Глава седьмая Великий конспиратор Северо-Западной армии

Глава седьмая

Великий конспиратор Северо-Западной армии

На холме русского «николаевского» кладбища Кокад в Ницце, в самом северном его пределе, расположен склеп генерала от инфантерии Николая Николаевича Юденича, скончавшегося в 1933 году в соседнем с Ниццей городке Сен-Лоран Дю Вар. Полного генерала и Главнокомандующего похоронили вначале в алтаре каннского собора Михаила Архангела, рядом с усыпальницами русских Великих князей, но по какой-то причине перенесли на Кокад 9 декабря 1957 года, стараниями чинов РОВС и при посредстве представителя РОВС в Ницце генерала Михаила Андреевича Свечина.

Местный служитель русского некрополя Евгений Николаевич Веревкин, краевед и знаток множества историй из жизни русской эмиграции, лаконично намекнул автору этих строк, что сам вопрос о перезахоронении Юденича возник не случайно, что некоторые из Великих князей буквально настояли, чтобы прах белого Главнокомандующего был перенесен из Канн прочь. «Cherchez le femme», — лаконично намекнул нам Веревкин.

С места последнего пристанища генерала Юденича открывается чудный вид на лазурь далекого Средиземного моря, дальние черепичные крыши, окруженные вечнозелеными кипарисами, и взлетную полосу городского аэропорта.

Здесь окончился долгий крестный путь одного из вождей Белого движения на Севере, недавнего героя Великой войны, отставленного Керенским от должности Главнокомандующего Кавказским фронтом 2 (15) мая 1917 года. Покинув Тифлис, Николай Николаевич с супругой переехал в пустующую квартиру адмирала Хоменко, что располагалась на Каменоостровском проспекте, в доме Страхового общества «Россия». «Генерал, будьте спокойны, мы вас убережем!» — пообещал знавший его старший дворник, руководивший переездом семьи Юденича на новую квартиру. В дни Октябрьского переворота Юденич пребывал в Москве, однако вскоре вернулся в Петроград для проверки возможности создания офицерской организации из числа знакомых генерала в бывших полках Российской императорской гвардии. Вскоре большевики демобилизовали все гвардейские полки, оставив лишь один лейб-гвардии Семеновский полк под новым названием «полка по охране города Петрограда». В 20-х числах ноября 1918 года, когда Юденич отбыл в Финляндию «при помощи тайной организации», он стал поддерживать связь в полку через курьеров. Офицерскую организацию поддерживал постоянно проживающий в Стокгольме финансист и банкир Ф. Ф. Лич, много сделавший для открытия Русско-английского банка, где были размещены активы, полученные впоследствии Юденичем от A. B. Колчака. В Финляндии Юденич начал переговоры с главнокомандующим финской армией, бывшим генерал-лейтенантом русской службы, кавалергардом Карлом-Густавом Эмилем Маннергеймом. «Швед по происхождению, финляндец по образованию, этот образцовый наемник понимал службу, как ремесло. Он все умел делать образцово и даже пить так, чтобы оставаться трезвым…»[156]. Маннергейм, избранный финским парламентом главой государства и регентом 11 ноября 1918 года, оказался в нужном месте и в нужное время. Судьба вознесла его на вершину власти новообразованного государства. Гибнущая под распространяющимся большевистским игом Россия теперь мало его занимала. Иностранец, чуждый России и русским, он принимал от нее блага и чины до той поры, пока она оставалась сильной империей, однако в дни ее развала он также преуспел, выдвинувшись на идеях крайнего национализма и даже воинственной агрессии против России. По существу, Маннергейму было неважно, смогут ли патриотически настроенные русские генералы и офицеры обуздать разгул большевизма. Для него, как и большевики, они оставались «этими русскими», что превосходно доказали действия 27-го финского егерского батальона при взятии Выборга для подавления восстания финляндских красногвардейцев: «… Они без разбора расстреляли вместе с финскими красногвардейцами и проживавших в Выборге русских офицеров из бывших финляндских стрелковых полков. Если этих „егерей“ воодушевляла идея захвата Карелии, то они были более чем равнодушны к участию в освобождении Петрограда от большевиков»[157]. Похоже, что Юденич не желал видеть этих антирусских настроений барона Маннергейма и его подданных. Он уповал, что союзники по Антанте, высадившись в балтийских портах России, смогут помочь одолеть большевизм в союзе с русскими добровольцами, о чем генерал говорил с британцами в декабре 1918 года, однако не встретил полного понимания своих устремлений. Британия не видела особенной выгоды в десантах, предложенных Юденичем, а внешнеполитический курс Лондона уже склонялся в сторону установления коммерческих связей с большевистским правительством. С большим пониманием к его идеям совместной с Антантой борьбы против большевизма отнеслись французы, однако ни к каким практическим результатам эти беседы так и не привели.

3 января 1919 года в беседах с Маннергеймом Юденич снова вернулся к вопросу участия финской армии во взятии Петрограда. На этот раз подготовившийся к разговору Маннергейм потребовал территориальных уступок в Восточной Карелии и на берегу Кольского полуострова в обмен на военную помощь, однако Юденич сознавал, что не наделен соответствующими полномочиями для того, чтобы представлять интересы России на международных переговорах. Юденич задумался о создании политической организации в Финляндии, где временно проживал, которая позволила бы ему выступить на переговорах от лица России. Для этого он связался с Русским политическим Совещанием в Париже, возглавляемым бывшим министром иностранных дел Императорской России С. Д. Сазоновым. Сазонов, признавший адмирала A. B. Колчака как Верховного правителя России, во встрече Юденичу не отказал. Для связи с правительством Верховного правителя в Сибири Юденич использовал контакты своего знакомого контр-адмирала В. К. Пилкина, который хорошо рекомендовал его в письме к своему другу, управляющему морским министерством в правительстве Колчака контр-адмиралу Смирнову: «Юденич, несомненно, очень умен. Никто его не обманет. Стоит посмотреть, как он слушает, поглядывая исподлобья на разный люд, являющийся к нему, кто с проектом, кто с докладом. Заметно, что он всех насквозь видит и мало кому верит. Если скажет что-нибудь, то слово его всегда метко и умно, но говорит мало, очень молчалив… При этом совсем не угрюм и в нем много юмора»[158]. Неизвестно, насколько данная рекомендация убедила Колчака впоследствии назначить Юденича Главнокомандующим Северо-Западным фронтом и перевести на его личный счет «значительные денежные суммы в иностранной валюте» для нужд Северо-Западной армии, но, памятуя о том, что Верховный правитель нередко слепо до трагизма доверял своим ближним, данное его решение выглядело неудивительным. Удивительно было то, что Колчак в обмен на назначение и денежные вливания не затребовал от Юденича презентации его стратегии, доверяясь убеждению, что опытный генерал знает, что нужно делать. В ходе своего пребывания в Гельсингфорсе, Юденичем владела навязчивая идея овладеть Петроградом совместно с финской армией: «— Слишком соблазнительная операция, чтобы отказываться от нее, — говорил он (Юденич. — Авт.) адмиралу Пилкину весной 1919 года. — Пока есть хоть один шанс, я не уеду»[159]. По замыслу Юденича, наряду с наступлением регулярных войск в Петрограде должно было вспыхнуть восстание подпольных групп и частей гарнизона. В ходе проходившего в Выборге съезда русских промышленных кругов, находившихся в Финляндии, был сформирован Национальный комитет, в котором Юденич получил официальное право ведать военными вопросами. Им был сформирован небольшой штаб из приближенных к нему контр-адмирала Пилкина и генерал-лейтенанта Кондзеровского, взявшего себе для благозвучия «русский» псевдоним Кондырев. Получив, таким образом, некоторую «легитимность», Николай Николаевич Юденич собрался было разрабатывать план дальнейшего взаимодействия с Маннергеймом, как из Парижа, словно ушат холодной воды на горячую старческую голову, обрушился запрет Сазонова на проведение Юденичем каких-либо переговоров с финским регентом. В своих инструкциях Юденичу Сазонов указывал, что подобные переговоры уместнее было бы проводить на нейтральной территории в Париже. Кроме того, Сазонов позволил себе замечание проявлять сдержанность и не давать представителю иностранной державы обещания, которые не уполномочен: «Желательно, чтобы в Ваших беседах с Маннергеймом Вы бы высказались в подходящем смысле»[160]. Колчак, человек, которому было свойственно убеждение, что единожды понравившемуся человеку можно безгранично доверять, и, будучи мало осведомленным о планах Юденича уступать территориальным претензиям Маннергейма, напротив слал из далекого Омска Юденичу теплые приветы и желал всяческих успехов: «Горячо приветствую Ваше дело, видя в нем новый решительный шаг к освобождению нашей родины... С радостью усматриваю, что все национальные усилия в разных частях России идут к быстрому объединению. Шлю Вам пожелание успеха»[161] и т. д. и т. п. Едва ли так думал Маннергейм, которому эти «национальные усилия» по возрождению сильной России были нужны менее всего и в случае успеха которых русский сосед смог бы легко, как в старое доброе время, поубавить разыгравшиеся территориальные аппетиты чухонского князька, невзирая на его прежнюю службу покойному государю. Наконец, Юденич понял, что по крайней мере стоило бы ознакомить Верховного правителя с местной обстановкой и своими великими стратегическими замыслами в рамках одного города. На посланные в Сибирь доклады Верховному правителю тот отвечал телеграммами, полными самого безграничного оптимизма: «Создание Северо-Западного фронта на началах Вами проектируемых, признаю вполне целесообразным и подлежащим осуществлению… Занятие столицы нанесло бы большевикам тяжелый моральный урон… Уполномочиваю Вас принять Главнокомандование всеми русскими силами Северо-Западного фронта. Поход Маннергейма на Петроград чрезвычайно желателен… Мы считаем возможным согласиться, чтобы общее руководство военными действиями лежало на Маннергейме… по занятию Петрограда там будет установлена русская, Вам подчиненная, а не Финляндская администрация»[162]. Адмиралу Колчаку очень хотелось верить, что добрые финны, добыв ценою кровопролитных боев русскую столицу, благодарно передадут бразды правления бравому генералу Юденичу и тихо удалятся в свои шхеры и леса под аплодисменты освобожденного Петроградского русского люда. Похоже, что в такой уверенности прибывал и сам Юденич, на радостях отбывший на французском миноносце в Ревель, где велел генерал-майору А. П. Родзянко доложить об обстановке и готовности к битве с большевизмом и изъявил желание повидать русскую армию. «Армия, которую наконец увидел генерал Юденич, была раздета, воевала в основном трофейным оружием и экономила скупо отпускаемые эстонским командованием из запасов бывшей крепости Императора Петра Великого патроны и снаряды»[163].

Идея совместной с финнами борьбы против большевизма казалась Родзянко немного странной. Пробыв на эстонской территории сравнительно немного времени, он в полной мере успел вкусить «гостеприимства» независимых эстонцев и финнов, и теперь он пытался настойчиво поставить под сомнение вопрос подобного «боевого содружества» перед прибывшим Главнокомандующим: «Сам генерал Родзянко отлично знал, что… финляндские власти не только не разрешали формировать части из русских добровольцев, но и всячески мешали офицерам, желавшим попасть в Северный корпус, отплыть легально из Финляндии в Эстонию»[164]. Однако и эта очевидная враждебность финнов, все чаще начавшая проявляться после обретения ими «независимости», не встревожила Юденича. От его взгляда, конечно, не укрылось и то, что имеющиеся части в силу своей малочисленности не могут иметь успеха в наступлении на Петроград, что упущен момент поддержки восстания в форте «Красная Горка» и само утверждение Родзянко о том, что «всякая надежда на движение на Петроград отпала»[165]. Отчего-то, по замечанию биографов, Юденич еще с большей настойчивостью продолжает стремиться к осуществлению своего стратегического замысла об ударе по Петрограду с Севера. Биограф оправдывал устремления Юденича его дальновидным замыслом последующего движения от станции Бологое к Москве, где будет возможно соединиться с частями Деникина, наступавшими с юга, хотя Деникину до Москвы было еще очень и очень далеко. Кроме того, нельзя было не сознавать, что на пути Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России стояли не малочисленные гарнизоны чухонских городков, а хорошо обученные и подготовленные большевистские армии во главе с опытными командирами, заставлявшими и таких опытных полководцев, как Деникин и его начальник штаба Романовский, иногда менять свои талантливые оперативные планы.

Юденич и Маннергейм, при участии представителя британской миссии генерала Гоффа, вновь встретились 6 июня 1919 года для обсуждения наступления на Петроград. Маннергейм торопил собеседников, говоря, что на носу президентские выборы в Финляндии, и что нужно торопиться провести блестящую операцию до того, как финнам вздумается избрать себе другого президента. 12 июня Маннергейм и Юденич подписали военно-политическое соглашение о выступлении финских войск на Петроград, о чем Юденич послал преисполненное радости сообщение адмиралу Колчаку. Казалось, что союз с финнами неизбежен и дни Петроградского наступления сочтены, но, как всегда, вмешалась политика. Перед Маннергеймом встал выбор: утвердить конституцию, согласно которой выборы президента становятся прерогативой парламента или, пользуясь правами регента, распустить финский парламент и попытаться составить политический капитал на победоносной войне против русской столицы. Маннергейм опасался перехитрить самого себя, ведь даже поднявшись на мутной волне финского национализма, сам он не был финном по национальности, и в этом ему виделась определенная слабая сторона собственного политического будущего. Он выбрал конституцию, которую утвердил лично, за что благодарные финны выбрали своим президентом 25 июля 1919 года профессора Стольберга. За недавнего регента проголосовала лишь малочисленная Шведская национальная коалиционная партия. Поняв, что просчитался, Маннергейм покинул Финляндию с ее благодарным населением и ожидавшим лавры совместного, боевого содружества Юденичем и «надолго отбыл за границу». Следом за ним уныло отбыли в Ревель и Юденич с Пилкиным. Казалось бы, здесь бы и возмутиться Верховному правителю, обретавшемуся в далеком Омске: «Позвольте, господа, а как же финансирование блестящих стратегических замыслов совместной русско-финской борьбы с большевизмом в одном отдельно взятом городе? Благоволите объясниться…» Но отчего-то Колчак не стал докапываться до причин неудачи, предоставив Юденичу полную свободу выбора дальнейших действий.

Однако, если с осени 1918-го по лето 1919 года Юденич пребывал в бесконечных переговорах и плетении сети заговоров против большевиков в Петрограде, перемещаясь из Стокгольма в Гельсингфорс, а из Гельсингфорса в Ревель и обратно и получая средства на невероятные стратегические инициативы, был занят их размещением в английском банке и т. д., реальную повседневную вооруженную борьбу с большевизмом на Северо-Западе вели тысячи обыкновенных офицеров и солдат, русских и иностранцев, с каждым днем приближая крах советского режима в Прибалтике. Эти люди были руководимы даже не генералами, а штаб и обер-офицерами бывшей императорской армии, которые видели свой долг перед Отечеством в противостоянии злодейскому режиму с оружием в руках. И едва ли в ведении сложных дипломатических интриг с историческими недоброжелателями своего Отечества в уютных переговорных салонах Европы.

Еще осенью 1918 года в Прибалтике сложилась весьма непростая политическая ситуация. На территории Латвии еще продолжали оставаться германские войска, что вызывало опасения Великобритании. Союзники по Антанте покровительствовали самопровозглашенным независимостям Латвии, Литвы и Эстляндии, однако относились с некоторым подозрением к Балтийскому ландверу и русским частям. Генералу Юденичу пришлось согласиться на создание навязанного ему союзниками Северо-Западного правительства, которое было представлено различными левыми элементами. Основой создания Северо-Западной армии послужил Особый Псковский добровольческий корпус, формировавшийся с сентября 1918 года в Пскове как часть Северной армии, создававшейся, как и Южная, в Киеве правыми русскими группировками и призванной быть с ними одним целым. Сформировались Псковский, Островский и Режицкий полки по 500 человек каждый, а также отряды полковников Неплюева, Афанасьева и Бибикова. В ожидании прибытия назначенного Деникиным возглавить Северную армию генерала от кавалерии графа Федора Артуровича Келлера, в командование армией с 21 октября 1918 года вступил генерал А. Е. Вандам. Начальником его штаба стал генерал-майор Б. С. Малявин. 2 ноября 1918 года из Красной армии перешел конный отряд ротмистра С. H. Булаховича, численностью в два дивизиона, и к белым прибыли три судна Чудской флотилии, под командованием капитана 2-го ранга Д. Д. Нелидова. К концу ноября корпус насчитывал 4500 человек, треть из которых были офицерами. После того как большевики заняли Псков, корпус с боями отошел на территорию Эстонии. Часть офицеров, отступавших от Пскова, направились в Ригу, где полковник А. П. Родзянко пытался объединить Балтийский ландсвер и части Псковского корпуса. В Эстонии в это время находился Особый корпус Северной армии, состоявший из Восточного и Западного отрядов, численность которого по договору от 4 декабря 1918 года с эстонским правительством не должна была превышать 3500 человек. Отношение эстонского правительства к корпусу было крайне недоброжелательным.

В Ревеле были сформированы отряд Русской Дружины под командованием генерала В. А. Геннингса и отряд полковника К. Г. Баденыка. Всего русских войск, находившихся в прибалтийских государствах к середине февраля 1919 года, насчитывалось уже 31 920 человек, а к лету того же года все русские части были преобразованы в Северную, а вскоре и Северо-Западную армию. В то время как в Пскове создавалась Северная армия, по всей Прибалтике продолжалось формирование антибольшевистских частей, начало которым было положено созданием ротмистром Светлейшим князем Анатолием Павловичем Ливеном и капитаном К. И. Дыдоровым. В ноябре 1918 года был создан Рижский отряд охраны Балтийского края. Тогда же в Риге создались три отдельных батальона, общее командование над которыми принял полковник А. П. Родзянко, однако его начинание не получило должного развития и Родзянко отдал приказ русским добровольцам перейти в Либаву. 6 января 1919 года пришло известие о гибели графа Келлера в Киеве от рук петлюровцев. Либавский добровольческий отряд был расформирован.

В Пскове расположилась Северная белая армия, однако ее формирование было далеко не завершено, вооружение было слабым, но главное — во главе армии не стояло авторитетного и опытного командования. 25 ноября 1918 года большевики начали вторжение в Прибалтику. Белые части, в количестве 3 тыс. штыков, под командованием полковника Генриха фон Неф, выдвинулись на позиции восточнее Пскова, храбро атаковали большевиков правым своим крылом, продвинулись и захватили большевистский бронепоезд и несколько броневиков. Большевики навалились на левый фланг фон Нефа, а в городе вспыхнуло восстание большевистского подполья, хорошо вооружившегося за счет покупки оружия и боеприпасов у разложившихся германских частей, спешно покинувших город, отступая без боев к Изборску. Обойдя белые части, они заняли город. Штаб Северной армии, тыловые офицеры, остававшиеся в городе и не имевшие связи с войсками на передовой, поездами спешно эвакуировались в Ригу. Войска Нефа оказались в окружении.

Снявшись с позиций, они штыками проложили себе путь через улицы города, к реке Великая. Преследуемые большевиками, пробившиеся части Нефа, кто на лодках, кто через мосты, переправились через реку и стали откатываться в западном направлении, преследуемые большевистскими частями. Отставшие от общего отступления отряды истреблялись красными авангардами, а также добивались местными жителями, недружественно относившимися к русским. Войдя в Псков, большевики, как обычно, начали с расстрелов «белогвардейцев». В число последних попали владельцы гостиниц, где жили офицеры Северной армии, рабочие мастерских, получивших армейские заказы, и все те, кто так или иначе был занят в обслуживании армии. Список убитых в первые дни большевистского правления составил 300 человек. Остатки Северной армии добрались до Валги, где Нефу удалось снова сформировать из разрозненных отрядов более или менее боеспособное соединение: «Из Острова, из Пскова, в буран, шла горсть офицеров и солдат неизвестно куда, с врагом на пятах. Днями голодали и крепче завязывали на онучах телефонные провода, отставшие погибали. Без шинелей лежали на морозе и стреляли раненые с дровен, ледяные затворы горели в руках… Весною, в талую воду по первой траве ходили в атаки босиком, патроны отбивали у противника… Без отдыха, не зная смены, без поддержки, раздетые, сражались и побеждали, „сынками“ звали бабы в деревнях…»[166]. Отрезанный от своих штабов в Риге, теснимый большевиками к северу, в середине декабря 1918 года Неф заключил договор с Эстонским правительством о присоединении к частям эстонского ополчения, срочно создаваемого для защиты провозглашенного суверенитета. Большевики, нацеливающиеся захватить власть в республике, уже провозгласили создание эстонского советского правительства в Нарве 29 ноября 1918 года. Части Нефа сосредоточились у Ревеля, и это помогло эстонцам отстоять город от большевиков.

Основной удар большевиков был нацелен на Ригу. На этом направлении сосредотачивались лучшие ударные части, в числе которых было и две дивизии приснопамятных латышских стрелков. Германские войска, которые должны были оборонять Ригу, категорически противились вступать в какие-либо стычки с большевиками, распродавали казенное имущество и за деньги уступали большевикам один городок за другим. Рижане, обеспокоенные создавшейся ситуацией, стали спешно собирать отряды земской самообороны, получившие название Балтийский ландвер. В быстром порядке формировались национальные батальоны — латышский, немецко-балтийские и русские. Германские добровольцы, желавшие поддерживать дисциплину в быстро разваливающейся национальной армии, сформировались в Железную дивизию. В это же время в Риге скопилось достаточное количество русских офицеров, не желавших возвращаться в отступившую на эстонскую территорию Псковскую армию, некоторые из которых пытались воздействовать на полковника Нефа, убедив его отступать через Ригу и обосноваться в Курляндии и Митаве для проведения дальнейших переформирований русских частей. Для связи в Ригу командировался генерал-майор А. П. Родзянко для объединения под общим командованием Балтийского ландвера и остатков Псковской армии, но успехом это начинание не увенчалось из-за противодействия еще сильного германского командования и разногласий в рядах самих русских офицеров.

К стоявшим на рижском рейде британским крейсерам, на которых расположись представители английского союзного командования, направились Родзянко и Светлейший князь Анатолий Павлович Ливен для доклада английскому адмиралу Синклеру о положении дел и с просьбой о поддержке антибольшевистской борьбы. Делегаты были вежливо встречены английским адмиралом, однако ожидаемого обещания в поддержке не получили: у Британии была четкая ориентированность добиться ослабления России в этом регионе. На восточной окраине Риги большевики прорвали фронт, высланные им навстречу в Хинценберг небольшие части Балтийского ландвера попали в окружение и едва избежали полного уничтожения превосходящими силами красных. 2 января 1919 года, получив большие потери, Балтийский ландвер отступил и оставил Ригу. В городе начались беспорядки: люмпены грабили магазины и склады, убивали людей в офицерской форме, отставших немецких солдат, а 3 января на рижских улицах появились передовые большевистские части. В городе началась череда арестов и ставшие повседневной практикой большевистской администрации расстрелы «белогвардейцев» и сочувствующих: «Распласталась на здании окружного суда пятиконечная колючая звезда, корчился в узорной тени листвы бородатый Маркс на бульваре — он в сумерках напоминал сатира. Трепались по ветру плакаты со стен: — Смерть врагам трудового народа!»[167]. На стенах домов вывешивались так называемые плакаты «правительства Р.С.Ф.С.Р.», гласившие, что ввиду того, что в городе «…имеются сторонники капитализма, наемники Антанты и другая белогвардейская сволочь, ведущая буржуазную пропаганду, — вменяется в обязанность каждому коммунисту: усмотрев где-либо попытку опозорения советской власти и призыв к возмущению против нее, — расправляться с виновниками немедленно на месте, не обращаясь к суду»[168].

Отступая, Балтийский ландвер, две латышские роты и русская рота капитана Дыдорова, а также чины германской Железной дивизии попытались задержаться в Митаве, но были выбиты оттуда наступавшими красными частями. Тем временем в Либаве проходило переформирование всех добровольческих частей. Сюда же переехало новое латышское правительство во главе с премьером Ульманисом. Поскольку по условиям перемирия германцы должны были эвакуировать Курляндию, организация всех добровольческих отрядов шла за счет латышского правительства, однако при отсутствии средств это правительство обратилось за помощью к Германии, которая согласилась предоставить на взаимообразных началах обмундирование, снаряжение и вооружение добровольческим частям, формируемым в Латвии. Германские добровольцы и весь командный состав считались на службе у Латвии. Идея формирования русского добровольческого отряда не оставляла Светлейшего князя Ливена, пытавшегося объединить разрозненные группы русских офицеров и солдат для создания полноценного войскового объединения, противостоящего большевизму: «Сформировать при таких условиях русский добровольческий отряд было весьма трудно. Латыши, естественно, не доверяли такой формации, которая боролась за восстановление России, германофильствующие балтийцы косились, союзники видели в русских германофилов, а германцы — англофилов. Ввиду таких затруднений, генерал Родзянко и граф Пален выбыли в Ревель, и я остался один в Либаве, но, поддержанный группою энергичных русских офицеров-патриотов, продолжал проводить свою организацию»[169].

Выход был найден путем временного подчинения Либавского добровольческого отряда Балтийскому ландверу, до той поры, пока отряду не будет возможно отправиться на соединение с Северо-Западной армией. Отряд, создаваемый Светлейшим князем, был «чисто русский, принципы его были те же, что и в Добровольческой армии, то есть борьба с большевиками до восстановления Великой России и для доведения ее до Учредительного собрания»[170].

По замыслу его создателя, отряд не должен был вмешиваться в политику Прибалтийского края и в случае внутренних конфликтов должен был оставаться нейтральным.

При таком принципиальном подходе отряд мог сохранить свой национальный облик. На службу в отряд принимались только офицеры императорской армии и подданные России в качестве добровольцев. Бывших чинов германской армии в отряд не принимали. Служба в отряде отвечала уставу военной службы и законам Российской империи, принятым до 28 февраля 1917 года. В устав были внесены лишь те поправки, которые существовали уже в Добровольческой армии Деникина: вместо выражения «нижний чин» вводилось название «стрелок» или «доброволец» или наименование по роду оружия.

Обращение к добровольцам было установлено на «вы», обращение добровольцев к офицерам, включая полковника, было «господин поручик» и «господин полковник», отдание чести во фронт отменялось, генералы именовались «ваше превосходительство». Отряд считался подчиненным Главнокомандующему Добровольческой армии Деникину, точно так же, как и адмиралу Колчаку, в статусе Верховного правителя России. В июле 1919 года пришел ответ от адмирала о назначении Светлейшего князя Ливена командиром русских стрелковых частей в Курляндии с подчинением генералу Юденичу в Финляндии как Главнокомандующему фронтом. Флагом отряда был утвержден русский национальный триколор. Обмундирование отряда состояло из германской формы, но с русскими погонами и по мере возможности, с русскими пуговицами. На левом рукаве носилась угловая нашивка бело-сине-красного цвета, а под ней был расположен белый четырехгранный крест. Фуражка чинов отряда имела голубой околыш с русской кокардой. Целью борьбы отряда было провозглашено восстановление в России порядка, а не уничтожение большевиков вообще: «Все арестованные большевики передавались в военно-полевые суды, составленные из старших офицеров, исключительно по обвинению в определенном преступлении… при недоказанности суд выносил оправдательный приговор, даже если обвиняемое лицо состояло на службе у большевиков»[171].

Двигаясь на протяжении 500 километров от Пскова к Виндаве, большевистское наступление стало выдыхаться. Латышские части, оказавшись на родине, становились малоуправляемыми, и в красных частях возросло число дезертирств. Несмотря на то, что фронт стабилизировался, настроение населения Либавы было близким к панике: в городе скопилось большое количество беженцев из Пскова, Риги, Митавы. Все гостиницы, общежития, бараки и частные квартиры были переполнены. Первая волна эвакуации, благодаря германской административной аккуратности, протекала более или менее нормально. Главные силы большевиков были сосредоточены по реке Виндаве, южнее Голдингена. Здесь им противостояли незначительные по численности ландверные национальные части. Общее руководство фронтом было сосредоточено в руках генерала графа фон дер Гольца, чей штаб был расположен в Либаве. Командный язык в частях ландвеpa был русский, и настроение военной молодежи ландвера было явно русофильское, что смущало германский штаб, решивший подчинить ландвер своему влиянию. Это началось с вопросов командного состава, командного языка и методов обучения. Командиром ландвера, вместо генерала русской службы барона Фрейтаг-Лорингофена, были последовательно назначены полковник Розен, а затем майор Флетчер. Для обучения строю в каждую роту ландвера были командированы германские унтер-офицеры. Был создан ударный отряд под командованием лейтенанта барона Ганса Мантейфеля, в количестве 1200 штыков, в составе которого более половины чинов составляли германские офицеры. В этот отряд входили еще две артиллерийские батареи и одна саперная рота. Латыши, численностью в 2000 штыков, были сведены в отряд под командованием полковника Колпака. Они носили свою особенную форму в виде красного околыша на фуражке и красные петлицы с белой полоской. Командным языком отряда стал латышский.

Уже 31 января 1919 года, спустя всего 2 недели после сформирования отряда, часть его под командованием светлейшего князя Ливена выступили из Либавы в Газенпорт, а оттуда в Априкен, для образования левого фланга фронта, защищавшего Либавский плацдарм от большевиков. Активные боевые действия против большевиков начались со 2 марта 1919 года. Отряды Светлейшего князя Ливена и лейтенанта Мантейфеля, погрузившись на подводы, помчались к городку Виндава, атаковали оказавшихся там большевиков и… прорвали фронт: «…B полдень мы были уже в центре города, и началась очистка его от спрятавшихся по домам большевиков. Насколько неожиданно для них (большевиков. — Авт.) было это наступление, видно из того, что на тот самый вечер назначен был маскарад в местной лютеранской кирке» [172]. В городе отряды белых нашли сотню трупов погибших германских солдат, по-видимому, сдавшихся большевикам добровольно. Тела убитых германцев были страшно изуродованы. Позже выяснилось, что глумление над останками убитых произвели местные литовские большевички: «Вообще, в Прибалтике большевистские женщины отличались наибольшим озверением и жестокостью, за что немцы их прозвали Flintenweiber (ружейные бабы)»[173].

Через четыре дня опомнившиеся большевики попытались обойти город с западной стороны. В Виндаве майор Флетчер оставил лишь одну роту, а сам, посадив свои немногочисленные части на те же подводы, отправился в городок Голдинген, попытаться противодействовать красным, однако те не стали дожидаться прибытия подвод бравого майора Флетчера и, обстреляв город из орудий, спешно отбыли на свой берег реки. Спустя всего несколько дней большевики снова попытались провести наступление на Виндаву. И снова майор Флетчер, погрузившись со своими стрелками на подводы, направился в атаку на большевиков. Однако и теперь рота Радена, оставленная в городе, не только отстояла город, но, выдвинувшись в обход, по сельской местности, произвела повреждение железнодорожных путей и, напав на стоявший большевистский бронепоезд, перебила прислугу и захватила его.

После этих маневренных боев местного значения настала пора общего наступления на большевиков, начавшегося 13 марта 1919 года. Объединившиеся белые отряды, на всем протяжении 130-километрового фронта, начали наступление на восток порядками, состоящими из пяти колонн. Северная колонна силою в 1200 штыков, под командованием лейтенанта Мантейфеля, выйдя вперед, вошла в городок Туккум по дороге, лежащей чуть севернее железнодорожного полотна Московско-Виндавской железной дороги, откуда бежал немногочисленный большевистский гарнизон, уводя с собой узников местной тюрьмы и арестованных. С юго-западной стороны к Туккуму подходил эскадрон барона Гана и колонна Эйленбурга, численностью в 800 штыков. Русский отряд, численностью в 2500 штыков, направлялся в восточном направлении, имел задачу выйти на дорогу, идущую в Митаву, лежавшую верстах в 20 южнее Туккума. Вскоре, уже вечером, Русский отряд натолкнулся на передовые посты большевиков, по которым было дано несколько выстрелов из единственного имеющегося в отряде орудия. Большевики, которые располагались на ночлег, были застигнуты выстрелами орудия врасплох и бежали. Майор Флетчер решил мгновенным броском достичь Митавы и выступил со своим отрядом, не дожидаясь подхода Железной дивизии и латышской национальной роты. Бой произошел в городском пригороде, разбитые большевики откатывались, оставляя в Митаве склады с имуществом и боеприпасами, а также санитарный поезд, выходом которого из города никто из большевистского командования не озаботился: «После взятия Митавы первый день прошел спокойно. Производилась чистка города, и разыскивались многочисленные трупы расстрелянных большевиками, которые, едва зарытые в землю, заполняли дворы и сады вокруг губернской тюрьмы»[174].

Положение передовых белых отрядов было не из легких: взятая наскоком Митава была не подготовлена к длительной обороне. Позади оставались рассеянные, но не уничтоженные большевистские соединения, пытавшиеся выйти из окружения, которое белые силы не могли сдерживать длительное время. Большевики предприняли попытку отбить Митаву, подогнав два бронепоезда и несколько броневиков и ведя фронтальное наступление на город. Отряд Ливена отбил две яростные атаки, после чего попытка взять город повторилась на следующий день, но безуспешно. 21 марта 1919 года, обойдя Митаву с севера, большевики стали накапливаться в ближайших лесах, окружающих город, и распространяться по ним. На борьбу с засевшими в лесах красными был отправлен Русский отряд и германская добровольческая пулеметная рота, вступившие в бой около мызы Шведгоф, верстах в пяти от города. Оказавшись под непрерывным пулеметным и артиллерийским обстрелом, большевики 15-го латышского полка дрогнули. Затем пытались равномерно отступать, но, завидев преследование, бросились спасаться бегством, увлекая за собой только что прибывший батальон 10-го советского полка.

После этого столкновения большевистское командование было уверено в том, что наступление добровольческих отрядов на Ригу — уже решенное дело и приступили к эвакуации города загодя. Улицы, по которым намечалась эвакуация, заранее очищались от «буржуев» и «шпионов» Антанты: «Расстрелов было столько, что солдаты отказывались производить их, и работа расстрела поручалась коммунистическим девушкам-добровольцам, которые находили особое удовольствие в истязании своих жертв до окончательного их расстрела»[175].

О серьезной обороне города большевики не задумывались. Из Риги на восток выходили поезда с награбленным имуществом, вывозились многочисленные выросшие как на дрожжах за время оккупации города советские учреждения. В городе оставалось около 11 тыс. красноармейцев, однако эти части готовили для отхода, не помышляя о вступлении в бой с подходящими частями генерала фон дер Гольца, который тоже не спешил атаковать Ригу до той поры, пока не налажены будут коммуникации между отрядами, не выловлены отдельные бродячие красноармейские группы в тылу и не налажен подвоз боеприпасов и продовольствия, а кроме того, отработан механизм присылки пополнений. Германское правительство не желало в сложившихся политических обстоятельствах разрешать германским частям двигаться дальше реки Курляндская Аа, возлагая на них лишь охрану своих восточных границ от возможного продвижения большевиков, но ни в коем разе не проводить серьезных наступательных операций. Кроме того, взятие Митавы уже как нельзя лучше отвечало этим целям германского правительства. Однако позиционная война для русских добровольческих частей была также не лучшим исходом. В частях начался тиф. В середине апреля Русский отряд был отведен в тыл для проведения санитарно-гигиенической обработки. В апреле 1919 года в тыл северных добровольцев от большевиков перелетело 3 аэроплана, во главе с капитаном Андржевским. Перебежчики привезли с собой карты Красной армии и другие ценные документы. Так у добровольцев появилась своя небольшая эскадрилья.

…Неожиданно в Либаве в середине апреля 1919 года разыгрались политические страсти: ударный батальон Балтийского ландвера 16 апреля 1919 года сверг правительство Ульманиса и арестовал некоторых министров: «„Путч“, совершенно не подготовленный, руководимый некоторыми молодыми политически неопытными офицерами ударного отряда ландвера, во главе которого стояли некоторые члены семьи Мантейфель, оказался ударом впустую. На место свергнутого правительства, нельзя было найти нового»[176]. Предложение возглавить новое правительство поступило Светлейшему князю Ливену, от которого тот не замедлил отказаться, мотивируя, что он являлся человеком, стоящим вне балтийской политики. Во главе правительства встал пастор Недрис, известный латышский националист и писатель, поддержанный германскими оккупационными властями, но в пику последним не признанный союзниками. Свергнутый Ульманис продолжал играть роль благородного изгнанника. Солдаты одной из германских добровольческих частей ворвались в расположение латышей в районе порта и обезоружили их, а затем ограбили. В ответ латышские стрелки арестовали нового главу правительства, тайно увезли его за город, откуда с большими для себя приключениями ему удалось бежать в одной рубашке до ближайшего германского поста. Бурлящий котел балтийских противоречий, к счастью, мало отразился на фронтовых событиях в те дни. Ливен отбыл в Берлин, где заручился поддержкой германского Генерального штаба в своих планах формирования антибольшевистских соединений, и со второй половины мая 1919 года на фронте начались новые боевые операции. Сначала Русский отряд занял совместно с латышскими ротами Кальнецемский плацдарм, который большевики пытались отбить назад в течение 18–22 мая 1919 года, но безуспешно. К концу дня 22 мая в штаб Ливена стали поступать сведения о стягивании большевиками сил для организации нового наступления. Не дожидаясь, пока красноармейцы нанесут удар, Русский отряд в ночь на 23 мая атаковал большевистские позиции, прошел в их тыл и начал ускоренным походным маршем движение на Ригу, с расчетом захватить городские мосты до того, как большевики смогут туда добраться и уничтожить их. Из Митавы по шоссе тронулась Железная дивизия Бишофа. В два дня, 23 мая, Мантейфель с отрядом подошел к рижскому городскому понтонному мосту, а по Митавскому шоссе потянулись бронеавтомобили, шедшие в авангарде Бишофа. О том, что белые в городе, рижские большевики узнали только когда в западных предместьях города разгорелись бои. Мантейфель с ударным отрядом ворвался в город и сразу был убит. Его отряд направился к переполненной городской тюрьме, стремясь спасти заключенных там заложников прежде чем местные чекисты успеют их перебить, однако большевикам удалось вывезти некоторое количество заложников на подготовленных для этой цели грузовиках. В шесть вечера в город вступил Русский отряд и был направлен в северную часть города для очистки ее от засевших там красных. Одной из задач, ставившихся перед вошедшими белыми частями, была охрана имущества обывателей и предотвращение грабежей. Наутро началась очистка от большевиков правого берега Двины, вплоть до устья реки у Магнусхофа, напротив Усть-Двинска, отрядом капитана Дыдорова, что тот незамедлительно исполнил, вернувшись в город с большим количеством пленных и военных трофеев. Одним из трофеев оказался брошенный красноармейцами исправный бронеавтомобиль, окрещенный «Россия», который впоследствии участвовал в походе на Петроград. «Пленных у нас скопилось громадное количество, исчисляемое тысячами. Красноармейцы, бросая оружие, толпами возвращались в город и сдавались нам. Впечатление при взятии города от душевного и физического состояния горожан было удручающее. Рассказы о большевистском терроре и лишениях превосходили все, что проникло до тех пор в печать. Рассказы эти подтверждались при находке массы расстрелянных и изуродованных трупов. Ко всем бедствиям присоединились… голод и эпидемия тифа»[177]. Добровольческие отряды пресекали все попытки еврейских погромов, которые нет-нет и провоцировались темными обывательскими силами в освобождаемых от большевиков городах: «Как-то вечером зашел я к моему приятелю еврею. У него застал смятение и скорбь… Все были смертельно напуганы уличными сплетнями и подметными анонимными письмами. В тот же вечер… я передал эту сцену полковнику Видягину. Его сумрачные глаза вспыхнули. — Я не допущу погромов, с какой бы стороны они не грозили/— воскликнул он. — Жидов я, говорю прямо, не люблю. Но там, где Северо-Западная армия, там немыслимо ни одно насилие над мирными гражданами. Мы без счета льем свою кровь и кровь большевиков, но на нас не должно быть ни одного пятна обывательской крови. Садитесь и сейчас же пишите внушение жителям. К ночи воззвание было подписано графом Паленом и скреплено начальником штаба»[178].

24 мая 1919 года, едва Рига была освобождена, часть отряда во главе со Светлейшим князем Ливеном покинула город для преследования большевиков, отступавших на восток по Псковскому шоссе, до линии реки Лифляндская Аа, а в Ригу въехали представители союзных миссий и американская продовольственная миссия, организовавшая снабжение продовольствием и питание детей. Вслед за ними подтянулось и правительство Недриса.

(…) Еще до того, как Юденич и Пилкин приплыли в Ревель, генерал Родзянко решил ознакомить Главнокомандующего с тем, что происходит в подчиненных тому войсках. Заодно он хотел предложить Юденичу иной тактический план занятия Петрограда, нежели тот, что виделся Юденичу в его благостных размышлениях, которым генерал предавался на лоне благодатной природы, сидя на добротной финской даче тестя и тещи его товарища Гарденина. Мечты эти были по большей части о «блицкриге», поддержанном восставшими горожанами, и повсеместном, триумфальном изгнании большевиков, словом, о том, чтобы все устроилось само по себе. Примечательно, что даже боевыми действиями Юденич предпочитал руководить из эмиграции: «Генерал Юденич только раз показался на театре военных действий, а именно тотчас же после взятия Гатчины. Побывал в ней, навестил Царское Село, Красное и в тот же день отбыл в Ревель. Конечно, очень ценно было бы, в интересах армии, если бы генерал Юденич, находясь в тылу, умел… воздействовать на англичан и эстонцев, добиваясь от них обещанной реальной помощи»[179]. В противоположность ему Родзянко и граф Пален постоянно присутствовали в своих частях, знали ситуацию не по слухам и оба: «высоченные гиганты, в светлых шинелях офицерского сукна, с оружием, которое в их руках казалось игрушечным, ходили в атаку, впереди цепей, посылая большевикам оглушительные угрозы. Там Перемикин ездил впереди танка, показывая ему путь под огнем из бронепоездов, под перекрестной пальбой красных цепей, сидя на своей серой лошади»[180].