал Антония и был его противником. Со временем до Антония дошли слухи, что Октавиан планирует убить его. Молодой человек отрицал это – но одного подозрения было достаточно, чтобы превратить людей из политических соперников в настоящих врагов. «Каждый торопился путем щедрых обещаний собрать по всей Италии старых солдат, которые разбросанно жили на своих хуторах, – говорит Плутарх, – и стать первым, кто нейтрализует войска, остававшиеся не уволенными».⁴ Серебряный язык Цицерона помог склонить весы на сторону Октавиана: он уговорил Сенат объявить Антония общественным врагом римлян, это означало, что римские войска могли выдворить его из Италии.

Антоний отступил на север с армией, которую смог собрать, а Октавиан преследовал его с войсками и обоими консулами. В 43 году до н. э. армии встретились в битве при Модене. Но хотя фронт Антония в конце концов был прорван и его солдаты обратились в бегство, оба консула были убиты, как и множество солдат Октавиана. Это была не радостная для римлян победа.

Антоний перевалил через Альпы и склонил на свою сторону войска, стоявшие в Галлии. Они служили с ним прежде, они уважали его командирские способности – к тому же, судя по всему, кризис вызывал наружу все лучшее в Октавиане: «Именно во время бедствий его характер был лучше, чем в любое другое время, – говорит Плутарх. – Напротив, Антоний при неудачах становился почти добродетельным человеком».⁵

Судя по всему, именно в это время Октавиан пересмотрел свою позицию. Пока Цицерон и Сенат будут надеяться на возвращение Республики, они никогда не пойдут за ним; их очевидная поддержка была оказана только затем, чтобы выдворить из Рима Антония. Но Октавиан вовсе не желал возвращения Республики. Он хотел всей полноты власти своего великого дяди – а Цицерон явно не был намерен помогать ему в этом: «Сознавая, что желания Цицерона сводились к свободе, – замечает Плутарх, – он перестал обращать на него внимание».⁶

Итак, следуя примеру Цезаря, Октавиан решил заключить со своим соперником союз, чтобы усилить собственное положение. Вместо того, чтобы воевать с Антонием, он лучше отправит к нему друзей с посланием: у него есть предложение, если Антоний согласится встретиться с ним.

В ноябре 43 года они встретились в частном доме в Болонье, и три дня обсуждали возможное партнерство. Они решили образовать триумвират, как это сделали их предшественники. В качестве третьего члена в триумвират включили союзника Марка Антония – Лепида; в конце концов он был понтификом максимом и он командовал большой армией в качестве правителя провинций Галлия и Ближняя Испания.

Этот триумвират не являлся неформальным образованием: был создан письменный договор о союзе. «По поводу империи решили, – говорит Плутарх, – что она будет поделена среди них, будто она их отцовское наследство».

Рим под Триумвиратом

Затем каждый составил список римлян, которых хотел бы видеть убитыми при вступлении во власть. Это уже слишком далеко выходило за рамки претензий на законность. Всего на листе смертников набралось триста человек, включая Цицерона (в списке Антония), собственного дядю Антония (в списке Октавиана) и брата Лепида (который публично выступал против него) в списке Лепида.

Триумвиры вернулись в Рим во главе единого войска и безжалостно выполнили намеченные планы. После этого они поделили империю. Октавиан получил запад, Антоний – восток, Лепид, которому выпало быть последним в триумвирате, потерял свои провинции Галлия и Ближняя Испания, а взамен получил Африку, которая едва ли была лакомым кусочком. Но его успокоили, отдав под временный контроль город Рим. Пока Лепид приглядывал за столицей, Антоний с Октавианом отправились с частью армии в Грецию, чтобы добраться до Кассия и Брута.

Кассий и Брут остановились в Македонии, разделив свою армию на две части и расположив войска в двух различных местах. Это заставило Антония и Октавиана разделить свои силы тоже. Октавиан должен был атаковать Брута, но в день битвы неожиданно заболел – «почувствовал слабость и дурноту», как пишет Светоний. В результате его войска были разбиты и отброшены.⁷ Антоний, наоборот, разбил Кассия, который покончил с собой – не ведая, что Брут одержал победу. Затем Антоний развернулся и покончил с Брутом за Октавиана.

Октавиан направился домой. Ему становилось все хуже, он уже боялся, что умрет до того, как успеет добраться до Рима. Антоний остался на востоке, чтобы помочь защищать границу. Римская провинция Сирия оказалась перед угрозой возможного вторжения – парфяне под командованием своего царя Орода II собирались на своей западной границе, готовые вторгнуться на принадлежащие Риму земли. Антипатра, римский наместник Сирии, только что был отравлен, его место занял его сын Ирод, однако такая работа для него была внове.

Антоний прибыл в Сирию, но его внимание вскоре было отвлечено от грядущей кампании. В 41 году до н. э., следующем за поражением Брута и Кассия, он познакомился с Клеопатрой – которая, стремясь привлечь его внимание специально приплыла на Сицилию для встречи с ним

«на судне с позолоченной кормой и распущенными пурпурными парусами, с посеребренными веслами, отбивающими темп под музыку флейт, дудок и арф. Она возлежала одна под балдахином из золотой ткани, одетая как Венера на картине, а прекрасные юноши, будто нарисованные Купидоны, стояли по обеим сторонам и обмахивали ее веерами. Служанки были одеты как морские нимфы и грации, некоторые стояли на руле, некоторые работали на канатах. Запах духов несся с судна на берег, который усыпала толпа – некоторые жители уже следовали за галерой вдоль реки по обоим берегам, а другие бежали из города, чтобы поглазеть на зрелище».⁸

Вместо того, чтобы оставаться в Сирии и защищать провинцию, влюбленный Антоний последовал за Клеопатрой в Александрию.

Атака парфян последовала в 40 году – всего через несколько месяцев. Парфяне прошли через Сирию в Палестину, намереваясь убить римского вассала Ирода. Тот сбежал в Рим, вместо него парфяне схватили Гиркана (который был первосвященником и этнархом Иудеи, подчиняясь непосредственно Ироду) и отрезали ему уши. Это не позволило ему больше служить первосвященником, так как иудейский закон диктовал, что первосвященник обязан быть не искалеченным.

Сразу же после этого успеха Ород был убит собственным сыном Фраатом IV, который, чтобы уничтожить соперников, также убил других братьев и своего старшего сына. Это было уже слишком даже по парфянским стандартам. Антоний нашел в себе силы покинуть Клеопатру и вернулся в Рим, чтобы посовещаться с Октавианом – который, как ни странно, оправился от своей болезни. Со свежей армией (в которой находился и беглец Ирод) Антоний снова отправился на восток.

Парфяне под командой Фраата IV попытались отстоять сирийские владения, но Антоний смог выгнать их от Палестины. В 37 году он вновь поставил Ирода вассальным царем Рима – светским владыкой иудеев, одновременно выполняющим и обязанности верховного жреца.

Тем временем немного далее к западу, Октавиан устранил Лепида. Лепид необычайно устал от положения «третьего лишнего» в этом раскладе. Он отбыл со своими войсками на Сицилию, которую объявил своей собственностью. Это было ясным заявлением, что он хочет большей власти в триумвирате.

Однако Октавиан высадился в Сицилии и призвал солдат Лепида не оказывать ему сопротивления: они могут спасти Рим от гражданской войны, если просто покинут Лепида. Войска так и сделали, легион за легионом; похоже, у Лепида не было личной харизмы, чтобы пересилить призывы Октавиана. В конце концов он сам вынужден был вслед за своими солдатами явиться в лагерь Октавиана, сдаться и просить пощады. Октавиан сохранил ему жизнь, но отобрал провинции, солдат и титул триумвира.⁹ Он также посадил его под домашний арест, под которым Лепид и провел весь остаток жизни.

Теперь Октавиан и Антоний делили власть между собою. Но положение Антония становилось все более слабым. После первоначального успеха его кампания против Парфии обернулась жестоким поражением. Он попытался пробиться в Мидию, но был вынужден отступить, причем во время отхода погибло двадцать тысяч пехотинцев и четыре тысячи кавалеристов.¹⁰

К 34 году Антоний оставил армию и вернулся в Египет к Клеопатре. Это дезертирство предоставило Октавиану возможность, в которой он так нуждался – объявить Антонию войну как врагу Рима.

Но для этого требовалось сначала перетянуть на свою сторону сторонников Антония в Сенате. В 32 году до н. э. Октавиан вслух зачитал Сенату завещание Антония. Это было незаконно, но когда сенаторы услыхали, что Антоний оставил большую часть своих денег египетским детям, которых родила ему Клеопатра (это были близнецы, мальчик и девочка), а также попросил похоронить его в Египте, они согласились на официальное объявление Антонию войны, как будто бы он стал врагом-иностранцем.¹¹ Октавиан съязвил, что, Антоний настолько околдован Клеопатрой, что кампания против него не вызовет никаких осложнений – его полководцами станут стилисты, создающие красоту Клеопатры, да один-два египетских евнуха.

Антоний, услышав о таком заявлении, начал собирать себе армию и флот на Евфрате. Силы собрались значительные – Плутарх говорит про пятьсот кораблей, сто тысяч пехоты и нескольких союзных царей, одним из которых был Ирод, царь Иудеи.

Октавиан явился с флотом и наземными силами. После серии предварительных стычек два флота встретились возле мыса Акций у северного побережья Греции. Октавиан одержал победу; потеряв триста кораблей, Антоний с Клеопатрой покинули место боя и бежали в Египет. Большинство их соратников сменили сторону и присоединились к Октавиану, который явно одержал победу.

Октавиан решил, что будет более разумным не оставлять Антония в Египте, где он мог бы планировать дальнейшие действия против Рима. Он переждал зиму и на следующий год направился в Египет.

Когда Антоний услышал о приближении войска Октавиана, он ударил себя мечом в живот и умер, медленно истекая кровью. Клеопатра тоже покончила самоубийством – хотя на ее теле не осталось следов, а рядом не было найдено никакого кинжала рядом; позднее слуги предположили, что она позволила ядовитой змее укусить себя, предпочитая смерть жизни в качестве пленницы Октавиана.

Октавиан приказал также казнить сына Клеопатры от Цезаря. Шел 30 год до н. э., теперь он остался полновластным правителем всех римских территорий.

В 29 году до н. э. Октавиан вернулся в Рим, к людям, уставшим от войны.

Он устроил себе триумф и раздавал деньги горожанам. Он приказал также, чтобы закрыли двери в храм Януса – демонстрируя, что Рим вошел в новое, мирное время. Победа Октавиана при мысе Акций была, по его собственной версии событий, новым началом. Не: Римская Республика закончилась, Римская Империя началась (как это будут расценивать более поздние историки), а скорее: Республика обрела новое дыхание.

Чтобы сохранять эту иллюзию, он не распустил Сенат – ведь это бы отменило половину официального названия Рима. Сенат тоже оказался в деликатном положении. Октавиан только что закончил сражаться против римлян, и только что приговорил к смерти единственного сына Цезаря. Оба эти действия были автократическими, и если он будет действовать как царь, поднимется протест, который невозможно будет игнорировать. Если, с другой стороны, Сенат заставит его сложить с себя всю полноту власти, снова разразится гражданская война. Если что-то и прояснилось за последние годы, то лишь одно – первичная форма республики не может долго удерживать в городе мир.

Компромисс между Сенатом и Октавианом был, как и его собственная версия победы при Акции, обеспечен терминологическим трюком. В 27 году до н. э. Октавиан явился на январское заседание Сената и формально объявил о снятии с себя всех полномочий, которые были даны ему за годы кризиса: это показывало, что сенаторы – все еще необычайно могущественные, а не обычные люди, и что Республика находится в полной силе.

Октавиан излагает этот шаг в своем труде «Res Gestae», его слова выгравированы на медной пластине, которую позднее поставили перед его мавзолеем: «После того, как я положил конец гражданской войне, – говорится там, – достигнув высшей власти по общему согласию, я передал государство из-под своей личной власти под контроль Сената и народа Рима».¹²

А раз Октавиан продемонстрировал, что уважает Республику, Республика вернула ему свое расположение. Октавиан остался консулом (республиканский институт), а Сенат отдал ему под контроль окружающие провинции. Поскольку большинство солдат было расквартировано именно там, а не в Риме, это обеспечивало ему контроль над армией. Октавиану было позволено также иметь крупный контингент телохранителей, находящийся в самой Италии – так называемых преторианцев. По сути это была его личная армия, что нарушало римскую традицию не держать армию рядом с домом.¹³

Он также сохранил титул императора, который носил с 29 года. Этот титул каждый год присваивался наиболее успешному полководцу, но теперь он стал постоянным. То же произошло и с именем «Август». Это слово означало «освященный» и являлось знаком особого отличия – а вот теперь стало частью имени, утратив политический смысл, и могло принимать любой оттенок значения, который придавал ему сам Октавиан.¹⁴ Октавиан же видел в титуле Августа (который стал его основным именем) награду за добродетель, Сенат даровал ему этот титул в знак признательности за отказ удерживать власть. Так сам Октавиан утверждает в своем «Res Gestae», где перечисляет все свои достижения: «Я расширил границы всех провинций римского народа, который имел соседями расы, не подчинявшиеся нашей империи… Я восстановил мир в провинциях от Галлии и Испании до Германии… Я добавил Египет к империи римлян» – и так далее.¹⁵ Но вовсе не это стало основой его авторитета. Скорее, он заслуживал быть Августом потому, что

«после того, как я погасил гражданские войны, и с общего согласия мне доверили полнейшее владение всей империей, я передал республику из своих рук под свободный контроль римского Сената и народа. За эту службу я получил по декрету Сената имя Август… С того времени я стоял по достоинству выше всех остальных, но фактическая власть, которой я обладал, была не больше, чем у моих коллег».¹⁶

Конечно, это соответствовало истине с точностью до наоборот: Август имел действительную власть императора, но не титул. Даже для некоторых своих современников (таких как географ Страбон) это так называемое «Первое Урегулирование» выглядело глупо.

Следующие десятилетия Август совмещал деятельность императора без титула с постоянными переговорами с Сенатом по поводу того, какие формальные привилегии он может еще получить. В 23 году до н. э. он отклонил предложение выбрать его снова консулом, которым успешно был последние девять лет. Точная мотивация этого поступка не совсем ясна. Может быть, он понял, что если будет избираться консулом каждый год, многие сенаторы, не получат шанса попасть на должность, которая для многих была верхом мечты всей жизни. Это могло вызвать появление недовольства.¹⁷ Кроме того, в 23 году его поразила серьезная болезнь; Светоний сообщает, что у него был стригущий лишай, камни в мочевом пузыре и пятна по всему телу.¹⁸ Возможно, ему не хотелось показываться на публике во время выборов в таком неприглядном виде.

В любом случае, оставление консулата не было жертвой, потому что Октавиан все равно оставался выше консулов во властной структуре. Сенат согласился сделать его пожизненно проконсулом – это означало, что он не только мог законно вмешиваться в дела сената и консулата, когда захочет, но мог манипулировать военной силой – imperium — внутри города. Это было важной привилегией, в особенности потому, что теперь он имел постоянную армию внутри границ Рима.

На деле Октавиан еще обладал всей полнотой царской власти – он не имел законных средств, позволяющих заставить город сделать все, что он хочет. И он все еще избегал титула император. Август, пишет Тацит, встал во главе своей империи с титулом принцепс (fessa nominee principis sub imperium accepit). В более поздних переводах этот термин давался как «князь» («prince»), но сам Август называл себя просто Первым Гражданином.¹⁹

В 20-м году до н. э. Август смог договориться об условиях мира с парфянским царем Фраатом IV. Поражение Антония стало большой удачей для Августа, но неудачей для Рима. Парфяне взяли на войне римских пленных и захватили римские штандарты; Августу нужно было вернуть их.

Фраат IV согласился вернуть пленных и штандарты. Что он получил от Рима, не очень ясно. Август передал Фраату девушку-рабыню, которая вскоре стала его любовницей, но должны были существовать еще какие-нибудь другие мотивы.

Фраат IV действительно отослал всех четырех своих сыновей в Рим в качестве заложников – этот шаг обычно указывал на слабость.²⁰ Но при существовавших в парфянских царских семьях интригах, это могло быть и услугой Рима Парфии – она давала Фраату IV возможность еще несколько лет не следить за тем, что у него за спиной и не нюхать каждую чашку. А римлянам это давало шанс научить римскому образу жизни парфян (прием, который они давным-давно испробовали на египетских принцах). Продление мира с парфянами было важно для процветания Рима. Это означало, что торговый путь в Индию и дальше на восток был теперь доступен, а не заблокирован сплошной стеной вражды.

Рим, может быть, и процветал – но Август, который столь нуждался в сохранении республиканских форм, чтобы удерживать свою империю, встретился с новыми проблемами. Сенаторы начали являться в Сенат все позднее и позднее; это было понятно, так как в основном они тратили свое время впустую, вообще не занимаясь законами. Однако Август хотел, чтобы Рим видел: дела ведутся по-прежнему. В 17 году до н. э. он даже объявил, что сенаторы, которые приходят поздно, будут платить штраф.

Рим эпохи Августа

Тем временем Август концентрировал в своих руках все больше власти. В 13 году умер Лепид, все еще находясь под арестом. Тогда Октавиан «принял на себя положение первосвященника, – пишет Светоний, – чего он никогда не предполагал делать, пока Лепид был жив».²¹ Это значило, что управляющий политическими делами Рима теперь также стал и религиозным главой государства, образовав комбинацию, значительно усилившую его власть, и с тех пор ставшей нормой.

Это сделало Сенат еще более бесполезным. К 11 году до н. э. Августу пришлось изменить устав Сената, чтобы дела могли вестись, даже если требуемый кворум в четыреста сенаторов (из шестисот) не будет собран. Он также объявил, что члены Сената не будут больше говорить в порядке старшинства, так как они приобрели привычку подниматься по одному друг за другом и говорить: «Я согласен с предыдущим оратором». Вместо этого, пытаясь заставить сенаторов не спать, Август начал наугад вызывать и опрашивать их, как учитель в невнимательном классе.²²

В то же самое время Август пытался найти себе наследника и создать династию – абсолютно не республиканская идея. Впрочем, Сенат симпатизировал идее наследования, так как никто не хотел, чтобы разразилась война, как только умрет Август. Увы, для него не было законного способа назначить кого-то императором Рима. Более личная проблема заключалась в том, что у Антония вообще не было сыновей. Он рассчитывал сделать своим преемником зятя, и поэтому в 24 году женил свою четырнадцатилетнюю дочь Юлию на семнадцатилетнем кузене Марцеллле. Но Марцелл умер всего через год. После этого Август выдал Юлию замуж за одного из своих офицеров, человека по имени Агриппа; но Агриппа тоже умер в 12 году до н. э.

Вместо того чтобы оставить бедную женщину в покое, Август выдает ее замуж за последнего кандидата – Тиберия, сына своей жены от предыдущего брака. Тиберий не выглядел удачным выбором. Он вел себя холодно и отстраненно, обычно хранил молчание, у него были странные привычки – он неуклюже ходил и постоянно жестикулировал пальцами во время разговора.²³ В качестве наследника Августа Тиберий просто занимал промежуточное место. Император надеялся, что один из сыновей Юлии станет достаточно взрослым, чтобы его можно было назначить преемником вместо Тиберия. Ну а пока он создал для дочери несчастную семейную жизнь. Юлия ненавидела Тиберия, и их жизнь была настолько плохой, что он уехал на Родос, в то время как она все больше погружалась в пьянство и разврат. Ее поведение стало настолько скандальным, что в конце концов Август поселил ее на Пандатерии, острове-тюрьме.

Его семейные проблемы ненадолго отвлекли его от дел по управлению империей. В 4 году до н. э. умер Ирод Великий – вассальный правитель, посаженный Марком Антонием на трон Иудеи. Он оставил трех сыновей и громадный перестроенный храм. Ирод использовал свою власть, чтобы превратить обветшавший Второй Храм в строение, демонстрирующее его собственное величие, хотя бы и под римским надзором. Место, на котором тот стоял, плоская вершина Храмовой Горы, было слишком невелико для крупного строения, поэтому Ирод раскопал все вокруг и построил огромные подземные залы, послужившие основанием для большего по площади пола.

Теперь Ирод Великий умер. Но, не желая выбирать в наследники одного из трех сыновей Ирода, Август разделил Палестину на три части – видимо размер Храма продемонстрировал ему амбиции этого семейства, которые необходимо было пресечь. Во всяком случае, Ирод Антиппа получил Галилею у Галилейского моря; Архелай получил Самарию и Иудею; а третий брат Филипп, получил север. Ирод Антиппа и Филипп правили без особых инцидентов; но Архелай оказался таким жестоким, что в 6 году н. э. Август сместил его с трона и посадил на его место римского чиновника – прокуратора, в обязанности которого входило следить за управлением областью. Прокуратор имел последнее слово во всех решениях, особенно в серьезных законодательных и судебных вопросах – например, таких как казнь. Но пока Ирод Антип и Филипп вели себя нормально, римляне их не трогали.

Немного дальше на востоке парфяне мучились антиримскими настроениями.

Во 2 году н. э. жизнь семьи Фраата IV снова претерпела поворот. Подаренная ему Августом рабыня родила ему сына, и когда этот сын подрос, он убил своего отца, сам заняв трон как Фраат V. Монеты времен его правления изображают возле него мать. Возможно, она была соправительнецей, но выглядит скорее как его супруга, и в Парфии существовала традиция (хотя и не слишком афишируемая) браков с собственной матерью. К тому же следует учесть, что мать была старше него всего на пятнадцать лет.²⁴ Их совместное правление сделало их крайне непопулярными, и после неполных четырех лет парфяне отправили правителей в ссылку.

После этого на трон взошел один из воспитанных в Риме сыновей Фраата IV, принявший царское имя Вонон I. Это было как раз то влияние на Парфию, на которое рассчитывали римляне. Правление Вонона I было для них таким же удачным, как и в Палестине. К несчастью длилось оно недолго. Портреты Вонона на монетах изображают его с прической в западном стиле, без сомнения, приобретенной в дни нахождения в Риме. Но проримское поведение Вонона раздражало парфян при его дворе. Римские слова в устах парфянина, римская одежда, римские привычки – все это становилось более и более непопулярным у консервативной части парфянского общества. В мирное время казалось очень важным оставаться преданным родной культуре; эта преданность не была необходима в военное время, когда враждебность действует как естественная проверка культурного обмена.

Венон I смог продержался лишь порядка четырех лет, после чего парфянский патриот Артабан сверг его (и выслал либо убил), сам объявив себя царем. Парфия осталась в мире с Римом, но то был непрочный мир, Парфия постоянно сопротивлялась римскому влиянию и держалась отчужденно на другом берегу Евфрата.[292]

К 4 году н. э. Август оставил поиски наследника по крови. Два внука Юлии умерли молодыми. Третий, Агриппа Постум, вырос таким злым, что о нем повсюду говорили как о ненормальном; Август тоже выслал его на тюремный остров Пандатерия. Он еще больше сблизился с Тиберием, формально принимая зятя как своего подопечного и члена ближайшего семейного круга.

Это не сделало Тиберия его наследником, так как наследное правление все еще оставалось невозможным. Но Тиберий получал все больше и больше контроля над римской армией, а так как поддержка римских легионов являлась самой главной опорой имперской власти, это играло почти такую же роль, как и передача Тиберию короны. В 13 году н. э. Сенат утвердил Тиберия проконсулом и принцепсом вместе с Августом, что сняло срочность проблемы наследственной передачи власти.

Этот акт был совершен весьма вовремя. В августе 14 года н. э. Август и Тиберий путешествовали вместе, когда у семидесятипятилетнего императора началась диарея. Он быстро слабел, пока не смог уже подниматься с постели.

Однажды Август попросил зеркало, чтобы привести в порядок волосы, будто готовясь к приему. «Когда собрались все его друзья, которых он вызвал, – пишет Светоний, – он потребовал от них сказать, что они думают, хорошо ли он сыграл свою роль в комедии жизни». Когда они ответили положительно, он процитировал (почти как свои последние слова) две строчки из популярной драмы:

Ведь пьеса была такой хорошей, так хлопайте

И отпустите нас под свои аплодисменты.²⁵

В последние моменты своей жизни он смог, наконец, признать правду, которую не осмеливался высказать никто в Риме: его роль защитника Республики была лишь игрой, и его отказ принять титул императора являлся всего лишь притворством. Все делалось на публику.

Сравнительная хронология к главе 79

Данный текст является ознакомительным фрагментом.