Глава 5. Личность и характер

Глава 5. Личность и характер

Когда Ришелье, находясь уже на вершине власти, выбрал в качестве своего портретиста не Рубенса, который писал портрет королевы-матери, а янсениста Филиппа де Шампеня, он поступил правильно, но совсем не потому, как думают некоторые, что не хотел соперничать с Марией Медичи, а потому, что разбирался в искусстве и в людях, — Рубенс не смог бы написать его таким, каким он предстает перед нами на портрете Филиппа де Шампеня, находящемся теперь в Лувре.

Этот же художник написал знаменитый триптих, на котором кардинал изображен анфас и два раза в профиль. Это полотно находится в Национальной галерее в Лондоне, и его одного было бы достаточно, чтобы люди спустя сотни лет имели представление о великом человеке, если бы шедевр из Лувра был потерян. И все-таки преимущество за тем портретом, что висит в Лувре.

Портрет кардинала Ришелье работы Филиппа де Шампеня, 1635 г., Париж, Лувр

Портрет сразу задерживает ваше внимание даже в том случае, если имя Ришелье ни о чем вам не говорит. Глядя на него, вы почему-то останавливаетесь и начинаете разглядывать его, думая о человеке, изображенном на полотне. Даже тогда, когда вы прочли много книг о кардинале, вы ничего не знали о нем, если не видели этот портрет. Только после того как вы побывали в Лувре и увидели это полотно, всё прочитанное вами вдруг освещается новым светом, и кардинал становится вашим хорошим знакомым, вашим современником.

Он изображен на портрете во весь рост в алой мантии кардинала с красной шапочкой на голове, из-под которой выбиваются длинные пряди черных волос, уже тронутые сединой. Он держится очень прямо и из-за худобы кажется выше, чем есть на самом деле. Вся его поза говорит о привычке властвовать и в то же время о способности глубоко и сосредоточенно размышлять. Под высоким бледным лбом красиво изогнутые брови. Черные глаза смотрят на нас внимательно, и кажется, что он хочет что-то сказать нам.

Мы видим перед собой человека, наделенного большой властью, и в то же время очень осторожного, благосклонного, но лишенного расточительности. Его внимательные глаза наблюдают за нами, словно он пытается понять, кто мы такие. Взгляд его черных глаз тверд и прям, — ясно, что никому нет доступа в его душу. Кажется, что эти глаза никогда не горели гневом, не знали пыла страсти, — они нужны великому уму, чтобы все видеть, за всем наблюдать и затем делать беспристрастные выводы. Во взгляде этих глаз есть что-то печальное, маленькие красивые губы твердо сжаты, усы чуть-чуть вздернуты вверх, что придает выражению лица некоторую воинственность. Острая бородка и прямые складки возле красивого носа с горбинкой подчеркивают его волевую натуру и напоминают нам, что политические решения, принятые этим человеком, изменили наш мир.

Перед нами зрелый, еще не старый человек, болезнь еще не поселилась в его хрупком теле. Но даже тогда, когда это произойдет, его могучий дух будет до самого конца сопротивляться и презирать недуг.

Итак, мы познакомились с внешностью великого человека. Давайте поинтересуемся, откуда он родом, какие препятствия и успехи были на его жизненном пути.

Отец будущего кардинала происходил из пуатвинского дворянства, был храбр и предан королю и вере, — он умер в одном из походов, предпринятых Генрихом IV, который высоко его ценил, — и был он также очень горячим, страстным человеком. Еще будучи подростком, он убил человека, заколовшего кинжалом его отца. Был за это сослан, потом прощен и приближен к королю Генриху III. В конце жизни он, по-видимому, тяжело заболел и умер, оставив вдову в больших долгах.

Мать Ришелье была дочерью члена парижского парламента, то есть по своему происхождению принадлежала к дворянству мантии. Она была хорошей, нежной матерью пятерых детей, очень озабоченной тем, как поправить расстроенные дела после смерти мужа. Арман Жан дю Плесси, будущий кардинал Ришелье, был ее четвертым ребенком, она родила его, когда ей было тридцать пять лет. Он родился очень слабым и хилым и думали, что он не проживет больше месяца.

Слабый и хилый ребенок вырос, превратился со временем в мужчину, но так и не стал вполне здоровым человеком. Всю свою жизнь Ришелье страдал головными болями, иногда настолько сильными, что он не мог в это время ни читать, ни писать. По-видимому, у него было какое-то заболевание нервной системы. Интересно, что один из двух его братьев и одна из сестер были не в своем уме, возможно даже сошли с ума. Кроме того, у него было какое-то заболевание крови — на его теле время от времени появлялись чирьи. Это заболевание и свело его в могилу.

Предполагали, что у него была эпилепсия. Предположение это не подтверждается никакими документами, и я упоминаю о нем только потому, что оно встречается у некоторых историков. Эту болезнь часто приписывают гениальным людям. По-видимому, все дело в том, что умственное напряжение гения так велико, что при слабом здоровье оно влечет за собой то или иное заболевание нервной системы.

Имеется еще одно свидетельство умственного расстройства кардинала. Мы находим его в мемуарах одной вздорной немки, вдовы бесчестного брата Людовика XIV. Они написаны спустя пятьдесят или шестьдесят лет после смерти кардинала и до сих пор не опубликованы. В них говорится, что в королевском семействе сохранилось предание, будто иногда на него находили припадки сумасшествия, во время которых он воображал себя лошадью, бегал, топая ногами, по комнате, ржал и лягался, как лошадь. В таких случаях его будто бы связывали и укладывали в постель. У него начиналась лихорадка, затем он впадал в беспамятство, когда же приходил в себя, он ничего не помнил о том, что с ним было.

Я думаю, эта история достаточно абсурдна, чтобы быть правдой. Кроме того, она такого сорта, что о ней непременно стало бы известно. С другой стороны, интимные подробности жизни великих людей так хорошо скрыты от внешнего мира, что и эта история, несмотря на всю ее нелепость, могла бы быть правдой, известной лишь очень узкому кругу лиц, — в данном случае, членам королевской семьи, с которой Ришелье был очень тесно связан.

Когда знакомишься с жизнью Ришелье, сразу замечаешь, что о многих событиях его жизни сохранилось большое количество документов, но о некоторых событиях неизвестно ничего, кроме слухов. Поэтому приходится иногда верить и им. Существует, например, довольно стойкий слух, будто бы Ришелье чуть ли не сошел с ума от радости, когда узнал, что ему присвоен сан кардинала.

В жизни Ришелье, по-видимому, бывали такие моменты — но очень редко и не на людях, — когда у него наступал нервный срыв. Это характерно, между прочим, для очень многих великих людей. Почти никто не знал об этом, так что ему удалось создать легенду о спокойствии и невозмутимости, которая дошла до наших дней.

Какой же силой воли надо было обладать, чтобы побороть не только свою слабость, но и реальные опасности, угрожавшие ему. В новой истории нет другой такой фигуры, воля которой действовала бы неослабно столь длительное время. Даже на смертном одре, в последние минуты жизни сила воли не покинула его. Хочется сравнить силу воли этого человека с непреложным действием физического закона, когда результат неизбежно следует из тех условий, которые были созданы в эксперименте.

Но огромная сила воли составляла только часть души Ришелье; в ней всегда жило стремление добиться успеха, славы, власти, добиться не для себя лично, как это свойственно самовлюбленным честолюбцам, а для того, чтобы с помощью этой власти, поддержанной огромной волей, возвеличить монархию и короля. Таким образом, сила воли и честолюбие были верными слугами могучего чувства, всегда жившего в душе Ришелье, — преданности королю, делу, которому он служит, и конечно монархии. К сожалению, лишь немногие биографы и историки заметили эту черту характера, так много говорящую о Ришелье.

Честолюбивое стремление к успеху и славе проявилось в нем очень рано — когда ему еще не исполнилось двадцати лет. Не будь у него огромного честолюбия, вряд ли он стал бы епископом в двадцать один год, вряд ли он стал бы заботиться о благоустройстве своей бедной и разоренной епархии, вряд ли бы он использовал любую возможность, чтобы съездить из далекого Люсона в Париж и показаться при дворе.

Есть честолюбцы, покрывшие себя славой на полях сражений с врагами отечества, отпрыски знатных родов или люди, уже хорошо известные власти, — для них взять власть в свои руки так же просто, как вскочить в седло. Иное дело, когда к власти идут согнувшись или даже ползком. Вот почему так много правды в том, чтобы власть была организована по монархическому принципу, — в этом случае правитель не будет, по крайней мере, запятнан грехами приспособленчества и интриганства. Конечно, и люди незнатного происхождения могут хорошо служить своим согражданам и государству, но в их памяти всегда сохранятся воспоминания об унижениях, которым они подвергались когда-то.

Именно таким человеком был Ришелье. Вот правила, оставленные им для честолюбца, желающего подняться вверх по лестнице власти: говорить как можно меньше; внимательно слушать старшего и делать вид, что вам интересно даже тогда, когда вам скучно и неинтересно; льстить старшему и трепетать перед ним. Сюда следовало бы еще добавить такие необходимые способности, как умение не замечать нанесенного оскорбления, помня все время о том, что в свое время оно должно быть отомщено; умение терпеливо ждать удобного случая, видя, как другие обходят вас и поднимаются выше, когда вы, кажется, были уже у цели. До сорока лет Ришелье именно так и действовал, после сорока он расправился с теми, перед кем до этого раболепствовал.

Отметим, что Ришелье никогда не пользовался таким распространенным среди делающих карьеру придворных и политиков приемом, как шантаж. Правда, он низкопоклонствовал перед королевой-матерью и не брезговал — довольно часто — саморекламой. Он часто и громко жаловался на бедность и на пренебрежение к нему. Для того чтобы быть замеченным, он произносил горячие проповеди и развил в конце концов свой небольшой ораторский талант до таких размеров, что на него обратили внимание. Все, что он ни делал в возрасте от двадцати лет до сорока, было направлено на то, чтобы любыми способами войти в правительство.

И раны, нанесенные его честолюбию на этом пути, были залечены бальзамом успеха, когда он на сороковом году жизни стал членом королевского совета, а затем и первым министром. Извинением ему служит то, что, идя к цели извилистым путем, он сознавал свои способности, свой гений.

И путеводной звездой на этом пути была преданность. Часто в отношениях Ришелье с королем Людовиком XIII не видят ничего, кроме подчинения глупца воле умного человека, и даже утверждают, что умный презирал глупого. Людовик XIII был весьма странным человеком, но только не глупцом. Мы расскажем о нем более подробно в следующей главе.

Преданность идее монархии была в жизни Ришелье самой главной, она была не только обоснована умственно, но и глубоко прочувствована им. Не удивительно, что это глубокое чувство распространялось и на личность короля, в котором нация видела своего властителя.

Мы все хорошо знакомы с этим чувством, помогающим преодолевать препятствия и создавать новое. Примеры его мы видим и в своей жизни, и в истории: это преданность своей семье, государству, религии. В Житиях святых мы находим удивительные примеры преданности вере, в биографиях героев — преданности своей Родине. Есть, однако, случаи — Ришелье один из них, — когда человек предан другому человеку.

Стремящийся к власти не брезгует грязной интригой, бывает чудовищно жесток. В таком случае чувства преданности нет и в помине. И все-таки в очень редких случаях такая комбинация возможна. В результате получается нечто невообразимое — например, Бисмарк. Он был предан Гогенцоллернам до глубины души, целью всей его жизни было возвеличение императора. Таким же был и Ришелье.

Я хочу провести четкое различие между преданностью идее или принципу и преданностью личности или династии. Подчеркну, что оно не кажется мне пустячным. Пусть кто-то предан какой-либо общей идее, например идее патриотизма или религиозной идее, и в то же время полон честолюбивых планов достичь при этом власти. Между его преданностью идее и стремлением к власти нет никакого противоречия, — одно помогает другому.

Совсем другое дело, когда кто-то служит другому человеку: эгоизм честолюбца в конце концов уничтожит чувство преданности, если оно даже было вначале в его душе.

Такой борьбы никогда не было в душе Ришелье. Если бы стремление к власти было главной страстью его души, он наверняка вступил бы в переговоры с Гастоном, братом короля, потому что король был очень долгое время бездетен, и Гастон считал себя — и не он один — наследником французской короны. Ришелье не сделал этого и оставался верен королю даже тогда, когда король тяжело болел и многие думали, что он вот-вот умрет. Он был предан королю, хотя хорошо понимал, что после его смерти он будет сослан.

Интересно, что в Ришелье всегда чувствовалась военная жилка даже тогда, когда он занимался делами государства или дипломатией. Справедливо говорят о наследственности и о том, как она влияет на наше поведение. Мне кажется, гораздо важнее те впечатления, которые мы получаем, когда вступаем в тот период нашей жизни, что зовется юностью. Ришелье в этот момент учился в военной академии и лишь благодаря случайности выбрал духовную карьеру вместо военной. Об этом будет более подробно рассказано во второй части нашего исследования.

Его отец был военным, и было естественно, что он выбрал ту же профессию. Она была очень уважаемой, военные составляли в государстве особую касту. Им не надо было заботиться о средствах существования, ведь они находились на полном обеспечении у государства. И хотя Ришелье пробыл в военной академии совсем недолго, ее влияние чувствовалось всю его жизнь. Между ним и королем возникла тесная связь именно на этой почве — король был прирожденным военным.

В этом больном человеке с неукротимым стремлением повелевать военный виден в умении читать карту, разбираться в деталях расположения войск, учитывать местные условия, расставлять людей и, наконец, принимать быстрые и точные решения. Ла-Рошель, Казаль, Корби, введение в войну в Германии войск шведского короля Густава Адольфа — все говорит о его военном таланте.

Нельзя, конечно, утверждать, что из Ришелье мог бы получиться великий полководец, продолжи он военную карьеру. Однако быстрота и неожиданность принимаемых им решений вполне сравнимы с тем, что нам известно о великих полководцах его времени.

Интересно, что он назначал командующими войсками или флотом людей в рясе. Его любимым портретом был тот, на котором он был изображен на коне в рыцарских доспехах. Очень жаль, что до нас не дошла одна скульптура. По-видимому, он был изображен в полном вооружении, подобно тому, как изображен Кромвель. Мы имеем в виду бюст Кромвеля, ранее принадлежавший лорду Ревелстоку и теперь находящийся в Палате общин. Обе скульптуры, по-видимому, работы итальянских мастеров. Статуя Ришелье находилась над задними воротами замка Меллере недалеко от Партене, в провинции Пуату. Ее разбили во время революции.

Сохранился торс и несколько фрагментов, которые можно видеть в музее провинции. Голова статуи была случайно обнаружена в какой-то антикварной лавке в Риме много лет назад и теперь находится в Школе искусств в Париже.

С военной жилкой хорошо сочеталось умение разбираться в людях. Шла ли речь о засылке шпиона в лагерь мятежников или заговорщиков, о выборе посланника ко двору враждебного короля, — он всегда находил именно того человека, который был нужен. В этом искусстве он не знал себе равных, и лишь один Наполеон немного превосходил его. Зато император сильно уступал кардиналу в другом: в умении выслушивать и пользоваться советами других. Как трогательно, например, то, что он никогда не пренебрегал советами своего старшего друга и помощника отца Жозефа. Как мудро он поступил, когда отказался от своего первоначального решения занять рейнскую долину, послушавшись совета отца Жозефа.

В своем «Завещании», которое Вольтер почему-то считал подложным, он выразил в блестящей форме свои взгляды на устройство общества и политику. Он был убежден в необходимости иерархической организации общества, в которой должны учитываться как способности отдельных личностей, так и интересы государства. В его «Завещании» мы не найдем ни одного слова о социальной справедливости, в этом вопросе он резко противоположен главной традиции французской общественной мысли. Однако его можно понять: стремление к социальной справедливости, как мы теперь видим, может привести к анархии и угрожать существованию самого общества.

Многие черты характера Ришелье говорят о том, что он был французом с головы до ног. Была, однако, одна особенность, которая довольно редко встречается среди его соотечественников, и он знал об этом. Особенность эта есть упорство в достижении поставленной цели. Ее ни в коем случае не следует путать с упрямством.

В «Завещании» он указывал, что благодаря своему уму и отваге французы давным-давно могли бы добиться превосходства над своими соперниками, — он, конечно, имел в виду Германию, — если бы они вечно не сворачивали в сторону вместо того, чтобы, идя по избранному направлению, достичь цели, которая, как правило, была совсем близко. Примером такого поворота в сторону были, по его мнению, религиозные войны и восстания против государственной власти.

Как я уже говорил, не надо смешивать упорство с упрямством, которым французы наделены сверх всякой меры. Решив чего-нибудь добиться, француз будет продолжать действовать до тех пор, пока смерть не остановит его. Однако стоит его вниманию чуть-чуть отвлечься, как он вдруг видит совершенно новый интерес, который и завладевает теперь его вниманием. Яркий пример — религиозная распря XVI века, в которой в конце концов забыли, с чего все началось, и продолжали воевать друг с другом, не зная, в сущности, за что воюют.

И поскольку Ришелье был не совсем обычный француз, он всегда был вознагражден за свои труды, потому что никогда не отклонялся от поставленной перед собой цели. Он так же необычен среди французов, как был бы необычен англичанин, который вдруг прославился бы своими горячими политическими речами, а не практическими делами в политике.

В вопросах религии Ришелье оставался таким же практиком и реалистом, каким был в политике. Он был очень необычен и как высший сановник церкви, потому что в нем соединились, не вступая в спор друг с другом, довольно противоречивые тенденции, которые, на наш современный взгляд, не сочетаются друг с другом.

Он не знал в вопросах веры никаких сомнений. В его книгах и речах отводится много места спорам с гугенотами, причем изложение всегда ясное и аргументированное. Он часто сам служил мессу, отдавал много времени заботам об устройстве епархии и никогда не уклонялся от своих обязанностей.

Но как священник он был всего лишь талантливым дилетантом. Получив сан епископа, он выжидал случая, когда сможет войти в правительство; получив сан кардинала, он уже действовал как настоящий политик.

Став священником по просьбе семьи, он дал обет целомудрия, но ничто не помешало бы ему нарушить его, если бы он этого захотел. Существует масса историй о его амурных приключениях, но ни в одной из них нет ни слова правды. Говорили, что он был любовником Анны Австрийской и Марии Медичи. Но первое просто смешно, а второе легко опровергается фактами. В его отношениях с женщинами не было ни чувства неловкости, ни каких-либо поползновений. Но я уверен, если бы для успеха его карьеры или для блага государства ему понадобилось вступить в связь с женщиной, он сделал бы это не задумываясь. Разумеется, у меня нет никаких фактов, подтверждающих эту гипотезу, но совершенно ясно, что он, судя по некоторым из его взглядов, был ближе к вольнодумным священникам XVIII века, чем к своим современникам.

И наконец последнее. В нем не было того религиозного энтузиазма, того стремления к победе католической церкви, каким горели его братья-священники. В разгоревшейся по всей Западной Европе борьбе между старой верой и новыми религиозными учениями он видел удобный случай для удовлетворения интересов французской монархии. Он считал, что для единой католической Европы еще не пришло время, и поэтому он не имеет права жертвовать интересами нации и государства ради призрачных интересов католицизма. Совершенно ясно, что он не понимал, в каком критическом положении оказался католицизм в период 1620–1640 годов: если и могла произойти победа католицизма над протестантами, она могла произойти только тогда. Он объявил политику религиозной терпимости внутри страны и заключил союз с протестантскими государствами против католических соперников Франции. Вот почему правоверные католики называли его «кардиналом гугенотов», вот почему его дела превозносят все те, кто исповедует религию национализма, все те, для кого идея единого христианского мира кажется уже невозможной.

Рассказав о главных чертах, характеризующих гения, остановимся на некоторых мелочах: на его любви к порядку в будничной обстановке, на строгом расписании его занятий, наконец, на чистоте и опрятности его одежды.

Были ли у него недостатки? Был ли он, между прочим, жесток? Последний вопрос следует задавать всякий раз, когда приступают к рассмотрению той или иной личности, добившейся успеха и выдержавшей борьбу или соревнование с другими человеческими существами. Ибо не существует более тяжкого обвинения против личности, чем жестокость, потому что она навсегда оставляет позорное пятно и искажает характер личности почти так же, как расстроенная струна в музыкальном инструменте искажает гармонию аккорда.

По-видимому, не будет ложным утверждение, что не было еще ни одного великого человека, который был бы жесток, и что всякий, кто одобряет жестокость или находит для нее извинительные причины, совершенно не понимает, в чем состоит величие человека.

Приступая к рассмотрению этого вопроса, мы постараемся как можно тщательнее разобраться в характере Ришелье, потому что обвинение в жестокости, пожалуй, самое распространенное и самое ошибочное из тех, какие ему предъявляются в наши дни.

Но уже современники обвиняли его в жестокости. Друзья и родственники тех, кто был казнен по его приказу, называли его чудовищем.

Это обвинение никак не обосновано. Очевидно, оно возникло в результате непонимания того, что было побудительным мотивом его деятельности. Чтобы разобраться в том, каковы причины этого непонимания и были ли какие-либо основания для такого обвинения, нам надо прежде всего строго определить, в чем суть человеческих намерений.

Жестокость есть привычка причинять боль, привычка, доставляющая удовольствие. Нельзя назвать жестоким человека, который бросается на вас с ножом или стреляет в вас, желая отомстить за причиненное зло или испытывая чувство ревности. Жестоким можно назвать лишь того, кто получает удовольствие и даже радость, причиняя страдание и боль другим людям. Поскольку жестокость бесчеловечна, попытаемся понять, были ли в деятельности Ришелье какие-либо мотивы, которые мы можем назвать бесчеловечными. Ришелье отрекся от многих человеческих чувств, став преданным слугой монархии и, следовательно, короля.

Это отречение могло сделать его бесчеловечным.

«У меня не было врагов, — сказал он умирая. — Все мои враги были врагами общества и государства». И один лишь Бог знает, сколько у него было врагов, ненавидевших его, желавших его смерти и все-таки потерпевших поражение.

Отречение от человеческого ради каких-то целей есть качество, характеризующее тех, кто поднялся над средним уровнем и пожертвовал многим в жизни, чтобы чего-то добиться. Но это отречение не бесчеловечно: людей, поставивших перед собой какие-то цели, нельзя назвать жестокими. Такие люди бывают безжалостны почти так же, как безжалостна природа.

Говорят, что в течение восемнадцатилетнего правления ни один из многочисленных заговоров против него не обходился без жертв, то есть без казней.

В качестве примера, подтверждающего эту мысль, расскажем о том, за что был казнен маршал де Марильяк. Его старший брат занимал пост хранителя королевской печати, который эквивалентен посту канцлера в государственной системе Англии XVII века. Несмотря на очень высокий пост в государстве, хранитель печати принимал участие в заговорах против Ришелье, организаторами которых были Гастон, брат короля, и Мария Медичи, королева-мать. Маршал де Марильяк в то время, когда кардинал раскрыл заговор, находился с армией в Италии. Он был арестован прямо в походе и доставлен в Париж. Ему было предъявлено обвинение, но не в заговоре, а в злоупотреблении теми суммами, которые находились в его распоряжении, и после вынесения приговора он был казнен. Это было, конечно, убийство, но совершено оно было по политическим мотивам. О нем будет более подробно рассказано во второй части нашего исследования.

Этой казнью Ришелье хотел нагнать страху на тех, кто поддерживал заговорщиков, членов королевской семьи, против которых Ришелье был бессилен. Обвинение в расхищении казенных денег было неопровержимо, но такого рода обвинения могли быть выдвинуты против любого военачальника того времени, в руках которого находились суммы для выплаты солдатам, для покупки фуража и т. д. Никакого контроля за тем, как расходовались эти деньги, не было, и поэтому злоупотребления были очень часты.

Вся деятельность Ришелье проходила под знаком того, что он хочет укрепления государства и работает для блага нации. Он был убежден, что его падение — в особенности в начале его деятельности — принесло бы огромный вред нации. И поскольку его падения желала знать, он был беспощаден по отношению к ней, но в нем не было и следов жестокости.

Другим обвинением в жестокости служит дело де Ту, дело действительно исключительное. Казнив маршала де Марильяка, Ришелье совершил неправедный суд, который можно было понять, ведь его старший брат был заговорщиком. Де Ту не был заговорщиком, хотя и знал о заговоре. Как говорят юристы, он был «соучастником преступления» — формула достаточно бесчестная и несправедливая. Де Ту, зная о заговоре, не пожелал быть доносчиком и предпочел смерть бесчестью.

Но и в этом случае мы видим не жестокость, а лишь несгибаемую, неумолимую волю великого человека. Не может быть и речи, что Ришелье находил удовольствие в страданиях людей.

Как ни странно, подтверждение этого мы находим в следующем рассказе. Когда кардинал умер и его похоронили, как он завещал, в церкви Сорбонны, сестра де Ту предложила очень большую сумму, чтобы ей разрешили на стене склепа, где был установлен гроб с телом кардинала, выбить слова из Евангелия от Иоанна, слова, сказанные Марфой Иисусу: «Господи! если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой». И хотя она предлагала выбить надпись в таком месте, где бы ее никто не видел, власти Сорбонны отказали ей. Замечательно, что иронический смысл надписи не содержит обвинения в жестокости. Это горькое сожаление о том, как бесчеловечна власть по отношению к отдельной личности.

Остановимся еще на двух обвинениях, вполне обоснованных. Ришелье был алчным человеком, но алчность была несколько смягчена благородным стремлением сравниться в великолепии с вельможами, — и он был тщеславен.

Дававшие обет безбрачия сановники католической церкви, как и Ришелье, очень любили деньги и богатство. Поскольку они умирали бездетными, все их богатство возвращалось церкви и государству. Ришелье ввел в общепринятую практику обогащения новые приемы: желая купить какое-то поместье, он договаривался с владельцем о том, что к нему приедут оценщики, посланные Ришелье; они оценивали дом и земельный участок гораздо ниже их стоимости, и Ришелье выплачивал владельцу сумму, указанную оценщиками. Иногда он просто сгонял владельца с земли, задушив его налогами. Таким образом он стал самым богатым человеком в государстве, — его доход равнялся нескольким миллионам ливров в год.

Он умер, ненавидимый всем населением Франции, платившим налоги, которые ложились тяжким бременем на трудовой народ, особенно на беднейшую его часть. Ришелье делал вид, что не замечает этой всеобщей ненависти.

О его тщеславии свидетельствуют два обмана, которые он совершил в молодые годы, и конечно постоянное подчеркивание своего знатного происхождения: его бабка была из знатного, но сильно обедневшего рода Рошешуаров. В общем, на все это можно было бы закрыть глаза, если бы не разные мелочи, которые не ускользнули от внимания его современников. О них так много говорится в воспоминаниях придворных, что приходится поверить в щепетильность кардинала во всех тех случаях, когда дело касалось его тщеславия.

Например, рассказывают, что епископ Лодева написал на латинском языке эпиграмму на кардинала, которую показал своему знакомому. Узнав об этом, друзья епископа предрекали ему опалу в самом недалеком будущем. К счастью, все обошлось.

Другой пример — это титул «Великого повелителя флота», то есть адмиральский титул, который Ришелье присвоил себе; титул этот был установлен раньше, но потом вышел из употребления. В этом не было бы ничего плохого, так как Ришелье очень много сделал для развития торгового и военного флота Франции. Вызывает удивление другое: в его дворце фронтон был сделан в виде бушприта корабля, как будто кардинал был великим мореплавателем.

Еще пример тщеславия — это странная неприязнь к Корнелю. В этом тоже есть что-то комичное. Стиль его заметок, рассуждений и писем ясный и строгий, — но и только. Если ему хотелось добиться большего и создать с помощью слов очарование, которое есть у великих мастеров слова, то он заблуждался, — кардинал любил повелевать, но музы не подчиняются приказам.

Все это и составляло ту личность, которая нам известна как Ришелье, со всеми ее достоинствами и недостатками. И в этом он мало чем отличался от обыкновенных людей. Его величие состояло в том, что он проводил гениальную политику, изменившую карту Западной Европы. Это удавалось сделать лишь немногим.