14. Квинт Фабий Максим Руллиан

14. Квинт Фабий Максим Руллиан

Квинт Фабий Максим принадлежал к одной из старейших и знатнейших патрицианских фамилий, которая вела свое происхождение от Геркулеса и одной из дочерей аркадца Эвандра, и был самым значительным членом этого семейства. Ожесточенный спор, который он, в качестве magister equitum, вел с диктатором Папирием, нам уже известен; мы знаем, что между этими двумя людьми существовала непримиримая вражда, не прекращавшаяся до самой смерти. Они резко отличались друг от друга характерами. Фабий, человек воинственный и неустрашимый, был, однако, в сравнении с Папирием олицетворенная кротость и пользовался любовью народа до глубокой старости. Между тем как Папирий в своей общественной деятельности строго держался древнеримских принципов и традиций, передовой, энергичный Фабий часто разрушал оковы рутины и с отважной гениальностью шел своим собственным путем.

Имя Кв. Фабия упоминается первый раз в 331 г., когда он был эдилом. Этот год ознаменовался необыкновенной смертностью, которую приписывали дурной погоде. Но вот однажды к эдилу Фабию пришла женщина, вызвавшаяся объявить причину этого бедствия, с условием, что ей гарантируют полную безопасность. Эдил доложил об этом сенату, и тогда рабыня открыла, что знатные женщины варят яд и отравляют им своих мужей и родственников, и прибавила, что виновных можно поймать на месте преступления. Действительно, посланные вместе с ней застали двадцать женщин за приготовлением разных зелий и привели их с поличным на форум. Так как они утверждали, что эти снадобья совершенно безвредного свойства, то народ потребовал, чтобы они выпили их. Требование это было тут же исполнено, и выпившие умерли на месте. Вслед затем было открыто еще 170 женщин, занимавшихся таким же производством; всех их казнили. Сенат взглянул на все это дело, как на предзнаменование общественного бедствия, и для искупления греха, а равно для уничтожения в сердцах таких преступных склонностей решил вбить священный гвоздь через посредство назначенного специально для этой цели диктатора.

В 324 г., как нам уже известно, Фабий одержал при Имбриниуме блистательную победу над самнитянами и за это едва-едва избежал казни по приговору диктатора Папирия; затем, в 322 г., когда, по свидетельству Цицерона, он был еще очень молод, народ, относившийся к нему с большой симпатией, избрал его консулом. Между тем как в этом году диктатор Корнелий Арвина и его magister equitum М, Фабий Амбуст вели войну в Самниуме и одержали победу в кровопролитном сражении, Фабий, вероятно вместе со своим товарищем Л. Фульвием, счастливо воевал в Апулии и восточной части Самниума. Он взял апулийский город Луцерию, который вскоре после кавдинского несчастья снова перешел на сторону самнитян, отнял у этих последних и у апулийцев 81 местечко и положил на месте 21 тысячу человек из неприятельского войска. Эти успехи римского оружия поставили самнитян в такое положение, что они согласились выдать римлянам своего полководца Брутула Папия и стали искать мира на каких бы то ни было условиях.

В следующие годы война между римлянами и самнитянами шла с переменным успехом: на долю первых выпал кавдинский позор, Папирий заставил вторых поплатиться за него кровью, но самнитяне с несокрушимым мужеством продолжали сражаться. Так наступил 315 г. В то время как римские войска стояли в середине Самниума или в Апулии, т. е. очень далеко от Рима, самнитяне составили смелый план отрезать римлян от Кампании занятием Лаутульского ущелья и перенести войну в Лациум. Они оставили свое войско на виду у консулов и двинулись со всем резервом к Лаутуле. В этом опасном положении римляне назначили диктатором Кв. Фабия. Он избрал своим magister equitum Кв. Аулия Церретана и, набрав новое войско, пошел к Лаутуле, но здесь потерпел значительное поражение. Военачальники не могли удержать своих солдат от бегства, и Аулий, чтобы не пережить этого позора, бросился в ряды неприятелей и погиб под их мечами.

Ливий, которому всегда тяжело сознаваться, что римлян постигло бедствие, и который, в этом случае, вероятно, следуя анналисту Фабию, очевидно, становится на сторону Фабия, называет это поражение нерешенной битвой и рассказывает о победе, будто бы одержанной диктатором немедленно вслед за ней. По его словам, самнитяне, после сражения при Лаутуле, окружили Фабия и его войско со всех сторон, но он, зажегши свой собственный лагерь, не только победоносно пробился сквозь неприятельские ряды, но, кроме того, соединившись со своим братом К. Фабием, подоспевшим к нему со свежими войсками и напавшим на неприятеля с тылу, разбил самнитян наголову и взял и ограбил их лагерь. Но есть полное основание думать, что эта победа выдумана семейством Фабиев для того, чтобы загладить позор поражения.

Лаутульское несчастье имело последствием отпадение от Рима многих городов в Кампании, на берегах Лириса и в Лациуме. Рим очутился в очень опасном положении, но именно во время бедствия проявляются во всем своем блеске величие и энергия римлян. Не прошло после этого и нескольких лет, как они уже снова владели отделившимися городами и принимали меры к тому, чтобы закрепить их за своим государством еще сильнее, чем прежде. С тех пор как римляне успели оправиться от поражения при Лаутуле, самнитяне начали, по-видимому, отчаиваться в возможности одержать окончательную победу. Постоянные войны все более и более усиливали их ненависть к Риму, но в то же время все больше и больше истощали их силы. Но вот с 312 г. загорелся для них луч новых надежд. В этом году оканчивалось сорокалетнее перемирие, заключенное в 351 г. между этрусками и римлянами, и первые стали уже готовиться к войне; очень может быть, что самнитские эмиссары ездили по этрусским городам и обращали их внимание на опасность, грозившую со стороны Рима всем итальянским народам. Римляне рассчитывали, что этруски выступят против них уже в этом году, и деятельно готовились к войне; но только через год (в 311 г.) армия всех этрусских городов, за исключением Аррециума, появилась перед Сутриумом, римской крепостью в южной Этрурии. Частые и кровопролитные схватки под ее стенами оканчивались большей частью не в пользу римлян; наконец в 310 г. Кв. Фабий Руллиан, избранный во второй раз консулом, дал войне иной оборот и блестящими победами смыл пятно Лаутульского поражения.

Фабий, со своим товарищем К. Марцием Рутилом, пришел к Сутриуму, где его ожидала этрусская армия, значительно превосходившая римскую численностью. Этот количественный недостаток Фабий возместил удачным выбором позиции на скалистом и усеянном камнями возвышении. Этруски тотчас же двинулись против него и, полагаясь на свое численное превосходство, устремились в битву с такой горячностью, что побросали все свое вооружение и обнажили мечи для рукопашной схватки. Но римляне метнули в них с вышины таким огромным количеством камней, что они остановились в смятении и испуге. Взобраться наверх для рукопашной схватки было совсем не так легко, а оружия для того, чтобы сражаться издалека, у них не было. И они стояли под неприятельскими ударами, без всякого прикрытия, без всякой возможности обороны. Часть их уже начинала отступать, когда две передние линии римского войска кинулись на этрусков с бешеными криками и обнаженными мечами и обратили в стремительное бегство. Многие тысячи этрусков пали в этой битве, и в руки неприятеля попало тридцать восемь знамен. Так как в это же время самнитяне опустошали Aпyлию, то консул Марций должен был двинуться против них, и Фабий остался единственным распорядителем войны в Этрурии. Для подкрепления этрусского войска, стоявшего перед Сутриумом, пришли новые силы. Чтоб оттянуть их отсюда, Фабий составил смелый план – перейти из оборонительного положения в наступательное и вторгнуться в Верхнюю Этрурию, которая до тех пор оставалась почти неизвестной римлянам вследствие различия в языке и неудовлетворительности путей сообщения. Для осуществления этого намерения Фабию предстояло пройти дикий Циминийский лес (горы Витербо), пограничный горный хребет между римской землей и Этрурией; по словам Ливия, эта местность могла в то время сравниться дикостью и непроходимостью с германскими лесами, и даже ни один купец не проникал до того времени в эту пустыню. Если это описание и преувеличено, то предприятие Фабия во всяком случае было опасным риском. Проигранное сражение по ту сторону гор неизбежно должно было повлечь за собой гибель всего римского войска.

Но прежде чем выступить в этот рискованный поход, Фабий отправил своего брата вперед на рекогносцировку. Этот брат провел детство в городе Цере, находившемся в то время в дружественном союзе с Римом, и потому знал этрусский язык. В сопровождении только одного раба, тоже говорившего по-этрусски, пустился он в путь. Оба они были переодеты пастухами, несли в руках земледельческие орудия и по два галльских метательных копья и собирали сведения о свойстве почвы, о передовых и замечательнейших личностях между тамошними народами. Так дошли они до умбрийского города Камерса, который, как можно предположить, находился вблизи Клузиума, к западу от Тибра. От имени консула Фабий заключил здесь с камертинцами дружественный союз и получил от них обещание, что когда римское войско явится в эту местность, то найдет к своим услугам запас съестной провизии на тридцать дней и вооруженных камертинских умбров.

Получив от брата эти сведения, консул тотчас же выступил в поход. С наступлением ночи он выслал вперед в лес обоз и легионы, а сам с конницей остался, и на следующее утро, чуть рассвело, стал разъезжать взад и вперед перед неприятельскими аванпостами, чтобы отвлечь их внимание от выступившей армии. Через некоторое время он возвратился в свой лагерь и, незаметно для неприятеля, выехал в другие ворота и нагнал свое войско, прежде чем наступила ночь. На следующее утро он уже был на возвышенностях Циминийского леса, откуда открывался вид на богатые нивы Этрурии, которые столь долго щадила война. Войско спустилось вниз и расположилось лагерем в долине. Отправленные по разным направлениям отряды завладели богатой добычей и без труда изрубили сбежавшиеся толпы этрусских поселян, попытавшихся оказать им сопротивление.

В это время прибыла в лагерь Фабия из Рима депутация из пяти граждан и пяти трибунов с поручением от испугавшегося сената отговорить консула от безумно-смелого похода через Циминийский лес. Посланные с большой радостью увидели, что они явились слишком поздно, и поспешили обратно в Рим с вестями о победе.

Опустошая все на пути своем, Фабий достиг Перузии. Здесь встретил он большое этрусское войско, явившееся с целью отомстить за вторжение римлян в эти земли. Фабий приготовился к битве. Он приказал своим солдатам ждать сигнала к нападению каждую минуту дня и ночи. На четвертые сутки ночью полководец разбудил их и велел вооружиться как можно тише и незаметнее для неприятеля. Рабочим были розданы железные ломы для выламывания свай и засыпки рвов: внутри укреплений поместилась линия, а у выходов лагеря были поставлены отборные когорты. Незадолго до рассвета, когда все еще спали крепким сном, линия ринулась через сломанную ограду и стала рубить направо и налево лежавших вповалку неприятельских солдат. Одних смерть застигла прежде, чем они успели пошевелиться, других – в полусонном состоянии, большую часть – в то время, когда они кинулись к оружию. Только немногие успели вооружиться, но и их римляне без труда обратили в бегство, и этрусский лагерь попал в руки победителя. Золото и серебро консул взял себе, остальную добычу раздал солдатам. Около 60 тысяч этрусков были убиты или взяты в плен.

Эта блистательная победа имела такой решительный характер, что Перузия, Кортона и Аррециум – главные государства в северо-восточной Этрурии, отправили в Рим послов с просьбой о мире. Сенат заключил с ними перемирие на 30 лет.

Ко времени этого этрусского похода относится назначение консулом Фабием Папирия Курсора в диктаторы.

После битвы при Перузии Фабий возвратился в Сутриум и принудил стоявшее там этрусское войско снять осаду этого города. В 309 г. он продолжал войну с южными и западными этрусками и с их союзниками, умбрами. Умбры были побеждены без труда. Такое слабое сопротивление они оказывали, вероятно, потому, что часть их держала сторону римлян. Но справиться с этрусками было гораздо труднее. Они собрали громадное войско и вступили в бой с Фабием при Вадимонском озере. Ожесточение и храбрость были так велики с обеих сторон, что ни одно метательное копье не было пущено в ход, а с первой же минуты пошли в дело мечи. Долго бились с величайшим жаром и римляне и этруски, ни на шаг не уступая друг другу. Вмешательство римских триариев тоже не изменило положения дела; тогда конница спешилась и сквозь груды оружия и трупов пробилась в первые ряды этрусков. Со свежими силами бросилась она на утомленного неприятеля и наконец произвела там смятение. Воодушевленное этим успехом, остальное римское войско забыло свою усталость и прорвало неприятельскую линию. Лучшие этрусские силы пали в битве, лагерь был взят приступом и разграблен. Это сражение до такой степени ослабило этрусков, что в следующем (308) году консул Кв. Деций заставил их надолго сложить оружие.

Вскоре после победы при Вадимонском озере Фабий возвратился в Рим и отпраздновал заслуженный триумф. В награду за блистательные подвиги римляне избрали его консулом и на следующий, 308 г. вместе с Кв. Децием. Между тем как этот последний действовал в Этрурии, Фабий принял на себя ведение войны с самнитянами, к которым примкнули теперь марсы и пелигны, а также марруцины и френтаны. Он без труда завоевал Нуцерию Алфатерну и разбил марсов и пелигнов. Между тем умбры снова поднялись против римлян и, подкрепленные этрусскими отрядами, предприняли поход против Рима, предварительно объявив ему об этом в самых хвастливых выражениях. Деций поспешил явиться со своим войском и остановился невдалеке от Рима для прикрытия этого города, а Фабий вышел из Самниума навстречу умбрам и сошелся с ними при Мевании. Прибытие знаменитого полководца устрашило умбров, и они отступили бы без боя, если б один из их предводителей не убедил их сразиться. Они кинулись на неприятеля как раз в то время, когда солдаты Фабия вбивали сваи для ограды лагеря. Консул обратился к своим воинам с воззванием – отомстить врагу, который так хвастливо грозил взять приступом Рим. Речь эта вызвала такое воодушевление, что солдаты прервали ее воинственными криками и, не дожидаясь команды, при звуке рогов и труб, устремились на неприятеля. Смятение, произведенное ими в его рядах, было так велико, что главные зачинщики войны сдались еще до окончания битвы. Через несколько дней покорились и остальные народы Умбрии. Только окрикуланцы были приняты в число друзей римского народа, так как они, без сомнения, принимали самое слабое участие в восстании.

После этих побед Фабий снова вернулся на юг, и сенат оставил его в звании главнокомандующего и на следующий (307) год. Проконсул разбил самнитян при городе Алдифы, загнал их в лагерь и завладел бы этим лагерем, если б наступившая ночь не прекратила битвы. Римляне окружили его со всех сторон, чтобы никто не мог выйти, и на следующий день неприятель объявил, что сдается. Все самнитяне были проведены под виселицей в одном исподнем, без оружия. На счет находившихся в их войске союзников главнокомандующий не постановил ничего определенного; около 7 тыс. из них было продано в рабство тут же римским воинам. Оказалось в самнитской армии и очень значительное число герников, несмотря на то, что этот народ уже давно состоял в тесном союзе с римлянами. Их всех Фабий отправил в Рим, предоставив сенату распорядиться ими по своему усмотрению. Это обстоятельство побудило герников, за исключением трех городов, отпасть от Рима и заключить союз с самнитянами. Но в следующем (306) году они снова были покорены римлянами, и этот союз расторгнут.

Война принимала для самнитян все более и более неблагоприятный оборот. Все их союзники, на помощь которых они опирались в последние годы, были усмирены римлянами, да и сами они совершенно изнемогли от долголетней борьбы. В 305 г. им было нанесено еще два сильных поражения – при Бовиануме и Тиферне. Тогда они отправили в Рим послов с просьбой о мире. Сенат согласился с единственным условием, чтобы они признали верховное господство Рима (304).

Немедленно по окончании этих долговременных войн с самнитянами и их союзниками римляне ревностно приступили к утверждению своего владычества в Средней Италии и старались сооружением военных дорог и крепостей отрезать Этрурию и Северную Италию от юга, от самнитян. Эти последние увидели себя опутанными целой сетью римских крепостей на востоке, западе и севере и скоро поняли, что такого рода мир для них хуже самой кровопролитной войны. Они ясно увидели, что если не хотят быть порабощенными полностью, то должны взяться за оружие немедленно, пока укрепления римлян еще не совсем окончены, Средняя Италия еще волнуется и отчасти находится в открытом восстании, а в Северной Этрурии стоят еще под ружьем несколько общин. И вот в 298 г., когда ни одна из ран, нанесенных, предыдущей войной, еще не успела залечиться, они снова взялись за оружие и соединились с этрусками, умбрами и галлами. Так как успехом предшествующей войны Рим был обязан, главным образом, своему союзу с Луканией, то самнитяне вторглись теперь в эту страну и заставили ее принять их сторону. Римляне увидели в этом обстоятельстве нарушение мира и немедленно объявили войну. Эта третья Самнитская война продолжалась с 298 по 290 г. и дала старику Фабию Руллиану случай пожать новые лавры. В первый год она шла как в Этрурии, так и в Самниуме и имела результатом возобновление мира луканцев с Римом; на 297 г. римляне в четвертый раз избрали консулом Фабия и, по его желанию, дали ему в товарищи П. Деция Муса. В этом году имелась в виду кровопролитная борьба с самнитянами и их союзниками, и потому римское правительство обратилось к содействию своих испытаннейших людей. Но так как этруски, менее стойкие, чем самнитяне, уже начали выказывать склонность к миру, то оба консула получили возможность двинуться в Самниум. Опустошительно прошли они по всей стране. Фабий разбил самнитян в битве при Тиферне, Деций нанес при Малевенте поражение апулийцам, которых самнитяне призвали себе на помощь. После этих побед консулы в продолжение целых пяти месяцев беспрепятственно опустошали самнитские земли, и самнитяне поняли, что их погибель неизбежна, если они будут оставлены своими северными союзниками. Поэтому они стали предпринимать всевозможные усилия к тому, чтобы отклонить этрусков от заключения мира с Римом. Самнитский полководец Геллий Эгнаций вызвался помочь им в их собственной земле; это ободрило этрусков, и они решили еще раз попытать счастья сообща с самнитянами.

296 г. стоил самнитянам громаднейших трудов и пожертвований. Они вооружили три армии, из которых одна Пыла оставлена для защиты собственной страны, другая получила назначение вторгнуться в Кампанию, а третья, под предводительством Эгнация, двинулась в Этрурию через римские укрепления Средней Италии. Эти операции повлекли за собой общее восстание этрусков и умбров. К ним, по приглашению этрусков, присоединились в очень значительном количестве и галлы. Это соединение стольких народов побудило и римлян принять самые усиленные меры для обеспечения себе успеха в предстоящей войне. 296 г. прошел в вооружении и передвижениях войск, в следующем дело должно было решиться так или иначе. Римляне снова назначили консулами своих лучших полководцев – Фабия Максима и его друга Деция Муса, который уже неоднократно был его товарищем, и вооружи ли шестидесятитысячное войско. Четыре легиона поступили в распоряжение консулов, которые должны были повести их на север; кроме того, образовали два резерва, из которых один расположился у Фалерии, а другой – под стенами Рима. Неприятель находился в Умбрии, где сходились галльские, этрусские и сабельские дороги. Туда- то направились оба консульских войска.

Фабий двинулся прежде своего товарища, чтобы принять начальство над войсками, стоявшими лагерем недалеко от неприятеля под начальством бывшего в истекшем году консулом Аппия Клавдия Цекуса. Подходя к лагерю, Фабий встретил римских дровосеков, шедших под прикрытием вооруженного отряда. От ликторов, предшествовавших главнокомандующему, они узнали о прибытии консула Фабия и приветствовали его радостными криками любви и преданности. Фабий спросил их, куда они идут, и, услышав в ответ, что за дровами, сказал: «Как! Разве ваш лагерь не окружен деревянным забором?» – «Даже двойным, – отвечали они, – и, сверх того, рвом; но несмотря на это, мы в большой тревоге и страхе!» Фабий возразил: «Стало быть, у вас дров множество. Ступайте назад и сломайте забор». Они возвратились и принялись за работу к ужасу солдат и самого Аппия, которые успокоились только тогда, когда узнали, что это делается по приказанию только что прибывшего консула Фабия,

На следующий день Фабий снялся с этого места и отпустил Аппия Клавдия в Рим. С этих пор его войско нигде не располагалось постоянным лагерем. Он говорил, что для армии вредно оставаться долго на одном и том же месте и что постоянные перемены позиции поддерживают деятельность и здоровье солдата. С наступлением весны он соединился со своим товарищем Децием, и оба они, перейдя Апеннины, проникли в Сентинскую область, где находился неприятель. Армия этого последнего распределилась таким образом, что самнитяне и галлы должны были вместе участвовать в сражении, а этруски и умбры – в то же время напасть на римский лагерь. Но Фабий узнал об этом плане от трех клузинских перебежчиков и отправил к начальникам резервов у Фалерии и около Рима приказание двинуться к Клузиуму и начать опустошать этрусские земли, насколько это окажется возможным. Таким манером он надеялся разъединить этрусское войско с союзниками и не ошибся в расчете. Узнав о вторжении неприятеля, часть этрусского войска, менее великодушная, чем самнитяне, прошедшие по северу по развалинам своих городов, немедленно отправилась на родину. Как только известие об удалении этрусков дошло до консулов, они поспешили вступить в битву. Два дня кряду вызывали они неприятеля на бой отдельными схватками; на третий день вся армия вышла в поле. В то время как оба войска стояли в боевом порядке одно против другого, между ними пробежала лань, преследуемая волком. Лань кинулась в сторону галлов, волк – в сторону римлян. Эти последние свободно пропустили его сквозь свои ряды, но лань была остановлена галлами и убита. Увидев это, один римский солдат воскликнул: «Туда, где лежит без жизни священное животное Дианы, туда направляются проклятия и смерть; на нашей же стороне остался невредимым и неоскверненным священный зверь Марса – волк, и он явился сюда для того, чтобы напомнить нам о нашем происхождении от Марса и об основателе нашего государства!»

На правом крыле стояли галлы, на левом – самнитяне. Против этих последних расположился Фабий со своими двумя легионами, против первых – Деций с таким же количеством войска. Умбров, по сведениям, сообщаемым Ливием, было в этой битве так же мало, как и этрусков; стало быть, большинство их ушло вместе с этими последними. При первой схватке обе стороны сражались со столь равными силами, что, участвуй в битве умбры и этруски, римляне, без сомнения, должны были бы уступить. Оба римских крыла вели бой различными способами. Фабий, по своему обыкновению, сберегал свое войско до последней минуты и большую часть дня держался в оборонительном положении, чтобы тем сильнее напасть на неприятеля, когда тот устанет. Деций, более горячий вследствие своей молодости и подвижности характера, с самого начала сражения устремил на неприятеля все свои силы, и так как действие пехоты казались ему недостаточно быстрыми, он пустил в ход и кавалерию. Окруженный отрядом храбрейших юношей, он обратился к ним с просьбой врезаться вместе с ним в неприятельские ряды, сказав, что они стяжают себе двойную славу, если победа изойдет от левого крыла, и притом от кавалерии. Два раза опрокидывали они галльскую конницу. Когда же, после третьей атаки, они очутились уже в самой середине неприятеля и стали рубить направо и налево, галлы бросились на них со своими колесницами и до такой степени испугали их лошадей, что те, как ошеломленные, разбежались в разные стороны и часть их в беспорядке кинулась в ряды римских легионов. Еще большее смятение произвели боевые колесницы в римском войске. Галльская пехота воспользовалась этим обстоятельством и тут же пустилась в такую стремительную атаку, что римляне не имели времени оправиться и уже обратились было в бегство. Тогда Деций крикнул: «Куда вы бежите? Что надеетесь вы выиграть бегством?» – и убеждал их прийти в себя, остановиться. Видя, что все его старания удержать их остаются безуспешными, Он воззвал в памяти своего отца П. Деция, того самого, который в битве при Везувии обрек себя на смерть за отечество, и сказал: «Отчего я медлю подчиниться унаследованному мной предопределен и Боги судили нашему роду служить искупительной жертвой в угрожающих государству опасностях. Поэтому я сейчас же принесу в жертву земле и духам мертвецов себя неприятельские легионы». Вслед за этим он велел верховному жрецу Марку Ливию, которого с самого начала сражения ни на шаг не отпускал от себя, прочесть ему ту формулу обречения на смерть, которую некогда произнес его отец, и прибавил к ней еще следующие слова: «Ужас и проклятие, убийство и кровь, гнев небесных и подземных богов предшествуют мне, я несу с собой проклятие погибели знаменам и оружию неприятеля, и смерть да постигнет галлов, самнитян и меня на одном и том же месте». С этими словами он кинулся со своим конем в ряды галлов и пал мертвый под их мечами. С этой минуты битва как будто перестала быть делом человеческих рук. Римляне потеряли своего полководца, но вместо того чтобы прийти от этого в ужас, они перестали бежать и снова начали сражаться. Галлы, и преимущественно та кучка, которая окружила труп Деция, одни метали, словно ошеломленные, кольями, не попадая в цели; другие стояли как окаменелые, не думая ни драться, ни бежать. Напротив того, на римской стороне, первосвященник Ливий, которому Деций передал главное начальство над войском, объявил солдатам, что римляне победили, что смерть их консула спасла их, что на врага подземные боги наслали ослепление и смертельный ужас. В это время легаты, Л. Корнелий Сципион и К. Марций, подоспели со свежими силами, которые Фабий послал им на подкрепление. Галлы отступили и составили замкнутую линию позади своих, выставленных в ряд, щитов. Так как вследствие этого рукопашная битва с ними сделалась невозможной, то римляне, по приказанию легатов, взялись за метательные копья и стали метать ими в эту импровизированную стену. Многие копья пробивали щиты и вместе с тем тела стоявших за ними галлов.

На правом крыле Фабий провел в колебании большую часть дня; но как только он заметил, что силы неприятеля ослабевают, то поспешил направить на него сбоку конницу, а сам повел в атаку свою пехоту. Самнитяне не выдержали напора и во всю прыть побежали в свой лагерь мимо войска галлов и оставили своих союзников одних в самую решительную минуту. Фабий заслал часть своего войска в тыл галлам, а с остальными погнался за самнитянами, У самого лагеря этих последних произошла кровопролитнейшая схватка, в которой погиб самнитский полководец Эгнаций. Лагерь был взят после кратковременного сопротивления, и в то же время галлы были окружены со всех сторон и изрублены.

Число павших при Сентинуме галлов и самнитян определяют в 25 тыс., а взятых в плен – в 8 тыс. Но и победителям эта битва стоила много крови. От войска Деция осталось 7 тыс. человек, от легионов Фабия – 1200. Фабий собрал все оружие неприятеля в одну кучу и сжег его в честь «Юпитера Победителя», потому что этому богу дал он во время битвы обет построить храм и посвятить неприятельское оружие. Труп своего товарища ему не удалось найти в этот же самый день, так как он лежал под грудой галльских трупов. На следующий день солдаты принесли его с горькими слезами в свой лагерь. Фабий с большими почестями похоронил сослуживца, который был вместе с ним один раз цензором и три раза консулом, и произнес над его могилой похвальную речь.

Этруски, ушедшие до начала битвы, потерпели в это же время поражение в Этрурии от пропретора Кн. Фульвия, а побежденные самнитяне, бежавшие после этого сражения в отечество, были окружены пелигнами и изрублены в числе 5 тысяч человек. Фабий оставил войско Деция в Этрурии, а сам со своими легионами вернулся в Рим, где блистательным триумфом отпраздновал победу над галлами, этрусками, умбрами и самнитянами. Шедшие вслед за ним солдаты славили в своих песнях его победу, но точно так же воспевали геройскую смерть Деция, который, подобно своему отцу, добровольно обрек себя на гибель за отечество.

Битва при Сентинуме вела к очень значительным последствиям. Союз вышеупомянутых народов распался; Умбрия осталась во власти римлян, галлы рассеялись, этруски сложили оружие и обещали сохранять перемирие в продолжение 40 лет. В последующие годы, до 280-го, происходили еще время от времени кровопролитные битвы с отдельными этрусскими общинами и галльскими отрядами, которых они призывали себе на помощь; но потом вся Этрурия покорилась на очень мягких условиях и с тех пор не возобновляла враждебных действий.

Только самнитяне не сложили оружия после несчастного 295 г. С удивительным мужеством сражались они до последнего изнеможения за сохранение своей свободы и после каждого поражения выступали со свежими войсками к твердой решимости победить или умереть. В 292 г. они нанесли значительный урон консулу Кв, Фабию Максиму Гургесу, сыну Фабия Руллиана. Этим обстоятельством воспользовались для удовлетворения своей личной ненависти враги семейства Фабиева и, вероятно, главным образом, Аппий Клавдий Цекус, старый противник великого Фабия. Они провели в народном собрании предложение – отставить Фабия Гургеса от должности и призвать его на суд в Рим. Но старик Фабий успокоил народ и заявлением своей готовности сопровождать сына в качестве легата побудил собрание оставить начальство над войском в его руках. Подкрепленный отцом, Фабий Гургес одержал вслед за этим блистательную победу и взял в плен самнитского военачальника К. Понтия, победителя римлян в Кавдинском ущелье. Рассказывают, что когда старый Фабий увидел, что Понтий наскочил на Гургеса и что жизни этого последнего грозила опасность, он, забыв свою старость, бросился между сражающимися и спас сына. В триумфе, отпразднованном по случаю этой победы, отец ехал позади колесницы сына. Плененный Понтий также участвовал в этом торжественном шествии и вслед за тем был обезглавлен в темнице, вопреки всякому международному праву.

Говорят, что и в походе следующего года Фабий сопровождал, в качестве подчиненного, своего сына, назначенного проконсулом и получившего главное начальство над войском. Историки вообще выставляют особенно па вид то обстоятельство, что старый, знаменитый полководец всюду держал себя как подчиненный сына и предоставлял ему всю славу побед. Во время одних переговоров с самнитянами Гургес предложил сопровождавшему его отцу поместиться между ним и предшествовавшим ему ликтором, чтобы не подвергаться напору теснившего со всех сторон неприятеля; но Фабий отказался из уважения к обычаю, по которому никто не имел права идти впереди консула.

В 290 г. самнитяне увидели наконец невозможность бороться; они заключили с римлянами мир, условия которого нам неизвестны. Чтобы отрезать сообщение самнитян с луканцами и могущественным Тарентом, римляне отправили в то время в Венецию необыкновенно сильную колонию в количестве 2 тысяч человек.

Не менее важные услуги оказал Фабий Руллиан своему отечеству и во время мира, преимущественно тем, что оказывал сопротивление опасным действиям Аппия Клавдия. Этот Аппий Клавдий, прозванный Декусом (слепым) от несчастья, постигшего его в старости, был удивительной натурой. Он обладал большими дарованиями и редким ораторским талантом, был также поэт и писатель, но сохранил в себе в высокой степени коренные пороки своего семейства – гордость и властолюбие. Он старался составить себе в сенате и народе партию, через посредство которой ему можно было бы господствовать над тем и другим, не имея официального характера правителя. С этой целью он, сделавшись в 312 г. цензором, вытеснил из сената многих почтенных людей, бывших его личными врагами, и сделал сенаторами сыновей вольноотпущенных. Но сенат, консулы и трибуны отказались утвердить этот Аппиев список сенаторов на том основании, что принятие его повлекло бы за собой полное уничтожение значения и существования правительства. Но зато Аппий провел другую опасную меру: он включил всю массу вольноотпущенных (libertini) в состав плебеев и распределил их по трибам, так что с этих пор этот низший класс людей стал первенствовать в народном собрании и давать баллотировкам такой исход, какой ему был желателен. Таким образом, судьба выборов и плебисцитных решений очутилась в руках тех, которые умели привлекать на свою сторону это сословие, и вследствие того государство подвергалось постоянным неурядицам и потрясениям. Эту опасность устранил Фабий, когда в 304 г. его избрали цензором вместе с П. Децием: он распределил всех новых граждан по четырем городским трибам, чем сокрушил их влияние в комициях. За этот спасительный подвиг Фабию дали прозвание Максимус.

Аппий был достойным членом своего семейства и в том отношении, что питал глубокую вражду к плебеям. Он сопротивлялся – но без успеха – Огульниеву закону, предоставлявшему часть духовных должностей плебеям, и несколько раз старался устроить дело так, чтобы, вопреки закону Лициния, оба консула были выбраны из сословия патрициев. Сделавшись в 296 г. консулом, он надеялся, что его товарищем назначат Кв. Фабия и что таким образом закон Лициния будет обойден. Патриции тоже умоляли Фабия извлечь консульское достоинство «из плебейской грязи»; но Фабий решительно отказался и тем спас неприкосновенность закона. Товарищем Аппия был выбран плебей.

Фабий Максим пользовался любовью народа до самой смерти, случившейся вскоре после триумфа его сына. Когда он умер, весь народ без исключения пожертвовал деньги на его похороны; но так как он оставил большое состояние, то его сын Гургес устроил на эти деньги общий пир для того же народа.