Вступление Чему противостояло Белое движение?

Вступление

Чему противостояло Белое движение?

Не с теми я, кто бросил землю

На растерзание врагам,

Их грубой лести я не внемлю,

Им песен я своих не дам…

…А здесь, в глухом чаду пожара

Остаток юности губя,

Мы ни единого удара

Не отклонили от себя.

И знаем, что в оценке поздней

Оправдан будет каждый час…

Но в мире нет людей бесслезней,

Надменнее и проще нас.

A. A. Ахматова

Гражданская война, шедшая на протяжении шести лет в России, стала одной из самых страшных войн почти за всю тысячелетнюю историю нашего государства по степени вовлеченности людей всех сословий и национальностей, еще недавно мирно сосуществовавших на всей широте необъятной Российской империи. Ожесточение, с которым шла война, и непримиримость, проявленная противоборствующими сторонами, вполне можно сравнить с мрачными временами средневековых междоусобиц, с той лишь разницей, что в начале XX века русскую государственность поразил разрушительный антинациональный вирус, привнесенный извне, начавший разрушать империю столь стремительно и беспощадно, что сопротивлявшиеся ему национально мыслящее население и верные части вооруженных сил с огромным трудом смогли удержать свою страну от гибели и беспощадного порабощения. Порабощения теми, кто говорил с ними на одном языке, еще недавно соседствовал в повседневной жизни и разделял зачастую быт и уклад жизни, однако отрицал самую идею православной империи и жаждал реванша за прошлое. Автор объединил этих людей в собирательный образ большевиков, или красных, совсем не утверждая, что определение это однородно в отношении сословности, национальности или социальной и религиозной убежденности.

Именно потому, впервые за несколько веков, русскому воинству пришлось держать бой с самым страшным врагом, а линия фронта в этой борьбе проходила порой по всем российским семьям, неся разлом в умы и души людей, надолго расколов еще недавно столь развитое и монолитное общество на два лагеря.

Этот раскол продолжился и во «Вторую Гражданскую», как некоторые историки называют Великую Отечественную войну 1941–1945 годов, о чем тоже пойдет речь в нашей книге; продолжается он и по сей день.

Чтобы яснее понимать причины страшных шести лет противостояния, необходимо начать с того, как начинался большевизм и что он принес государству с первых дней и недель переворота. Только тогда становится понятным возникновение организованного протеста против установившегося положения вещей — писем протеста, манифестаций, забастовок, стихийного повстанческого движения и, наконец, формирования армии на добровольческих принципах — времени энтузиазма, самопожертвования, военных успехов и удачных наступлений.

Для Белой армии эти победы были, по существу, пирровыми: в беспрестанных боях погибали лучшие добровольцы, союзники не торопились оказывать военную и финансовую помощь, государственное финансирование погибло вместе с разрушенной в первые дни переворота банковской системой, в то время как финансирование Красной гвардии из определенных источников позволило увеличить ее численность с ноября 1917 года с 10 000 человек до 350 000 за несколько месяцев. По некоторым расчетам наемные красногвардейцы получили жалование в 10, а то и более раз, чем старший офицер с опытом великой войны бывшей императорской армии. Перед белыми армиями Юга, Востока и Северо-Запада часто стояла проблема острой нехватки оружия и боеприпасов, и, наконец, бездарное командование на некоторых этапах войны привели в конце концов к поражению и изгнанию оставшихся боеспособных частей Белой армии за границу.

Само возникновение организованного Белого движения на окраинах бывшей Российской империи и его подпольных представительств в крупных городах появлением своим главным образом обязано катастрофическому положению народа, утвердившемуся при помощи большевиков в России к концу 1917 года.

В ноябре 1917 года был принят декрет о рабочем контроле над производством, именуемый «красногвардейской атакой на капитал», санкционирующий конфискацию фабрик, заводов, иных производственных мощностей, включая мелкие частные предприятия. Конфискованные новой властью предприятия требовали средств необходимых для оплаты эксплуатационных расходов, включая заработную плату рабочих, однако существовавшая банковская система в России рухнула в одночасье, унеся с собой все вклады населения и предприятий в банках и сберегательных кассах. Золото и драгоценные металлы, конфискованные властью, шли только на непосредственные нужды этой власти. Крупные и средние заводские предприятия и фабрики стали останавливаться, вызывая тем самым неизбежный скачок цен на товары и услуги, зарплата не выплачивалась, и сами деньги стремительно обесценивались.

26 марта 1918 года Чрезвычайное собрание уполномоченных фабрик и заводов в Петрограде сделало заявление относительно сложившегося положения дел, в котором, в частности, говорилось: «Мы, петроградские рабочие, в большинстве своем приняли этот переворот, совершенный от нашего имени и без нашего участия… Но прошло уже четыре месяца, и мы видим нашу веру жестоко посрамленной, наши надежды грубо растоптанными… Новая власть называет себя советской и рабочей, крестьянской. А на деле важнейшие вопросы государственной жизни решаются помимо Советов»[1].

Это движение рабочих уполномоченных мгновенно распространилось на многие российские города. Уже к 20–21 июля 1918 года стараниями промышленных рабочих был созван Всероссийский съезд, принявший ясную резолюцию, выражающую мнение рабочей части России о прекращении «опытов социализации и национализации фабрик и заводов», поскольку «пролетариат может и должен сообразовывать свою деятельность с усилиями других прогрессивных классов, заинтересованных в развитии производственных сил…». «Основная политическая задача рабочего класса ныне, — говорилось в резолюции, — борьба за низвержение Советской власти и восстановление демократического строя…» Нужно ли говорить, что после опубликования данной резолюции все делегаты съезда были немедленно арестованы латышскими стрелками ВЧК.

Интеллигенция также была потрясена тем, какой оборот принимают еще недавно столь желаемые ею перемены в государственном управлении и как моментально рассыпаются в прах ее «мечты о счастливом будущем».

В 1918 году в Петрограде и Москве бастуют служащие, врачи, учителя, инженеры транспорта и связи, чиновники государственных министерств и ведомств. Ответом на забастовки становится новая большевистская концепция «принудительного труда» и следующая за ней «эпоха военного коммунизма», изначально бывшая не в состоянии восстановить экономику. Объем промышленного производства начинает неуклонно снижаться, составив к 1920 году всего лишь 20 % от довоенного уровня 1913 года…

В разных частях России рабочие поднимают восстания. Так уже в августе 1918 года в Ижевске и Воткинске рабочие свергают власть местного Совета и организуют «Ижевскую народную армию», насчитывающую около 70 000 человек. В течение трех с лишним месяцев «Ижевская народная армия» ведет успешные бои против Красной армии, однако под напором превосходящих сил, отступает на восток с семьями и присоединяется к армии A. B. Колчака, где впоследствии зарекомендует себя одной из самых храбрых частей.

Начинается активное противодействие советской власти и со стороны самого многочисленного класса крестьянства, и причин для этого существует немало. Передел помещичьих, церковных и государственных земель дал не более четырех десятин на человека; цифра в 150 млн десятин земли, часто встречающаяся в советских источниках, отражала лишь наличие площади существующей земли в России, но не объема фактически используемй крестьянами земли.

Декрет о земле, выглядевший заманчивым лозунгом накануне большевистской революции, объявлял на деле всю землю государственной собственностью, превращая тем самым крестьян лишь в арендаторов у Советов, которые фактически распоряжались ею.

Развал российской промышленности обернулся острой нехваткой потребительских товаров, покупать которые для крестьянства, везущего сельскохозяйственную продукцию в город, стало все более трудным, а в каких-то случаях и невозможным, что привело довольно скоро к возникновению голода.

В качестве противодействия этому большевики открывают так называемый «хлебный фронт» в конце 1917 года, целью которого становится конфискация зерна у крестьянства. Спешно создаются вооруженные формирования, объединенные к началу 1918 года в Продовольственно-реквизиционную армию, численность которой к ноябрю того же года составила 42 тысячи человек.

Вводится продразверстка, состоящая в принудительной сдаче «излишков продовольствия», одновременно с этим любая частная торговля объявляется преступлением и карается расстрелом. Современный русский исследователь эпохи М. Н. Назаров приводит весьма показательную цитату из Бонч-Бруевича: «Всюду стояли заставы, чтобы никто не мог ни пройти, ни проехать с какими-либо продуктами, — все были посажены на паек».

Продотряды получили самые широкие полномочия от Ленина и Троцкого, дававшие им возможность конфисковать имущество тех, кто откажется добровольно сдавать излишки зерна, брать в заложники родственников и производить расстрел сопротивляющихся без суда и следствия. Ленин призывает губернских уполномоченных Наркомпрода в Саратове и Пензе Пайкиса и Минкина «расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты», «1) Повесить (непременно повесить!) дабы народ видел не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц 2) Опубликовать их имена 3) Отнять у них весь хлеб 4) Назначить заложников… Телеграфируйте получение и исполнение»[2].

В помощь продотрядам в июне 1918 года в селах и деревнях директивно создаются Комитеты бедноты, нередко представленные изгоями крестьянской общины — нерадивыми работниками, пьяницами и сезонными работниками «перекатиполе», получившими из рук власти официальное право грабежа и власть над односельчанами — мало-мальски имущими крестьянами, создававшими свои хозяйства многолетним кропотливым трудом.

Кроме того, центральная власть, обещавшая солдатам-крестьянам мирную жизнь до переворота 1917 года, призывала их к участию в ширящейся Гражданской войне для защиты эфемерных для сознания крестьянства «завоеваний революции». Однако, как метко замечает М. Н. Назаров, в таких завоеваниях революции, которые небывало ухудшили их жизнь и поколебали вековой быт, крестьянство не нуждалось.

Ответом на введение продразверстки только лишь в 20 губерниях Центральной России было отмечено 245 выступлений, зарегистрированных ВЧК. С апреля 1918 года восстает вся область Донская, спустя восемь месяцев восстаниями охвачено все Поволжье. В марте 1919 года бригада Красной армии отказывается подавлять крестьянское выступление в белорусском Полесье и полностью переходит на сторону восставших, захватывая городки Гомель и Речицу. В начале 1921 года, когда еще не завершился исход Белых армий, хотя Гражданская война, казалось, была уже выиграна большевиками, крестьянские повстанцы в Сибири занимают Тобольск, Кокчетав, значительные части Челябинской, Омской и Тюменских губерний, осаждают города Курган и Ишим. На Тамбовщине под руководством Антонова только в 1920–1921 годах создается целых три крестьянских армии, общей численностью до 50 000 человек. «…Не было не только ни одной губернии, но и не одного уезда, где бы ни происходили выступления…»[3], — замечает советский историк, описывающий ход продразверстки и реакцию на него русского крестьянства.

В ходе ширящихся восстаний крестьянством часто использовались лозунги «За Советы без большевиков!», что не подразумевало принятие крестьянством социализма, а лишь выражало их понимание выборных органов, таких, какими прежде были земства и общины. Значительную роль в возникновении восстаний играли и меры преследования, предпринятые большевиками против церкви, о чем подробнее пойдет речь в шестой главе.

На подавление крестьянских выступлений советской властью выдвигаются новые «советские» полководцы, командующие не только регулярными частями Красной армии, но и карательными национальными частями, безразличными к судьбам местного населения, несравненно более жестокими и беспощадными.

Основным инструментом борьбы регулярных войск Красной армии становится взятие заложников-селян, содержание их в концентрационных лагерях по предложению Ленина и затем расстрелы при нападениях повстанцев.

В неравной борьбе с плохо вооруженными повстанцами в ход идут все новинки военной техники, и впервые широко применяется химическое оружие: Тухачевский отдает приказ для массированной химической атаки на тамбовских повстанцев: «Леса, где прячутся бандиты, очистить ядовитыми газами, точно рассчитывать, чтобы облако удушливых газов распространилось по всему лесу, уничтожая все, что в нем пряталось»[4].

Тухачевский активно использует и самолеты для борьбы с засевшими в лесах повстанцами. На них сбрасываются бомбы, они обстреливаются из установленных на самолетах скорострельных пулеметов.

Эта настоящая «внутренняя война», шедшая наряду с Белой борьбой в других частях России, была заведомо обречена на поражение, ибо не имела ни общего руководства, ни объединяющей общегосударственной цели. Повстанческим движением двигало отчаяние народа, доведенного большевистским режимом до почти полного физического истощения, стоявшего на краю гибели и распада. «Крестьяне озверели, с вилами, с кольями и ружьями в одиночку и толпами лезут на пулеметы, несмотря на груды трупов, их ярость не поддается описанию…»[5], — признавал большевистский мемуарист М. Бернштам.

На VII партийной конференции в сентябре 1918 года Зиновьев высказал тезис, надолго вперед определивший программу действий большевистского правительства по отношению к народонаселению России.

В частности, в нем говорилось: «Мы должны увлечь за собой 90 миллионов из 100 населяющих Советскую Россию. С остальными нельзя говорить — их надо уничтожить». В эти 10 % населения, по его мнению, входила наиболее непокорная часть населения, не принимавшего ига Интернационала. Чуть позже советская власть сделает свои репрессии легитимными, на основании принятой в 1918 году первой Советской конституции, ставившей вне закона и лишающей политических прав «нетрудящиеся классы и политические группы». Репрессии распространялись на всех членов семьи представителей «нетрудящегося класса», обрекая их на лишение государственного пайка, а следовательно, и голодную смерть. Первая Советская конституция отменила понятие личной вины индивидуума, перенеся вину на классы или даже сословия. Вне закона были поставлены не только активно противоборствующие новой власти сословия и классы, но и люди, имевшие несчастье родиться в «нетрудящейся» семье. Против них, этих изгоев советского общества, был направлен в первую очередь разразившийся в 1918 году «Красный террор», официально провозглашенный декретом Совета Народных Комиссаров от 5 сентября 1918 года, спустя пять дней после убийства начальника Петроградской ЧК Моисея Урицкого его соплеменником Леонидом Канегисером.

В печатном указании члена коллегии ВЧК М. Лациса сотрудниками этой организации предписывалось: «Не ищите в деле обвинительных улик о том, восстал ли он против Советской власти оружием или словом. Первым долгом вы должны его спросить, к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, какое у него образование и какова профессия. Эти вопросы должны решить судьбу обвиняемого. В том смысл и суть красного террора»[6].

Сразу же после официального объявления населению страны «красного террора» вводится система заложников из гражданского населения, так называемой «буржуазии», которые подлежат расстрелу после убийства большевика.

Для содержания заложников уже не хватает мест в построенных до 1917 года тюрьмах, и Ленин вводит в обращение новое еще не познанное слово «концлагеря» для содержания сотен и тысяч заложников с их последующим расстрелом в случае необходимости.

Ленин пишет распоряжение: «Провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города». В другой своей рекомендации для практического осуществления Ленин требует: «Необходимо обезопасить Советскую Республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях». Под лагеря отводятся пустующие земли за городами, баржи, монастыри или заброшенные промышленные учреждения, заводы и т. п. В Соловецком монастыре на Севере России возникает один из самых страшных Соловецких лагерей, будущий СЛОН (Соловецкий лагерь особого назначения), в котором изначально были задержаны и умучены десятки архиереев Русской православной церкви, сотни монахов, священников, а потом и великое множество мирян, присылаемых сюда на «перевоспитание» новой властью.

Репрессии против народа не ограничивались лишь формальными карательными мерами в отношении восставшей его части. Малое количество инициаторов репрессий, их еще не вполне подготовленные инструменты — соответствующие войска и места заключения противников нового строя — не позволяли еще полномасштабно противостоять возрастанию национального самосознания и убежденности сопротивляться антихристову натиску.

В связи с этим особый упор новая власть делает на разрушение дотоле крепкого национального сознания населения, уничтожение его духовной основы и размывание культурных и национальных ценностей, возрождение экстремального национализма на окраинах бывшей империи, и все это «для сокрушения продолжавшегося сопротивления реакционного русского народа».

В повседневной и государственной жизни попадает под запрет само слово «русский» в положительном значении, и это положение будет продолжаться до начала 30-х годов. В 1918 году главным советским историком М.Н. Покровским сам термин «русская история» называется «контрреволюционным». По его же предложению «Интернационал» становится новым гимном России. Тем временем широким ходом идет переименование многих русских названий на географических картах: Петровск-Порт переименован в Махачкалу, Обдорск — в Салехард, Усть-Сысольск — в Сыктывкар, форт Верный — в Алма-Ату, Белоцарск — в Кизил, Верхнеудинск — в Улан-Удэ и так далее, не считая переименований по фамилиям лидеров большевиков.

К началу 1921 года повсеместно упраздняются историко-филологические факультеты в высших учебных заведениях, из библиотек согласно особому инструктивному письму, в составлении которого приняла деятельное участие супруга Ленина Н. К. Крупская, изымаются сочинения Достоевского, Максимова, Лескова и других «черносотенных» авторов, к которым новая власть причисляет и античного Платона.

Сразу же после окончания Гражданской войны письменность на кириллице, которую использовали в языках нерусских народов России, будет директивно переведена на латиницу, поскольку латинский алфавит признавался большевистскими интеллектуалами «прогрессивной основой будущего всемирного коммунистического общения». Впоследствии, уже в 1930-х годах, по инициативе верного ленинца А. Луначарского станет рассматриваться и возможность перевода на латиницу и самого русского языка, чей алфавит явился «идеологически чуждой социалистическому строю формой графики…», что укладывалось в рамки ленинского заявления «Великорусскому шовинизму объявляю бой не на жизнь, а на смерть!».

Но все это будет потом, а пока власть занялась подтачиванием главной духовной основы жизни народа — православной церкви, ее архиерейства и рядовых священнослужителей. Согласно декрету о земле были конфискованы все земли, в том числе и те, что принадлежали монастырям и духовным организациям; 5 февраля 1918 года опубликован декрет об отделении церкви от государства, она лишается всех прав юридического лица, также всего имущества, созданного и собранного поколениями русских людей за века существования церкви. Вместе с этим начинаются преследования духовенства, и в течение первых лет Гражданской войны уничтожается огромное количество священнослужителей по всей стране. Этот мартиролог открывается убийством Священномученика новой эпохи протоиерея о. Иоанна Кочурова, совершенного в первую же неделю после Октябрьского переворота. Далее аресты и убийства духовных лиц следуют уже почти безостановочно, В январе 1918 года в Киеве без суда и следствия убивают митрополита Киевского Владимира, старейшего на то время иерарха Православной церкви. Следом за этим вводятся в практику расстрелы из винтовок и пулеметов крестных ходов и просто прихожан, имевших несчастье оказаться рядом с храмом во время плановой реквизиции церковных ценностей. Это происходит почти ежедневно во многих городах России — Туле и Харькове, Воронеже и в Тамбовской губернии.

29 июня 1918 года большевиками утоплен в реке с камнем на шее епископ Тобольский и Сибирский Гермоген; это же проделывается и с делегацией прихожан, прибывшей в местный Совет просить освобождения архиерея.

24 декабря 1918 года умучены епископы Соликамский Феофан и Пермский Андроник, путем неоднократного опущения в прорубь на морозе, до полного оледенения.

К концу 1919 года в Пермской только епархии, по сведениям «Пермских Епархиальных новостей», было убито 2 епископа, 51 священник, 36 монахов, 5 диаконов и 4 псаломщика. М. В. Назаров приводит сведения, что напротив каждого из погибших указана причина смерти, которая, как правило, повторялась: «утоплен, заколот штыками, забит прикладами, задушен епитрахилью, заморожен, изрублен саблями», хотя чаще всего в этих скорбных списках значилось краткое «расстрелян».

Самарский епископ посажен большевиками на кол, Белгородский епископ Никодим забит железным прутом, после чего местными комиссарами его тело брошено в выгребную яму. Подле нее выставлена охрана из красноармейцев, чтобы не позволить пастве похоронить епископа.

Еще задолго до немецких охранников концлагерей, применивших пытку обливанием холодной водой на морозе советского генерала Д. М. Карбышева, большевики проделали это же с Ревельским епископом Платоном зимой 1918 года, превратив его в ледяной столб. По инициативе местного Совета и губернского комиссара их добровольными помощниками было зарублено топорами (!) 17 православных священников в эстонском Юрьеве (Тарту). Перед убийствами духовных лиц большевики и их пособники обычно глумились над духовенством, отрезали уши, носы, пели непристойные песни и пытались заставить священников плясать под них.

В отдельных случаях убийства священнослужителей принимали изощренный характер, так, например, в Херсонской губернии в 1918 году большевиками было распято три священника.

Вместе с пытками и казнями новой властью развязывается беспрецедентная кампания по поруганию и осквернению бесценных для каждого православного святых мощей. Их изымают из рак и захоронений, уничтожают или свозят в музеи.

Данная участь не миновала и святых мощей Св. Блгв. князя Александра Невского, Преп. Сергия Радонежского, чью голову сохранял втайне от властей один из прихожан Лавры в течение долго времени. Осквернение святынь проводится зачастую в виде шутовских процессов-маскарадов, храмы отдаются под складские нужды, клубы или туалеты, постепенно обрекая их на запустение и разграбление. В Свияжске, где ранее епископ был умучен, будучи привязанным к хвосту лошади, пущенной галопом по улице города, местной властью устанавливается памятник Иуде во весь рост, грозящий небу кулаком.

Власти этого городка объявили конкурс на лучшее предложение о строительстве памятника «героям революционной идеи». Отвергнув Люцифера, как персонаж, не вполне разделяющий идеалы коммунизма, Каина по причине его крайней одиозности, они остановились на персоне Иуды Искариота как «вполне исторической личности».

1 мая 1919 года Ленин в своем письме Дзержинскому указывает на необходимость «как можно быстрее покончить с попами и религией». «Попов, — продолжает он далее, — надлежит арестовывать как контрреволюционеров и саботажников, расстреливать беспощадно и повсеместно. И как можно больше. Церкви подлежат закрытию. Помещения храмов опечатать и превращать в склады»[7].

За все время гражданской войны, еще до начала новой волны репрессий, связанных с изъятием церковных ценностей, погибли десятки тысяч духовных лиц. Определением Поместного собора от 18 апреля 1918 года был установлен день поминовения Новомученников российских — воскресенье, ближайшее к 25 января по старому стилю (день убиения митрополита Киевского Владимира). Если в дни февральской революции духовенство не решилось на прямое осуждение нелегитимной новой власти, то теперь ее иерархи осуждают установившийся богоборческий режим, ориентируя паству в сложившейся ситуации и наставляя ее на преодоления сомнений относительно будущего России. Оно видится им лишь в свободе от большевистского режима и восстановлении русского государства, стоящего на принципах самодержавия, православия и единения всех сословий для укрепления существующего строя. 19 января 1918 года, избранный на Всероссийском поместном соборе Патриарх Московский и Всея Руси Тихон выпускает послание с анафемой большевикам и призывом к сопротивлению всего народа. Его страстный, полный искреннего негодования призыв к свержению большевистской диктатуры был близко принят подавляющим большинством граждан России, вдохновив рабочих, военнослужащих, интеллигенцию и крестьян на активное сопротивление режиму. Власть сразу поняла опасность для нее патриарха, быстро изолировав его от архиереев и прихожан, посадив практически под домашний арест в Донском монастыре в мае 1922 года, затем подвергнув допросам и шантажу в тюрьме с угрозами новых расстрелов духовенства. Ленинское сражение с «черносотенным духовенством» набирало силу. В апреле-мае 1922 года прошел ряд закрытых судебных процессов над священнослужителями в Москве и Петрограде.

13 августа 1922 года был приговорен к расстрелу и убит митрополит Петроградский Вениамин. Наш современник протоиерей о. Михаил (Ардов) приводит в своей книге «Мелочи архи, прото и просто иерейской жизни» сцену ареста Священномученика митрополита Петроградского Вениамина.

Чекистов к нему привел его ученик, уже известный в городе проповедник о. Александр (Введенский) — будущий глава обновленческой церкви, поддержанной ГПУ для внесения раскола в православную среду. Несмотря на свою сомнительную роль, пишет о. Михаил (Ардов), Введенский приветствовал архиерея как положено и протянул руки, чтобы получить благословение. Владыка Вениамин благословения не дал и произнес: «Оставьте, отец Александр. Мы ведь не в Гефсиманском саду…»[8].

Спустя всего два года после октябрьского переворота в тюрьмах и ссылках находилась уже половина оставшегося в живых епископата — 70 архиереев. Глубоко верующие русские люди проявляли необыкновенную жертвенность в защите своих святынь. В Тамбовской губернии группа крестьян отправилась к зданию местной ЧК выручать конфискованную икону Вышинской Божьей Матери. Чекисты ответили пулеметным огнем, пытаясь разогнать толпу, но люди продолжали идти, падали, скошенные очередями, другие шествующие люди переступали через упавших товарищей и с молитвой на устах продвигались все ближе и ближе к зданию. Матери выставили детей вперед и с молитвой к Богородице на устах шли, не замечая свистящих пуль, яростно косивших людей. На какое-то время пулеметы замолчали. Русские красноармейцы, пораженные увиденным, перестали стрелять. Тотчас им на смену начальство выслало латышей и китайцев, и пулеметы снова застучали… Наступление на крестьянство тем временем продолжалось по всем фронтам. Усердно изымаемые продотрядами «излишки» порой не оставляли у крестьян даже семенного фонда для засевания полей. Сильная засуха усугубила дело: в деревне начался настоящий голод. Православная церковь тотчас же основала Комитет помощи голодающим, начав сбор пожертвований и средств. В том числе ценного церковного имущества, кроме того, что употреблялось в богослужении, однако большевики запрещают деятельность церковного комитета и принимают решение о насильственном изъятии всех имеющих ювелирную ценность предметов из церквей и монастырей, невзирая на то, имеют ли эти предметы богослужебное назначение или нет.

В этот раз инициатива исходит от Троцкого, ставшего в 1921 году председателем так называемой особой Комиссии СНК по учету и сосредоточению ценностей. Патриарх Тихон в своем воззвании от 28 февраля 1922 года заявляет, что «изъятие богослужебных предметов воспрещается канонами Церкви как святотатство», что, однако, не останавливает уполномоченных по изъятиям церковных ценностей, благословленных самим Троцким, от этого варварского и бесцеремонного процесса. В Москве и Петрограде, в Новгородской, Тамбовской, Смоленской да и многих других губерниях народ выступил в защиту храмов, возле которых кипели настоящие схватки представителей реквизиционных комиссий Троцкого, милиции и православных. Бастовали заводские рабочие и рабочие железнодорожники, протестовала интеллигенция, то есть снова российское общество организованно встало на защиту национальных ценностей. ВЧК, преобразованная к этому времени в ГПУ, отмечала, что восставшими в силу объективных причин зачастую «велась погромная антисемитская агитация». В городке Шуе 15 марта 1922 года большевики открыли ружейный и пулеметный огонь по верующим, пытавшимся отстоять храм. Ленин немедленно отреагировал на это сообщение: «Поэтому я прихожу к безусловному выводу, что мы должны теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий… Чем большее число реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам расстрелять, тем лучше»[9].

Ко времени, когда появились эти слова Ленина, Гражданская война была почти окончена, Белые армии находились по большей части в изгнании, и на всей территории России надолго установился мрачный большевистский режим.

Однако сопротивление ему со стороны русского народа не окончилось, изменив форму, и вновь продолжилось спустя двадцать лет…

Патриарх Тихон пережил Ленина почти на один год. Еще при жизни Святителя, читаем у о. Михаила (Ардова), на Красной площади построили первый деревянный мавзолей усопшему вождю. Как видно, строили его поспешно, и по окончании работ в его помещении случился досадный казус — сломалась уборная и стала фонтанировать фановая труба. По Москве пополз слушок. Рассказали об этом и патриарху Тихону, который отозвался на это сообщение кратко и выразительно: «По мощам и миро»[10].