Глава семьдесят третья Войны сыновей

Глава семьдесят третья

Войны сыновей

Между 285 и 202 гг. до н. э. преемники Александра передают свои царства, а Ганнибал переводит слонов через Альпы

Старый Птолемей, в свое время полководец Александра, а теперь царь Египта, в восемьдесят два года решил наконец уйти на отдых. В 285 году он сложил полномочия и передал трон своему младшему сыну, Птолемею II.[252] Он провел свои последние годы, мирно занимаясь написанием истории кампаний Александра, которая выставляла самого Птолемея в наилучшем свете.[253]

Последствия были значительными. Его старший сын, Птолемей Керавн, возмущенный, сразу же покинул египетский двор. В тот же год, позднее, он показался во Фракии, посетив там родную сестру Арсиною, которая была замужем за Лисимахом.^‹1136›

Этот особый брак был своего рода страховкой Лисимаха. Он хотел закрепиться во Фракии, Македонии и на своих территориях в Малой Азии, несмотря на все растущую активность Селевка у него на востоке. Заключение этого брачного альянса с Птолемеем на юге было хорошим способом подстраховаться: Селевк дважды подумает, нападать ли на него. Этот брак был вторым у царя (Арсиноя была как минимум на тридцать лет моложе, чем старый армейский приятель ее отца), и наследником Лисимаха являлся его самый старший сын от предыдущего брака, Агафокл.

Нарушающее спокойствие пребывание Птолемея Керавна воодушевило Арсиною, которая хотела, чтобы царство унаследовали ее сыновья. Вместе они обвинили Агафокла в сношениях с Селевком и замышлении плана убить Лисимаха и отобрать у него трон Фракии и Македонии.

Лисимах, теперь старый параноик, был легкой целью. Через год после прибытия Птолемея Керавна он поддался своим подозрениям и попытался отравить сына. Когда попытка провалилась, Лисимах бросил Агафокла в тюрьму, где — в темноте, без света, — тот скончался. Более поздние историки считают, что убил его Птолемей.

А тем временем Керавн продолжил активную деятельность. Немного позднее он оказался при дворе Селевка, прося того объединиться с ним против злобного Лисимаха, отравителя собственного сына,^‹1137› Селевк, которому к этому времени было под восемьдесят (против семидесяти одного у Лисимаха), собрал свои силы и двинулся к его владениям.

Лисимах вышел встретить его и пересек Геллеспонт, чтобы сражаться на земле Малой Азии. В битве оба старика — знавшие друг друга уже сорок лет, со времени, проведенного в походах Александра, — встретились в рукопашной. Селевк нанес окончательный удар; Лисимах умер на поле боя, и его тело лежало там несколько дней, прежде чем младший сын прибыл, чтобы забрать разлагающийся труп домой.

Селевк был готов пересечь Геллеспонт и предъявить претензии на Македонию. Но прежде, чем он успел существенно продвинуться, Птолемей Керавн, до тех пор находившийся в его лагере, играя роль союзника, опять сделал свой ход — убил старого царя. Таким образом, он лично устранил две трети оставшихся преемников Александра.

Затем Птолемей Керавн предъявил претензии на трон Фракии/Македонии и женился на собственной сестре Арсиное. Это был египетский, а не греческий обычай, и брак этот не добавил ему популярности в его новой стране. Как и следующий поступок — убийство двух сыновей Арсинои, представлявших угрозу его правлению. Новоиспеченная жена оставила его и уехала в Египет к своему другому брату, Птолемею II, — и вышла также замуж и за него. Это заработало ему греческое прозвище «Птолемей Филадельф», то есть «Братская любовь», которое отнюдь не являлось комплиментом.

Тем временем старый Птолемей мирно умер в своей постели — чуть ли не единственный из преемников Александра, кому удалось это сделать.

Птолемей Керавн удерживал свой кровавый трон два года. В 279 году движение кельтов, которое тревожило Италийский полуостров, достигло Малой Азии. Галлы хлынули в Македонию: Птолемей Керавн вышел сразиться с ними и погиб в битве, окончив карьеру как большинство переоценивших себя злодеев древнего времени.[254] Его трон оказался в руках внука Антигона Одноглазого, Антигона II.^‹1138›

Сын Селевка Антиох I принял власть над царством своего отца. Антиох являлся наполовину персом — Селевк был одним из тех молодых людей в войске Александра, которых женили на персидских аристократках во время массовой свадебной церемонии. Таким образом империя, которую он теперь возглавил, переняла у персов модель государственной структуры. Провинции контролировались сатрапами, и империя управлялась из нескольких царских столиц, каждая из которых располагалась так, чтобы наблюдать за различными частями империи. У персов это были Сузы, Экбатана, Сарды и Вавилон; Селевк пользовался Сардами и Вавилоном, но выстроил себе два новых города, служащих дополнительными резиденциями. Город Антиохия лежал на реке Оронт, в землях, на которые претендовали Птолемеи. Однако его самым крупным и самым любимым городом была Селевкия, которую он построил на восточном берегу Тигра и связал с Евфратом каналом.

В год смерти Птолемея Керавна галлы пересекли Геллеспонт и начали угрожать границам империи Селевка. Антиох I отогнал их, заработав себе прозвище «Антиох Спаситель». Оттесненные галлы осели в Малой Азии, где со временем стали известны как «галаты».

Десятилетием позднее римские солдаты отплыли от берега Италийского полуострова и направились к Сицилии. Это был исторический момент, говорит нам Полибий. То был «первый случай, когда римляне пересекли море в сторону от Италии», а Сицилия стала «первой страной вне берегов Италии, на которую они поставили ногу».^‹1139› Рим вошел в следующую фазу своей истории: он начал первое заморское завоевание.[255]

^{Мир Селевкидов}

Как и большинство строителей империй, римляне имели извинительную причину на это вторжение. Сицилия все еще была разделена между Сиракузами и Карфагеном, и сицилийский портовый город Мессана, первоначально греческая колония, попал под власть Сиракуз. Но группа перебежчиков, италийских наемников из Кампании, прибыла на Сицилию и захватила город. Мессанцы отправили послов и в Карфаген, и в Рим, прося помощи в выдворении агрессоров.

Так как Рим и Карфаген теоретически находились в мире, подобный шаг не был совсем уж неблагоразумным. Но он, однако, зажег спичку под давно складываемым костром. Карфагеняне получили послание первыми и обнаружили, что тиран Сиракуз, Гиерон II (Агафокл умер двадцать лет тому назад), уже принялся за дело; он не одобрил обращение мессанцев за помощью к другим силам, так как город предположительно принадлежал ему. Чем начинать трехстороннюю войну, карфагеняне объединились с Гиероном II и заняли Мессану, изгнав предыдущих захватчиков.

Римляне, прибыв вторыми, решили не отступаться от своего проекта осадить Мессану и просто атаковали карфагенские силы, уже занявшие город. Затем римские завоеватели распространились по острову, предъявив притязания на контролируемые Карфагеном земли и заодно обложив осадой Сиракузы.^‹1140›

Карфагеняне отреагировали, буквально распяв командира, который возглавлял мессанский гарнизон, и приготовившись сражаться. Они ясно понимали, что это рискованное предприятие, осуществляемое из-за моря, — лишь первый пробный бросок римлян на земли вне границ Италии. Следующие двадцать три года две силы будут сталкиваться в Первой Пунической войне (264–241 годы до н. э.).

«Так как они видели, что война надвигается, — пишет Полибий, — [римляне] в первую очередь принялись строить корабли… Они столкнулись с большими трудностями, потому что их кораблестроители были совершенно неопытными».^‹1141› Это было второе начало Первой Пунической войны. Чтобы попасть на Сицилию, римские консулы одолжили корабли у союзников Рима и подчиненных ему морских городов (эти силы назывались «socii navales»).^‹1142› Но вскоре стало ясно, что Рим не может положиться на флоты других городов. Поэтому когда один карфагенский военный корабль выбросило на римский берег, кораблестроители разобрали его на части и начали строить на его основе собственные суда; команды тренировались в гребле на земле. Когда корабли построили, новый римский флот вышел в море — но вскоре был захвачен карфагенским флотом.^‹1143›

Римляне снова построили и оборудовали корабли, и снова вышли в море. Двумя годами позднее, как рассказывает Полибий, оба флота были уже «равны по мощи». Римляне тщательно отбирали из других культур лучшие образцы для своей стратегии, своих законов, своего правительства и даже для своей мифологии, а учились они быстро.

К 247 году, после семнадцати лет почти постоянных сражений, римляне добились некоторого преимущества. Римские войска высадились в Северной Африке и заняли здесь плацдарм, хотя атаковать Карфаген было выше их возможностей. К этому времени Сицилия уже оказалась почти полностью в их руках. Руководители Карфагена сместили своего командующего за некомпетентность и отдали армию под начало новому офицеру, человеку примерно двадцати пяти лет по имени Гамилькар Барка.

Гамилькар имел под своим командованием смешанные силы карфагенян и мессанцев — всего около десяти тысяч человек, а также семьдесят слонов. Он захватил базу на Сицилии, с которой начал набеги на италийский берег, а также одержал несколько нелегких побед на суше. Но этого оказалось достаточно, чтобы избавить карфагенян «от состояния абсолютного отчаяния, в которое они впали».^‹1144›

К 242 году до н. э. война — продолжавшаяся уже двадцать второй год — привела оба народа в озлобленное состояние. «Они были измотаны напряжением непрерывных кампаний с тяжелыми боями, — говорит Полибий, — их ресурсы… высасывались налогами и военными расходами, которые продолжались год за годом».^‹1145› Отряд наемников Гамилькара и карфагенян на Сицилии сражался более трех лет без существенных потерь — но так и не сумел отбить весь остров. Римляне не могли добиться успеха из-за карфагенских сухопутных сил, но карфагенянам из-за действий римского флота было все труднее и труднее осуществлять снабжение солдат Гамилькара на Сицилии.

Карфагеняне первыми предложили прекратить военные действия. В 241 году из столицы Гамилькару прибыло послание: отцы города не хотят оставлять его, но уже не имеют возможности снабжать его продовольствием и оружием. Гамилькару предлагалось действовать по своему усмотрению. Но в таком положении у него не оставалось иного выхода, кроме капитуляции. «В горе и ярости»^‹1146› он спустился с войсками с базы, расположенной на склоне горы Эрике, и, скрепя сердце, согласился на заключение договора, по которому Карфаген отдавал римлянам всю Сицилию, соглашался освободить всех пленных римлян и выплатить в течение последующих десяти лет огромную контрибуцию.^‹1147›

Война была окончена. Сенат приказал закрыть двери храма Януса, что символизировало мир во всех землях, принадлежащих Риму. Сицилия стала теперь одной из таких земель — первой Италийской провинцией.

Заключенный мир, однако, содержал семена гораздо более значительного конфликта.

А на востоке шли другие сражения. Птолемей II в Египте, теперь женатый на собственной сестре и Антиох I (сын Селевка) бились за границу между своими территориями в Сирии и передали этот конфликт сыновьям. Но, независимо от этого, наследование следующим поколением прошло без больших перемен. Птолемей II умер в 246 году, и ему наследовал его сын, Птолемей III; Антиох I, следуя старой персидской традиции, приговорил старшего сына к смерти за предательство и оставил трон второму сыну, Антиоху II.[256] Тем временем в Македонии Антигон II, внук Одноглазого, умер в возрасте восьмидесяти с лишним лет после почти пятидесяти лет царствования, и ему также наследовал его сын.

На юге, в Египте, Птолемей III успешно правил двадцать два года. Царствование Антиоха II было не столь благополучным. Через шесть лет после воцарения на престоле он потерял сатрапию Бактрия, где восстал греческий правитель Диодот, объявивший себя независимым царем. Бактрия находилась далеко от всех столиц Антиоха II, за необжитыми землями, и царь не смог покорить ее снова. Вскоре в Парфии местный персидский вельможа по имени Арсас тоже объявил о своей независимости. Антиох II в это время был занят на своей западной границе — он сражался с Египтом за контроль над старыми землями западных семитов, включая старые финикийские, израильские и иудейские территории, и не мог защищать два противоположных рубежа своей громадной империи одновременно.[257]

Наконец он смог заключить временный мир с Птолемеем III, и два царя закрепили сделку царским браком; дочь Птолемея III уехала на север и вышла замуж за Антиоха И, став его второй женой. Но сделка не вернула Парфию и Бактрию назад, а возмущенная первая жена Антиоха II отравила его, так что мир повсюду оказался неудачным.

Ему наследовал его сын от первой жены, Селевк II, который тоже не смог вернуть две восставшие сатрапии, а вскоре погиб, упав с лошади. Старший сын Селевка II тоже пробыл у руля всего три года, пока не был убит собственными командирами. После этого трон перешел к младшему сыну, Антиоху III.

Ему было лишь пятнадцать, когда в 223 году он стал царем династии Селевкидов. После восшествия на трон мальчика и Мидия, и старые центральные земли Персии присоединились к Бак-трии и Парфии, подняв мятеж. Но Антиох III был сделан из более крепкого материала, чем три царя до него. Он собрал армию и покорил одно за другим все края своих владений, которые начали отпадать. Началось с Малой Азии; Мидия и Персия вынуждены были сдаться Антиоху, когда он лично повел свою армию против них уже в возрасте восемнадцати лет. Через некоторое время Бак-трия и Парфия тоже согласились на мир. Эти две последние территории он больше не пытался поглотить. Заключение мира с царями Бактрии и Парфии обезопасило его восточную границу и позволило обращать больше внимания на запад.[258]

Это был хороший ход, так как прочность хватки Египта на собственных границах ослабевала. В 222 году Птолемея III сменил его сын Птолемей IV, которого дружно не любили все его биографы. «Он был распутным, сладострастным и изнеженным принцем, — замечает Плутарх, — …одурманенным женщинами и вином».^‹1148› «Он правил так, будто это был бесконечный праздник, — с неодобрением говорит Полибий, — пренебрегая делами государства, сделав себя недоступным, он обращался с презрением или равнодушием к тем, кто отстаивал интересы его страны за границей».^‹1149› Как только его отец умер, он отравил собственную мать, чтобы та не строила планов против него, и следовал по тому же пути, обварив до смерти младшего брата Магуса, так как Магус был пугающе популярен в армии.^‹1150›

Дела Птолемея IV в основном вели его любовница, ее брат Агафокл («этот сводник», как называет его Плутарх) и один из его советников, грек по имени Сосибий, который, похоже, принял для себя решение быть с Птолемеем, пока тот отдавал все свое время «бессмысленному и беспрерывному пьянству».^‹1151› Птолемей IV умер в 204 году (вероятно, отказала печень), оставив трон пятилетнему сыну Птолемею V. Сосибий и «этот сводник», по-видимому, подделали документы, сделавшие их регентами при ребенке.

Сосибий умер через несколько месяцев, оставив Агафокла, его сестру и их мать на вершине египетской власти. Вскоре это трио сделалось настолько непопулярным, что толпа, ведомая армией, взяла штурмом дворец, выволокла правителей на улицу, раздела догола и в ярости разорвала на куски: «Кто-то [из толпы] начал рвать их зубами, — рассказывает Полибий, — другие кололи ножами, выдавливали глаза. Как только кто-то из них падал, из тела вырывали конечность за конечностью, пока не разорвали, потому что жестокость египтян действительно ужасна, когда разбужены их страсти».^‹1152›

Юный Птолемей V был возведен на трон в Мемфисе с полагающимся набором советников. Но когда ему исполнилось двенадцать лет, Антиох III перешел северную границу Египта. Иосиф записывает, что Антиох, которого он называет царем «всей Азии», «захватил Иудею».^‹1153› Вторжение закончилось в 198 году битвой при Паниуме, когда армии селевкидов и египтян сошлись у истоков реки Иордан. Когда сражение закончилось, Египет потерял земли западных семитов в последний раз. Никогда больше он не заходил так далеко на север. Правление Птолемея V описывается почти всеми древними историками как конец величия Египта. Ренессанс древней страны под управлением греков завершился.

Дальше на западе Гамилькар Барка все еще страдал под тяжестью навязанных римлянами условий мира. Величие Карфагена было подорвано; карфагеняне потеряли средиземноморские острова, которые образовывали их империю, а римляне прочно утвердились на них.

Гамилькар решил восполнить потерю, продвинув Карфагенскую империю немного дальше на запад. Он планировал направить солдат и поселенцев в Иберию (современная Испания) и организовать там еще одну карфагенскую колонию, чтобы возместить потерю Сицилии. Эта иберийская колония должна была стать новым центром карфагенского могущества — а также служить прекрасной базой, с которой удобно наносить ответные удары по Риму. Его унижение на Сицилии превратилось в ненависть, которую он, как мог, передавал своему юному сыну, согласно записям Полибия:

«В то время, когда его отец готовился отправиться с армией в экспедицию в Испанию, Ганнибал, которому было тогда около девяти лет, стоял у алтаря, где отец приносил жертву… Затем [Гамилькар] подозвал к себе Ганнибала и нежно спросил его, хочет ли тот присоединиться к экспедиции. Ганнибал с бурной радостью принял приглашение и, как любой мальчишка, стал просить, чтобы ему позволили отправиться с отцом. Тогда отец взял его за руку, подвел к алтарю, велел положить руку на [животную] жертву и поклясться, что он никогда не станет другом римлян».^‹1154›

Получив вечную клятву ненависти, Гамилькар отплыл с сыном и солдатами в поход.

Карфагенская экспедиция достигла Иберийского полуострова в 236 году до н. э., там она высадилась и отвоевала себе новое крохотное царство. Из этого оперативного центра, получившего название Гадес (современный Кадис), Гамилькар успешно расширял свою новую колонию. Именно тут Ганнибал вырос, наблюдая, как его отец руководил, запугивая окружающие народы, заставляя их повиноваться: «[Гамилькар] провел в стране почти девять лет, — рассказывает нам Полибий, — за это время от привел множество племен под власть Карфагена, некоторые силой оружия, а некоторые при помощи дипломатии».^‹1155› Гамилькар также заслал шпионов через Альпы на север Италийского полуострова, чтобы разведать возможный путь для вторжения.^‹1156› Ганнибал повзрослел, так и не побывав более в родном городе Карфагене.

Тем временем римляне первый раз прибыли в Грецию, куда их пригласили для защиты острова Керкира[259] от двойной угрозы — вторжения других враждебных греков и нескончаемых атак северных галлов. Когда опасность была устранена, римский гарнизон остался на острове — теоретически в качестве защиты; Рим не был еще готов атаковать своего греческого соседа.

^{Мир Пунических войн}

В том же самом 229 году Гамилькар Барка погиб в сражении во время осады кельтской крепости. Ганнибал, теперь уже восемнадцатилетний, не считался еще достаточно взрослым, чтобы принять пост отца. Управление иберийской колонией перешло вместо него к старшему шурину — который, похоже, не разделял семейной ненависти к римлянам; следующие восемь лет он провел, управляя колонией (и основав город, пышно названный Новым Карфагеном[260]), игнорируя римлян на востоке. Вероятно, он мог бы построить новое прочное царство на Иберийском полуострове, но один из его рабов убил его в 221 году, и руководство испанскими владениями пало на двадцатишестилетнего Ганнибала.

Ганнибал повернулся спиной к Новому Карфагену и немедленно начал готовиться к сухопутному вторжению на римскую территорию. Он начал с боями пробиваться вдоль берега, чтобы расчистить безопасный коридор к Альпам. Когда он близко подошел к Массалии, этот город (который был в добрых отношениях с Римом с тех пор, как помог римлянам откупиться от вторгшихся галлов) обратился к Риму за помощью.

Римляне послали в Карфаген сообщение, предупреждая, что если Ганнибал дойдет до города Сагунт, они будут считать это военным вторжением. Ганнибал немедленно осадил и разграбил Сагунт, на что римские посланники прибыли в Карфаген, чтобы представить карфагенскому сенату окончательный ультиматум: или капитуляция Ганнибала, или Вторая Пуническая война.^‹1157› Карфагеняне возразили, что Сагунт, который был кельтским поселением, не является римским союзником; послы ответили, что Сагунт однажды, много лет тому назад, обращался к Риму за помощью, поэтому теперь Рим может заявлять, что город находится под римской защитой.

Но на дне переговоров таилось желание обоих городов начать новую войну. «С римской стороны была ярость из-за неспровоцированного нападения побежденного ранее врага, — говорит Ливий, — [а] со стороны карфагенян — горькое чувство обиды на действия у которые ощущались как захват и тираническое отношение со стороны их победителей».^‹1158› Когда старший римский посол закричал, что он привез в складках своей одежды и мир, и войну, и позволит выпасть войне, если оппоненты не будут вести себя аккуратно, карфагенские сенаторы закричали в ответ: «Мы принимаем ее!»^‹1159›

Итак, в 218 году Ганнибал направился к Альпам. Он оставил своего брата Ганно[261] управлять Иберийской колонией и взял с собой армию, которая состояла в общей сложности из более ста тысяч пехотинцев, примерно двадцати тысяч всадников и тридцати семи слонов.[262]

В ответ римляне отправили два флота: один — к северо-африканскому берегу, а другой, под командованием консула Публия Корнелия Сципиона, — к Иберийскому полуострову. Корнелий Сципион, встав на якорь в устье Роны, намеревался перехватить Ганнибала с армией до того, как они успеют пересечь реку — но войско Ганнибала двигалось намного быстрее, чем ожидалось, так что Сципион прибыл к месту переправы на три дня позднее. Ганнибал находился уже на пути к горам.^‹1160›

Там его люди встретились с большей проблемой, чем могли бы римляне. В большинстве своем солдаты Ганнибала выросли в Африке, и испанский берег был самым холодным местом, которое они знали; их ужасала мысль о спусках по крутым неразведанным склонам, а первый их взгляд на Альпы никак не помогал успокоиться. «Пики, подобные башням, — говорит Ливий, — покрытые снегом вершины, парящие в небе, грубые хижины, прилепившиеся к скалам, звери и рогатый скот, дрожащие, тощие от холода, люди со встрепанными, грубыми волосами, вся природа, живая и неживая, застывшая от мороза, — все это, а также другие ужасные картины, которые нельзя выразить словами, дали свежую пишу их опасениям».^‹1161› Вдобавок им постоянно угрожали дикие местные племена; в первой такой атаке карфагенские лошади запаниковали на узких горных тропах, солдаты с лошадьми скользили и падали за край тропы, разбиваясь на скалах в сотне футов внизу. Когда армия поднялась выше, ледяная корка под слоем снега отправила на смерть еще часть людей и животных.

Переход, рассказывает нам Ливий, занял пятнадцать дней, и сам Ганнибал подсчитал, что потерял при переходе тридцать шесть тысяч человек, а также тридцать четыре слона. Он спустился на равнину возле реки По с деморализованной и сократившейся армией, дабы встретить Сципиона, который с максимальной скоростью приплыл в Италию с частью своих сил, чтобы предстать перед Ганнибалом. Известие об успешном переходе Ганнибала вскоре дошло до Рима, и Сенат немедленно отозвал войска из Северной Африки, чтобы усилить оборону родной земли.

Корнелий Сципион и Ганнибал встретились у реки Тицин в ноябре 218 года до н. э. Измученная походом, карфагенская кавалерия все эе смогла почти сразу же прорваться сквозь римскую линию. Римляне рассеялись; Сципион был тяжело ранен. «Это показало, — говорит Ливий, — что… карфагеняне обладали преимуществом».^‹1162›

Войско Сципиона отступило, чтобы соединиться с войсками из Северной Африки, которые вернулись в Рим под шумное ликование толпы: Рим страдал рискованным несоответствием между энтузиазмом публики и реальной ситуацией. «Уверенность людей в конечном успехе римской армии оставалась неизменной, — пишет Полибий. — Таким образом, когда Лонг [командир северо-африканского контингента[263]] и его легионы достигли Рима и прошли через город, люди верили, что эти войска тут лишь для того, чтобы появиться на поле и положительно решить исход битвы».^‹1163› Это было далеко от правды. Когда через месяц армии снова встретились у реки Треббия, в сражении погибла треть римского войска.

Известие о том, что объединенные силы двух консулов разбиты, прибыла в Рим и вызвала панику. «Люди гадали, не появится ли Ганнибал в любую минуту у ворот города», — пишет Ливий.^‹1164› Рим перешел в состояние полной боевой готовности, снабдив острова гарнизонами, вызвав подкрепления союзников, снарядив новый флот. К 217 году до н. э. Ганнибал упорно продвигался к югу, опустошая сельскую местность, он шел через Этрурию к самому Риму. Консул Гай Фламиний с усиленной римской армией встретил карфагенян у Тразименского озера в совершенно неподходящих условиях для сражения, в густом тумане. Пятнадцать тысяч римлян погибло, а Фламиний был раздавлен в толчее бегства; его тело так и не было найдено. И снова в Рим пришло известие о поражении. «Люди бросились на форум, — говорит Ливий, — женщины бродили по улицам, спрашивая у всех встречных о причине этого ужасного бедствия, которое нахлынуло так внезапно… Никто не знал, на что надеяться, чего бояться. Несколько следующих дней толпа у городских ворот состояла больше из женщин, чем из мужчин, они ждали и надеялись увидеть любимое лицо или, хотя бы, узнать новости».^‹1165›

Хороших новостей не было. Армию Ганнибала, казалось, остановить невозможно. Он продолжал продвигаться на юг, временно пройдя мимо Рима, чтобы перетянуть на свою сторону земли южнее города. «Римляне все время следовали за арьергардом карфагенян, — пишет Полибий, — сохраняя один-два дня марша за ними, но стараясь не подходить ближе и не привлекать внимания врага».^‹1166›

На следующий год два новых избранных консула, Павел и Варрон, объединились в попытке остановить Ганнибала. Римляне смогли собрать армию больше ста тысяч солдат, чтобы встретить силы карфагенян, которых насчитывалось пятьдесят тысяч. 2 августа 216 года до н. э. армии встретились у города Канны.

Судя по всему, римляне рассчитывали использовать свой огромный численный перевес и сокрушить захватчика количеством. Они выстроились плотной массой, которая должна была двинуться вперед с неодолимой силой. В ответ на это Ганнибал выставил для встречи римской атаки тонкую фронтальную линию, которая совершенно не могла бы сдержать атакующих. Но позади нее, на обоих дальних флангах, он расположил две группы самых сильных и отчаянных воинов, наемников из Африки. Сам он занял место на передней линии фронта. Если бы он не стал подвергаться той же опасности, что и войска, он не мог ожидать, что они выполнят то трудное дело, которое им былот поручено.

Когда римляне приблизились, тонкий передовой фронт вступил в яростное сражение, при этом медленно отступая, в то время, как передние ряды римлян рвались вперед. Римское построение начало приобретать форму угла — латинской V. А затем наемники по обоим концам карфагенской линии начали атаку, обойдя обе стороны римской «V». Римляне не ожидали подобного, их войска не были достаточно обучены, чтобы сражаться на три фронта одновременно. В последовавшем хаосе погибло пятьдесят тысяч римлян. Из шести тысяч всадников спаслись только семьдесят, они умчались под предводительством Варрона, опозоренного и поражением, и бегством, в Венузию.

Когда сообщения о битве при Каннах дошли до Рима, почти каждая семья в Риме обнаружила, что потеряла или брата, или отца, или сына. «После этого поражения, — говорит Полибий, — римляне оставили надежду сохранить превосходство над всеми италийцами и начали бояться за свою родную землю, да и за само свое существование».^‹1167›

Ситуация ухудшилась, когда карфагенские послы прибыли в Грецию и предложили царю Македонии, теперь Филиппу V (пра-пра-внуку Антигона Одноглазого), поддержать его при выдворении римских «миротворцев» с Греческого полуострова. Филипп V принял предложение, и македонцы вместе с карфагенянами выступили против римских оккупантов и их греческими союзниками, к которым относились и Спарта, и города «Этолийской Лиги» (союз городов в центре полуострова, южнее Македонии и севернее Коринфского залива). Так началась Первая Македонская война, частично совпавшая со Второй Пунической, и римляне потерпели поражение сразу на двух фронтах.

Как и Первая Пуническая война, Вторая затянулась надолго.[264] В 211 году до н. э. римляне смогли отвоевать часть Сицилии, захватив после двухлетней осады Сиракузы; греческий математик Архимед, который жил в этом городе, погиб при его разграблении. Менее успешны были действия на Иберийском полуострове. Римские силы, ведомые членами семьи Сципиона, братьями Публием и Гнеем, вторглись туда и встретились с братом Ганнибала, Гасдрубалом, который был оставлен удерживать земли Ганнибала. Оба Сципиона погибли в последовавшем сражении, но Гасдрубал не смог полностью выдворить захватчиков со своей земли.

Так у одного из римских офицеров, сына Публия Сципиона, более поздним поколениям ставшего известным просто как Сципион Африканский, родилась личная ненависть к Карфагену — подобная той, какую Ганнибал давно испытывал к Риму. В 209 году до н. э. Сципион подошел к Новому Карфагену, чтобы отомстить за отца. Его осада города оказалась успешной. Гасдрубал ускользнул и последовал по пути брата — к Альпам и через них.

Это было на руку карфагенянам, так как Гасдрубал вел с собой не только свои силы, но и восемь тысяч призванных на военную службу кельтов, да еще собирал людей по пути от Нового Карфагена к Альпам. Он послал Ганнибалу письмо, рассчитывая встретить его и объединить силы в Умбрии.

Письмо было перехвачено римлянами и прочтено. Немедленно ближайшие римские силы развернулись, чтобы неожиданно напасть на Гасдрубала, прежде чем он сможет дойти до Умбрии. Союзники Гасдрубала оказались ненадежными («У галлов никогда не было выносливости»,^‹1168› — замечает Ливий). Пало более пятидесяти тысяч людей Гасдрубала, а сам он, видя, что обречен, поскакал прямо на скопление римлян перед собой и погиб в бою. Римляне отрезали ему голову и, тщательно сохраняя, взяли с собой; когда они дошли до аванпоста Ганнибала, то перебросили голову в лагерь Ганнибала.^‹1169›

Ганнибал потерял и брата, и иберийскую колонию, которая стала теперь римской провинцией. Весы начали медленно склоняться в сторону Рима. Римляне еще более надавили на свою чашу весов, ликвидировав второй фронт в Македонии, чтобы сконцентрироваться на Карфагене. В 207 году, том же, когда погиб Гасдрубал, римские солдаты прекратили бесполезные сражения на Греческом полуострове и начали покидать его. И греческие города, и Филипп V, по выражению Ливия, «устали от долгой и скучной войны», а сами римляне видели, что их войскам нужно быть ближе к дому. Сципион предложил, чтобы новый театр военных действий был открыт в Северной Африке. Римляне должны перейти в наступление и атаковать сам Карфаген — лишь эта стратегия могла выдворить Ганнибала из Италии.

В 205 году Филипп V подписал с греческими городами у себя на юге соглашение о Фойникском мире[265]. Этот мир оставлял римлянам контроль над несколькими более мелкими городами, отдавая другие территории Македонии, и прекращал все военные действия между Македонией и Этолийской Лигой. Высвободив своих солдат для нападения в Северной Африке, Сципион собрал воедино все силы для вторжения. В 204 году он высадился на африканском берегу с объединенной армией из римлян и северо-африканских наемников.

Его вторжение произвело ожидаемое действие: карфагеняне послали Ганнибалу тревожное сообщение с просьбой о помощи. И Ганнибал направился домой. Он действовал из патриотических соображений — но то был неохотный и вынужденный патриотизм; полководец не посещал страну, где родился, с девяти лет, и оставил большую часть своих людей в Италии — вероятно, надеясь скоро вернуться. Он еще не полностью выполнил пожелания своего отца; Рим по-прежнему стоял. «Редко из ссылки возвращаются на родную землю с таким тяжелым сердцем, как Ганнибал, когда он покинул страну своего врага, — говорит Ливий. — Снова и снова оглядывался он на берега Италии… призывая проклятия на собственную голову за то, что не повел свои армии прямо на Рим».^‹1170›

В Карфагене он набрал себе армию из не горящих желанием сражаться карфагенян и африканских наемников, добавив их к ветеранам, которых привез с собой. Затем, в 202 году, Ганнибал и Сципион встретились для мирных переговоров в Заме южнее мыса Фаир. Вероятно, разговоры о мире были искренними — но Сципион послал за подкреплением и ждал его прибытия. Поражение у Канн четырнадцать лет назад все еще было свежо в памяти Рима; молодым сыновьям погибших было теперь около двадцати, они были в ярости и ждали битвы.

Римское подкрепление прибыло, и мирные переговоры неизбежно прервались; римляне схватились с карфагенянами в окончательном сражении. Сципион все хорошо распланировал. На открытой территории Италии, всегда исполняя роль нападающего, Ганнибал был непобедим. Но теперь условия оказались совсем иными, и не теми, в которых он мог сражаться успешно. Он вел оборонительную войну на незнакомой скалистой местности, командуя армией, «составленной из людей, не разделявших ни язык, ни обычаи, ни законы, ни оружие, ни одежду, ни даже причину службы».^‹1171› Его солдаты сражались лишь за деньги и за долю в добыче; когда армия Сципиона ударила по ним, очень многие покинули линию и в страхе бежали.

Сражение при Заме закончилось полной победой римлян; Ганнибал вынужден был отступить в сам город Карфаген. Тут он сообщил сенату, что не может привести страну к победе. Мир с Римом остался единственным вариантом. Карфагенский сенат согласился, и Карфаген согласился на условия Сципиона. В качестве награды Сципион получил от соотечественников титул Африканский.

Карфагеняне вынуждены были сдать Риму свой флот, что положило конец их морской экспансии. По приказу римлян пятьсот кораблей были отбуксированы от берега и подожжены, там они сгорели до ватерлинии и потом были затоплены.^‹1172› Вторая Пуническая война закончилась.

Ганнибал, бросивший кампанию в Италии для защиты города, который едва помнил, остался в Карфагене и вошел в сенат, пытаясь помочь карфагенянам восстановить их растоптанный мир. За это он не получил благодарности. Через шесть лет после битвы при Заме он случайно узнал о неком замысле: его соотечественники планировали выдать его римлянам в качестве жеста доброй воли.

Он немедленно сел на корабль и отплыл из Карфагена. Пробыв на родной земле всего семь лет, он больше не возвращался туда.

Сравнительная хронология к главе 73

Данный текст является ознакомительным фрагментом.