Глава 1. Начало пути

Глава 1. Начало пути

Вероятно, немаловажно, что прежде, чем достичь вершины власти, Ришелье пришлось долгое время находиться в положении ученика. Но ведь и Наполеону пришлось ждать восемь лет, прежде чем он получил звание бригадного генерала, и затем еще два года, когда он был назначен командующим армией.

Ришелье еще молодым человеком решил посвятить свою жизнь служению обществу. В тридцать лет он стал членом королевского совета. Правда, пробыв в нем несколько месяцев, он был отправлен в ссылку. Прошло восемь долгих бесплодных лет, прежде чем он снова появился в королевском совете. Ему было сорок лет, когда он стал первым министром, а фактически руководителем всей нации.

Характерно, что он не пытался подгонять время. Терпеливо перенося неудачи, он никогда не падал духом. Он шел к цели так, как идет путник, продираясь сквозь густой лес и кустарник, обходя топкие болота. Этот долгий извилистый путь отнял у него почти пятнадцать лет жизни.

Ришелье происходил из семьи, гораздо более знатной, чем это принято считать. Как и многие другие выдающиеся деятели истории, он начал свой путь наверх с довольно высокой ступеньки социальной лестницы. К концу жизни он достиг почти абсолютной власти, повелевая потомками самых знатных родов, что дало повод — то же самое мы видим, когда говорим о Кромвеле — преувеличивать расстояние между началом и концом пути. Конечно, семья Ришелье, как и Кромвеля, не была состоятельной — напротив, она оказалась в затруднительных обстоятельствах, но бесспорно, что у нее древние корни. Это подтверждается простым фамильным гербом: три шеврона на одноцветном поле. Дед будущего кардинала Луи дю Плесси женился на Франсуазе Рошешуар, род которой был одним из самых знатных и древних. Произошло это перед самым началом религиозных войн. Правда, невеста была уже немолода и с плохим характером, но зато Луи дю Плесси породнился со знатью. Он познакомился с Франсуазой в доме ее кузины Анны де Полиньяк, род которой был еще более знатным и древним, чем его невесты.

Не надо думать, что социальное положение Луи дю Плесси было низким и он улучшил его благодаря браку. Хотя дю Плесси не принадлежали к знати, но они были с давних пор тем, что во Франции зовется «малой знатью», а в Англии — сквайрами. Семейное наименование дю Плесси — кстати, во Франции в названиях деревень «Plessis»[5] встречается бесчисленное множество раз — происходит от названия деревни вблизи Неона в долине Крез. К началу XVI века дю Плесси принадлежала не одна деревенька, и хотя манориальные налоги не приносили такого большого дохода, как раньше, семья была далеко не бедной.

Луи дю Плесси был потомком младшей ветви семьи, которой благодаря браку досталось поместье Ришелье, находящееся в анжуйской марке, в провинции Турень, на стыке с провинцией Пуату, так что дю Плесси считали себя пуатевинцами. Они появились здесь лет за сто до рождения будущего кардинала.

Помещичий замок не отличался красотой и больше походил на крепость. Хозяева замка, судя по всему, имели, кроме скромного годового дохода от поместья, также доходы от других принадлежащих им владений. Отец кардинала, сын Луи дю Плесси — мы уже говорили о нем в первой части нашего исследования, — оставил свое имя на страницах истории Франции. Он был игроком, запутался в долгах и пустил на ветер состояние семьи, но он доказал свое мужество и преданность королю в бесконечных религиозных войнах.

В 1578 году король Генрих III назначил его гофмейстером, спустя еще семь лет он получил титул гран-прево[6] и вошел в число ста приближенных к королю рыцарей Ордена Святого Духа.

Спустя три года после этого Генрих III был убит Клеманом, династия Валуа прекратила свое существование, и корона Франции перешла к Бурбонам. Франсуа дю Плесси доказал свою лояльность новому королю Франции Генриху IV, хотя сам и не был гугенотом, тем, что немедленно и лично сам арестовал убийцу. С этого момента он стал верным слугой короля и проделал с ним все военные походы, участвуя в битвах при Арке и Иври. Он умер от лихорадки в военном лагере — будущему кардиналу было тогда пять лет — во время осады крепости Эссон.

Генриху IV были чужды многие возвышенные чувства, но только не чувство военного товарищества. Он не забыл своего верного старого служаку, и когда пришло время позаботиться о детях своего товарища по оружию, он оказал им свое покровительство.

Мать кардинала, в девичестве Сюзанна де ла Порт, была дочерью видного деятеля парижского парламента, то есть принадлежала к дворянству мантии. Она оказала очень большое влияние на формирование характера Ришелье. Именно от нее, а не от отца, унаследовал он здравомыслие и рассудительность, терпение и выдержку. Сразу после смерти мужа и вплоть до совершеннолетия ее детей она напоминала о нуждах семьи тем из придворных, которые близко знали ее мужа. Именно она попросила короля закрепить за семьей мужа небольшую епархию с центром в городе Люсон.

Она так хорошо вела хозяйство, что сумела в конце концов расплатиться с долгами. Большего сделать не удалось. Хотя Генрих IV обещал вдове выплачивать пенсию, но так этого и не сделал.

В сотнях книг, заполнивших книжные полки, говорится о том, что семья Ришелье была бедной. Гораздо точнее сказать, что она находилась в стесненных обстоятельствах: надо было заплатить долги мужа; много денег уходило на содержание старшего сына Анри — он отличался мотовством — при дворе; строения и хозяйственные постройки требовали ремонта после военного разорения, которое было особенно большим в провинции Пуату, — на это тоже требовались немалые деньги. Но, видимо, того дохода, который давала земля и рента, вполне хватало, чтобы покрыть долги, издержки и другие расходы, и еще оставалась какая-то сумма, чтобы скромно жить в деревне. Мы не знаем, каков был годовой доход семьи, но можем оценить его по сохранившимся сведениям о церковном вкладе семьи. Он составлял несколько тысяч ливров в год. Все свои дни мать Ришелье проводила в хлопотах по хозяйству, пытаясь сэкономить каждое су, под пристальным взглядом свекрови, происходившей из рода Рошешуар и дожившей до очень преклонных лет.

Согласно дошедшему до нас документу, Арман Жан дю Плесси родился 9 сентября 1585 года. Он был четвертым ребенком, у него было два брата, Анри и Альфонс, и две сестры: Франсуаза и Николь, которая родилась после него.

Интересно, что в документе указана дата рождения, но ничего не говорится о месте рождения. Это очень странно, потому что до нас дошло множество всевозможных документов, связанных с Ришелье. Странно также и то, что сам Ришелье, очень заинтересованный в своей родословной и поднятии своего престижа среди знати, не оставил нам никаких указаний на этот счет. Спор о том, где он родился, продолжается, и, видимо, никогда не будет решен, несмотря на очень кропотливые и обширные исследования. Быть может, какие-то сведения имеются в рукописях, хранящихся в Нью-Йорке, но они мне были недоступны. Потомки Ришелье также ничего не знают об этом.

Историк Жаль нашел в церкви Святого Евстахия вблизи отеля де Билль в Париже запись о его крещении, сделанную спустя восемь месяцев после рождения[7], 5 мая 1586 года. Приводится дата его рождения, но о месте рождения ничего не говорится. На полях книги записей другим почерком, по-видимому позднее, написано, что родители ребенка живут на рю де Жюи.

Мадемуазель де Монпансье говорит, что, побывав в загородном доме Ришелье, она видела комнату, в которой он родился. Известно, что кардинал перестроил дом-крепость своих предков. Зачем он стал бы сохранять в неприкосновенности комнату, если бы он не родился в ней. Когда мадемуазель де Монпансье писала свои мемуары, она так же хорошо помнила время Ришелье, как помнит мистера Гладстона мой пожилой современник, читающий эти строки. Между прочим, Лафонтен говорит то же самое. Старые слуги в доме Ришелье также давали положительный ответ на этот вопрос, видимо следуя давней традиции, восходящей к тому времени, когда в доме жил кардинал.

Селлье в своей монографии, посвященной Центральной аптеке, занимающей то место, где когда-то был отель Домон, пишет, что Ришелье родился именно здесь. Его старший брат женился на дочери владельца отеля, но этого недостаточно, чтобы считать его сообщение достоверным, так как он не приводит никаких фактов.

Аното в своей многотомной «Истории кардинала Ришелье» подробно рассказал о детстве кардинала и, приведя свои соображения, утверждает, что он родился в Париже. Пюре в написанной им «Жизни Ришелье» говорит то же самое. Хотя он не был современником кардинала, его книга была написана, когда еще живы были ближайшие родственники кардинала. Сам кардинал в двух речах и в письме (соответственно в 1628, 1633 и 1641 годах) говорит о себе как о «парижанине». Мы не можем придавать этому утверждению слишком большого веса: ведь могло случиться так — не будем забывать, он был общественным деятелем, — что ему хотелось, чтобы его считали парижанином.

Приведя все за и против, мы не можем принять ни той, ни другой гипотезы. По-видимому, вопрос не будет никогда решен.

Первым учителем маленького Армана Жана был настоятель мужского монастыря в Сомюре. Когда ему исполнилось двенадцать лет, он поступил в парижский университет Коллеж де Наварр. Здесь обучались незнатные дворяне с достатком. Арману Жану был пожалован титул маркиза де Шийю — по одному из поместий Ришелье. Вместе с ним в Париж поехали двое слуг и частный учитель.

В университете Арман Жан получил хорошую подготовку по классическим языкам и литературе. В дальнейшем он опирался на знания, полученные в университете: благодаря им он стал таким, каким мы его знаем. Когда он встал у кормила государства, он делал все от него зависящее, чтобы поддержать национальную литературу. Его отношение к литературе и искусству было искренним, в нем не было обычного лицемерия: он понимал, какое большое значение имеют они для государства. Вероятно, он не согласился бы с доктором Джонсоном, который утверждал, что величие нации определяется ее писателями, но он не один раз говорил, что нация, у которой нет литературы, не может быть сильной и великой. Несомненно, это убеждение зародилось у него еще тогда, когда он жил в Латинском квартале.

Высокие образцы литературы были созданы во Франции еще в XVI веке. Назовем лишь тех, чей гений несомненен: Рабле, Ронсар, Малерб. Но литература еще не стала необходимым компонентом общественной атмосферы, да и ценителей ее было слишком мало. Как известно, литературой интересуются люди, имеющие достаток и досуг. В XVI веке знать и дворянство были почти поголовно заняты войной, а средние классы заседали в парламентах, торговали и яростно спорили о религиозных догматах. Положение изменилось в первой трети XVII века, и без содействия Ришелье это не могло бы произойти.

Древнегреческий язык он знал недостаточно хорошо, зато латинский язык — блестяще. Иногда он пользуется им в частной переписке. Латинские фразы, написанные тем же быстрым почерком, что и французские, выражают его мысль просто и прямо, без какой-либо ученой витиеватости, так, словно писать по-латыни не составляло для него никакого труда. За свою жизнь он выучился также итальянскому и испанскому языкам, которые были необходимы ему для ведения переговоров, и говорил и писал на них совершенно безупречно.

Закончив изучение классиков, он поступил в Академию Плювинеля, где молодых дворян готовили к несению военной службы. Здесь Арман Жан овладел искусством верховой езды, которое он потом демонстрировал во время осады Ла-Рошели или во время перехода через ущелья в Савойе, а также искусством фехтования. Здесь он начал изучать историю военного искусства и продолжал ею заниматься до конца жизни.

Когда мы из отрочества переходим в юность, для каждого из нас наступают решающие годы, в которые формируется наш характер. Опыт, полученный в те годы, остается на всю жизнь. Именно в эти годы молодой Ришелье нашел свое призвание — военное дело. И хотя он так и не стал военным, но военная жилка сохранилась в нем на всю жизнь.

Случаю было угодно, чтобы он не закончил академию, а снова вернулся в университет, где стал изучать теологию и готовиться к принятию духовного сана. Сейчас мы расскажем, как это произошло.

В 1600 году, когда Арман Жан еще учился в Колледже де Наварр, Генрих IV вдруг вспомнил о вдове своего боевого товарища и предложил ей место фрейлины в свите королевы Марии Медичи. Сюзанна дю Плесси была очень польщена оказанной ей честью, чуть было не согласилась, но потом отказалась: она боялась тех больших расходов, которые неизбежно появятся, если она будет жить в Париже и служить при дворе. Она все еще продолжала экономить во всем, чтобы восстановить расстроенное состояние.

Король понял причины ее отказа и послал ей в качестве своего личного дара двадцать тысяч ливров. Он взял также на службу при дворе в качестве камергера ее старшего сына, который до этого был пажом, и положил ему годовой оклад в четыре тысячи ливров. Второму сыну он дал епархию с центром в городе Люсон.

Однако в 1605 году Альфонс отказался от сана — он уже был конфирмован, но сана еще не получил, — и, приняв монашеский обет, ушел от мира в Гран-Шартрез. Мать предложила Арману Жану занять место брата, чтобы отданный королем семье Ришелье церковный приход остался за их семьею. Это означало, что он должен отказаться от военной карьеры и стать священником.

Он, не колеблясь, тотчас же согласился. Возможно, в его голове мелькнула мысль, что духовная карьера ничуть не хуже военной. Как бы там ни было, с этого дня и до конца жизни — в течение почти сорока лет — он делал только то, что повышало его престиж. Ему помогали в этом его честолюбие, его сила воли, но он не брезговал, когда надо было обмануть или ловко уклониться от удара.

Возможно, ему была больше по сердцу жизнь солдата, но, сообразив, какие блестящие перспективы давала духовная карьера для влияния на общество, он, не задумываясь, сменил военный мундир на рясу.

Люсонская епархия, отданная королем семье Ришелье, была образована в 1317 году, то есть сравнительно недавно, папой Иоанном XXII во время аваньонского пленения. Вероятно, этот церковный приход был выкроен папой из большой епархии Пуатье по просьбе чьей-то семьи.

Он не был наследственным церковным приходом семьи Ришелье, как это часто утверждают. Лишь в 1584 году Генрих III отдал епархию семье Ришелье, и Жак, брат Луи дю Плесси, женившегося на мадемуазель де Рошешуар, стал епископом. Только с этого времени Люсонская епархия становится наследственным приходом семьи.

Жак дю Плесси никогда не жил в Люсоне, как и его внучатый племянник Альфонс. Когда Арман Жан согласился стать священником, то управление епархией было поручено некоему Гиверу, домашнему священнику семьи. Он должен был оставаться в Люсоне до тех пор, пока Арман Жан не получит сан епископа. Это замещение считалось вполне законным; доход, получаемый от прихода, за вычетом сумм, необходимых для ремонта церковных зданий, и тех, что выплачивались священникам, поступал тому, кто владел приходом. Это была чистой воды симония, но никто тогда не видел в этом ничего плохого.

Давайте посмотрим, какие выгоды получала семья Ришелье от этой епархии. Прежде всего, я хочу заметить, что это была самая захудалая епархия, и не велика была честь быть люсонским епископом. Люсон был маленький городок на западной окраине провинции Пуату, затерявшийся среди прибрежных дюн и болот.

Добираться до него по грязным проселочным дорогам было сплошное мучение. Он чем-то напоминал город Или в восточной Англии, но Люсон был гораздо ближе к берегу моря. Болота начали осушать, но только в наше время эти работы были, наконец, закончены. В то время когда там жил Ришелье, это были места, в которых свирепствовала малярия. Ришелье пробыл в Люсоне пять лет, и это, конечно, сказалось на его слабом здоровье. Интересно, что Ла-Рошель, с которой будет навсегда связано имя кардинала, находится в тридцати двух километрах от Люсона. Между ними плоская равнина из дюн и болот. Из Люсона в хорошую погоду можно видеть на южной окраине горизонта башни и шпили Ла-Рошели, если подняться на колокольню.

Живя в Люсоне, Ришелье постоянно жалуется — то на плохую мебель, то на неряшливых слуг; из письма в письмо повторяется одна и та же фраза: «Люсон — самый грязный городишко во всей Франции». Как тут не вспомнить Свифта, который писал, что в том месте, где он живет, «самый скверный воздух во всей Ирландии». Не стоит все эти жалобы принимать всерьез, — молодой человек явно преувеличивает свои неудобства. Он сын своей матери, которая никогда не упускала возможности сказать кому надо, что семья старого служаки заслуживала бы гораздо большего, чем имеет. Мы знаем, как она старалась освободиться от долгов и наладить расстроенное хозяйство, но мы знаем также, что семья владела несколькими поместьями. Кроме того, она получила от короля в дар двадцать тысяч ливров; ее старший сын, молодой человек не старше тридцати лет, получает от короля ежегодное жалованье в сумме четырех тысяч ливров; средний сын имеет доход от епархии, а младшего сына она отправляет в Париж в университет с двумя слугами и частным учителем. Как это мало похоже на бедность! Она, наверное, была права, когда говорила, что семья человека, спасшего жизнь двум королям[8], заслуживала большего. Имелось в виду, что семья покойного гран-прево, находящаяся в родстве с Рошешуарами, не купается в деньгах. Возможно, что это и так, но это не означает, что семья Ришелье была небогатой.

Давайте посмотрим, какой доход давала люсонская епархия. Он составлял в среднем восемнадцать тысяч ливров в год, или девять тысяч фунтов стерлингов, — неплохую сумму для 1929 года, когда выйдет в свет эта книга. Ливр — или франк, заменивший его в 1795 году, — имел покупательную способность, равную шестидесяти или семидесяти франкам, или полуфунту стерлингов, или двум долларам пятидесяти центам по курсу 1929 года.[9] Правда, в годы правления Ришелье покупательная способность ливра стала быстро падать.

Из этих восемнадцати тысяч ливров надо было вычесть суммы, предназначенные на ремонт и содержание в надлежащем виде соборов, монастырей и епископского особняка, на жалованье священникам и епархиальным чиновникам и на поездки по епархии, так что оставалось — никаких документов не сохранилось — вряд ли девять тысяч, скорее всего, чуть больше двух тысяч ливров.

Не такая уж большая сумма для дворянина — не забывайте, что это годовой доход, — но все-таки доход. Именно так смотрела на это Сюзанна дю Плесси, мать кардинала. Ее сын сумел значительно увеличить эту сумму.

Королевский указ, дающий право Арману Жану дю Плесси исполнять должность епископа в Люсоне, был издан в 1605 году. Он приехал в Люсон в самом конце 1608 года, в день праздника Святого Фомы Кентерберийского (27 декабря). Все три с половиной года ушли на то, чтобы подготовиться к незнакомой деятельности. Но не только. В течение этого времени был заложен фундамент всех его достижений.

Мне не хотелось бы, чтобы читатель понял последнюю фразу в том смысле, что Ришелье предвидел свою дальнейшую судьбу. Это было исключено хотя бы потому, что ему было только двадцать лет. Но и для великих людей, судьбы которых продолжают восхищать нас, остается неизменным правило: никому не дано предвидеть или заранее запланировать будущее. Мне кажется, Арман Жан дю Плесси отличался от молодых людей, подобно ему получавших церковные приходы, тем, что он очень серьезно относился к своей профессии и думал о том, какую пользу он сможет принести государству.

Вернувшись в Коллеж де Наварр, он с головой ушел в изучение теологии. Для него оно оказалось полезным потому, что благодаря ему он научился глубоко сосредотачиваться на предмете изучения. Сосредоточенность помогла развить два других качества: самоконтроль и самообладание. Весь 1606 год — в сентябре этого года он стал совершеннолетним — прошел в интенсивных занятиях, вероятно, под руководством великого Каспеана и известного английского священника апостольской церкви Ричарда Смита, вынужденного эмигрировать во Францию из-за преследований в правление короля Иакова I.

Тем временем король потребовал конфирмации будущего епископа. Не надо путать конфирмацию, то есть формальное подтверждение королевского назначения на должность епископа, с посвящением в сан; последнее не могло быть выполнено, так как Арману Жану еще не исполнилось двадцати пяти лет. Конфирмация была прерогативой римского папы.

Павел V, недавно избранный конклавом кардиналов, в это время был очень занят урегулированием дипломатических отношений со многими государствами, в особенности с Венецией, и не ответил на послание, в котором испрашивалось разрешение на конфирмацию. 1606 год подходил к концу, и король посоветовал молодому человеку самому поехать в Рим.

Здесь его ждал немедленный успех. Он понравился кардиналу Беллармину, все отмечали его блестящие способности: великолепное красноречие, прекрасную память, умение держаться, какую-то силу, исходящую от него. Те, кому довелось с ним познакомиться, говорили, что этот молодой человек мог бы с успехом управлять не только епархией, но и чем-либо покрупнее.

Но юному Ришелье было мало этого. Он приехал в Рим не только для того, чтобы получить конфирмацию, но и — это самое главное — чтобы быть посвященным в сан. Он поклялся, что уже достиг необходимого возраста, и подтвердил свою клятву метрикой своего старшего брата, где вместо его имени вписал свое.

Мы ничуть не сомневаемся, что все так и было. Правда, мнения по этому вопросу, как это обычно бывает, разделились. Никаких доказательств подлога, разумеется, нет, потому что нет возможности подвергнуть экспертизе предъявленную Ришелье метрику. Аното, известный автор жизнеописания кардинала, не решается сказать ни да, ни нет. Зато Лакруа, давший прекрасное жизнеописание молодого Ришелье, считает, что подлог был, и приводит доказательства.

Все, кто отвергает обвинение в подлоге — их очень много, — говорят о том, что при посвящении в сан были часты исключения из правила и, следовательно, не было никакой надобности приводить подложный документ.

Однако есть одно свидетельство, которое полностью опровергает аргументы защитников кардинала. В письме, написанном Павлом V в конце декабря 1606 года, говорится: «licet ipse sicut accetimus in vigesimo tertio aetatis anno…» В переводе это означает следующее: «Этот молодой человек может быть посвящен в сан епископа, хотя ему идет только двадцать третий год». Итак, папа действительно сделал для Ришелье исключение из правила, считая, что Ришелье скоро исполнится двадцать три года. Он, конечно, не знал, что молодому человеку четыре месяца тому назад исполнился двадцать один год.

Как бы там ни было, но дело было сделано, и Ришелье был посвящен в сан епископа кардиналом де Гиври 17 апреля 1607 года. Вернувшись в Париж, он принял участие в дискуссии по вопросам теологии и 31 октября того же года был избран членом Сорбонны. Уже как епископ он служил службы в соборе и иногда читал проповеди перед королем, который ему покровительствовал. Из-за болезни он был вынужден дважды прерывать свои занятия. Он особенно тяжело болел в январе 1608 года: несколько недель его мучили приступы лихорадки и сильные головные боли. В конце 1608 года он решил оставить двор и уехать в Люсон.

Немногие из знатных молодых людей, только что получивших сан, решились бы на такой шаг. «Зачем куда-то ехать, когда нам хорошо при дворе?» — сказали бы они. Покинуть двор означало для них расстаться, быть может навсегда, с мечтой о карьере. Время показало, что необычный поступок молодого Ришелье был признаком мудрости.

Он выехал из Парижа в простой карете без стекол. Стояла суровая зима, дорога на запад была долгой. Он очень устал и, приехав 21 декабря в Фонтене-ля-Конт, торговый город епархии, решил здесь остановиться и передохнуть после дороги. 27 декабря двадцатитрехлетний епископ отслужил свою первую торжественную службу в люсонском соборе.

Следующие шесть лет прошли в непрерывной деятельности. Его ум и энергия проявлялись буквально во всем и давали свои плоды. Наверное, кое-кто из его прихожан думал: «Этот молодой человек далеко пойдет. Такие умные священники очень нужны после недавно закончившихся религиозных войн. Он наверное станет архиепископом и будет одной из главных фигур нашей церкви».

Как ни велики были результаты прилежной и неутомимой работы молодого епископа, еще с большим и поистине необыкновенным усердием работал он над собой. Никто, конечно, не догадывался об этом, но если бы такой человек нашелся, он, наверное, сказал бы: «Этот молодой честолюбец либо свернет себе шею в какой-нибудь авантюре, либо достигнет такой власти, что станет повелевать всеми».

Это похоже на то, как если бы кто-то успешно занимался розничной торговлей, открывая одну бакалейную лавку за другой, и все думали, что он собирается в будущем создать компанию по продаже и производству пищевых продуктов. И вдруг открылось бы, что этот человек все время думал над тем, как взять под свой контроль банковскую систему страны. Можно привести другой пример: в каком-то полку служит молодой способный офицер, и вдруг среди его бумаг находят разработанный им план завоевания другой страны.

Я привел эти примеры для того, чтобы дать понять, как трудно за простыми будничными делами увидеть гения, как трудно измерить его величие общей мерой, которая у нас всегда под руками.

Молодой епископ неутомимо занимался делами своей епархии: надо было восстановить разрушенные во время войн или обветшавшие здания, навести всюду порядок и, главное, убедить и гугенотов и католиков в том, что необходимо прекратить религиозный спор и терпимо относиться друг к другу.

Летом 1609 года был отремонтирован особняк, в котором жил епископ — все это время он жил в одном частном доме, — был заново возведен купол собора, второго в Люсоне, который до приезда Ришелье был грудой камней. Он проявляет заботу о расчистке осушительных каналов, особенно главного, люсонского. Часто служит в маленьких деревенских церквах епархии и, конечно, в люсонском соборе, из которого во время войн были похищены все украшения, дарохранительницы и даже ризы. Все им было восстановлено в прежнем виде.

Гугеноты ненавидели красоту и любили разрушать фасады церквей. Так они поступили с люсонским собором, разрушив заодно и колокольню. При Ришелье фасад и колокольня были восстановлены. Конечно, собор за эти триста двадцать лет не раз перестраивался, но и сейчас, глядя на его фасад, вы можете заметить следы его былой красоты, красоты исчезнувшего навсегда стиля позднего средневековья.

Объезжая епархию, он обратил внимание на то, что повсюду разрушены ограды кладбищ. Обе воюющие стороны использовали камни из оград для возведения укреплений. Он обратился с просьбой к губернатору провинции дать денег для восстановления оград и передал на это часть средств из дохода епархии.

Он был одним из первых во Франции епископов, кто стал выполнять решения Тридентского собора (1545–1564). В одном из них говорилось, что каноники плохо знают службу, а многие даже по сути дела невежественны, что необходимо начать подготовку будущих священников. В 1612 году в Люсоне была открыта первая духовная семинария. Он привлек к службе в своей епархии членов двух новых религиозных орденов, ораторианцев и капуцинов.

К сожалению, о его деятельности в качестве епископа не осталось никаких документов. Они были уничтожены во время гугенотского восстания в 1622 году.

Пока что речь шла о внешней стороне деятельности Ришелье. Рассмотрим, как складывались его отношения с капитулом — его предшественник находился с ним в ссоре, — и как ему удалось нейтрализовать гугенотскую оппозицию.

Начиная с 1584 года, когда епархия была отдана семье кардинала, доход от нее за вычетом сумм, о которых уже говорилось, шел «отсутствующему епископу», то есть фактически мадам дю Плесси, жившей в своем замке в ста двадцати километрах от Люсона. Между капитулом и «отсутствующим епископом» давно разгорелся спор, какая часть дохода предназначалась капитулу и какая епископу. Дело осложнялось еще и тем, что капитул имел право сам собирать налоги, так как городские власти подчинялись ему. С другой стороны, мать «отсутствующего епископа» посылала своих людей собирать налоги в сельской местности. Это дало повод капитулу считать себя ограбленным, а матери епископа утверждать, что она недополучает того, что ей положено.

Молодой епископ, впервые за двадцать с лишним лет поселившийся в своем особняке, в конце концов нашел выход из тупика. Вероятно, именно здесь, обсуждая спорные вопросы со своими канониками, он начал учиться искусству вести переговоры, в котором потом не знал равных.

В отношениях с гугенотами он сразу же занял твердую, но вполне разумную позицию. Хорошим примером его политики терпимости может служить решение спора о строительстве кальвинистского молельного дома вблизи собора. Он твердо стоял на том, что строительство должно быть прекращено, но не потому, что соседство молельни было оскорбительно для католического храма, а потому, что между гугенотами и католиками могут начаться стычки. Он, однако, не возражал против того, чтобы молельный дом был выстроен в другом месте, и даже дал денег на покупку участка.

Он настоял на том, чтобы десятая часть от собранного каждым крестьянином урожая пшеницы, ячменя, овса или ржи выплачивалась приходскому священнику точно так же, как и кальвинистскому пастору.

Он строго запретил хоронить дворян-гугенотов на кладбищах при католических церквях. Это уже привело к тому, что в столкновениях между гугенотами и католиками были человеческие жертвы. Гугеноты сначала были против, но он был непреклонен, и они в конце концов согласились.

В провинции Пуату было три епархии: в Пуатье, в и в Люсоне. Епархия в Маллерё, находившемся от Люсона всего в тридцати пяти километрах, была полностью в руках гугенотов. Конечно, только тем, что молодой епископ завоевал у своей паствы огромный авторитет, можно объяснить полное господство католиков в люсонской епархии.

Сразу же после приезда он собрал все духовенство епархии и собирал его потом еще несколько раз. Вероятно, многие из пожилых и старых священников дивились его молодости и его уму. Он начал рассылать приходским священникам памятки с указанием общих праздников и приходских, начал борьбу со всякого рода суевериями, распространившимися среди крестьян за время войн. По его требованию приходским священникам стали давать книги, он стал поощрять их к чтению и размышлению. Сохранились некоторые из его посланий, написанных в строгом, но ясном стиле твердой рукой, которая умела держать не только перо, но и шпагу.

Для того чтобы понять Ришелье как человека и как политика, необходимо остановиться на проводимой им в течение всей его жизни политике терпимости, которая была начата им еще в Люсоне.

Начнем прежде всего с того, что понятие «терпимость» имело совсем другой смысл для Ришелье и его современников, чем для нас. Мы вкладываем в это понятие следующий смысл: мы не возражаем и не предпринимаем никаких действий, если кто-либо выступает с какими-то идеями или что-то делает — не противозаконное, конечно, — даже если большинство из нас относится к ним враждебно, точно так же, как и каждому из нас разрешены идеи и действия, быть может вызывающие враждебное чувство у современников. Это определение включает в себя трансцендентную религию, то есть идеи и действия, которые не могут быть доказаны или объяснены.

Возьмем, к примеру, охоту на лис, к которой в Великобритании многие относятся вполне терпимо, тогда как некоторые считают ее отвратительным явлением; в то же время большинство британцев не любят католическую мессу, но относятся к ней вполне терпимо. Однако петушиные бои и полигамия признаны нетерпимыми. Во Франции терпимо относятся к неярко выраженной порнографии, но в Ирландии любая ее форма признана нетерпимой. В Соединенных Штатах терпимо относятся к атеистическим идеям, зато ввоз и продажа вина нетерпимы и наказуются.

Есть такие действия и такие идеи, которые во все времена и повсюду были нетерпимы и запрещены и навсегда такими останутся. Есть такие, которые большому числу людей или даже подавляющему большинству людей кажутся отвратительными, но к ним относятся терпимо.

Следовательно, понятие «терпимость» не несет в себе никакого политического смысла, кроме каких-то особенных применений. Если кто-то говорит: «Я поддерживаю терпимость», то его заявление лишено какого-либо смысла, если только он, как и те, к кому он обращается, не имеют в виду терпимость в отношении каких-то определенных действий или каких-то определенных идей.

В наши дни под терпимостью обычно понимают отношение к взглядам и убеждениям, связанным с трансцендентной религией, когда положения религии не подтверждаются с помощью наших пяти чувств и не могут быть доказаны. Нас убеждают относиться к ним терпимо, поскольку они не наносят никакого ущерба общественному порядку, благосостоянию людей или их здоровью и, разумеется, не являются причиной бедствий.

Во времена Ришелье во Франции, да и во всей Европе, это слово имело совсем другой смысл. Оно означало, что королевская власть во Франции, опирающаяся на большинство населения страны, исповедующее католицизм, разрешала части своих подданных использовать другие догмы и выполнять другие ритуалы, хотя люди, управлявшие страной, понимали, что кальвинистская религия находится в вечном споре с католицизмом, а сами кальвинисты относятся враждебно к своим согражданам-католикам. В основе политики терпимости по отношению к гугенотам лежали две идеи: первая — единство нации должно быть превыше всего, и вторая — насильственные действия против отступников принесли бы больше вреда, чем пользы.

Большинство полностью принимало первую идею, и лишь очень немногие помнили то время, когда христианский мир был единым, и считали, что христианское единство важнее национального. Ришелье посвятил всю свою жизнь этим идеям. Но проявление терпимости к отступникам было лишь одним из способов обеспечить единство нации; другим было уничтожение отступников, поскольку они были в меньшинстве. Ришелье был реально мыслящим, не имеющим ни малейшей склонности к визионерству политиком. Вот почему он принял решение проводить политику терпимости, а не уничтожения по отношению к гугенотам.

Английское правительство, выполнявшее волю тех, кто разбогател благодаря грабежу церковных земель и имущества — во главе его стояли отец и сын Сесилы (1559–1612), — приняло совершенно другое решение.

В Англии национальное единство было достигнуто с помощью искоренения католической веры. Когда Ришелье приехал в Люсон, этот процесс был еще далеко не завершен. Спустя восемьдесят лет в стране почти не осталось католиков, и национальное единство было достигнуто на протестантской основе. Таким оно остается и поныне.

Во Франции обстановка сложилась иначе. Когда кончились религиозные войны, длившиеся почти сорок лет, гугеноты заявили, что они остались непобежденными и что война закончилась вничью. В конце концов, ведь это их вождь, Генрих Наваррский, стал королем Франции. Неважно, что он принял католичество — иначе он не смог бы быть королем, — важно, что он, будучи молодым, сражался под знаменами гугенотов. Когда Ришелье приехал в Люсон, прошло всего десять лет, как Генрих IV издал Нантский эдикт (1598), по которому их вероисповедание получало такие же права, как и католическое, их представители вошли в правительство и стали губернаторами провинций — например, губернатор провинции Пуату, к которому обращался, как мы помним, Ришелье, был гугенотом, — гугенотские крепости получали субсидии от государства, гугенотские молельные дома подчинялись кальвинистской консистории.

Это было своего рода государство в государстве. Гугеноты были хорошо вооружены, у них были опытные военачальники из гугенотской знати, им помогали самые богатые люди королевства, — они готовы были в любой момент начать новую войну. И хотя они численно были в меньшинстве, но они представляли гораздо бо?льшую угрозу для государства, чем католическое большинство Англии в правление Елизаветы I. Ведь восстания английских католиков были подавлены потому, что у них не было умелых полководцев. Последние, разбогатев на грабеже церкви, выступали на стороне власти. Возврат к католицизму казался новой английской знати ужасным кошмаром — ведь тогда пришлось бы возвращать награбленное, — а о политике терпимости по отношению к католикам не могло быть и речи, потому что католическое большинство рано или поздно вытеснило бы протестантов, что опять-таки не сулило ничего хорошего новым лордам.

Франция после длившихся полвека религиозных войн лежала в руинах. Множество деревень и даже городов были стерты с лица земли, другие разграблены; сотни тысяч людей были убиты, умерли от голода и болезней, скитались по стране в поисках подаяния; были уничтожены многие произведения искусства, в их числе собор в Орлеане, великолепная гробница Вильгельма Завоевателя. Альтернатива политике религиозной терпимости, то есть уничтожение гугенотского вооруженного меньшинства, возможно, и увенчалась бы успехом, но это привело бы к новым, еще большим разрушениям и несчастьям для всего народа Франции.

И Ришелье, спокойно взвесив все за и против, твердо решил проводить политику религиозной терпимости. Уже в его первых официальных заявлениях, произнесенных перед паствой в Люсоне, были слова: «Нашей гражданской обязанностью является поддержание порядка. Что касается наших религиозных чувств, то они не должны мешать нам выполнять предписания власти».

В течение шести лет он призывает верующих относиться к инакомыслящим с кротостью, так как это истинно христианская добродетель; пытается убедить их в том, что «кротостью можно добиться гораздо большего, чем силой». Более того, он обращается к гугенотам со словами: «Я прошу у вас поддержки, хотя вы и не согласны со мной».

Когда Ришелье был избран депутатом от духовенства на собранные по указу короля Генеральные штаты (1614), он произнес на собрании депутатов речь, в которой были такие слова: «Что касается протестантов, то мы не должны применять к ним силу оружия, чтобы обратить их. Если они живут мирно и исполняют законы короля, то мы будем молиться за них и показывать им пример добродетельной жизни. Только таким путем мы можем обратить их». Ни в одной проповеди или речи, произнесенной им, мы не найдем слов осуждения гугенотов; в них каждое слово призывает делать добро даже по отношению к еретикам.

Было бы большой несправедливостью, если бы все эти речи и хорошие слова мы рассматривали как увертку или попытку обмануть слушателей. Ришелье искренно верил, что только с помощью политики религиозной терпимости можно достичь гражданского мира и порядка внутри страны. Правда, он умалчивал о том, что порядок внутри страны давал ему возможность вмешаться в европейскую политику. Быть может, мысль об этом еще не приходила ему в голову, когда он был люсонским епископом, но мы знаем, что он начал готовить себя для будущих больших дел.

Первые годы он провел в Люсоне, никуда не выезжая. Зимой и осенью жил в своем епископском особняке, весной и летом на вилле, находившейся вблизи небольшого мужского монастыря в Куссе. Она была построена еще его отцом, и он очень любил это место. Он решил время от времени бывать в Париже и обязательно показываться при дворе, никак не подчеркивая свой церковный сан и давая всем понять, что он светский молодой человек, как любой другой «отсутствующий епископ». Его пребывание при дворе должно быть непродолжительным. Он должен вести себя независимо и не искать покровительства придворных. Надо добиться, чтобы на него обратили внимание, но при этом сделать все так, чтобы его не заподозрили в желании выдвинуться.

До нас дошел один очень интересный документ, который датируется началом 1610 года. Он был обнаружен уже в наши дни. Это памятная записка, в которой молодой епископ рассматривает, как ему вести себя при дворе.

Прежде всего он не должен искать знаков внимания и расположения к себе со стороны знати. Отказываться от приглашений — если они будут — на званые ужины, потому что это пустая трата времени. В том случае, если он примет участие в общем разговоре, стараться заинтересовать своих слушателей, никогда не прибегая ни к сплетням, ни к злословию по адресу тех, кто здесь не присутствует. Быть всегда опрятным, потому что «чистоплотность приближает человека к Богу, и он становится равным королю».

Очень интересно следующее, сформулированное им правило: «Ничего не оставлять на волю случая, все подвергая расчету», или такое: «Никогда не упускать предоставившуюся возможность». Вот еще одно правило: «Отвечая на поставленный вопрос, стараться не прибегать ко лжи, но и не высказывать опасную правду. В любом случае отвести свои войска в полном порядке, не понеся никаких потерь».

Характерно, что в последнем правиле говорится об умалчивании правды или о большем или меньшем искажении ее, то есть о тех формах лжи, которыми мы широко пользуемся. Но самое интересное, что эта мысль зафиксирована на бумаге, а не осталась в подсознании, как это обыкновенно бывает со всеми нами. Как это похоже на план предстоящей военной кампании! Не забудем, что тому, кто писал эти строки, идет только двадцать пятый год.

И вот когда молодой епископ готовится появиться при дворе, почта привозит в Люсон печальное известие: король Генрих IV убит. Видимо, самое раннее, когда Ришелье узнал об этом, могло быть 18 мая. Это мало вероятно, потому что почта должна была бы делать по сто двадцать километров в день. Скорее всего, он узнал об этом на пятый или шестой день, то есть 19 или 20 мая 1610 года.

Смерть короля потрясла Ришелье. Он глубоко чтил его не только потому, что король был боевым товарищем его отца и много сделал для их семьи, но также потому, что король очень тепло относился к нему лично, называя его «мой епископ». Ведь именно королю он был обязан тем, что стал епископом. Ему были памятны проповеди, которые он читал перед королем, и, конечно, он гордился его похвалой.

Но дело было не только в его личных чувствах. Ришелье, как, пожалуй, никто другой, понимал, к каким тяжелым последствиям для страны может привести этот удар кинжалом, нанесенный рукою католика-маньяка. Смерть короля развязала руки гугенотским принцам, — теперь их ничто уже не удерживало.

Он садится и пишет Марии Медичи, которая стала теперь управлять страной, льстивое, полное цветистых фраз, почти подхалимское письмо. В нем он выражает свое соболезнование в связи с кончиной короля, но для этого оно слишком длинно и слишком витиевато. Интересно, что оно датировано 22 мая 1610 года.

Письмо было отправлено брату Анри для передачи королеве. Брат Анри получил от короля титул камергера и принадлежал к кружку из семнадцати молодых людей, поражавших даже привычных ко всему горожан необычностью поведения и роскошью нарядов, Получив письмо младшего брата, Анри ответил ему, что он не может вручить такое нелепое письмо королеве. Арман Жан не обиделся на брата, он твердо решил добиться расположения королевы.

Между тем его предположение об активизации гугенотов после смерти короля подтвердилось. Ровно через год, в мае 1611 года, в Сомюре собралась гугенотская ассамблея. На ней присутствовал Сюлли, контролер финансов при Генрихе IV. Сюлли был также губернатором провинции Пуату, — это к нему обращался Ришелье за помощью. В своих мемуарах Ришелье пишет о нем: «Начав службу, он получал шесть тысяч ливров в год. Перед тем как оставить ее, он получал пятьдесят тысяч ливров в год». Напомним читателям, что Ришелье, начав с нуля, имел годовой доход в конце своей деятельности не меньше миллиона ливров.

Он начинает планомерно приближаться к цели. Первая встреча с королевой-матерью происходит, когда она во время великого поста вместе с сыном Людовиком XIII — ему уже двенадцать лет — совершает поездку в Пуату. Они присутствуют на службе и слушают проповедь люсонского епископа. Очевидно, проницательному Ришелье было достаточно двух-трех слов, чтобы понять, как мало у этой большой полной женщины качеств, необходимых для управления государством.

Как бы там ни было, знакомство состоялось, и Ришелье, пользуясь им, посылает ей несколько отчетов. Мария Медичи дает ему аудиенцию в своем загородном дворце в Фонтенбло.

В июне 1614 года вышел королевский рескрипт, по которому созывались Генеральные штаты. Ришелье понял, что пробил его час. Заручившись поддержкой епископа Пуатье, пользуясь связями при дворе, а также своей все растущей известностью церковного проповедника, он избирается депутатом от духовенства провинции Пуату. В феврале 1615 года на заключительной сессии Генеральных штатов он выступает со своей знаменитой речью. Перед ним открывается перспектива принять участие в управлении государством.

Я не собираюсь вдаваться в подробности общественной деятельности кардинала, но поскольку я поставил своей целью исследование его личности, мне необходимо дать хотя бы краткий очерк ситуации, сложившейся перед тем, как он вошел в правительство.