Глава семьдесят четвертая Римские освободители и завоевания Селевкидов

Глава семьдесят четвертая

Римские освободители и завоевания Селевкидов

Между 200 и 168 годами до н. э. римляне и селевкиды сталкиваются, Греческая Бактрия устремляется в Индию, а латынь становится официальным языком Рима

В возрасте пятидесяти лет Антиох III правил империей Селевкидов уже тридцать второй год. Он отодвинул границу своих владений за старую египетскую границу и усмирил Парфию с Бактрией — это достижение позднее принесло ему титул Антиоха Великого. Теперь он решил начать новую кампанию: отплыть на запад и захватить кусок Малой Азии, а далее, возможно, пересечь Геллеспонт и захватить также Фракию.

Он знал, что если не продвинется на запал, то ощутит на своей шее дыхание римлян. Вдохновленные своей победой над карфагенянами, римские войска уже оглядывались назад, на восток. Самой мощной силой в мире теперь была империя Селевкидов, и после победы над Ганнибалом Антиох III неизбежно стал следующим врагом для Рима.

А между этими двумя силами оказался зажат Филипп V Македонский, сумевший выйти из Первой Македонской войны с прибылью. Римские войска все еще оставались в Греции, но Македония увеличила свои владения при заключении Фойникского мира. И пока римляне занимались Карфагеном, Филипп V заключил тайный договор с Антиохом III, чтобы поделить египетские территории, которые когда-то принадлежали Птолемеям.

Римляне были абсолютно уверены, что Филипп V все еще планирует вторжение в Грецию. Они не хотели, чтобы полуостров оказался под контролем союзного Селевкидам властителя: Греция должна была оставаться буфером между Римом и сильным Антиохом III. В 200 году, незадолго до заключения мира с Карфагеном, римские войска выступили против Филиппа V.

Этолийская Лига вслед за Афинами снова переметнулась на сторону Рима. Вторая Македонская война продолжалась до 197 года. В заключительной битве при Кинокефалах войска Филиппа V потерпели настолько жестокое поражение, что царь Македонии всерьез рисковал лишиться трона.^‹1173› Но римляне, не желавшие еще несколько десятилетий сражаться с упрямыми греческими городами, предложили мир, который позволял Филиппу V остаться в Македонии. Филипп должен был забыть все планы завоевания греческих городов, сдать все свои военные корабли, заплатить контрибуцию и отвести всех своих солдат с греческой территории. Римскому консулу Фламинию, который командовал войсками в Македонии, было позволено разыграть карту, которую в свое время разыграли Меродах-баладан, Наполеон, Саргон II и Кир: он объявил, что римляне наконец-то освободили греков от македонского гнета. «Все остальные греки и в Азии, и в Европе должны быть свободными, чтобы жить по собственным законам», — гласил его декрет.

Полибий отмечает, что при этом раздалось несколько скептических голосов; отдельные этолийские лидеры указали на то, что «грекам не была предоставлена свобода, а произошла лишь смена хозяина».^‹1174› Но римляне настаивали на отсутствии своих интересов и на своей благожелательности к грекам. «Это была действительно превосходная акция… которую избрал римский народ со своим полководцем: перенести бесконечные опасности и расходы, чтобы обеспечить свободу Греции», — так объяснял Полибий.^‹1175› Города Ахейской лиги, куда входил и Карфаген, были облагодетельствованы заключением проримского договора, который также был и анти-македонским.

Как только все договоры были подписаны, на севере появился Антиох III. К 196 году он сломил неорганизованное сопротивление, которое встретило его в Азии, пересек Геллеспонт, вторгся во Фракию и начал посматривать на новых римских союзников. Он склонялся к идее начать войну с Римом — отчасти потому, что теперь у него был новый военный советник: при дворе Селевкидов появился Ганнибал, покинувший Карфаген.

Ганнибал оставил свой родной город, испытывая горечь и ярость; его любовь к Карфагену ушла, но ненависть к Риму — осталась. Его прибытие ко двору Антиоха III, единственной силы, достаточно крупной, чтобы бросить вызов римлянам, было продолжением навязчивой идеи всей его жизни: «Он внушил Антиоху, — сообщает нам Полибий, — что пока политикой царя будет ненависть к Риму, он безоговорочно может полагаться на Ганнибала и считать его своим самым искренним помощником… потому что нет ничего из того, что в его власти, чего бы он не сделал, чтобы навредить римлянам»[266].^‹1176›

Отвоевание Греции, несомненно, повредило бы Риму. Греческие города, зажатые между старой военной угрозой у себя на северо-востоке и новой силой на западе, разделились в выборе. Города Эгейской Лиги сохраняли свой договор с Римом, а Этолийская Лига согласилась заключить союз с Антиохом III. На юг Греции прибыли дополнительные римские войска, а армия Антиоха (в сопровождении союзных македонцев и слонов) двинулись на юг с севера.

Две армии встретились в 191 году до н. э. у перевала Фермопилы. Римские легионы их консул поддержал словами, которые подтверждали самые худшие подозрения этолийских лидеров: «Вы сражаетесь за независимость Греции, — проревел консул, — чтобы освободить от этолийцев и Антиоха страну, которую вы ранее освободили от Филиппа. И после этого вы откроете для римлян возможность властвовать в Азии, Сирии и всех богатых царствах, простирающихся до того места, где восходит солнце. Вся человеческая раса будет почитать имя римлянина сразу после богов!»^‹1177› В таком контексте слова об освобождении звучали не очень убедительно, но речь сыграла свою роль. Римляне оттеснили армию Антиоха, который потерял тысячи солдат и вынужден был оставить полуостров.

Поражение стало началом конца для Антиоха Великого. Вследствие этого поражения он также потерял часть своих завоеваний в Малой Азии; примерно в 190 году до н. э. Артаксий I, сатрап провинции под названием Армения, объявил себя царем. Затем римские войска под предводительством еще одного представителя семьи Сципионов[267] вторглись непосредственно во владения Селевкидов. Антиох отдал Ганнибалу под начало морские силы, а сам командовал сухопутными войсками, но оба потерпели поражение. Флот Ганнибала сдался у южного берега Малой Азии, а армия Антиоха снова была разбита, на этот раз у Магнезии. Сципион заработал себе за эту победу титул Азиатского, а Антиох был вынужден подписать Апамейское соглашение, которое лишало его большей части флота, а также территории к северу от гор Тавр.

Не спасся и Филипп V. Он был наказан за дружбу с Антиохом потерей своего флота, своих приграничных городов и сына Деметрия, которого забрали в Рим в качестве заложника, чтобы отец вел себя хорошо.

Поражение Антиоха вдохновило других сатрапов на мятеж. В следующем, 187 году, Антиох Великий был убит в незначительном сражении против одного из сатрапов на востоке. Его сын Селевк IV унаследовал трон Селевкидов — но, как и Филиппа V, его заставили отослать старшего сына и наследника в Рим в качестве заложника.

Ганнибал, лишенный покровительства, бежал. Плутарх сообщает, что он поселился в уединенном маленьком городке на берегу Черного моря, а от его дома на «значительные расстояния» во всех направлениях были прорыты семь подземных туннелей, по которым он мог уйти от римских убийц.

Но в 182 году, когда Ганнибалу было шестьдесят пять лет, его узнал римский сенатор, который случайно посетил местного царя. Сенатор пригрозил царю гневом Рима, если Ганнибалу позволят спастись. Поэтому, хоть и неохотно, царь послал личных охранников заблокировать все семь проходов и убить старого полководца. Чтобы не дать взять себя живым, Ганнибал выпил яд. Его последними словами, записывает Плутарх, были: «Давайте освободим римлян от их постоянного страха».^‹1178›

Ослабление угрозы вторжения Селевкидов дало бактрийцам на востоке шанс расширить собственную территорию. Их царь на тот момент, греческий бактриец по имени Деметрий I, направил взгляд на юго-восток — на Индию, которая со дней Александра Великого оставалась миражом богатства, ожидающего, чтобы его завоевали.

В Индии не оказалось сильного царя, который смог бы сопротивляться вторжению. После смерти Ашоки его сыновья — унаследовавшие занятия отца философией — потеряли власть над его землями. Примерно за пятьдесят лет или около того после смерти Ашоки в 240 году до н. э., ко времени вторжения Деметрия I, семь царей, потомков Маурьев, последовательно правили все уменьшающейся территорией.

Последним из этих царей Маурьев был Брхадрата, чья репутация преданного буддиста сохранилась в священных текстах, которые описывают его тысячедневное паломничество для поисков правды. Говорят, на время этих тысячи дней он оставил на троне старшего сына.^‹1179› Это предполагает, что власть царя ослабела; и действительно, Брхадрата примерно в 185 году потерял свое царство — власть в нем захватил командующий его армией, убив при этом царя. Этот командующий, набожный индуист по имени Пушьямитра Шунга, восстановил контроль над остатками империи. Отзыв о его репутации тоже сохранился в буддистских текстах; говорят, он ввел гонение на буддистов, пытаясь восстановить ортодоксальный индуизм. Так как семь ступ («stupa» — священный буддийский монумент) датируются его правлением, это может быть и неправдой. Все, что мы можем сказать наверняка — это то, что Пушьямитра основал династию и начал расширять старое царство Магадха. В отличие от предшественников, он хотел бороться за свою власть.

Как раз в это время Деметрий I направился через Хайбер-ский перевал в Пенджаб. Нет письменных свидетельств о последствиях его вторжения; чтобы реконструировать завоевания греко-бактрийских царей, нам придется идти по следам монет, которые они оставили за собой: каждый царь чеканил собственные монеты со своим портретом, и в результате мы, хотя практически ничего не знаем об этих царях, по крайней мере, имеем некоторое представление о том, как они выглядели.

Насколько можно предполагать, первыми городами, с которыми схватился Деметрий I, были Пурушапура и Таксила, они какое-то время были независимыми от Маурьев и еще не были захвачены Пушьямитрой. Он взял оба города и, очевидно, к 175 году сражался в Пенджабе.

Тем временем Шунга, царь Пушьямитра, распространил свои завоевания на восток и юго-запад. Два индийских царства граничили бок о бок друг с другом, с греками и с местными княжествами.

А тем временем в Македонию из Рима вернулся заложник, сын Филиппа V, также по имени Деметрий. Он с радостью приветствовался македонцами, и этого оказалось достаточно, чтобы скривился нос младшего брата. Этот молодой человек, Персей, был несомненным наследником, пока Деметрий оставался пленником — теперь же появилась угроза его шансам получить трон.^‹1180› Он начал забрасывать Филиппа V всяческими намеками на то, что освобожденному Деметрию римляне промыли мозги и намереваются посадить его на македонский трон как римскую марионетку. «У нас на груди, — говорил он с показной досадой, — не говорю, что предатель, но, по крайней мере, шпион. Римляне отдали нам его тело, но они удержали его сердце».^‹1181› В 181 году до н. э. Филипп сдался. Ливий говорит, что он приказал положить яд в чашу Деметрия, и молодой человек, почувствовав первую боль, понял, что случилось. Он умирал, крича о жестокости отца.

Филипп скончался двумя годами позже, и царем Македонии стал Персей. Он посылал в Рим заверения в дружбе, но они были ложными — новый царь готовил Македонию к вторжению в Грецию.

^{Бактрия и Индия}

Намерения Персея стали ясны, когда он женился на одной из дочерей Селевка IV. Но он не смог получить помощь последнего в борьбе с Римом: Селевк IV был убит своим премьер-министром сразу же после свадьбы, и большое персидское сражение за наследование прервалось. Младший брат Селевка IV, Антиох IV (известный позднее как Антиох Епифан), захватил пост регента при младенце-сыне Селевка, а затем убил своего подопечного.

Персей тем временем отправился завоевывать Грецию, не вызвав подозрений у римлян. Полибий говорит, что он прошел сквозь центральную и северную Грецию, призывая различные города «приобретать уверенность», тщательно стараясь не «нанести урона» территориям, через которые проходил.^‹1182› Это продолжалось три года, прежде чем один из греческих царей — Эв-мен, правитель города Пергам в Малой Азии — лично не отправился в Рим, чтобы пожаловаться на поведение Персея. Персей послал вслед за Эвменом убийцу, чтобы заставить его замолчать. Это оказалось ошибкой, так как убийство не состоялось, а лишь подтвердило обвинение.

В 171 году семнадцать тысяч римских солдат направились в Македонию, так началась Третья Македонская война. Персей отправил в Рим послов, спрашивая обиженным тоном, почему римляне беспокоят его. «Возвращайтесь и скажите своему царю, что если он действительно хочет получить ответ, то должен поговорить с консулом, который вскоре прибудет в Македонию вместе с армией», — так ответили послам.^‹1183›

Третья Македонская война длилась около трех лет, как и Вторая; как и тогда, римляне в конце концов сокрушили македонцев в масштабной битве при Пидне. В отличие от Второй Македонской войны, Третья положила конец существованию Македонии. Римляне были сыты по горло мелкими неприятными войнами на севере Греции. В 168 году Персея привезли в Рим в качестве пленника, а римский консул проследил за разделением Македонии на четыре отдельные подчиненные страны. Македонская монархия, которая породила Александра, завершилась.

Римские послы явились ко двору Антиоха Епифана, чтобы спросить его, намерен ли он поддерживать войну Персея с Римом; Антиох Епифан смог уверить их, абсолютно правдиво, что не имеет намерения объединяться с Персеем против Рима.^‹1184›

На деле он планировал вторжение в Египет. Молодой египетский царь Птолемей VI под руководством своих регентов потребовал, чтобы империя Селевкидов вернула земли восточных семитов: старые царства Израиль, Иудею, Сирию и некоторые из окружающих земель, которые Антиох Великий захватил у династии Птолемеев. Они все были составлены в сатрапию, известную как Целесирия[268], и Египет хотел вернуть их обратно.

^{Спорные сатрапии}

Вместо Рима Антиох Епифан повел свою армию вниз и осадил Александрию, пока Рим был отвлечен в Македонии. Но он переоценил занятость римлян Персеем. Сенат не остался слепым к вопиющим претензиям соседа увеличить свою территорию; в лагере Антиоха появился римский посол с письмом, требующим, чтобы Антиох ушел и оставил Египет Птолемеям. Антиох предложил обсудить дело со своими советниками, но посол (по Ливию) «обвел вокруг царя посохом, который всегда носил, круг, и сказал: „Прежде чем ты выйдешь из этого круга, дай мне ответ, чтобы представить его Сенату“. Несколько минут тот колебался, пораженный таким безоговорочным приказом, и, наконец, ответил: „Я сделаю то, что Сенат посчитает правильным“».^‹1185› Антиох не был готов принять на себя всю тяжесть римского гнева.

Он отступил назад по берегу и выплеснул свое раздражение на сатрапию Целесирия, начав уничтожение всех, кто выказывал сочувствие египтянам. Сюда же относилось множество жителей Иерусалима: «В то же самое время, когда Антиох, которого называли Епифаном, поссорился с шестым Птолемеем по поводу права на всю страну Сирия, — говорит Иосиф Флавий в своей книге „Иудейские войны“, — [он] пришел к иудеям с огромной армией, взял их: город силой и убил огромное количество тех, кто благоволил Птолемею, и… осквернил Храм».^‹1186›

Разграбление храма было вызвано исключительной необходимостью: Антиох был разбит и нуждался в священных сокровищах. Проходя через Иудею, он не только растащил храмовые сокровища и убил неимоверное количество жителей Иерусалима, но также оставил в Иерусалиме гарнизон, чтобы гарантировать лояльность иудеев.^‹1187›

Гарнизон был стандартной мерой для завоевателя — но план Антиоха Епифана по удержанию верности оказался ужасающе ошибочным. Он ничего не знал об иудейской религии; его план о более тесном включении иудеев в состав державы Селевкидов (и удержания их вне сферы влияния Птолемеев) включал смену храмовой культуры, чтобы Яхве стал идентичен Зевсу. Этому главному богу затем стали бы поклоняться, как и его собственной личности: имя Епифан происходило от «epiphany» — «богоявление» или откровение Зевса-Яхве на земле.^‹1188›

Это было в известной степени стандартной смесью греческого пантеона с персидскими идеями о божественности царя — а чего же еще можно было ожидать от греческого правителя древнего персидского царства? Для иудеев, которые, в отличие от большинства людей античности, верили не только в единого бога, но и в отличие сути этого Бога от человека, такой подход был страшным богохульством. Антиох хотел, чтобы они приносили жертвы Зевсу в храме и праздновали день рождения царя как религиозный праздник.

Иудеи Иерусалима начали прятаться, избегая выполнения указа. Антиох, обозленный их упрямством, объявил их религию вне закона. Каждый, кто отказывался есть свинину, когда требовалось (а это противоречило иудейской религии) или был застигнут с иудейской священной книгой, приговаривался к смерти. «Привели двух женщин, которые хотели совершить обрезание своим детям, — фиксирует книга Маккавеев.[269] — Эти женщины были публично проведены по всему городу с детьми у груди, а затем сброшены головой вниз со стены».^‹1189›

Зверства продолжались около года, а затем среди иудеев вспыхнул мятеж. Его предводителями были пять братьев — членов одной семьи, происходившей из древнего рода священников. Самый старший брат, Иуда, возглавил сопротивление, он прошел по стране, собирая возмущенных, пока не набрал шесть тысяч мужчин, желавших присоединиться к нему в грядущей партизанской войне против оккупантов-селевкидов. «Приходя без предупреждения, — говорит Вторая книга Маккавеев, — он приносил огонь в города и деревни. Он захватывал стратегические посты и заставил бежать немало врагов. Удачнее всего при таких нападениях он сражался ночью, и разговоры о его доблести распространились повсюду».^‹1190› Он заработал себе свободу — и боевое прозвище Иуда Маккавей — то есть «Молот», а восстание стало известно под названием войны Маккавеев.

Ярость иудеев и собственные трудности Антиоха в других областях (ему пришлось отослать войска на север, чтобы отразить вторжение парфян) продлили срок мятежа. Этому же способствовал и другой фактор: Иуда Маккавей создал «лигу дружбы с римлянами», как представляет это Иосиф; а Рим жаждал продолжить проверку мощи Селевкидов.^‹1191›

Иудейско-римский альянс не продержался долго, но он помог Иерусалиму вырваться из рук Антиоха на целых четыре года.[270] К концу этого времени Антиох Епифан умер, и в империи началась обычная внутренняя борьба за наследование. Ни у кого не хватило сил послать дополнительные войска в Иерусалим, и Иуда объявил себя царем города, первым из династии Хасмонеев в Иерусалиме. В конце концов племянник Антиоха, Деметрий I (которого не смущало существование греко-бактрийского и македонского Деметриев), смог объявить себя царем империи Селевкидов. Когда корона твердо села ему на голову, он послал армию на юг, чтобы снова покорить Иерусалим. Иуда Маккавей был убит в бою, и Иерусалим снова стал частью Келесирии под властью Селевкидов. Но Деметрий I, учтя ошибки своего покойного дяди, предоставил брату Иуды Ионафану достаточное количество свободы, чтобы управлять иудеями по своему усмотрению, пока он будет оставаться верным наместником империи. Ионафан, как пишет Иосиф, «вел себя с большой осмотрительностью» — он был политиком, а не борцом за свободу с горячей головой, как его старший брат.^‹1192› Он платил вежливым уважением чиновникам Селевкидов и смог оставаться у власти в Иерусалиме почти двадцать лет.

Рим же тем временем процветал.

Нечто необычное случилось в 180 году: город Кумы в Кампании попросил разрешения изменить свой официальный язык со старого осканского диалекта на латынь.

Люди в Кумах уже имели привилегию «civitas sine suffra-gio» — гражданства без права голоса, это было больше похоже на союз, чем на что-либо другое, и не предусматривало суверенитета подобных городов.^‹1193› Теперь население города Кумы просило о новом уровне «ассимиляции» с Римом. Они не становились полностью римлянами, и не совсем прекращали говорить на оскане. Не отрекаясь от себя как от куманцев, они добровольно устанавливали идентичность не просто с римской политикой, а с римской культурой.

Грекам никогда не приходилось осуществлять такого формального внешнего заверения в единстве, так как они все говорили по-гречески. Может быть, именно их общий язык сохранил их как нацию, не позволив пан-эллинской самоидентификации превзойти их идентичность как спартанцев, коринфян, фиванцев. Но официальный статус латинского языка позволил Кумам остаться куманцами. Латинский не стал их единственным языком, но он использовался в торговле и в администрации, связывая Кумы с другими городами и людьми, которые сохраняли местное своеобразие, но наводил на него специфический глянец.

Рим просьбу удовлетворил. Кумы получили право использовать латынь в качестве своего официального языка и в этом смысле быть римлянами. Римляне пока не ощущали нужды в дальнейшем стирании старой идентификации подчиненных им городов, в замене старых обычаев римскими, старых связей на исключительную верность Риму, старых богов — римскими богами.

Но дар самоидентификации с римлянами шел лишь до этого предела. Завоеванные народы вливались в Рим, и в результате свободные иностранцы постепенно стали представлять опасность для империи, так как их количество превысило количество свободных уроженцев Рима. В 168 году цензор Семпроний Гракх начал регистрировать всех свободных иностранцев как отдельное племя. Они могли стать римлянами, как куман-цы. Они могли даже получить право голоса. Но, вне зависимости от того, как много их явилось в Рим, они никогда не могли забаллотировать урожденного римлянина.

Сравнительная хронология к главе 74

Данный текст является ознакомительным фрагментом.