Глава шестая
Глава шестая
1
Сто девяносто миллионов больше, чем восемьдесят.
За отвратительным и циничным штампом послевоенного советского агитпропа «в битве за Москву был развеян миф о непобедимости немецко-фашистских войск» стоит именно эта арифметика. Кровавая, чудовищная арифметика сорок первого года.
Чем мы гордимся, говоря о «битве за Москву»?
Тем, что к ноябрю сорок первого года наши потери только пленными превысили миллион человек, а всего безвозвратные потери — почти три миллиона при том, что немецкие потери за этот же период составили 750 тысяч человек — убитыми, ранеными и пропавшими без вести? Мы гордимся тем, что наши потери были почти впятеро выше, чем у врага? Тем, что немецкие танки просто завязли в трупах наших солдат (донесения немецких танкистов из Вяземского «котла»)?
Гордиться нечем.
Читаю официально-бодрое творение главкома Сухопутных войск Советской Армии (в 1967–1980 гг.) генерала армии Ивана Григорьевича Павловского. Понятно, что писал сей многомудрый труд не сам сиятельный военачальник, писали назначенные им безымянные авторы, что впрочем ответственности с генерала армии Павловского не снимает. Позволю себе процитировать некоторые пассажи сего опуса:
«В тяжелый летне-осенний период 1941 года обнаружилась явная нереальность стратегических замыслов фашистского командования. План «Барбаросса», основанный на идее «молниеносного» разгрома советских Сухопутных войск в самом начале войны, оказался блефом».
Тяжело и горько читать эту муру. Из почти трех миллионов солдат и офицеров предвоенной РККА к ноябрю сорок первого мы потеряли практически ВСЕХ. Более того, мы умудрились потерять еще два миллиона из тех, кого призвали накануне и в первые дни войны. Из восемнадцати тысяч танков, бывших на вооружении РККА 22 июня, к 1 декабря мы потеряли пятнадцать тысяч — ВСЕ, имевшиеся на тот момент в европейской части страны. Если это не «молниеносный разгром» советских Сухопутных войск, то что тогда можно считать разгромом?
И дальше бессмертный труд означенного Великого Полководца назидательно объясняет:
«Гитлеровское руководство допустило крупный просчет в оценке боеспособности и возможностей наших войск». В чем этот просчет? Командование вермахта в самых страшных снах не могло себе представить ТАКОГО громадного числа пленных? Оно не знало, что делать с ТЫСЯЧАМИ пленных политруков и прочих-разных комиссаров, которые вместо того, чтобы вдохновлять солдат на битву с врагами, нести пламенные идеи марксизма-ленинизма, так сказать, в армейские массы — густыми толпами сдавались в плен?
План «Барбаросса» был, вне всяких сомнений, авантюрой и импровизацией. План этот был сугубо и исключительно вынужденной мерой, попыткой выйти из патовой ситуации, в которой Германия оказалась осенью сорокового.
Но готов заложить свою голову — план «Барбаросса» не предусматривал ТАКИХ ЧУДОВИЩНЫХ ПОТЕРЬ Советского Союза.
Все немецкие кампании в Европе до вторжения в СССР отличались минимумом потерь (причем с обеих сторон) при максимальных результатах — и ничего удивительного в этом не было. Вермахт сражался с войсками государств, в которых народ и власть разделяла невидимая (но оттого не менее непреодолимая) пропасть, государств, в которых цели и задачи населения и приоритеты власти кардинально отличались друг от друга, государств, не сумевших противопоставить германским идеям национал-социализма, единства нации, идеям расового превосходства немцев над всем остальным миром (каковые идеи стали для всех немцев стержнем всей их тогдашней жизни) ничего, что хотя бы в минимальной степени походило на то нравственное единство и национальный порыв, который объединял вермахт, делал его солдат и офицеров единым организмом, великолепным военным инструментом своего фюрера.
Но на русской равнине вермахт вступил в схватку не на жизнь, а на смерть с армией, пусть и состоящей из неопытных штатских, никогда в жизни не бравших в руки оружия, но зато получившей в качестве идейной базы новую идеологию, в основе своей несущую отказ от тронутых молью идей «классовой борьбы» и «пролетарского интернационализма» в пользу РУССКИХ НАЦИОНАЛЬНЫХ ИНТЕРЕСОВ.
Войска, идущие на фронт, шли сражаться за Родину, за Россию — а отнюдь не за «мировую революцию» и не на «помощь угнетенному пролетариату». Эти войска были неопытны, плохо вооружены, почти необучены. Эти войска неизбежно понесут колоссальные потери, эти дивизии и корпуса, брошенные под гусеницы германских танков, будут разгромлены безжалостной немецкой военной машиной — но НИЧЕГО ДРУГОГО ОСЕНЬЮ СОРОК ПЕРВОГО СДЕЛАТЬ БЫЛО НЕЛЬЗЯ…
2
Сталин сделал это. И поэтому в кровавую осень сорок первого мы выстояли.
Наши потери той осени — плата за победу в России в октябре семнадцатого года интернационал-троцкизма, за временное торжество идей «мировой революции» и «всемирного пролетарского дела», за военную доктрину, основанную на лозунге «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». И 22 июня пришел наш срок платить по векселям. По чудовищным векселям, причем самой дорогой валютой — плотью и кровью русского народа.
Не стану описывать окружение 6-й и 12-й армий под Уманью, трагедию хутора Дрюковщина, Смоленскую «мясорубку», Вяземский «котел» и все остальные наши беды лета и осени сорок первого года. Вся информация об этих наших жестоких поражениях хорошо известна, и, несмотря на потуги советской историографии сфальсифицировать события 1941 года, на сегодняшний момент более-менее доступна человеку, интересующемуся историей.
Важнее другое — отчего план «Барбаросса» в конце концов все же сорвался? Отчего немцы не смогли добиться окончательной победы над Советским Союзом осенью сорок первого года?
Оттого, что уровень сопротивления Красной Армии превысил уровень наступательных возможностей вермахта — в конечном итоге. Уровень сопротивления РККА мог быть повышен двумя путями: за счет вовлечения в битву максимально возможного количества живой силы вне зависимости от ее оснащенности техникой и вооружением, обученности или пригодности к боевым действиям, во-первых. Либо за счет повышения профессионального мастерства сражающихся войск, насыщения их необходимой техникой и вооружением, доведения оснащенности до уровня наступающего врага, во-вторых.
Второй вариант принят быть не мог по экономическим, организационным причинам, плюс — фактор нехватки времени. Следовательно, единственно возможным оставался вариант первый — он и был Сталиным признан наиболее пригодным для осени 1941 года. Несмотря на очевидный минус — в случае принятия данного варианта за modus operandi уровень людских, материальных и территориальных потерь превысит все мыслимые и немыслимые величины. Но, поскольку Сталину не было нужды оглядываться на общественное мнение страны (ввиду незначительности его влияния на принятие политических решений), этим фактором можно было пренебречь.
Да простит меня читатель — в конце лета и осенью сорок первого русские солдаты шли на фронт без малейшего шанса на победу. Они шли, чтобы своими телами остановить безжалостный немецкий танковый каток — потому что по-другому действовать было невозможно. Потому что все иные способы приводили к заведомому поражению Советского Союза.
3
Считается хорошим тоном говорить о героизме и самоотверженности Красной Армии в сражениях осени сорок первого.
В Вяземском «котле» оказалось около миллиона советских солдат и офицеров. Шестьсот шестьдесят тысяч из них немцы взяли в плен. Что-то около восьмидесяти тысяч прорвались и вышли к своим чуть ли не за Можайском. Около двухсот тысяч человек погибли в боях. Всего окруженные войска сопротивлялись ШЕСТЬ ДНЕЙ.
Не мало ли для миллионной группировки? Где героизм? Где самоотверженность? Из трехсот тридцати тысяч окруженных в ноябре сорок второго под Сталинградом немцев через два с половиной месяца в плен сдалось девяносто одна тысяча живых скелетов. Наверное, это некорректное сравнение, но все же два с половиной месяца — это БОЛЬШЕ, чем шесть дней!
Все дело в том, у немцев и под Сталинградом, и у стен Смоленска была АРМИЯ; Сталин же осенью сорок первого располагал лишь пусть и многочисленным, но необученным призывным контингентом — что полностью объясняет наши кошмарные потери той осени.
Колоссальные массы наскоро набранных «войск» (кавычки здесь более чем уместны, солдатами эти люди, наспех одетые в военную форму, являлись лишь внешне) нужно было непрерывно бросать навстречу врагу. А для этого в тылах наступающих «дивизий» (опять же дивизиями эти толпы плохо вооруженных или вообще безоружных людей можно было называть весьма условно) были развернуты заградотряды. Много заградотрядов было у Кутузова при Бородине? А под Смоленском Красная Армия без них уже не могла держать фронт. Не могла и с ними — но это станет ясно чуть позже, в первых числах октября.
Почитайте историю того же Смоленского сражения — советское командование требовало от своих частей непрерывного и постоянного наступления. Итог этой кровавой вакханалии — взятие Ельни — ни в коей мере не оправдывал затраченных на битву сил. Потери в Смоленском сражении — почти восемьсот тысяч убитых, раненых, пропавших без вести — явились прологом чудовищных потерь Вяземского окружения.
С 1 июля по 31 декабря 1941 года советская промышленность выпустила 4 800 танков, 30 тысяч орудий, 42 тысячи минометов, 106 тысяч пулеметов — этого вооружения едва хватало, чтобы компенсировать потери, и было катастрофически мало, чтобы полноценно оснастить вновь развертываемые дивизии. Поэтому с июля началось формирование так называемых «дивизий народного ополчения», в которых главную ударную силу, как при Полтаве и Аустерлице, играли массы пехоты, вооруженные легким стрелковым оружием. Эти дивизии скудно оснащались артиллерией, пулеметами, почти не имели автотранспорта.
Но был в формировании этих дивизий один несомненный плюс — эти дивизии были добровольческими, они комплектовались на добровольной основе. И командование могло достаточно уверенно рассчитывать на их стойкость в обороне — они стали прообразом героев Сталинграда, Керчи и Новороссийска, первыми частями, которые могли сражаться с немцами на равных — пусть пока не в военном, а лишь в идейном смысле.
В июльских и августовских боях на западных территориях Советского Союза начнется трагический раздел русского народа в этой войне.
Начнется разделение на тех, кто решит защищать Родину любой ценой, не щадя своей жизни — просто потому, что это Родина, земля отцов и дедов, могилы предков и материнский дом. Потому что умереть за Родину — высший долг и счастье человека и солдата!
И на тех, кто так и не простит коммунистической, интернационал-троцкистской власти чудовищного двадцатилетнего насилия над русским народом, кто наденет вражеский мундир и возьмет в руки оружие — для того, чтобы стрелять в своих недавних товарищей. Может быть, полагая, что так он приблизит освобождение своей земли от бедствия троцкизма.
Из Вяземского «котла» прорывались к своим именно части «народного ополчения», невзирая ни на какие свои потери — и это был хороший знак для руководства страны. Дивизии народного ополчения создавались на основе новой идеологической концепции — концепции защиты Родины от нашествия врага, а вовсе не «защиты завоеваний Октября», спасения «пролетарского дела», утверждения «классовой солидарности» и прочего идеологического утиля. Руководство страны убедилось на деле, что новая идеология мало того, что жизнеспособна — она единственно адекватна сложившейся ситуации!
А то, что потери ополченческих дивизий превышают все мыслимые пределы — так это не имело осенью сорок первого никакого значения. Во-первых, это были добровольцы, они знали, на что идут, во-вторых, народу в тылу было еще с избытком, в-третьих, только таким образом можно было накопить, а главное — сберечь резервы. Резервы для защиты уже собственно Москвы из боеготовых, оснащенных по штатам военного времени, отмобилизованных дивизий с Дальнего Востока, на всех парах несущихся в это время к Москве.
4
Рихард Зорге сообщил Сталину, что японцы НЕ НАПАДУТ на Советский Дальний Восток — и это позволило последнему забрать из состава Дальневосточного фронта почти все войска и с курьерской скоростью бросить их в сражение за Москву. Эта версия «конспирологов», везде и всюду видящих работу спецслужб, оказалась на удивление жизнеспособна.
Да какая разница на самом деле была Сталину в октябре сорок первого — нападут японцы на Владивосток и Находку или все же двинутся в Южные моря? Под ним земля горела, он вынужден был миллионы необученных и плохо вооруженных новобранцев бросать под немецкие танки, все висело на такой ниточке, что дунь — и все полетит в тартарары — а он будет геополитикой заниматься?! Решать, у кого в японском руководстве больше сторонников — у армии или флота? Да плевать он хотел на это!
Реальностью были восемнадцать полноценных дивизий, ставших теперь, после окружения Ленинграда, потери Киева и катастрофы под Вязьмой — ЕДИНСТВЕННЫМИ боеспособными войсками Советского Союза. И эти дивизии должны быть срочно переброшены под Москву, на Истру, под Волоколамск и Можайск — вне какой бы то ни было зависимости от планов японского командования.
Колоссальные потери осени сорок первого — это выигрыш времени. Ресурсы Советского Союза безграничны — но для вовлечения их в военное производство нужно время. Переброшенные на Восток промышленные предприятия очень скоро заработают на полную мощь, используя практически дармовой труд (идет война, поэтому ни о каких оплатах сверхурочных или повышении зарплат речи не может идти в принципе) и колоссальные природные ресурсы Сибири, Урала и Средней Азии. Скоро — но не СЕЙЧАС.
Три основных составляющих будущей Победы — преобладание над противником в численности населения, абсолютное превосходство над ним в запасах природных ресурсов и становление русской национальной идеи в качестве идеологического базиса войны — в ближайшем будущем должны будут склонить чашу весов в пользу Советского Союза.
5
А пока на защиту Москвы прибывают дальневосточные дивизии и вновь сформированные во внутренних округах части. Дальневосточные войска обильны техникой и людьми — например, 32-я Краснознаменная стрелковая дивизия насчитывает 15 тысяч человек при 286 артиллерийских орудиях. Она развернута по штатам 1941 года — то есть на три стрелковых полка в ее составе два артиллерийских. Да и в 413-й, 415-й, 239-й, 78-й стрелковых дивизиях людей и пушек — по полной программе.
И танковые дивизии с берегов Тихого океана танковыми являются не на бумаге — в 112-й дивизии танков Т-26 насчитывается 210 штук, а кроме того — 38 орудий и 6 214 солдат и офицеров; в 58-й танковой дивизии — 216 бронированных машин. И в моторизованных дивизиях (например, в 107-й) нет некомплекта — в них почти по сотне танков и по два полностью оснащенных моторизованных полка при полке артиллерии.
В общем, дальневосточные войска — свежие, обученные, хорошо оснащенные — становятся серьезной преградой на пути уже довольно потрепанных немецких дивизий. Главное же — в том, что эти советские войска в настоящей (пусть и необъявленной) войне (еще летом тридцать девятого) уже победоносно сражались за Родину, они уже получили благотворную прививку идей защиты русской земли от вражеского нашествия, у них уже был иммунитет против гнилой плесени интернационал-большевизма.
Если Второй стратегический эшелон Красной Армии вермахт перемахнул еще на запале победоносного начала войны, то Третий ему оказался уже не по силам — тем более, состоял он не из необученных призывников, а из боеготовых, подготовленных и хорошо оснащенных войск. Вот и вся причина поражения немцев под Москвой, краха «блицкрига» и крушения всех планов Гитлера в отношении Советского Союза.
Тем более — эти войска играют роль станового хребта, к которому постепенно добавляются все новые и новые части Красной Армии.
К ноябрю 1941 года 124 стрелковые дивизии списываются Генштабом РККА со счетов как утерянные в бою — но вместо них спешно формируются 286 новых дивизий. Правда, штат этих соединений уже отнюдь не тот, что у довоенных — 359 пулеметов вместо 558, 66 пушек и гаубиц вместо 132, меньше стало минометов (у дивизий июня 1941 года — 66 82-мм и 120-мм единиц этого оружия), нет танков (а было 16), нет бронеавтомобилей (было в строю 13 штук). Даже зенитных пушек становится вдвое меньше (6 вместо 12). Еще 22 стрелковые дивизии формируются из моторизованных дивизий механизированных корпусов — все равно эти корпуса из-за отсутствия танков расформировываются. А пока создаются новые, пусть и усеченные по боевым возможностям стрелковые дивизии — из числа разбитых в июльских-сентябрьских боях, но не попавших в окружение частей формируются стрелковые бригады. К декабрю их в строю — 159, в каждой — по четыре батальона, артиллерийский и минометный дивизион.
Еще изрядно в составе РККА кавалерии — 82 дивизии! Но теперь они — легкие, и в каждой — всего по три тысячи человек.
У немцев первую скрипку в бою играют танки? Очень хорошо! В ответ на это Генштабом РККА в сентябре-октябре сорок первого формируется 72 артиллерийских противотанковых полка.
Танковые войска РККА разбиты, танков остро не хватает для восстановления танковых дивизий? Черт с ними, с дивизиями! Раз мало танков — пусть будет много танковых бригад! И таковых к концу 1941 года — 79, да плюс 100 отдельных танковых батальонов. Только на Дальнем Востоке остаются отдельные танковые дивизии — понятно, их немцы не расстреливали в упор, им переформировываться ни к чему.
Танки БТ и Т-26 безнадежно устарели, а производство Т-34 и KB осенью 1941 года чуть ли не единично? Не беда, из автомобильных узлов и агрегатов начинается массовая постройка танков Т-60, массой всего 6,4 тонны, вооруженных 20-мм автоматической авиационной пушкой ШВАК и пулеметом. По вооружению эта машина становится идентичной Pz-II по характеристикам — много лучше (почти вдвое меньший вес при почти одинаковом бронировании почти вдвое больший запас хода). До 1 декабря 1941 года почти полторы тысячи этих весьма удачных (не зря за этот танк конструктор Астров получил Государственную премию!) машин включаются в борьбу на подступах к Москве.
6
Немцы своевременно не отметили нарастания советского сопротивления, чем допустили роковую ошибку, которая, в конечном счете, кардинальным образом сказалась на исходе великого военного противостояния на Восточноевропейской равнине.
Военные победы лета сорок первого не позволили германскому руководству объективно оценить ситуацию. В условиях, когда германские танковые клинья ежедневно врезались на советскую территорию на глубину в сорок-пятьдесят километров, когда брошенные танки и бронемашины РККА загромоздили все кюветы дорог на Москву, когда бесчисленные колонны советских военнопленных поднимали пыль, закрывающую солнце — в этих условиях и было, очевидно, принято роковое решение.
А именно — довести войну с СССР до полного конца, с уничтожением политической, административной, социальной системы Советского Союза, с военной оккупацией европейской части страны. Иными словами, вермахт попытался (по воле его генералов) хапнуть больше, чем была Германия в состоянии переварить.
То есть цели войны с СССР для Германии из экономических и локальных (создать ресурсную и промышленную базу для победоносного окончания войны с мировой вненациональной финансовой олигархией) стали политическими и всеобъемлющими (военным путем покорить русский народ, принудить его исполнять роль рабов, отказав ему в праве иметь собственное государство, национальные институты и этническое самосознание). По сути германское руководство под впечатлением своих военных побед осенью сорок первого развязало тотальную истребительную войну против русского народа, для которой у нее объективно не было ресурсов (ни людских, ни материальных) и в которой она не могла победить.
И она в ней не победила.
Германский вермахт, одержав летом и в начале осени сорок первого года колоссальные победы, оказал сам себе медвежью услугу. Немецкое политическое руководство утвердилось во мнении, что военным путем можно решить ЛЮБЫЕ политические вопросы. И вместо того, чтобы пойти на переговоры о мире с руководством СССР, Германия начала тотальную войну на Востоке.
А тотальная война не может быть односторонней. И Советский Союз, решив сражаться до конца, смог мобилизовать для такой войны все мыслимые ресурсы — человеческие и материальные — каковых у него было неизмеримо больше, чем у Германии.
Поражение вермахта у стен Москвы, безусловно, являло собой крах плана «Барбаросса». Но теперь ни у Германии, ни у СССР уже не было иного, невоенного, выхода из сложившейся ситуации. Теперь один из противников должен был победить, а второй, соответственно, проиграть. Ничья по условиям матча не предусматривалась.
7
СССР мог себе позволить продолжать вести войну в экстенсивном стиле — не жалея солдат и пушек. Ведь в 1942 году его промышленность произвела 24 446 танков (более двух тысяч танков в месяц!), 33 111 орудий калибром 76-мм и выше, 125 570 минометов калибром 82-мм и 120-мм.
Но, однако, только рост производства военной техники еще не мог служить гарантией победы в войне — это стало очевидно уже в мае-июле 1942 года.
Весной и летом 1942 года РККА снова понесла гигантские потери в проигранных ею сражениях на Волхове, под Харьковом и в Крыму — из-за поспешности и непродуманности решений высшего командования.
Советское политическое руководство после победы под Москвой посчитало, что стратегическая инициатива в ведении войны перешла на сторону Красной Армии, и запланировало провести несколько частных наступательных операций на флангах советско-германского фронта.
Подобная недооценка сил Германии очень дорого обошлась советскому народу — к июлю 1942 года СССР вновь оказался на грани военной катастрофы.
Мы проиграли ВЕЗДЕ, где начали наступать — оставив на полях сражений более миллиона солдат и офицеров и потеряв пленными почти восемьсот тысяч человек.
Какой-то писака в своих рассуждениях о войне посмел заявить, что сорок второй год — год «учебный», в нем мы учились воевать. НЕ СЛИШКОМ ЛИ ДОРОГО ВЗЯЛИ С НАС НЕМЦЫ ЗА УЧЕБУ? И кто виноват в таких катастрофических потерях?
Советский Союз все еще вел войну в неповоротливом бюрократическом стиле, все еще частично на идейной базе обанкротившегося летом сорок первого интернационал-троцкизма (хотя новая, национальная идеология все активнее вторгалась в сознание солдат на фронте и рабочих в тылу).
И, кроме того, военному и политическому руководству Советского Союза все еще остро не хватало опыта ведения войны. Полководцы, что сломают хребет вермахту, еще не встали во главе армии, первую скрипку все еще играли деятели времен Гражданской войны, уцелевшие в период чисток и все еще мыслящие категориями кавалерийских рейдов. Нужно было время, чтобы у руля Вооруженных Сил встали генералы, понимающие, что такое современная война, знающие не понаслышке о сути того, что происходит на фронтах.
А пока этого не случилось — мы вновь потерпели поражения везде, где попытались наступать. В первую очередь — из-за неумения высших военных руководителей адекватно воспринимать обстановку и вовремя отдавать нужные приказы подчиненным войскам.
Трагедия 2-й ударной армии произошла не потому, что генерал Власов оказался сволочью. Трагедия 2-й ударной армии произошла потому, что верховное командование элементарно не смогло обеспечить войска необходимым снаряжением, вооружением и боеприпасами, потому что проявило безграмотность и оперативную слепоту. А все остальное — переход на сторону Германии генерала Власова, гибель в волховских болотах всей 2-й удар ной армии — все остальное только производные от этой базовой ошибки.
Маршал Тимошенко вел войска на Харьков, когда уже все разведгруппы докладывали о гигантском скоплении немецких танков под Краматорском. У него на левом фланге прямая и явная угроза — а он продолжает гнать войска в барвенковский «котел»! Бездарь и ничтожество с маршальскими звездами, этот «полководец» оставил фон Клейсту 240 тысяч пленных и горы (в буквальном смысле слова!) вооружения и техники.
В Крыму всеми делами Крымфронта при номинальном командующем генерале Козлове заправлял еще один интернационал-троцкист. Мало кто помнит этого «политического деятеля» — Льва Захаровича Мехлиса, наркома (а потом и министра) Государственного контроля, перед войной и в первый ее год — главу Главного политического управления РККА, обер-комиссара Советских Вооруженных Сил.
Мрачноватая фигура. Во время «Великой чистки» — один из наиболее яростных обличителей всех и всяческих «врагов народа» (на чем, кстати, и выдвинулся). Кому положено заметили принципиального борца за чистоту рядов, начали выдвигать. Довыдвигались до «зияющих высот» — безродный детеныш черты оседлости стал главарем комиссаров всей Красной Армии, аккурат перед началом Второй мировой войны.
В горькие дни наших отступлений и «котлов» — комиссар фронтов, член комиссий Государственного комитета обороны, ярый сторонник расстрелов проштрафившихся военачальников, судья, каратель и палач в одном лице. С каким яростным гневом обрушивался он на генералов, отступивших под натиском врага — любо-дорого было посмотреть. С большевистской принципиальностью, с ленинским огнем в глазах!
Опять был замечен на самом верху. В дни, когда все держалось на ниточке, не позволил себе ни разу усомниться в собственной правоте, приказы о расстрелах подписывал недрогнувшей рукой. Кремень!
И посылают этого «кремня» на юг, надзирать за делами Крымского фронта.
В конце декабря сорок первого — начале января сорок второго Красная Армия со страшными потерями, но смогла отвоевать у немцев обратно кусочек Керченского полуострова — помочь истекающему кровью Севастополю, оттянуть от его пылающих стен врага. Получилось! Натиск Манштейна на главную базу Черноморского флота ослаб, часть сил пришлось-таки перебросить на Ак-Монайские позиции.
И на этот фронт, на помощь гибнущему Севастополю, в качестве представителя Ставки направляют истинного интернационалиста и большевика, незамутненного героя борьбы с внутренним врагом, — Льва Мехлиса. Уж там-то он развернется, загонит Манштейна за Перекоп!
Не загнал.
Задавил слабохарактерного командующего Крымфронтом генерал-лейтенанта Д.Т. Козлова своим дутым авторитетом, фактически взял на себя командование войсками. Решил, что раз умеет подписывать расстрельные приказы — научится и армиями (тремя!) командовать. Дело нехитрое, главное — быть убежденным интернационалистом! Почаще тасовать комсостав, снимать и наказывать, никому не верить, всех считать недоумками (в лучшем случае) или врагами народа (многих командиров полков и дивизий после разговора с Львом Захаровичем тут же вели под белые рученьки в трибунал). Расстреливать пленных — это обязательно, без этого ни один полководец дня не проживет.
Всю зиму гнал войска Крымфронта в наступления — бессмысленные и кровавые. Потери — колоссальные. С февраля по апрель — 225 000 только убитыми! Сразу видно — полководец! Вот только заминка в том, что эти двести двадцать пять тысяч загубленных душ — это души НАШИХ СОЛДАТ…
Мехлис внес в дела Крымфронта удушливый смрад своей канцелярии. Полное пренебрежение людьми, обстановка сыска, наушничества и негласного надзора, подозрение всех и вся в заговорах и интригах — и это на фронте, перед лицом безжалостного и опытного врага!
В начале мая разведка раз двадцать докладывала — немцы готовятся к наступлению. Мехлис только снисходительно кривил губы — что они понимают, эти разведчики? Ведь он постиг законы классовой борьбы — что по сравнению с ними какие-то разведсводки? У Мехлиса под рукой — 17 стрелковых, 2 кавалерийских дивизии, 3 стрелковых и 4 танковые бригады, 17 полков ВВС. А что у Манштейна? Пять пехотных и одна танковая дивизия, к тому же неполного состава? Да с такими силами не то что наступать — с такими силами до Перекопа драпать надо!
6 мая линию фронта перелетел летчик-хорват. Со слезами на глазах просил у русских командиров — поверить ему! Немцы готовят наступление! Завтра немцы пойдут в атаку! Готовьтесь!
Не поверили. Не подготовились. Летчика расстреляли.
8 мая началась «Охота на дроф». Немцы перешли в наступление и за десять дней разгромили втрое (!) превосходящую их группировку наших войск.
С 8 по 18 мая безвозвратные потери Крымфронта составили 175 тысяч человек, 3500 орудий (захвачено немцами исправными 1755), 350 танков (из них 280 досталось немцам «на ходу»), 460 самолетов (почти все из-за раскисших аэродромов перешли немцам целехонькими). А всего наши безвозвратные потери в Крыму за 111 дней его существования составили почти полмиллиона человек.
ПОЛМИЛЛИОНА ЧЕЛОВЕК!
Спасибо несгибаемому ленинцу Льву Захаровичу Мехлису — по всему Керченскому проливу поплыли пилотки и бескозырки. Сам виновник катастрофы «делал вид, что ищет смерти» (как говорил адмирал Исаков). Писал Сталину: «Мы опозорили страну и должны быть прокляты!»
Мы прокляли его.
8
С момента окончательного разгрома Крымфронта немецкое командование получило возможность высвободившиеся войска бросить на Севастополь.
И 2 июня эти войска начали ПОСЛЕДНИЙ штурм черноморской крепости.
О перипетиях героической обороны мы все более-менее осведомлены, но мало кто знает подлинную правду о последних днях Севастополя.
Не о героизме защитников черноморской твердыни. О нем сказано достаточно, и не зря оборона Севастополя — золотая страница в книге русской доблести и славы. Необходимо сказать о другом. О подлости и бесчестье тех «военных вождей», которые по всем писаным и неписаным законам должны были уйти последними с крымской земли. Вместо этого они бросили на произвол судьбы вверенных им солдат и матросов, бежали на Большую землю, позабыв святую заповедь любого морского офицера — командир покидает свой корабль ПОСЛЕДНИМ…
Из-за невозможности вывести в Черное море в портах Азовского моря в июне 1942 года были уничтожены (силами инженерной службы Черноморского флота) свыше 50 малотоннажных транспортов, 325 рыбопромысловых и более 2570 гребных судов. Вместо того, чтобы в мае отправить эти посудины поближе к Севастополю, через месяц их топили и взрывали (в то время, когда в Севастополе было более ста двадцати тысяч защитников, в случае необходимости нуждающихся в средствах эвакуации) — и ни один ответственный морской командир даже не заикнулся о необходимости приготовить необходимый тоннаж для непредвиденных ситуаций.
Но об эвакуации (хотя бы даже о подготовке к ней!) Большие Начальники даже подумать боялись — не то что сообщить об этой подготовке и о таких мыслях в Кремль. Они дрожали за свои шкуры! И Октябрьский (комфлот), и Буденный (командующий Юго-Западным направлением) откровенно ТРУСИЛИ перед Сталиным, боялись клейма «пораженцев» и «паникеров».
Маршал (тогда еще — генерал армии) Жуков не побоялся в августе сорок первого потребовать от Сталина эвакуации Юго-Западного фронта с западного берега Днепра и оставления Киева, за что был снят с должности начальника Генерального штаба. Знал, на что идет — но не побоялся высказать в лицо Сталину свое мнение.
ЭТИ — побоялись.
В июне, когда стало ясно, что удержать Севастополь уже не удастся, когда маршевые пополнения уже не покрывали и трети ежедневных потерь — командование флота НЕ ПЛАНИРОВАЛО ЭВАКУАЦИИ!
У них в восточных портах Азовского моря еще оставалось 214 малых кораблей и судов (транспортных, вспомогательных и боевых катеров). Весь август, когда уже был сдан Севастополь и немцы подходили к Таманскому полуострову, эти корабли прорывались под огнем в Новороссийск. 144 судна прорвалось. А ведь эти корабли могли спасти ВСЕХ оставшихся в Севастополе защитников!
Легкий крейсер «Ворошилов»
Командование Черноморского флота опасалось немецкой авиации. Правильно. Немецкая авиация делала с советскими кораблями все, что хотела. Потому что ДО ВОЙНЫ адмирал Октябрьский НЕ ЗАПЛАНИРОВАЛ противовоздушную оборону кораблей в достаточном объеме. Новейшие крейсера («Молотов» и «Ворошилов» типа «Эудженио ди Савойя») имели всего по восемь 100-мм и девять 45-мм зенитных полуавтоматических (темп стрельбы — 12 выстрелов в минуту, «бофорс» калибра 40 мм выпускал за эту же минуту более 60 снарядов) орудий — жалкий мизер! Подобное количество зенитных средств не способно было создать над крейсером достаточный «зонтик» ПВО просто потому, что для уничтожения одного атакующего самолета (по опыту войны) необходимо было в среднем выпустить не менее 600 снарядов (всяких разных). Торпедоносец (или бомбардировщик), атакующий крейсер, находился в зоне действенного огня его зенитных средств не более минуты. За эту минуту вся зенитная артиллерия крейсера могла выпустить лишь 130–140 снарядов — чего было катастрофически недостаточно для уверенного поражения воздушной цели. Поэтому новейшие черноморские крейсера большую часть войны старательно избегали в ней участия, лишь изредка совершая транспортные рейсы в осажденный Севастополь.
Но у Черноморского флота до войны в строю было 88 торпедных и 96 сторожевых катеров (считая катера погранохраны) — их-то можно было использовать для эвакуации! Потеря «морского охотника» ничего не значила для судеб войны — утлое суденышко в 20–30 тонн водоизмещением при двух «сорокопятках» и двух ДШК можно было построить за считанные дни на любой верфи, строящей до войны рыбацкие шаланды. Но даже этими корабликами Октябрьский решил не рисковать — так, слегка обозначил эвакуацию.
Англичане для эвакуации своих отцов, братьев, сыновей привлекли все, что держалось на воде. Потери тоннажа при эвакуации Дюнкерка были кошмарны — 243 судна из 860 участвовавших в операции «Динамо» — но оставить своих солдат на милость немецких танкистов Англия не могла. Она спасла своих сыновей ценой гибели сотен кораблей и судов — и никому на Острове эта цена не показалась чрезмерной.
Октябрьский и Буденный бросили в Севастополе без надежды на спасение СОРОК ТЫСЯЧ солдат и офицеров.
Они предали их. И им за это ничего не было.
9
Но это были герои вчерашних дней, 1942 год — время появления во главе советской военной машины настоящих, а не придуманных полководцев, которые, может быть, не умели правильно конспектировать «Капитал» (а может быть, и вообще его не читали), но умели и могли управлять войсками на поле боя так, чтобы добиться победы. И не важно, что при этом у них было сомнительное, с точки зрения коммунистического ортодокса, прошлое (маршал Василевский, например, был царским подполковником, а Рокоссовский перед войной сидел в лубянских подвалах как «враг народа»). Важно, что они умели воевать и могли побеждать врага. Важно, что они умели и хотели сражаться за Отечество.
Тяжелые поражения весны и лета 1942 года окончательно сокрушили в СССР идеологию коммунистического интернационализма. И когда в начале сорок третьего года, в преддверии победы в великом Сталинградском сражении, было принято решение об упразднении в войсках института военных комиссаров — оно стало последним погребальным ударом колокола по интернационал-троцкистской идеологии в Советском Союзе. А роспуск Коминтерна зимой 1943 года лишь подтвердил простую истину — отныне СССР будет вести войну в СВОИХ СОБСТВЕННЫХ НАЦИОНАЛЬНЫХ ИНТЕРЕСАХ, пренебрегая интересами и мирового коммунизма, и мировой вненациональной финансовой олигархии.
10
19 ноября 1942 года войска Донского и Сталинградского фронтов переходят в наступление и через несколько дней смыкают кольцо окружения 6-й немецкой армии у Калача. Это — перелом в воине, перелом в психологии солдат и офицеров, перелом в мироощущении каждого русского человека, не важно, на фронте или в тылу.
Тяжелый танк Pz-VI, 1943 год,
19 ноября 1942 года — это дата, с которой начался отсчет истории Советского Союза как истории великой державы.
19 ноября 1942 года — это день начала национально-освободительной войны советского народа против Германии, закончившейся 2 мая 1945 года капитуляцией берлинского гарнизона.
Победа под Сталинградом, кроме всего прочего, произошла благодаря прочно к этому времени обозначившемуся превосходству РККА над вермахтом в живой силе и технике. В ноябре 1942 года в Красной Армии числилось 390 стрелковых и кавалерийских дивизий, 254 стрелковых, механизированных и танковых бригад (в пересчете на дивизии — еще 127 оных), 17 танковых и механизированных корпусов, 30 укрепленных районов (УР по орудиям и минометам равнялся дивизии, крепко уступая последней в числе солдат и офицеров). Всего на вооружении этих войск было 77 851 орудие и миномет, 7 350 танков и самоходных установок.
Английский пехотный танк «Матильда»
Вермахт имел на Восточном фронте 266 дивизий, в которых было 51 680 орудий и минометов и 5 080 танков и штурмовых орудий.
Надо учитывать тот факт, что к ноябрю 1942 года положение немецко-итальянских войск в Африке близилось к катастрофическому финалу, к тому же англичане уже начали пробовать на прочность «Атлантический вал». То, что их рейд на Дьепп окончился большим «пшиком» (из 28 танков «Черчилль» 22 утонуло в полосе прибоя, остальных в упор расстреляла немецкая артиллерия, оставшихся в живых канадских десантников немцы загнали в лагеря), означало лишь то, что они повторят его — но уже совсем в другом составе. Оставалось лишь узнать, когда.
11
Впрочем, союзники не спешили с «крестовым походом в Европу». Осень сорок второго года — время боев в Северной Африке, начало эпопеи Гуадалканала, время частных (я бы сказал — «учебных») наступлений англо-саксов. Причем желательно против итальянцев и прочих разных войск Виши — с немцами они пока еще весьма и весьма осторожны. Право измотать вермахт, истребить побольше немецких солдат они «благородно» уступили Красной Армии. Что она старательно и делала в течение последующих двадцати шести месяцев.
Я не стану в этой главе подробно описывать ход боевых действий на Восточном фронте начиная с 3 февраля 1943 года и заканчивая 16 апреля 1945 — все и так хорошо осведомлены о нашем победоносном наступлении, иногда — удачном и почти без потерь, чаще — со многими нашими жертвами в людях и кошмарными потерями в технике (операция «Багратион»: немцы — 409 400 солдат и офицеров убитыми, ранеными и пленными, также вермахтом в Белоруссии потеряно 1 800 танков, 730 самолетов, около 3 000 орудий и минометов. РККА — 765 815 человек убитыми и ранеными, 2 967 танков и САУ подбитыми, 822 самолета сбитыми, 2 447 орудий и минометов потерянными). Тем не менее — мы продвигались на Запад, к апрелю 1944 года выйдя на государственную границу с Румынией, к июлю — с бывшей Польшей.
А почему бы нам не продвигаться на Запад? Слава Богу, в 1944 году советская военная промышленность выпустила 2 450 000 винтовок и карабинов, 1 970 000 пистолетов-пулеметов, 439 тысяч пулеметов и 122 тысячи орудий, почти 29 тысяч танков и самоходок, а самое главное — 219 миллионов снарядов и мин.
Да и поставки по ленд-лизу в это время достигли максимума — союзники теперь не жалели грузовиков, самолетов, тушенки и ботинок в оплату за русскую кровь.
Тяжелый танк Pz-VI, весна 1944, Белоруссия
И не имело на самом деле уже никакого значения, сражался вермахт доблестно и геройски или бежал в панике (бывало уже по всякому), защищал каждую позицию до последнего солдата или отступал при первых же слухах о русских танках. Просто потому, что с 1943 года мы могли отвечать на каждый немецкий винтовочный выстрел — длинной пулеметной очередью, на каждую немецкую гаубичную гранату — залпом дивизиона, и, теряя в бою два своих танка против одного немецкого, могли считать себя в этом бою победителями.
Просто потому, что смогли выстоять в сорок первом.
Потому, что ОЩУТИЛИ СЕБЯ ЕДИНЫМ НАРОДОМ — в сорок втором.
И потому, что не жалели себя — всю войну.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.