Глава третья Социальная среда

Глава третья

Социальная среда

Едва зародившись, христианство стало стремительно распространяться, точно огонь по степи. Хотя большинство исповедовавших новую веру и составляли бедные и униженные, как и вообще в жизни, христианство сразу же нашло приверженцев во всех слоях общества. Подобного рода проникновение столь же примечательно, как и широта географического распространения. То и другое опрокидывало социальные, этнические и культурные барьеры, провозглашая не противостояние, но братство.

Социальные истоки

Греческий философ Цельс высмеивал новую религию, творец которой был сыном простой работницы, а первыми миссионерами выступили рыбаки из Галилеи¹. В те времена язычники поднимали на смех христианские общины за то, что в их состав входил в основном простой люд.

Евангелие, иронизировали они, привлекательно только «для простецов, маленьких людей, рабов, женщин и детей»². Татиан набросал портрет христианина своего времени: он избегает власти и богатства; он прежде всего «беден и нетребователен»³.

Известны попытки объяснить успехи христианства исключительно политическими причинами — как победу пролетариата над капиталистической Империей. Однако следует остерегаться столь тенденциозных экстраполяций и схематизаций, легко опровергаемых беспристрастным анализом⁴. Святой Павел в Фессалонике обратил в христианство проконсула Кипра Сергия Павла⁵, а в Верии — «множество знатных женщин»⁶. Обращенные в христианство евреи Акила и Прискилла владели домом в Риме и еще одним в Эфесе; оба дома были достаточно просторны, чтобы принять в триклинии или атрии всех членов местной христианской общины⁷. С самого начала Церковь привлекала к себе людей состоятельных, даже богатых. В Коринфе к христианской общине присоединился городской казнохранитель⁸.

Спустя менее полувека Плиний Младший, которого трудно заподозрить в приверженности к христианству, представил императору Траяну отчет о результатах обследования христианских общин Вифинии: последние включали в себя верующих всех возрастов, молодых и старых, мужчин и женщин, рабов и римских граждан, городских и сельских жителей. В отчете, в частности, отмечаются многочисленность христиан и разнообразие их социального происхождения⁹.

Всё, что мы знаем о христианских общинах, существовавших тогда в Карфагене, Александрии, Риме и Лионе, также свидетельствует об их весьма пестром составе¹⁰. Вера нивелировала классовые и социальные различия, тогда как римское общество только и знало, что устанавливать перегородки и возводить барьеры. Хозяева и рабы, богатые и бедные, патриции и философы сливались в единую общность, более тесную, чем общность крови или культуры. Все сходились в общем и личном выборе, позволявшем им истинно именоваться братьями и сестрами¹¹. Склонным к насмешкам язычникам особенно поразительным казалось слияние в христианском братстве людей всех общественных и гражданских состояний. Будь то рабы или римские граждане — все одинаково имели душу свободного человека, и сознание этого равенства было столь сильным, что в надгробных надписях христиан почти никогда не упоминалось рабское состояние¹².

Краткий обзор трех христианских общин — в Риме, Лионе и Карфагене — позволит нам ознакомиться с их социальным составом.

Римская община имела облик церковного прихода большого города: пошитые из грубой материи плащи ремесленников и рабов здесь вплотную соприкасались с дорогими парчовыми тканями одежд матрон и знатных господ. Если первыми приверженцами Евангелия и были маленькие люди из низов общества, то уже в конце I века для него открылись двери императорского дворца, когда в христианство обратились консул Климент и его жена Домицилла¹³. Во времена императора Коммода мы встречаем богатого господина Каликста, после обращения в христианство принявшего имя Карпофора; он принадлежал «к императорскому дому»¹⁴. Ириней тоже утверждал, что в его время при императорском дворе существовала многочисленная группа христиан — знатных господ (всадников) и рабов¹⁵. Один из товарищей философа Юстина, вместе с ним принявших смерть мученика, Эвельпист, прибывший из Каппадокии, был рабом при дворе¹⁶. Марция, фаворитка императора Коммода, если сама и не была христианкой, то поддерживала связь с христианской общиной Рима¹⁷. Во времена Септима Севера присутствие христиан при императорском дворе уже ни для кого не было секретом, на что неоднократно указывал Тертуллиан¹⁸. Вполне вероятно, что христиане были и в преторианской гвардии¹⁹.

Во времена Марка Аврелия христианство находило приверженцев уже в кругах аристократии. Мученик Аполлоний, которого Иероним ошибочно причисляет к сенаторскому сословию, был представителем знати. Многие члены семейства Помпониев были христианами²⁰. В годы правления императора Коммода наиболее видные по рождению и богатству римляне присоединялись со всеми своими чадами и домочадцами к христианской общине²¹. Юстин рассказывает о переходе в христианство двух супругов, принадлежавших к числу римских богачей и живших на широкую ногу, со всей домашней прислугой²².

В Рим, открытый для всех влияний и всех философских школ, стекались софисты и философы. В середине II века Юстин стал первым известным философом христианской общины. Скромный член местной церкви, он основал неподалеку от терм Тимофея, в доме некоего Мартина, школу христианской философии²³. Юстин дал христианской мысли право гражданства, а христианам — право мыслить. Благодаря ему такие мыслители, его ученики, как Татиан, сириец по происхождению, вскоре пополнят ряды приверженцев христианства. Маркион, богатый судовладелец, прибывший в Рим с берегов Черного моря, испытав сильное впечатление от интеллектуального богатства местной христианской общины, присоединился к ней, передав в ее пользу 200 тысяч сестерциев, которые позднее были возвращены ему, когда он основал свою школу и религиозную общину, противостоявшие Церкви²⁴.

Облик христианской общины Рима после смерти апостолов Петра и Павла сильно изменился. Хотя большое число христиан, упомянутых в Послании к Римлянам, еще носило имена рабов и вольноотпущенников²⁵, гораздо больше стало в составе общины состоятельных и богатых семей. Они пополняли кассу, предназначенную для поддержки множества нуждающихся Рима и всей Империи. Их щедрость с тех пор вошла в поговорку. Игнатий Антиохийский и Дионисий Коринфский трогательным образом воздают им должное²⁶. Общие сбережения достигали таких размеров, что христиане помещали их в банк. К несчастью, они ошиблись в выборе банкира²⁷, что нередко случалось в истории. Столь широко распространенная щедрость римлян служила в первую очередь для поддержки бедноты и вдов в самой христианской общине. Богачи и нуждающиеся дополняли в ней друг друга. «Пастырь» Гермы сравнивает их с молодым вязом и виноградной лозой, поддерживающими друг друга²⁸.

Рабы и мелкие ремесленники, крестьяне из окрестностей Рима, задавленные налогами и потому переселившиеся в город, создавали противовес богатству обеспеченных слоев. Роскошь шла рука об руку с нищетой, так что оказание поддержки нуждающимся стало одной из задач государства. Уравнительные идеи христианского братства служили обоснованием для перераспределения богатств, как свидетельствует Юстин: «Жившие в изобилии и желавшие давать давали каждый по своему усмотрению, дабы поддержать сирот, вдов, больных, бедных, заключенных, странников, короче, всех, кто пребывал в нужде»²⁹.

Спустя примерно сто лет диакон Лаврентий обратил внимание императора, уже собравшегося было наложить руку на богатство Церкви, на полторы тысячи вдов и прочих нуждавшихся, получавших от нее поддержку³⁰. Даже если этот эпизод вымышлен, он все же свидетельствует о деятельности христианской общины на благо своих членов, оказавшихся в нужде.

Прибывшие из разных краев и поселившиеся вместе со своими земляками сплоченными этническими группами, каждая в определенном квартале города³¹, братья пользовались для общения друг с другом греческим языком. Они говорили на этом языке более или менее правильно, если судить по текстам надгробных надписей. Отточенный стиль Аполлония перекликался с диковинно грубым языком плебея, переселившегося из деревни, и неправильным говором уроженца Африки, лишь недавно обосновавшегося в Риме. Греческий язык на Западе использовался также и в церковном богослужении вплоть до III века, когда латынь окончательно вытеснила его³².

Вот пример, показывающий лучше любых статистических данных, в какой мере христианская община Рима реализовала принципы братства: по крайней мере два епископа, Пий и Каликст, были рабами по происхождению. Представьте себе знатных Корнелиев, Помпониев или Цецилиев, получающих благословение от папы, носившего клеймо своего бывшего хозяина! Такой переворот совершило Евангелие, воздействуя на социальные структуры и преображая сердца людей.

Христианская община Лиона, значительно менее многочисленная, чем в Риме, в социальном плане являла собой гораздо более сложную картину. Лион — не Рим. В период расцвета Империи христианская община Лиона в целом была молодой. Она состояла как из чужеземцев, прибывших прежде всего из Азии, так и из местных уроженцев всех сословий. На собрании общины матрона встречала собственного раба. Лионская церковь, видимо, насчитывала в своем составе немало состоятельных горожан, богатство которых вызывало зависть, провоцируя тем самым доносы. Есть основания полагать, что сам класс имущих проповедовал Евангелие среди наемных работников и рабов. Все тексты этой общины, дошедшие до наших дней, написаны по-гречески, на языке большинства христиан и литургии.

История первых лионских мучеников позволяет уточнить социальный состав общины. Их имена, сохраненные Григорием Турским, представляют собой смесь латыни и греческого³³ — ни одного кельтского имени. Аттий и Аттал — последний происходил из Пергама, прибыв в Лион по делам, — были известными людьми³⁴. Веттий Эпагаф был знатным человеком и жил в Верхнем городе, так что чернь не осмеливалась доносить на него. Александр — врач, выходец с Востока, пользовавшийся известностью в городе; Бландина — простая рабыня, арестованная вместе со своей госпожой, несомненно, знатной матроной, тайно проповедовавшей евангельское учение в своем доме³⁵. Схватили даже несколько слуг-язычников, поскольку считалось, что домашняя прислуга и рабы разделяют религиозные убеждения своих хозяев³⁶.

Социальное положение христиан частично объясняет ненависть, с какой толпа встретила появление Аттала. Он был состоятельным человеком, что позволяло ему оказывать финансовую поддержку христианской общине, разделявшей тем самым его достаток³⁷. В общине было много женщин, поскольку гностик Марк именно на них остановил свой выбор, особенно на тех из них, что носили богатые пурпурные одежды и располагали роскошными апартаментами³⁸.

В лионской общине, где состоятельные христиане жертвовали всем ради своей веры, внимание к себе привлекла не богатая матрона, даже имени которой история не сохранила, а тщедушная Бландина, рабыня по своему положению, в лице которой, как говорится в рассказе о ее мученической смерти, словно повторились страсти Христовы — на глазах у прочих мучеников и сторонних зрителей³⁹. Социальные различия размывались, а в тот момент и вовсе улетучились благодаря христианскому единению во Христе.

«Так началась грандиозная эпопея христианского мученичества, развернувшаяся в амфитеатрах и продолжавшаяся два с половиной века, эпопея, облагородившая женщину и восстановившая человеческое достоинство раба»⁴⁰. Людей отныне судили по их вере и душевному благородству, созвучным с евангельским учением, а не по социальному происхождению.

Сведения, сообщаемые Тертуллианом о христианской общине в Карфагене, относятся к несколько более позднему периоду, чем то, что нам известно о Риме и Лионе. Однако и они позволяют, по крайней мере, познакомиться с обстановкой, в которой проповедовали Евангелие. Мученики Скилии были сельскими жителями, крестьянами или поденщиками⁴¹. Что особенно поразило Тертуллиана у христиан Карфагена и побудило его присоединиться к ним, так это их милосердие и сплоченность, о чем он и пишет в своей «Защите от язычников»⁴². Это была разношерстная по составу община, богатые или, по крайней мере, обеспеченные члены которой оказались достаточно многочисленными и довольно щедрыми, чтобы пополнять общую кассу. «Взнос милосердия» служил для оказания поддержки бедным или подвергшимся преследованию братьям, а особенно, отмечает Тертуллиан, сиротам, бесприданницам, состарившимся слугам, потерпевшим кораблекрушение, всегда многочисленным в портовом городе, приговоренным за исповедание веры к ссылке на рудники, тюремному заключению или изгнанию.

Тогда же христианская община Тубурбо приняла молодую женщину из местной аристократии, Перпетую, и ее молодого брата — к великому отчаянию их отца, оставшегося язычником. В общине, видимо, сложившейся недавно, было много молодежи, большей частью тех, кто проходил наставление в вере; их арестовали и заодно с наставниками посадили в тюрьму⁴³.

Тот факт, что в рассказе особо подчеркивается знатное происхождение молодой женщины, доказывает исключительность этого случая. Прочие узники отличались не знатностью происхождения, а страстной приверженностью к своей вере — единственным качеством, которое в конечном счете имело значение. Ревокат и Фелицита занимали скромное положение в обществе, но были свободными людьми⁴⁴, вероятно, состояли в браке, но тайно, на манер людей малоимущих, а не по обычаю знатных господ.

Социальные преграды рушатся, когда знатная Перпетуя приходит на помощь своей компаньонке по несчастью, простолюдинке. Общественные перегородки исчезают во Христе, собирателе и объединителе. Именно это позволило в конце III века писателю Лактанцию утверждать: «Среди нас нет ни рабов, ни господ. Мы не устанавливаем различий между собой, но называем друг друга братьями, поскольку считаем всех нас равными. Слуги и господа, великие и малые — все равны своей простотой и благорасположением собственного сердца, удаляющим от всяческого тщеславия»⁴⁵.

Профессии

Профессия определяла место христианина в обществе. Соответственно, она могла быть препятствием для исповедания им евангельского учения, компрометируя его как христианина, или же, напротив, служить фактором, благоприятствовавшим дальнейшему распространению новой веры. Всё зависело от профессии, рода занятий, определявшего социальные связи человека.

И в Древней Греции, и в Римской империи с презрением относились к ручному труду⁴⁶. В государствах, владевших колониями и обогащавшихся за счет чужого труда, работа считалась чем-то унизительным. Для Аполлония Тианского заняться торговлей значило опуститься⁴⁷. В Израиле же и знатоки закона не бросали ремесла. Сам Павел изготовлял палатки, и с его легкой руки Церковь реабилитировала труд и социальное положение трудящегося. В надгробных надписях работников и работниц выражаются слова признательности им за то, что они были добрыми тружениками⁴⁸. Трудиться ради хлеба насущного, а не для наживы, не из жадности, считалось идеалом христианина⁴⁹.

Со II века профессия стала для исповедовавших христианство вопросом совести, служила им поводом для размышлений: существуют ли профессии достойные и не достойные христианина?⁵⁰ Как жить в мире и распространять в нем Христову веру, при этом не смешиваясь с ним в труде и досуге, на лагерных стоянках и в лавках? Христианское законоучение начинает исподволь утверждаться лишь в III веке. Оно шло от жизни, не пытаясь навязывать ей свои порядки.

Во II веке христиане, как и сама Церковь, пытаются прокладывать свой путь, как можно активнее включаясь в жизнь других, занимаясь теми же профессиями, как и они, короче говоря, продолжая заниматься той же работой, что и до обращения в христианство. Христова вера в большей мере изменила дух, нежели повседневный уклад их жизни. Тертуллиан в 197 году с гордостью писал: «Мы живем в одном мире с вами, посещаем ваш форум, ваш рынок, ваши бани, ваши лавки, ваши постоялые дворы, ваши ярмарки и прочие торговые места. Вместе с вами мы плывем на кораблях, вместе с вами служим солдатами, работаем на земле, занимаемся торговлей. Мы обмениваемся с вами плодами наших занятий и наших трудов»⁵¹.

Гордые слова, однако этот карфагенский полемист вскоре поубавит спеси. Первым побуждением обращенных в христианство было желание сохранить свой прежний род занятий, как им повелевал и апостол Павел⁵², слова которого перефразировал Климент Александрийский, написав: «Паши, говорим мы, если ты пахарь, но веруй в Бога на пашне; плавай на кораблях, если ты любишь плавать, но доверься небесному кормчему; если вера нашла тебя в армии, повинуйся приказам командира»⁵³.

Труд на земле и на море, ручная работа, полезная для общества, ремесло скульптора, пекаря, плотника, портного, каменотеса, гончара или ткача — всё это не создавало проблем для христианина при условии, если он не работал на языческие храмы. Большинство христиан занимались этими простыми ремеслами, что дало повод Ювеналу с презрением называть их «грошовыми поденщиками»⁵⁴. Единоверцы же, напротив, побуждали молодых христиан посвятить себя одному из этих ремесел⁵⁵.

Гуманитарная значимость медицины делала эту профессию привлекательной для христиан, вдохновлявшихся, очевидно, примером самого Иисуса Христа. Некий Александр работал врачом в Лионе и снискал благодаря этому занятию популярность⁵⁶. Дионисий совмещал в Риме труд врача и священнослужителя⁵⁷. Медицина вовсе не была препятствием, напротив, она служила Церкви. Во Фригии некий христианин одновременно был членом государственного совета и врачом⁵⁸.

И профессия юриста или судьи, похоже, не вызывала неприятия со стороны христиан. У Минуция Феликса и Тертуллиана не было оснований подвергать сомнению право на существование своей собственной профессии. Аристид просто рекомендовал судьям «вершить правый суд». Флавий, один из тех, кто принял в 259 году в провинции Африка смерть мученика, был ритором⁵⁹, или, выражаясь современным языком, учителем словесности.

Занятие торговлей на первый взгляд не вызывало чувства настороженности. Таким способом добывали свой хлеб насущный большое количество христиан. Ириней, епископ Лиона, преимущественно торгового города, в котором множество его единоверцев с успехом занимались торговлей, как это происходит и в наши дни, а супруги торговцев облачались в драгоценный пурпур, безоговорочно признавал «законность благ, приобретенных трудом других людей или до обращения в христианство. И даже теперь, став верующими, — продолжал он, — мы продолжаем приобретать. Кто же продает, не желая получить прибыль от покупателя? И кто же покупает без намерения что-либо получить от продавца? И какой промышленник занимается своим промыслом не для того, чтобы иметь от этого свою выгоду?»⁶⁰ Здравый смысл уроженца Леванта, ставшего гражданином Лиона!

И сам Тертуллиан, не отличающийся умеренностью в своем полемическом задоре, признает приемлемость торгового промысла при условии, что торгующий не подвержен алчности⁶¹. Стремясь сократить свою прибыль до необходимого в повседневной жизни минимума, христиане навлекали на себя упреки в неэффективности своей деятельности, не позволявшей им процветать в должной мере⁶². Вполне вероятно, что злобное отношение язычников к христианам объяснялось тем, что последние исправно платили свои налоги⁶³, а это само по себе всегда казалось подозрительным жителям стран Средиземноморья⁶⁴.

«Пастырь» Гермы⁶⁵ упрекает процветающих торговцев, которые, забывая о Боге, до того упиваются своими богатствами, что приводят в изумление даже язычников. Являясь живым воплощением того, что осуждается Евангелием, они упускают из виду, что пришли странниками на эту землю. Говоря о разбогатевших и погрязших в мирских заботах христианах, «Пастырь» напоминает о несовместимости Церкви с грешным миром. Это предостережение чувствуется и в эсхатологических ожиданиях, и в напоминании христианам всех времен, что они лишь странники в этом мире.

В период, когда христиане уже получили права гражданства, Климент Александрийский, не склонный мазать всех одной краской, все же проповедовал в этом богатом торговом городе, что торговцы культивируют в людях искусственные потребности. Стяжание богатств порождает привычку к роскоши⁶⁶.

Финансовые операции, такие, как банковская деятельность или ростовщичество, могли очень быстро поколебать в человеке веру, тем более что служили перманентным искушением для клириков и мирян. Каждый владевший деньгами был снедаем соблазном обогащения. Не устоял перед этим и диакон, о котором говорится в «Пастыре» Гермы⁶⁷

Как можно было найти честного казначея? Каликст, будущий папа римский, пребывая в рабском состоянии, находился в услужении у римского банкира по имени Ипполит. Последний с ним плохо обращался, так что Каликст бежал, прихватив с собой банковскую кассу, в которой хранились сбережения «вдов и братьев». Кредиторы обратились к Карпофору, хозяину Каликста, чтобы тот вмешался. Виновного схватили и приговорили к каторжным работам на Сардинии, дабы наставить его на путь истинный⁶⁸. Благодаря благосклонности Марции, фаворитки Коммода, он обрел свободу и стал диаконом в Зефирине, а в конце концов — епископом Рима.

Призыв «банкиры, будьте честны», впервые сформулированный Климентом Александрийским⁶⁹, обычно приписывается апостолу Павлу и даже самому Иисусу Христу. Позднее он был включен в «Апостольские постановления» (Constitutions apostolici)⁷⁰, но так и не был услышан. Христиане, которым вдовы и престарелые доверяли свои сбережения, даже сами священники, епископы и диаконы, державшие общую кассу, без зазрения совести злоупотребляли доверием братьев⁷¹. Погоня за наживой любым способом, включая денежные ставки на скачках и ростовщичество, которыми занимались даже епископы, особенно в Африке, привела к трагическому финалу: в период гонений на христиан широко распространились клятвопреступления⁷².

Перед христианами II века не сразу встал вопрос о возможности сочетания своих религиозных убеждений с занятием различных государственных должностей. Зачастую императорские или муниципальные чиновники и даже солдаты, обратившись в христианство, продолжали, следуя совету апостола Павла, выполнять свои прежние обязанности, дававшие им средства к жизни. Гиацинт, камерарий Траяна, принял смерть мученика⁷³. Лишь спустя столетие отношение Церкви к этому станет более настороженным. «Апостольская традиция» (Traditio apostolica)⁷⁴ запрещала христианам занимать муниципальные должности.

Военная служба⁷⁵ рассматривалась как добровольное дело. Вспомогательные войска рекрутировались из представителей низших слоев общества. Так было, естественно, и в провинциях Римской империи, в частности в Азии и Африке, где распространилось христианство. Военная служба требовала лояльного отношения к Империи и предполагала риск кровопролития и участие в курении фимиама императору.

Начиная с апостола Павла и кончая Юстином и Иринеем, лояльное отношение к Империи не ставилось под сомнение. Христиане, гордые своей принадлежностью к Римскому государству, пользовавшиеся благодаря ему благами мира и процветания, с восхищением относились к армии, вносившей в это наибольший вклад. Среди военной символики они чувствовали себя как рыба в воде. Из посланий апостола Павла доносятся звон и лязг римского оружия и доспехов⁷⁶. Климент от имени христианской общины Рима с гордостью приводит армию в пример верующим Коринфа: «Посмотрите на солдат, служащих под началом наших командиров: какая дисциплина, какое послушание, какая готовность повиноваться приказам! Все они — не префекты, не трибуны, не центурионы и не начальники над пятьюдесятью, но каждый из них на своем месте исполняет приказы императора и начальников»⁷⁷. Не напоминает ли Церковь Империю, душой и головой которой является император?⁷⁸ Картина, нарисованная Климентом, и отдаленно не похожа на «лагерные стоянки дьявола», но представляет Христа как императора, облаченного в золотую хламиду византийского правителя⁷⁹.

Философ Юстин, сын колона и, возможно, римского ветерана, сохранил «военную косточку». Он рисует благородный образ солдат Империи, хранящих верность ей и жертвующих ради нее своей жизнью⁸⁰. Христиане, избегавшие военной службы по религиозно-этическим соображениям, появятся лишь спустя столетие.

В эпоху Марка Аврелия уже многие христиане служили в римских легионах — особенно в XII, стоявшем в Мелитине (современная Турция), и III, расквартированном в Ламбезе, в Северной Африке. «Из нас состоят ваши гарнизоны»⁸¹, — с гордостью заявлял Тертуллиан. Несомненно, большей частью это были второстепенные, подначальные должности. Людям простого звания армия давала возможность выдвинуться: для них должность центуриона олицетворяла собой маршальский жезл, а ветеранская пенсия гарантировала прожиточный минимум.

Чудо, происшедшее в Мелитинском легионе во времена Марка Аврелия⁸² и увековеченное на колонне этого императора, установленной в Риме, подтверждает присутствие христиан в римской армии. Христианские авторы утверждают, что именно Бог христиан пришел на помощь всем без исключения воинам. Лишь Тертуллиан предпочел бы увидеть сокрушенными «лагерные стоянки дьявола», даже если при этом погибли бы и свои — странная для сына центуриона реакция, заслуживающая внимания психоаналитика. Неужели он в такой мере был уязвлен своим происхождением от профессионального военного?

Солдаты, ставшие христианами, ничуть не сомневались в необходимости служить Империи⁸³. В III веке Тертуллиан, Лактанций и, с некоторыми оговорками, Ориген задавались вопросом: может ли христианин выбрать себе профессию, связанную с необходимостью носить оружие? Праздный вопрос, если принять во внимание, сколь велика была доля солдат среди мучеников III века⁸⁴. Эта дискуссия носила в известной мере сугубо академический характер, поскольку солдаты-христиане жили на периферии общин. Они редко появлялись в униформе на собраниях и богослужениях. Позднее, в эпоху Константина Великого, мартирологи подвергнутся чистке: из них будут вычеркнуты имена отказавшихся от военной службы по религиозно-этическим соображениям⁸⁵.

Тем не менее Церковь II века не советовала, а то и прямо запрещала верующим выбирать военную профессию. Именно этот упрек адресовал патриот Цельс христианам: они подрывают основы Империи. «Что было бы, если бы все поступали также? Император был бы брошен на произвол судьбы, а Империя стала бы добычей варваров»⁸⁶. По мнению же Оригена, император больше нуждается в христианах, чем в солдатах⁸⁷.

Военная служба представляла собой лишь частный случай более обширной проблемы. Так ли уж сильно положение солдата отличалось от положения Церкви, жившей в мире язычников? Как можно было избежать контактов и компромиссов? Обречен ли христианин «жить отшельником или гимнософистом»?⁸⁸ Интересно отметить, что именно Тертуллиан возражал против подобного умозаключения. Рано или поздно христиане, жившие среди язычников, спрашивали себя, как примирить мир с Градом Божиим. Скоро увидим, как они отвечали на этот вопрос.

Во II веке философам и софистам льстили города и государи. Философия в лице Марка Аврелия правила Империей. Устав от религии, лишенной поэзии и души, римляне обратились к учителям философии⁸⁹. Философия становилась духовной школой, а философ — руководителем в вопросах совести и властителем умов. Многие из них, как писал по собственному опыту Климент Александрийский⁹⁰, приходили к христианству. Внезапный приход интеллигенции в Церковь, плохо к этому подготовленную, обогащал ее, но вместе с тем и создавал взрывоопасную ситуацию. Сколько философов, наряду с Юстином, обратилось в то время в христианство, но не усвоило его сути, подвергая опасности правоверие!

Философы, ставшие, подобно Юстину, христианами, но не постигшие несовместимости веры и разума, театрально выставляли напоказ свой плащ философа. Поиск истины привел их к Евангелию⁹¹ и Платону как учителю Логоса⁹². Церковь облагородила всю корпорацию философов, а возможно, и подарила ей избранную молодую поросль в качестве свидетельства о новой, евангельской мудрости. Татиан кажется агрессивным, а Тертуллиан, по своему обыкновению, парадоксальным⁹³. Возросшая активность гностиков и стремительное размножение сект вынуждали Церковь вступать в трудный диалог о вере и мысли. Профессиональные философы начали в юной Церкви дело, рассчитанное на многие годы: по образному высказыванию Паскаля, «подготовить Платона для Христа». Встреча платонической души с душой христианской явилась знаменательным событием.

Обращение в христианство философов и юристов поставило перед Церковью проблему культуры и изучения религии и философии, языка и коммуникации. Не была ли языческая литература поражена идолопоклонством в той же мере, как и само государство? Но как можно было пренебречь наиболее благородной частью наследия человечества? «Как можно отбросить, — писал сам Тертуллиан в своем трактате «Об идолопоклонстве», — светские знания, без коих не существуют религиозные учения? И как не обучать знанию, накопленному человечеством, как не учить мыслить и действовать, если воспитание и обучение есть ключ жизни?»⁹⁴

В поставленном вопросе впервые сближались религия и культура. Тертуллиан не отвергал знаний при условии, что не впитается в христианство яд языческих авторов⁹⁵. С III века наметилось сдержанное отношение к школьным учителям и грамматикам, преподававшим светскую литературу. «Апостольская традиция» наметила следующую линию поведения: «Школьным учителям лучше всего оставить свое занятие. Тому же, у кого нет другой профессии, можно позволить заниматься преподаванием»⁹⁶. И действительно, сохранилось мало надгробных надписей грамматиков или учителей-христиан⁹⁷.

Зато Церковь запрещала все профессии, связанные с магией и астрологией⁹⁸, а также с цирковыми представлениями, особенно выступления в качестве жокея или гладиатора, и даже простое участие в организации игр. Не лучше было отношение и к театральным профессиям: комедианты, исполнители пантомимы, танцоры и танцовщики набирались из числа представителей полусвета или близких к ним социальных слоев⁹⁹.

Простая мораль исключала возможность занятия проституцией, «древнейшей из профессий», поэтому кажется удивительным, что «Апостольская традиция»¹⁰⁰ специально констатирует этот запрет, как будто это не являлось чем-то само собой разумеющимся. Предел терпимости тогда был не тот, что в наше время.

Для христиан с самого начала были запретными все занятия, хоть сколько-нибудь связанные с языческим культом, в частности со строительством и украшением языческих храмов, участием в проведении обрядов, с обеспечением служителей культа¹⁰¹. Тот факт, что установленные требования не слишком строго соблюдались (следовали правилу: «Живи хорошо»), доказывается репликой Тертуллиана: «Ты сам поклоняешься идолам, раз позволяешь, чтобы им поклонялись!»¹⁰² Негодование карфагенского проповедника достигает своего апогея, когда он узнает, что некий изготовитель идолов занимает высокую церковную должность¹⁰³.

Принятые Церковью исключительные меры привели к тому, что многие обращенные в христианство потеряли работу, так что общине пришлось подыскивать им другое занятие или же оказывать материальную помощь. Вне языческого культа искусство почти полностью лишалось своего предмета¹⁰⁴, поэтому многие артисты и художники остались без заработка. Как было жить христианам в городе, населенном языческими богами? Столкновение становилось неизбежным.

Положение женщины

Как Церковь относилась к женщине: доброжелательно или враждебно? Можно было бы привести достаточно доводов в пользу и того и другого ответов, поскольку в действительности отношение было весьма сложным. Не следует также забывать, что об эпохе античности мы знаем лишь то, что о ней рассказали мужчины — женщины же безмолвствовали. При этом некоторые из них играли активную роль в христианских общинах. Как на Востоке, так и в Риме, как в Большой Церкви, так и в отколовшихся от нее сектах женщины, и зачастую богатые, вносили такой вклад в распространение христианства, что напрашивается вопрос, не заняла ли женщина с момента появления Церкви доминирующего положения в ней, как это отчетливо проявилось в буржуазном обществе XIX века?

Известно, что в эпоху Римской империи женщины задавали тон в религиозных верованиях и обрядах¹⁰⁵, но почему христианство было столь привлекательно для них? Ведь посещение храмов, и прежде всего храма Изиды, могло удовлетворить все их духовные запросы¹⁰⁶. Правда, женщины чаще всего искали — и находили — в храмах мужчин, а не божество…

Одним из новшеств, принесенных Евангелием, была проповедь равенства мужчины и женщины, проповедь величия девства, святости и нерасторжимости брака. Евангелие сочетало религиозную практику и чистоту нравов. Положения новой религии противостояли усвоенным ранее идеям, предавали проклятию языческую мораль.

В эпоху Римской империи девушка выходила замуж в возрасте, когда она еще играла в куклы. О заключении брака договаривались третьи лица или специальные агенты¹⁰⁷. Брак, заключенный без взаимного влечения, продолжался без любви. Супружеская верность зачастую подвергалась поруганию: зрелища, термы и празднества предоставляли случай для мимолетных связей, вскоре сменявшихся другими столь же недолгими романами¹⁰⁸.

Для женщин, разочарованных жизнью или наделенных возвышенными духовными запросами, Евангелие несло с собой чистый воздух, дарило идеал. Патрицианки и плебейки, рабыни и богатые матроны, юные девушки и раскаявшиеся блудницы как на Востоке, так и в Риме или в Лионе пополняли ряды христианских общин¹⁰⁹. Наиболее состоятельные из них оказывали поддержку общинам из своих богатств. Как в Большой Церкви, так и в гностическом, а особенно монтанистском расколе женщина вызывала к себе настороженное и даже враждебное отношение со стороны мужчин-женоненавистников и клириков. Для многих из Отцов Церкви, начиная с Тертуллиана¹¹⁰, который, сверх того, был еще и женат, искушение прежде всего было связано с женщиной, а женщина служила синонимом искушения.

В Иераполе, в Малой Азии, две дочери некоего Филиппа (не путать с апостолом Филиппом) были окружены почитанием¹¹¹. Епископ Папий с изумлением внимал им. Другая пророчица, Аммия из Филадельфии, в конце II века пользовалась большим влиянием. Апокрифические деяния различных апостолов отдают должное женщинам в период апостолата Иоанна, Павла¹¹² и Фомы. Достойная реабилитация Евы, обвиненной во всех бедах.

Обращение в христианство Флавии Домициллы, сестры императора Домициана, если только этот факт достоверен, доказывает, что к концу I века христианская вера проникла и в императорский дворец. Супруг Домициллы был казнен, а сама она подверглась изгнанию на остров¹¹³. Вполне возможно, что Марция, фаворитка императора Коммода, гарем которого насчитывал до трех сотен женщин и такое же количество мальчиков¹¹⁴, была христианкой. Во всяком случае, она симпатизировала христианам, добиваясь освобождения тех из них, кто был осужден на каторжные работы в рудниках Сардинии¹¹⁵. Ж. Б. де Росси¹¹⁶ обнаружил среди христианских эпитафий имена представителей знатных римских родов, в том числе и родственников императоров из династии Антонинов.

Обращение женщин в христианство совершило глубокий переворот в античном обществе. Некоторые, как, например, Плутарх, боролись за культурное равенство полов. Стоики ратовали за одинаковое образование для мужчин и женщин. Однако эти благие пожелания так и не были реализованы обществом. Христианство несло с собой нечто большее, чем образование: оно возвратило женщине, настойчиво проповедуя ее равенство с мужчиной, достоинство, поруганное язычеством¹¹⁷.

Добровольное безбрачие во имя Царства Божия утверждало свободу и автономию женщины, верховенство христианских упований над плотскими желаниями — и это в эпоху, когда проституция получала религиозное освящение. Для язычников оказывалось все это выше разумения. Даже Гален с трудом понимал «этот сорт стыдливости, заставлявший христиан питать отвращение к супружеству». Восстановлением достоинства супружеской жизни позиция Церкви не ограничивалась. «Христиане вступают в брак, как и все люди, — утверждается в «Послании Диогнету». — Они имеют детей, но они никогда не отказываются от своих новорожденных»¹¹⁸. Требование нерасторжимости брака и соблюдения верности, особенно со стороны супруга, в то время воспринималось многими как нечто совершенно неприемлемое. Минуций Феликс мог без особого труда заставить замолчать клеветников: «Вы ложно обвиняете нас в инцесте, тогда как сами на деле совершаете его!»¹¹⁹

И действительно, на гармонию супружеских отношений, равенство супругов в то время обращали меньше внимания, чем на оправдание подчиненного положения женщины и ее роли воспитательницы детей. Реабилитация женщины, ее места в обществе совершалась медленно, постепенно.

Защищая достоинство женщины, христианство вместе с тем требовало уважения к самой человеческой жизни — в частности, осуждая аборты, которые были в то время обычным делом во всех классах общества от Египта до Рима. Император Домициан заставил свою племянницу сделать аборт, вследствие чего она умерла, и это послужило причиной громкого скандала¹²⁰. Не меньшим злом было избавление от уже родившихся младенцев. Мы располагаем письмом одного египетского наемного работника, находившегося на заработках в Александрии, к своей беременной жене. Он велит ей избавиться от младенца, если родится девочка¹²¹.

Не следует идеализировать христианскую античность любой ценой, и прежде всего ценой правды. Евангелие не изменило чудесным образом людей и не устранило все недостатки. «Пастырь» советует научиться прощать и, в случае необходимости, жить вместе с покаявшимся. Лучше простить, чем допустить, чтобы супруг возвратился к идолопоклонству. Этот реализм контрастирует с экзальтированным духом некоторых сект, запрещавших женщине становиться матерью. Фома в «Деяниях», носящих его имя, убеждает дочь царя Гундафара в день ее бракосочетания, чтобы она соблюдала абсолютное воздержание, говоря: «Я пришел упразднить обязанности женщины»¹²².

Гностики объявляли супружество проституцией. Многие же еретики, как, например, Симон, Апеллес и Марк, впадали в другую крайность: пользуясь легковерием женщин, они развращали их не только духовно, но и телесно, что, как известно, порицает и простая мораль¹²³.

Положение замужней женщины, когда она переходила в христианство одна, без своего мужа, становилось особенно затруднительным. Эта ситуация в первые века христианства встречалась во всех слоях общества. «Дидаскалии»¹²⁴ не советуют драматизировать ее, и вплоть до времен Моники и Августина женщина, ставшая христианкой, должна была демонстрировать мужу истинное лицо христианства; ее душевные качества в конце концов могли привести к Евангелию и супруга. Но как бы то ни было, язычники снова и снова обвиняли христиан: «Они вносят разлад в семьи»¹²⁵.

Примеры подобного рода коллизий многочисленны. Юстин¹²⁶ рассказывает историю некой римлянки из хорошего общества, которая, обратившись в христианство, тщетно пыталась отвлечь своего мужа от распутной жизни. Дело закончилось разводом. Раздосадованный муж донес на нее как на христианку — супружеское злопамятство, сопровождавшее семейные драмы во все времена. Тертуллиан¹²⁷ рассказывает о Клавдии, правителе Каппадокии, который, желая отомстить за обращение в христианство своей жены, начал преследовать христиан.

Опыт объясняет недомолвки Церкви, когда дело касалось смешанных браков между язычником и христианкой. Тертуллиан¹²⁸ описывает, с каким риском сталкивалась замужняя женщина-христианка в тех случаях, когда ее супругом был язычник: «Ей будет невозможно исполнять свой долг перед Господом, имея у себя под боком поклонника дьявола, по наущению своего хозяина мешающего ей соблюдать благочестие. Когда ей надо идти на молитвенное собрание, муж зовет ее в термы. В тот день, когда она захочет поститься, ее муж устраивает праздник. Если ей надо выйти, дома вдруг находится как никогда много дел». Такова картина, нарисованная женатым человеком!

Обращение в христианство юной девушки могло омрачить ее будущее. Как найти супруга в сообществе, в котором численно преобладали женщины? Если к тому же девушка принадлежала к высшим слоям общества, то ее выбор еще более сужался, поскольку в христианской общине юноши, за которых можно было бы выйти замуж, в основном происходили из простого народа. Во времена Марка Аврелия патрицианка теряла свой титул «светлейшая», выйдя замуж за простолюдина. Именно поэтому молодые аристократки, не желавшие терять свой титул, не вступали в законный брак, предпочитая сожительство с вольноотпущенниками и даже рабами¹²⁹.

Тертуллиан осуждал такой образ жизни, настоятельно требуя от юных христианок предпочесть благородство веры благородству крови, ибо гармония веры и любви с лихвой компенсирует социальные различия¹³⁰. Позднее римский папа Каликст узаконит эту практику заключения неравных браков, позволив, вопреки римскому праву, представителям знати вступать в брак с простолюдинами, свободными по рождению и даже рабами. В связи с этим Ипполит возмущенно писал: «Незамужним женщинам, достигшим зрелых лет и воспылавшим любовью к человеку, не достойному их по своему социальному положению, но не желавшим при этом жертвовать своим собственным положением в обществе, он позволил как нечто законное соединяться с человеком, рабом или свободным, коего они выберут себе в сожители, и считать его супругом, не вступая в законный брак»¹³¹.

Эти свободные союзы, часто встречавшиеся в ту эпоху, папа одобрял, но при условии, что они санкционированы Церковью и на них распространяются общие принципы верности и нерасторжимости¹³². Эти браки, заключавшиеся по принципу свободы совести, но тайно, поскольку действовавшее законодательство их не признавало, должны были оставаться бездетными (чтобы не признавать своими детей, рожденных от вольноотпущенника или раба), что вынуждало прибегать к практике абортов. Сам общественный институт конкубината, признававшийся по закону, настраивал на добровольное бесплодие.

Не в обиду будет сказано Ипполиту, сурово осуждавшему папу Каликста, следует отдать должное реализму пастыря, решившего освободить от угрызений совести христиан, попавших в безвыходное положение.

Сочинения христианских авторов рассматриваемой эпохи изобилуют рекомендациями, игравшими роль закваски, брошенной в стареющий мир. Тертуллиан посвятил целый трактат «покрову дев», чтобы обосновать необходимость его ношения девушками-христианками. «Дидаскалии»¹³³ рекомендуют замужним женщинам покрывать голову платком, появляясь в общественных местах и собраниях, дабы спрятать свою красоту и тем самым не вызывать плотских желаний. Посещение смешанных бань, существование которых не запрещалось положениями «Дигест»¹³⁴, но в которых появлялись и женщины сомнительного поведения, формально не рекомендовалось христианам обоего пола¹³⁵.

Молодые вдовы, которым апостол Павел рекомендовал вступать в повторный брак, дабы не стать жертвой своей собственной праздности, поступали на иждивение христианской общины. Наиболее ревностные из них объединялись в сообщества¹³⁶.

Нигде достоинство женщины и равенство ее с мужчиной не проявились отчетливее, чем в подвиге мученической смерти. Множество женщин, принявших смерть мучениц за веру, отличились своим особым героизмом. Не найти рассказа о казни христиан, в котором бы не фигурировали женщины или девушки¹³⁷. Казалось, в отношении их язычники с удовольствием демонстрировали свои садистские наклонности, словно бы женщины олицетворяли собой победу христианства.

Несмотря на недостатки и неудачи, христианская община своим усердием в исповедании веры пыталась воплотить в реальности иное, новое общество, в котором бы социальные, этнические и половые барьеры пали под натиском страстного желания жить в подлинно христианском братстве, деля всё по-братски. В свете Евангелия богатые и бедные становились братьями и сестрами — не по категориям человеческого общества, но по своей причастности к общей жизни и общей благодарственной молитве.