Глава первая Долгие версты 1-го Кубанского похода

Глава первая

Долгие версты 1-го Кубанского похода

20 августа я, пробираясь со своiми охотнiками по лесу, наткнулся на 200 большевиковъ, купающiхся у левого берега реки. Подкравшись ближе, нами былъ открытъ бешеный огонь изъ 60 винтовокъ; спаслось человекъ двадцать красных, да и те были загнаны въ городъ голыми…

Из воспоминаний генерал-лейтенанта М. А. Фостикова в 1921 году

«…Но если бы добровольческой войны не было, — писала в 1920 году З. Н. Гиппиус, — вечный стыд лег бы на Россию, сразу нужно было бы оставить надежду на ее воскресение. И прав Дм.(итрий) Серг.(еевич), сказав, что не о прощении грехов убитых следует нам молиться, а у них просить прощения. Ведь, если они в чем и виноваты — они, павшие на поле чести, — живые виноваты перед ними в тысячу раз больше…»[11] И далее, описывая причины неудач и поражений Белой армии, о которых речь пойдет в этой главе, Гиппиус завершает заметку словами: «При всех этих условиях какой же успех могла иметь святая белая борьба с зараженным русским народом? Я подчеркиваю „святая“, потому что такой она была»[12].

К началу формирования Добровольческой армии ее «классовый» состав стал на редкость многообразным. К 1917 году, в силу объективных причин, кадровое армейское офицерство Империи в большинстве своем погибло на фронтах Великой войны; императорская гвардия, в силу своей немногочисленности, представляла собой неоднородную массу. Массу, состоявшую в основном как из представителей аристократических семейств, связанных родственными узами со многими себе подобными в Европе, что позволило им выйти в отставку сразу после отречения государя и выехать за границу, так и из тех русских и иностранных дворян, которые участие в противостоянии большевистскому режиму считали делом своей чести. К последним относились главным образом обер-офицеры и немногие штаб-офицеры, оставшиеся в живых после кровопролитных четырех лет Великой войны.

Костяк белых армий составили в 1917–1918 годах армейское офицерство, призванное из запаса, а также учителя, инженеры, гражданские специалисты, студенты старших курсов и учащиеся военных и военно-морских учебных заведений. Как нами указывалось ранее, среди 70 заметных генералов и старших офицеров Белой армии лишь 4 имели наследственную собственность; остальные жили на армейское жалованье, а генералы А. И. Деникин, М. В. Алексеев и Л. Г. Корнилов вообще были выходцами из низов армейской среды, трудом и старанием на благо Отечества вознесенные на высокие генеральские должности.

Как известно, из четырех тысяч участников «Ледяного похода» в 1918 году менее 10 % являлось кадровыми офицерами; подавляющее большинство похода, ее ударную силу составляли студенты, учащиеся старших классов гимназий, юнкерских училищ и гражданские лица.

Первые добровольческие формирования и «Ледовый поход»

Противостояние новой власти, как и ожидалось, не протекало гладко и поначалу казалось довольно безнадежным предприятием, не могущим собрать под свои знамена достаточное количество добровольцев и кадровых военных, ничтожно финансируемое и существующее, казалось, на одном энтузиазме его организаторов.

Дерзкий и решительный генерал Л. Г. Корнилов, талантливый генштабист М. В. Алексеев и его бывший начальник штаба А. И. Деникин разными путями прибыли на Дон для организации отпора большевикам и спасения государства.

2 ноября 1917 года Михаил Васильевич Алексеев прибыл в г. Новочеркасск, столицу Войска Донского, для организации ядра новой армии. Принят Алексеев был атаманом войска Донского A. M. Калединым довольно сочувственно, однако последний, памятуя нежелание части казаков, вернувшихся с фронтов Великой войны и изрядно испорченных разлагающей большевистской пропагандой, снова быть вовлеченными в военные действия, просил его при первой возможности перебраться за пределы области Войска Донского, например в Ставрополь.

Алексей Максимович Каледин был фигурой заметной и авторитетной. Еще в Великую войну, когда он командовал 12-й кавалерийской дивизией в составе 8-й армии Брусилова, его называли «второй шашкой России»; он был смелым и вместе с тем чутким командиром, всегда лично водившим своих кавалеристов в бой. После ухода Брусилова принял под командование 8-ю армию, отличившуюся в ходе «Брусиловского прорыва», наголову разгромив 4-ю австрийскую армию. После революции авторитет бывшего командующего 8-й армией на Дону был столь высок, что он единодушно был избран атаманом, хотя к тому времени власть атаманов была уже сильно урезана чисто представительскими функциями в заседаниях различных правительств.

Каледину в качестве атамана, популярного у донских казаков, удавалось решать множество вопросов и задач, связанных с бытом и другими насущными проблемами казачества, появившимися с крушением Российской империи. Он ясно понимал, что при всей непопулярности центральной власти, будь то Временное правительство или пришедший ему на смену Совдеп, казачество едва ли будет слепо повиноваться ее воле, ибо единства к тому времени в казачьих рядах становилось все меньше. Алексей Максимович сознавал, что казачья психология и убеждения — единственное, что остается непоколебимым до времени, и оттого положился на них, как на провидение. Случись казакам опомниться и вовремя выступить против большевистской власти, их ждал бы успех, но если этого не происходит, говорил Каледин, «казачья песня спета».

Каледин искренне сочувствовал корниловским попыткам спасти положение дел в стране и оттого не мог безучастно относиться к набиравшему силу сплочению офицерства вокруг Алексеева и других генералов в их отчаянном шаге противоборствовать распаду бывшей империи. Вместе с этим он сознавал, что его авторитета, пусть даже весьма обширного, едва ли хватит для консолидации казаков и уж тем более вовлечения их в новую войну с новым врагом, доселе не проявлявшим серьезных признаков агрессивности. Он осторожно выжидал развития событий и не особенно верил в успех предпринимаемого Алексеевым дела.

Бывший главнокомандующий, Алексеев, еще недавно, управлявший многомиллионными армиями и имевший в своем распоряжении миллиардные бюджеты, нарочно не спешил призывать офицерство собраться на Дону под знаменами добровольческих объединений. Опытный администратор, он справедливо решил сосредоточить свои усилия на организации быта своих будущих подчиненных, уладить финансовые вопросы, наладить получение пожертвований от частных лиц, провести закупку вооружения и амуниции, а также, как писал А. И. Деникин, «приютить, обогреть и накормить бездомных и гонимых людей» — офицеров его будущей армии.

Часть офицерства еще находилась в Петрограде, обитая под видом раненых в одном из городских лазаретов на Барочной улице. Там они терпеливо ожидали призыва своего командующего, рискуя каждый день быть обнаруженными и расстрелянными набиравшей силу машиной большевистского террора. С пожертвованиями от частных лиц дело шло тоже непросто. К ноябрю 1917 года Алексееву пожертвовали немногим более четырехсот рублей «на армию», что отчасти объяснялось неоднозначной оценкой жертвующими средства большевистского правительства и сохранявшимися надеждами на улучшение ситуации в новом 1918 году.

Необходимо было быстрое формирование боеспособных частей, привлечение знающих военных специалистов, однако хозяйственные заботы отнимали у М. В. Алексеева большую часть времени, работа над емким по содержанию и ясным по смыслу документом-призывом затягивалась намеренно, ибо Алексееву претила сама мысль о вызове людей в несформированную армию, без обеспечения провиантом, униформой и оружием. Первое формальное воззвание к офицерству прибыть на Дон и присоединиться к создаваемой армии вышло лишь в декабре 1917 года, когда многие пути туда были перекрыты фронтами. Часть офицерства добиралась на Дон самостоятельно, небольшими группами, а то в одиночку. Ехали, полагаясь на слухи и собственную интуицию, надеясь, что консервативная казачья донская среда станет непреодолимым валом на пути большевиков.

Донское казачество и его лидеры, не желая обострения отношений с советской властью, нехотя принимали прибывавших офицеров, осторожно признавая их лишь «беженцами». Пробольшевистская и либеральная печать также неодобрительно отзывалась о прибывающих военных, называя ситуацию на Дону «критической» из-за «устойчивой концентрации контрреволюционного элемента». Рабочие Ростова и Таганрога, обработанные прессой, недальновидно придерживались общей линии на отстранение от назревающего конфликта с новой властью и выражали ей свою полную поддержку на многочисленных стихийных митингах, возникавших в крупных губернских городах.

Администрации атамана А. М. Каледина с трудом удавалось гасить стихийные очаги общественной напряженности, взывая к исторической памяти станичных казаков с ее основополагающим принципом — «С Дона выдачи нет!». Однако это снимало возрастающую напряженность лишь на время и действовало главным образом на умы классического казачьего сословия с его сложившейся системой ценностей и взглядов. Городское население, либералы и сочувствующие новому режиму, еще не вкусившие прелестей большевизма, продолжали митинговать и требовать остановить деятельность Алексеева.

В 20-х числах ноября 1917 года в Новочеркасск отправились несколько генералов и штаб-офицеров — А. И. Деникин, И. П. Романовский, а также C. Л. Марков и A. C. Лукомский. Их путешествие на юг началось из Быховской тюрьмы, куда изначально все они были помещены новой властью. Отпущенные «под честное слово», они разными путями пробирались на Дон, прибыв туда беспрепятственно лишь по воле случая, ибо власть, неосмотрительно выпустившая их из тюрьмы, тотчас же осознала свою ошибку и объявила их в розыск. Общая ситуация в стране, атмосфера хаоса и неразберихи и невозможность пока еще четко контролировать перемещения граждан по территории бывшей империи позволили им беспрепятственно добраться до территории Войска Донского.

А. М. Каледин радушно принял беглецов, однако тут же попросил их уехать с Дона, чтобы не дать поводов донской общественности расценивать приезд «контрреволюционных» корниловцев, а именно так их именовала либеральная печать, как повод для осложнений с новой властью. A. C. Лукомский выехал на Терек, а А. И. Деникин и С. Л. Марков выехали на Кубань.

Впрочем, череда мелких уступок большевикам не только не остановила их от вторжения на Дон, но даже каким-то образом ускорила его.

20 ноября 1917 года прошли волнения в двух запасных полках в Новочеркасске, состоявших из «распропагандированных» солдат. Подавить мятеж Каледин был уже не в состоянии: донские казаки отказались выполнять приказ своего атамана.

26 ноября 1917 года Ростов был захвачен немногочисленным десантом красных, подошедших к городу по реке Дон на двух тральщиках. Захватив власть, военно-революционный комитет призвал к борьбе против казачьей контрреволюции и ознаменовал свое воцарение чередой городских погромов и убийств. Костяк захвативших город большевиков составили разложившиеся черноморские матросы и спешно создаваемые отряды красной гвардии. Восставшие захватили городские оружейные склады и добытым вооружением и амуницией вооружили местных красногвардейцев, вербуемых главным образом из числа политизированных рабочих и сочувствующих «революции» люмпенов.

Происходящее в Ростове, казалось, мало волновало донское казачество, по-прежнему соблюдавшее по отношению к мятежникам полный нейтралитет. Объявив его, казаки расходились по станицам. Как ни странно, два лейб-гвардейских казачьих полка: Атаманский и Казачий, были размещены Калединым в станице Каменской — первом форпосте антибольшевистского движения на Дону. Очевидец и участник тех событий, Роман Гуль пишет о Каменской в своих очерках «Ледяной поход»: «Станция Каменская. Я вышел из вагона. На платформе много военных: солдат, офицеров, встречаются юнкера. Офицеры в погонах. Чувствуется оживление, приподнятость…»[13]. Несмотря на общий энтузиазм армейской среды и готовность защищать Россию от нашествия большевиков, казачьи полки, даже бывшие лейб-гвардейские, задавали тон по части наибольшей «агитированности» за новую власть, проводя время на митингах и участвуя в организации съезда фронтового казачества, как бы игнорируя объективно сгущавшиеся над Доном тучи. Неудивительно, что калединский приказ о выступлении на Ростов был проигнорирован, и атаман, видя, что дело не ограничится «установлением» в одном лишь Ростове советской власти, просил генерала Алексеева о помощи, взывая к нему о немедленном выступлении на Ростов. До сей поры генерал Алексеев не был командующим отдельной боевой частью. Его отряд в полтысячи штыков носил всего лишь нейтральное название «алексеевской организации», однако в складывающихся условиях он оказывался единственным боеспособным соединением, сохранявшим организованность и дисциплину.

Алексеев отдал приказ о выдвижении на Ростов. К первоначальному отряду на ходу присоединялись новочеркасские гимназисты, кадеты, юнкера, добровольцы — офицеры запаса и чиновники.

Тем временем извещенный о приближении Алексеевского отряда, Военно-революционный комитет Ростова налаживал оборону города. Отряд развернул свое наступление вдоль железнодорожной линии Новочеркасск — Ростов. Шли во весь рост, стреляя на ходу и не залегая. На двух флангах шли юнкера и донские добровольцы генерал-майора Петра Харитоновича Попова. В центре боевых порядков двигались кадровые офицеры. Атака на позиции красногвардейцев продолжилась во весь рост, привлекая их внимание и давая возможность фланговым отрядам осуществить глубокий охват неприятельских позиций. Штыковая атака опрокинула красногвардейцев и матросов-черноморцев, обратила их в бегство с позиций. На их плечах алексеевцы ворвались в город, однако, не готовые к уличным боям, они не смогли быстро и результативно продвинуться вглубь города.

Тем временем с пришвартованных у берега Дона тральщиков, по просьбе ростовского Военно-революционного комитета, по алексеевцам был открыт шрапнельный огонь, остановивший их продвижение, что дало возможность красногвардейцам перегруппироваться, а затем и перейти в контрнаступление. Этот контрудар заставил уцелевшие части Алексеевского отряда отступить за черту города.

Наблюдаемое со стороны сражение произвело определенное впечатление на доселе остававшихся нейтральными казаков и несколько их частей прибыло к Алексееву на помощь, усилив отряд и позволив алексеевцам продолжить наступление на город. Бои за Ростов продолжались немногим менее недели, постепенно перетекая от городских окраин в глубь города, охватывая все новые и новые городские кварталы. В течение недели городской железнодорожный вокзал пять раз переходил из рук в руки. Ожесточение наступавшей и оборонявшейся сторон нарастало, и ни одна не брала пленных. Скопившиеся в городе тыловые или расформированные армейские соединения, состоявшие из довольно инертной солдатской массы, не могли оказать решающей помощи большевикам, предпочтя эвакуироваться из города и не втягиваться в боевые действия. Их бегство сослужило плохим примером новообращенным красногвардейцам, дрогнувшим под ударами алексеевцев и теперь стремительно отступающим из города. Ко 2 декабря 1917 года большевики были выбиты из города и бежали. Так первые добровольческие объединения показали свою боеспособность и тем самым положили начало профессиональному военному сопротивлению большевикам.

Тем временем генерал Л. Г. Корнилов, выйдя из Быховской тюрьмы, направился на Дон походным порядком с Текинским полком. Большевики преследовали полк, организовывали засады и у станции Унеча обстреляли полк из бронепоезда из всех возможных орудий и пулеметов. Полк рассеялся, под Корниловым убило лошадь, и, вместо того чтобы продолжить поход дальше, Лавр Георгиевич организует часть полка в небольшой отряд и продолжает движение дальше. Связи с Текинским полком нет. Снова следует засада и окружение. Большевики настойчиво пытаются добраться до Корнилова, и в течение трех дней маленький отряд пробивался к своим текинцам. Переодевшись в крестьянское платье, Корнилов частным порядком садится на поезд и отправляется в Новочеркасск. Текинский полк дает телеграмму большевикам Крыленко, что командир полка пропал без вести во время обстрела бронепоездом, и преследование полка большевиками чудесным образом оканчивается.

6 декабря 1917 года, четыре дня спустя после первой победы алексеевцев над большевиками в Ростове, Л. Г. Корнилов, наконец, прибывает в Новочеркасск. Роман Гуль пишет: «Туда (в Новочеркасск) сбежалось лучшее, лихорадочно организуется. Отсюда тронется волна национального возрождения. Во главе — национальный герой… Лавр Корнилов. Вокруг него объединилось все, забыв, партийные, классовые счеты…»[14]. С Кубани и Северного Кавказа в Новочеркасск были вызваны генералы А. И. Деникин, С. Л. Марков, И. П. Лукомский и И. Г. Эрдели. Уроженец Семиречья, Корнилов уже начинал подумывать и о том, чтобы ехать дальше и поднимать Сибирь и Поволжье. Организация войск на юге справедливо представлялась Корнилову частным эпизодом в ходе начинавшейся освободительной борьбы, тем более что войска на Дону были в той или иной степени зависимы от казачьих выборных органов, атаманов и кругов. Он был убежден, что при создании массивного фронта на Востоке можно вести наступательные операции против большевиков и в конечном счете восстановить германский фронт, продолжив войну.

Корнилов признавал полководческие таланты Алексеева, однако не был никогда близок тому и по складу характера являлся человеком прямо противоположным. Личные трения усугублял тот факт, что еще недавно Алексеев арестовывал мятежного Корнилова по представлению Временного правительства и после перенимал у него дела. Оба не желали переносить личные трения на ход подготовки антибольшевистского сопротивления, и Корнилов честно говорил об этом Алексееву. Их отношения переносились и на подчиненных, между которыми присутствовала корректная отстраненность. Гуль дает характерную зарисовку этих отношений в таком эпизоде: «В маленькой комнате прапорщик-мужчина и прапорщик-женщина записывали и отбирали документы; подпоручик опрашивал. „Кто может вас рекомендовать?“ „Подполковник Колчинский“, — называю я близкого родственника генерала Корнилова. Подпоручик делает мину, пожимает плечами и цедит сквозь зубы: „Видите, он, собственно, у нас в организации не состоит…“ Я удивлен. Ничего не понимаю. Только после объясняет мне подполковник Колчинский: офицеры бюро записи — ставленники Алексеева, а он — корниловец; между этими течениями идет скрытый раздор и тайная борьба»[15].

Тем временем из Москвы прибыла на Дон группа видных представителей либеральной общественности, частью бывшие министры Временного правительства — князь Львов, П. Милюков, П. Б. Струве, князь Трубецкой, Федоров и Белоусов. Представители умеренных и либеральных объединений приняли решение поддержать строительство Белой армии и надеялись наладить координацию Белого движения в тесном взаимодействии с миссиями Антанты, с которыми все из них имели прямые контакты. Для них, политиков не столь популярных в народе по многим причинам, Корнилов представлял собой знаковую фигуру, необходимую для консолидации антибольшевистских сил, кроме того, под его имя и гарантию налаженной работы всех вождей Белого движения представители Антанты обещали финансовую помощь в 100 миллионов рублей. Помощь предоставлялась из расчета по 10 миллионов рублей в месяц.

В обмен на нее вожди Белой армии обязывались подписать соответствующее соглашение о совместной работе, ясно и четко распределив между собой обязанности, являя, таким образом, реально существующую антибольшевистскую организацию.

Корнилов был вынужден согласиться. Тремя высшими военачальниками было подписано соответствующее соглашение об образовании армии, носившей название Добровольческой, под командованием самого Л. Г. Корнилова. В соответствии с соглашением Алексеев брал на себя труд по координации финансовых аспектов и вопросы внутренней и внешней политики создаваемой армии; A. M. Каледину отводилась роль по формированию Донской армии и решению специфических донских вопросов.

Тем временем часть корниловских офицеров-текинцев из интернированного на Украине полка пробилась на Дон и влилась в создаваемую армию. Корнилов сколько мог тесно взаимодействовал со своими подчиненными и активно привлекал их к созданию очагов сопротивления большевизму не только в рядах Добровольческой армии, но и командировал их в Астрахань, Царицын, Самару, Казань и Нижний Новгород для создания будущих центров Белого сопротивления. Считая Сибирь местом своих будущих попечений, Лавр Георгиевич состоял в деятельной переписке с сибирскими политическими деятелями, в том числе и с будущим героем Белого сопротивления в Сибири Пепеляевым. Корниловец, полковник Генерального штаба Дмитрий Антонович Лебедев, энергичный и деятельный офицер, отправленный своим командиром на Восток, впоследствии проявил себя на Урале и был призван Верховным правителем России адмиралом Колчаком на должность начальника штаба в армии. Там же Лебедев дослужился до чина генерал-майора, командовал Уральской группой войск, а в 1922 году занимал пост начальника вооруженных сил Владивостока, о чем мы подробнее расскажем в соответствующих главах.

Тем временем пополнение Добровольческой армии продолжалось; количество добровольцев прирастало: ежедневно в армию записывалось до 80 человек, что позволило к концу 1917 года создать в армии Корниловский полк, офицерский, юнкерский и георгиевский батальоны, четыре гвардейских батареи, роты инженеров и гвардейских офицеров. Изначально поставленная задача довести численность армии до 10 тысяч человек оказалась практически невыполнимой. Фронты большевиков перекрыли дороги, и любой гражданин, направлявшийся на Дон, подвергался властью тщательному досмотру и проверке; приток местных добровольцев исчерпал себя и резко снизился, Донской штаб не смог наладить отбор боеспособных добровольцев в армию и распространить идеи добровольчества на большинство казаков, но главное — армии большевиков в декабре 1917 года двинулись на Дон, не дожидаясь, пока против них будет создана регулярная армия.

Задача обеспечения добровольческих войск оружием и боеприпасами была отчасти решена за счет реквизиций оружия у демобилизующихся солдат и отдельных покупок вооружений у местных перекупщиков. Разрешение на формирование отрядов выдавалось Донским штабом практически любому желающему, что повлияло на создание множества мелких белопартизанских отрядов сотника Грекова («Белого Дьявола»), войскового старшины Семилетова, есаула Чернецова и других. В практическом плане это были хотя и белые формирования, однако трудно подвергающиеся централизованному подчинению подразделения.

В январе 1918 года Л. Г. Корнилов и А. М. Каледин разделились: Добровольческая армия выступила в Ростов, оставив донскому атаману для защиты Новочеркасска артиллерийскую батарею и офицерский батальон. Несмотря на энтузиазм первых месяцев, проявленный при создании Добровольческой армии, большая часть офицеров, населявших Ростов, а их насчитывалось в городе до 16 тысяч человек, не торопились записываться в армию. Вопросы финансового обеспечения войск решались крайне медленно, желающих финансировать добровольцев практически не было. Промышленники и состоятельные граждане города не торопились вкладывать средства в столь бесприбыльное предприятие. Алексеев старался убеждать, рисовал перспективы борьбы, ссылался на поддержку добровольческих соединений ведущими странами Антанты, однако всюду встречал поразительную инертность и равнодушие. Денежные потоки были крайне незначительными и состояли из некоторого числа незначительных частных пожертвований отдельных граждан.

Р. Гуль живо описывает ростовский штаб добровольческой армии: «В Ростове штаб армии — во дворце Парамонова. Около красивого здания — офицерский караул. У дверей — часовые. Стильный, с колоннами зал полон офицерами в блестящих формах. Среди них плотная медленная фигура Деникина. В штатском, хорошо сшитом костюме он больше похож на лидера буржуазной партии, чем на боевого генерала. Из угла в угол быстро бегает нервный, худой Марков. Появляется начальник штаба — молодой надменный генерал Романовский, хитрый Лукомский с лицом городничего, старик Эльснер; из штатских — член 1-й думы Аладьин в форме английского офицера, сотрудник „Русского Слова“ — маленький, горбатый Лембич… Борис и Алексей Суворины… Казаки сражаться не хотят, сочувствуют большевизму и неприязненно относятся к добровольцам…»[16]

Тем временем ситуацию на Дону резко изменили именно казаки, вернее та часть казачества, которая надеялась, что центральная большевистская власть оценит их нейтралитет и поддержит их начинания по формированию своего революционного донского комитета.

A. M. Каледин, предчувствуя близящуюся смуту, приказал считавшемуся 10-м казачьему полку, созданному при участии П. С. Краснова, разогнать собиравшийся пробольшевистский казачий съезд, но полк удивительно легко отказался выполнить калединский приказ и примкнул к делегатам съезда, постановившего переизбрать командиров и занять жизненно важные железнодорожные станции.

Единственно возможным решением этого давно назревавшего конфликта стало незамедлительное воздействие на изменников противодействующей силой. Такой силой, оказавшейся в тот момент у Каледина, стали две сотни белых партизан под общим командованием есаула Чернецова. Предприняв дерзкий рейд, он выбил мятежных казаков из двух узловых донских станций — Лихой и Зверево, восстановил белую власть и отправился в центр съезда, станицу Каменскую, взял ее и обратил в бегство революционные казачьи массы. Тем временем в тыл Чернецову уже выходили новосозданные красногвардейские отряды 3-го Московского и Харьковского полков под командованием большевика Саблина. Есаул сумел перегруппировать своих партизан и контрударом обратил красногвардейские отряды в паническое бегство.

Выбитые из Каменской представители так называемого Донского революционного комитета направили в московский Совнарком просьбу об оказании немедленной помощи войсками. Совнарком приказал направить на Дон Воронежский полк под командованием некоего Петрова, напавший на партизан Чернецова совместно с перешедшим на сторону советской власти войсковым старшиной Голубовым, сколотившим из делегатов съезда и сочувствующих красным казаков войсковое соединение. Объединенными усилиями эти две силы обрушились на партизан и взяли их в кольцо, из которого смогло выбраться немногим более сорока человек. Остальные, включая есаула Чернецова, были изрублены красногвардейцами шашками. После победы над белыми партизанами соединившиеся части 3-го Московского, Харьковского и Воронежского полков, при участии «красных казаков» Голубова, двинулись на столицу Донского войска, Новочеркасск.

Тем временем, пока красным удалось одержать победу над иррегулярными частями добровольцев, под Таганрогом небольшим отрядом из юнкеров и офицеров под командованием А. П. Кутепова был нанесен существенный удар красногвардейским частям армии Сиверса. Но рабочие крупного таганрогского филиала Русско-Балтийского завода подняли восстание против прибывшего белого отряда, что дало возможность передышки частям Сиверса и позволило им в результате контрнаступления войти в Таганрог. Город не мог быть удержан незначительной группой белых.

Выступившие из Ставрополя красногвардейцы заняли Батайск и оказались в непосредственной близости от города, отделенные от него лишь водной преградой. Надежда, что части Добровольческой армии, остававшейся в Ростове, будут поддержаны казаками, оставалась незначительной. На недавних примерах массовой поддержки казаками советской власти Корнилов ясно увидел, что город имеющимися у него в наличии силами удержать будет невозможно, что ростовское офицерство уже не стремится записываться в добровольцы и притока новых людей ждать неоткуда. Роман Гуль пишет: «Притока из России в армию — нет. Командующий объявил мобилизацию офицеров Ростова, но в армию поступают немногие — большинство же умело уклоняется…»[17] Чтобы сохранить тот немногий кадровый резерв, что еще остается под его командованием, Корнилов отдает приказ штабу разрабатывать план ухода добровольцев на Кубань.

В складывающейся для донской столицы непростой ситуации A. M. Каледин обратился с просьбой к Корнилову и Алексееву стянуть остающиеся у белых силы к Новочеркасску для его защиты. Генералы посчитали просьбу Каледина эгоистичной и несвоевременной, уполномочив генерала Лукомского объявить об этом на совещании у донского атамана, назначенном на 29 января 1918 года. Более того, Корнилов настаивал, чтобы приданный Новочеркасску офицерский батальон был откомандирован в расположение Добровольческой армии в Ростов.

A. M. Каледин отвечал командующему через посредство Лукомского, что в этом случае для защиты Новочеркасска у него останется всего 147 штыков… Члены Донского правительства рекомендовали атаману немедленно оставить город и отправиться собирать по станицам верные части, которые могли бы быть привлечены для борьбы с наступающими красногвардейцами. Каледин отказался от предложения, посчитав недопустимым оставить столицу в крайне тяжелом положении и прятаться по станицам.

Надломленный морально, неоднократно сталкивавшийся с непониманием своих атаманских задач, которых у него было в достатке, помимо военных своими соратниками, Каледин оказался подавлен невозможностью справиться с вышедшими из-под его контроля казаками. В тот же день, после совещания с представителем Добровольческой армии и правительством Дона, атаман Каледин выстрелил себе в сердце.

Самоубийство атамана неожиданно пробудило искру раскаяния у предавшей его части казачества, интуитивно почувствовавших приближение далеко не благоприятных для Дона перемен. Собравшийся Малый казачий Круг выбрал наказным атаманом генерала Назарова, тот в свою очередь отдал приказ о мобилизации казаков от 18 до 50 лет и формировании новых казачьих частей. В спешном порядке эти части перебрасывались против наступающих красногвардейцев, и после непродолжительных боев наступление красных было приостановлено.

В эйфории легкой победы казаки посчитали для себя возможным разойтись по станицам, считая, что полученный красногвардейцами урок отобьет у них охоту продвигаться дальше.

Наблюдая за происходящим стихийным казачьим отпором красным и последовавшей за ним беспечностью, выразившейся в оставлении фронта после первой удачной операции казаков против красных, Корнилов все более укреплялся в своем мнении относительно ухода добровольцев на Кубань. Через своего представителя в Новочеркасске, генерала Лукомского, он предложил новоизбранному атаману генералу Назарову присоединиться к добровольцам и оставить город. Назаров, поступая сообразно казачьей этике, отказался от предложения Корнилова, будучи убежден, что красные не станут трогать законно избранного Кругом атамана и не станут бесчинствовать в своей же столице. Тем не менее он разрешил походному атаману Попову вывезти войсковые ценности и отряд белых казаков, приняв решение оставаться в городе и выслать делегацию представителей Малого Круга для переговоров с «красными казаками» и полками советской власти.

12 февраля вошедшие в город части красных первым делом арестовали выборного атамана и делегатов казачьего Круга, провозгласив в городе советскую власть. Спустя несколько дней генерал Назаров и его штаб в Новочеркасске были расстреляны без суда и следствия красногвардейцами.

Незадолго до новочеркасской расправы Ростов оказался окруженным со всех сторон. Войска Сиверса теснили малочисленные заслоны добровольцев, и Л. Г. Корнилов отдал приказ по армии выйти из города через узкий коридор, по оплошности не занятый красными, по направлению к донским степям.

В ночь на 9 февраля менее половины Добровольческой армии (против 6 тысяч официально записавшихся в нее в Ростове добровольцев из города вышло 2 с половиной тысячи), при низкой температуре воздуха и холодном ветре, оставляли Ростов; во главе ее шел сам Корнилов, в обозе ехал престарелый Алексеев, везший с собой чемодан с армейской казной: «Вот проехал на тележке генерал Алексеев; при нем небольшой чемодан; в чемодане и под мундирами нескольких офицеров его конвоя „деньгонош“ — вся наша тощая казна, около шести миллионов рублей кредитными билетами и казначейскими обязательствами…»[18], в составе гвардейской роты двигался его сын, штабс-ротмистр лейб-гвардии Уланского Его Величества полка Николай Михайлович Алексеев; в одной из телег везли тяжело простудившегося А. И. Деникина, накрытого ворохом шинелей. На случай гибели командующего армией Деникин был назначен преемником Корнилова, однако и сам он пребывал с эти дни не в лучшей физической форме; за армией тащился хвост из гражданских лиц, беженцев, не желавших оставаться под красными: «По гладкому бесконечному снегу, груженные наспех и ценными запасами, и всяким хламом; по снежному полю вилась темная лента. Пёстрая, словно цыганский табор: ехали повозки, какие-то штатские люди; женщины в городских костюмах и в легкой обуви вязли в снегу. А вперемежку шли небольшие, словно случайно затерянные среди „табора“, войсковые колонны — все, что осталось от некогда великой русской армии… Шли мерно, стройно. Как они одеты! Офицерские шинели, штатские пальто, гимназические фуражки; в сапогах, валенках, опорках… Ничего — под этим нищенским покровом живая душа. В этом все»[19]. Шли юнкера, кадеты и реалисты, чеканили шаг молодые офицеры и учащаяся молодежь, вдохновленная порывом, не сломленная погодой и обстоятельствами. Где-то среди идущих двигался и Николай Семенович Веревкин, будущий полковник Добровольческой армии и галлиполиец, который, вопреки настояниям своего отца, не желал карьеры агронома, но по примеру молодых товарищей своих желал освободить Отечество от большевизма.

Армия медленно переправлялась по непрочному льду через Дон и вытягивалась в длинный хвост, тянущийся к ближайшим станицам. Выведя армию из кольца, Корнилов привел ее в станицу Ольгинскую, ставшую своего рода пунктом сбора всех рассеянных по Дону антибольшевистских сил. Сюда подошел отряд C. Л. Маркова, сюда же пришли разрозненные белоказачьи партизанские отряды, отдельные группы офицеров, самостоятельно выбравшиеся из Ростова, отставшие от основных сил группы солдат и офицеров, раненые, иностранцы — всего четыре тысячи человек. Корнилов энергично начал заниматься сведением малых отрядов в будущие прообразы добровольческих дивизий.

Так были сформированы Офицерский полк генерала Сергея Леонидовича Маркова, ударный корниловский батальон под командованием подполковника М. О. Неженцева, полк пеших партизан под командованием генерала Африкана Петровича Богаевского, сводный батальон юнкеров под командованием генерал-майора Александра Александровича Боровского, чехословацкий инженерный батальон, артиллерийский дивизион из восьми трехдюймовых орудий. Были созданы и три кавалерийских дивизиона, включавших в себя соответственно партизан под командованием полковника Петра Владимировича Глазенапа, казаков донских отрядов есаула Бокова и офицеров-кавалеристов под командованием полковника Василия Сергеевича Гершельмана.

В армейском обозе оставались бывший председатель Государственной думы масон М. В. Родзянко, бывший министр Временного правительства масон князь H. H. Львов, издатели правого толка братья A.C. и Б. С. Суворины, Н. П. Щетинина, а также двое профессоров из Донского политехнического института.

Остальным гражданским лицам было предложено покинуть армию и пробираться поодиночке или малыми группами по станицам в Россию.

Сначала Корнилов предлагал Алексееву и Деникину направиться в Сальские степи, на зимовку и приведение армии в абсолютную боеготовность после пополнения запасов фуража, пошива обмундирования и просто восстановления сил уставших от долгих переходов людей и лошадей на дальних сальских хуторах и усадьбах. Алексеев резко отрицал целесообразность распыления единого армейского организма по удаленным друг от друга точкам, к тому же, не имеющим достаточно помещений для размещения добровольцев по зимним квартирам. Рассредоточение Добровольческой армии малыми отрядами, говорил Алексеев, даст возможность красным нападать на них поодиночке и уничтожать, поскольку вся армия, таким образом, оказывалась зажатой между Доном и сетью железных дорог, контролируемых красными. Помимо этого зимовка даже при самом благоприятном для Добровольческой армии исходе невольно выключала ее из активной политической жизни и обрекала на бездействие. А. И. Деникин и И. П. Романовский убеждали командующего поворачивать на Екатеринодар, где, возможно, еще была надежда на соединение с кубанскими казаками. В случае перевеса в силах противника для Добровольческой армии сохранялась возможность рассеивания в горах или отхода в Грузию, о чьей редкой неблагодарности и негостеприимности генералы еще не догадывались.

Убежденность двигаться в Екатеринодар у Корнилова окрепла, когда в станице появились генерал Попов и его начальник штаба Сидорин. Они убеждают командующего продолжить движение на восток, чтобы все же попытаться отвести войска на зимние квартиры. Мемуарист Гуль пишет: «В Ольгинской расположилась вся армия… Здесь армия наскоро переформировывается… Через день выступаем в степи на станцию Хомутовскую. Шумит, строится на талых улицах пехота, скачут конные, раздаются команды, крики приветствия… Армия тронулась. В авангарде — генерал Марков, а арьергарде — корниловцы»[20].

Тем временем на Кубань возвращались войска полуторамиллионного Закавказского фронта. Огромная солдатская масса пыталась возвратиться домой по железной дороге, через Азербайджан и Грузию; и уже на Кубани агитаторы из армий Сиверса, Автономова и Сорокина вербовали морально неустойчивых фронтовиков вступать в ряды Красной армии для того, чтобы в одних случаях помогать «восстанавливать революционный порядок» и прижать контрреволюционеров, воспользовавшись отобранным у буржуазии, в других случаях большевистская пропаганда умело рисовала образ Корнилова, как единственную преграду для полного окончания войны и возвращения к мирному труду, о чем подумывали все фронтовики. Вступление в Красную армию виделось многим из вербуемых окопников как попытка навалиться и разом покончить с последней, досадной помехой на пути к дому в лице незначительной по численности Добровольческой армии. В окруженной кубанской столице тем временем шла беспрецедентная политическая неразбериха. Заседания сменялись заседаниями, депутаты сосредоточились на создании кубанской «демократической конституции», словно бы не было иных задач перед лицом приближающегося большевизма. Некоренные жители Кубани были готовы принять новую власть большевиков, регулярные части были небоеспособны в силу того, что входящие в них кубанские казаки могли по собственному желанию внезапно бросить фронт, а после так же стихийно самоорганизовываться, в зависимости от общеполитической конъюнктуры. Офицеры не могли совладать с дезорганизованной солдатской массой. Кубань не имела ни цели своей борьбы, ни лидеров, ни возможности защитить свою территорию и призрачные демократические «гражданские свободы», о которых Кубанская Рада вела нескончаемые разговоры на каждом из своих заседаний.

Для налаживания связи с Кубанью Корнилов командировал генералов М. С. Лукомского и Ронжина, которые, переодевшись, оставили Добровольческую армию, двигающуюся на восток, и выехали в Екатеринодар. По пути в город генералы были схвачены красными отрядами, попали на допрос к командующему армией Сиверсу. Были допрошены и бежали, петляя и пересаживаясь с поезда на поезд, спасаясь от своих преследователей столь интенсивно, что вместо кубанской столицы оказались на Украине, в Харькове…

Разведка Красной армии обнаружила двигающуюся Добровольческую армию, и начались наскоки мелких групп и соединений красных. Корнилову доносили, что положение в зимовьях, куда изначально был нацелен поход, было далеко даже от самых скромных ожиданий и что провести зиму и набраться сил у добровольцев там не получится. Скрепя сердце Корнилов развернул армию и повел ее на Екатеринодар. Пройдя последнюю донскую станицу Егорлыцкую, добровольцы оказались на Ставрополье, где были атакованы Дербентским полком при поддержке отрядов красногвардейцев и артиллерийским дивизионом у села Лежанки. Корнилов дал приказ атаковать противника сходу, направил Офицерский полк прямо на противника и одновременно дал указание Партизанскому и Корниловскому полкам обойти противника с флангов. У Гуля читаем: «Мы идем цепью по черной пашне. Чуть-чуть зеленеют всходы. Солнце блестит на штыках. Все веселы, радостны — как будто не в бой… Недалеко от меня идет красивый князь Чичуа, в шинели нараспашку, командует: „Не забегайте вы там! Ровнее, господа!“»[21].

Юнкера-артиллеристы стали выкатывать пушки на прямую наводку. Отряд Маркова атаковал противника, переправившись через едва замерзшую речку. Удар оказался неожиданным для большевиков, в их рядах началась паника, завершившаяся быстрым отходом, с оставлением артиллерийских орудий. В этой атаке добровольцы потеряли убитыми 3 (!) человека, красногвардейцы и «революционные» солдаты — свыше 250 человек. Еще примерно такое же количество было поймано добровольцами на селе Лежанки и расстреляно. Гуль свидетельствует: «Пленные. Их обгоняет подполковник Неженцев, скачет к нам, остановился — под ним танцует мышиного цвета кобыла. „Желающие на расправу!“ — кричит он. „Что такое?.. — думаю я — Расстрел? Неужели?“… Я оглянулся на своих офицеров. Вдруг никто не пойдет, пронеслось у меня. Нет, выходят из рядов. Некоторые, смущенно улыбаясь, некоторые с ожесточенными лицами. Вышли человек пятнадцать. Идут к стоящим незнакомым лицам и щелкают затворами. Прошла минута. Долетело: пли! Сухой треск выстрелов, крики и стоны…»

Войска Корнилова вступили на Кубань. Наперерез добровольцам красные начинают бросать отряд за отрядом. Лишь только стремительный натиск добровольцев опрокидывал эти отряды и обращал их в бегство. Корнилов стремился занимать населенные пункты, ибо, не решившись на атаку на ночь глядя, армия оставалась бы под холодным небом в степи. Так продолжался поход, пока 4 марта не разыгралось сражение с 14-тысячной армией Сорокина, стоявшей на станции Кореновской. В лоб на нее пошли юнкера и студенты под командованием Боровского. Почти все они были убиты или ранены шквальным огнем красноармейцев, при массивной артиллерийской поддержке. В охват Корнилов направил свой последний резерв — белых партизан и чехословаков. Белые дрались до последнего патрона. Снаряды в белом артдивизионе тоже подходили к концу. Корнилов приказал обозникам выдать весь последний резерв боеприпасов, а когда из обоза пришло донесение о кавалерийской атаке красных, он приказал обозу занять оборону и защищать себя своими силами. Обозные солдаты, раненые, переворачивая телеги, установили два действующих пулемета системы «максим» и, заняв круговую оборону, отстреливались, как могли. Корнилов лично остановил попятившиеся цепи и с взводом верных своих текинцев обошел станицу с тыла и открыл огонь по тылам красных. Подбодренные этим, добровольцы поднялись в общей атаке. «„Вперед, братцы! Вперед!“ — раздаются голоса. Двинулись вперед одиночки, группами… Крики ширятся. „Вперед, вперед…“ Вся цепь пошла. Даже далеко убежавшие медленно возвращаются… На полотне наш пулемет, за ним прапорщик-женщина Мерсье, прижалась, стреляет по поезду и звонко кричит: „Куда же вы?! Зачем назад?“. А пули свистят. Видны большевистские цепи и далеко на полотне их бронированный поезд…»[22], — живописует мемуарист. Не выдержав атаки, красные побежали. Однако потери добровольцев на этот раз были значительными, составив около 400 человек убитыми и ранеными. Раненых наспех перевязывали и направляли в обоз, медицинских сестер не хватало, едва справлялись с теми, кто мог сам прийти на медицинский пункт. «На будке одна сестра. Около нее сидят, лежат, стоят раненые. „Сестрица, перевяжите, пожалуйста“. „Сейчас, сейчас, подождите, не всем сразу“, — спокойно отвечает она. „Вот, видите, я на позиции одна, а все сестры где? Им только на подводах с офицерами кататься“», — рисует картину Гуль.

Однако продвижение к Екатеринодару было остановлено вестью о том, что город пал, что кубанское правительство, чтобы сохранить себя «как идейно-политический центр», решило оставить город в ночь на 1 марта 1918 года. Добровольцы генерала Покровского, казачья фракция Кубанской Рады и городские беженцы устремились в горные аулы черкесов. Генерал Покровский стремился к соединению с Корниловым, однако добровольческой армии требовался отдых. Разбитая 14-я армия красных под командованием Сорокина, собранная снова воедино, была двинута на преследование добровольцев, стараясь прижать их к берегу реки Кубань. Поддержку им должны были оказать силы, стянутые в станицу Усть-Лабинскую, куда стягивались новые эшелоны с войсками и бронепоезда со станций Тихорецкая и Кавказская. Арьергарды добровольцев под командованием А. П. Богаевского держали наседающих красноармейцев Сорокина, а корниловцы и юнкера прорывали оборону противника у моста через реку Кубань, штыковым ударом опрокинули и разогнали оборонявшихся и открыли выход всей армии из огненного кольца, устроенного Сорокиным.