Белое Движение и Императорский Дом

Белое Движение и Императорский Дом

Настоящая статья имеет целью осветить позицию Белого движения по отношению к легитимизму и взаимоотношения возглавителей основного ядра русской военной эмиграции с Российским Императорским Домом. Это представляет некоторый интерес в т. ч. и потому, что в последнее время получили широкое распространение весьма извращенные представления на этот счет. Кроме того, в связи с активным обсуждением в 1990–е годы вопросов престолонаследия, в условиях роста общественных симпатий к Белому движению проявилась тенденция, опираясь на авторитет последнего, противопоставить его легитимизму вплоть до утверждений, что права «кирилловичей» на престол изначально отвергались наиболее достойной частью эмиграции и не более значили в общественном мнении, чем претензии всяких иных лиц. Поэтому хотелось бы обратить внимание хотя бы на основной аспект этой проблемы — что именно стояло за позицией белого военного руководства и что это значило в смысле признания или непризнания принципа легитимизма. Под Белым движением понимается совокупность антибольшевистских сил, сражавшихся на всех фронтах и на завершающем этапе борьбы воплощавшееся Русской Армией ген. Врангеля, а с 1.09.1924 г. — созданным на ее основе Русским Обще-Воинским Союзом (РОВС) и его руководителями.

Как хорошо известно, в годы гражданской войны Белое движение не выдвигало монархического лозунга, и с точки зрения интересов его борьбы против большевизма это было по ряду причин совершенно правильно. Прежде всего, не следует забывать о той степени дискредитации монархической идеи и «старого режима» вообще, которая реально имела место после февраля и в течение ближайших к нему лет. И без того «старый режим» был пугалом, которым большевики успешно пользовались. В этом приходилось отдавать себе отчет и руководителям монархического движения в эмиграции. Кроме того, в начале борьбы, когда император находился в заточении провозглашение монархического лозунга спровоцировало бы немедленную расправу с ним, а после его гибели лозунг терял смысл, ибо не может быть монархии без претендента. Вопрос же о претенденте был долго неясен, ибо недоказанность смерти великого князя Михаила Александровича не позволяла заявить о своих правах и великому князю Кириллу Владимировичу.

Главное же состояло в том, что пока речь шла о реальной борьбе с большевиками и оставалась надежда на успех (а она была, поражение Белого движение не было фатальным), важно было привлечь все антибольшевистские силы, ради чего приходилось мириться даже с проявлениями казачьего сепаратизма и существованием лимитрофных государств в Прибалтике и на Кавказе. Действуя на окраинах страны при отсутствии военной промышленности и запасов оружия и снаряжения (все это полностью осталось в руках большевиков), белые армии в огромной степени зависели от помощи союзников, чьи правительства под давлением внутренних сил относились к возможности выдвижения лозунга восстановления монархии крайне отрицательно.

Широко распространенный миф о монархических настроениях крестьянства, которым долгие годы тешили себя в эмиграции многие монархисты и на базе которого возводились едва ли не все построения целого ряда монархических группировок (прежде всего движения «народной монархии» И. Л. Солоневича и его последователей), оставался всего лишь мифом. Как ни парадоксально, «монархические настроения» (как общая тенденция тяготения к временам дореволюционной России) стали проявляться с конца 20–х годов, после «великого перелома» коллективизации, «раскулачивания», голода и т. д., но никак не ранее. Результаты выборов в Учредительное Собрание однозначно свидетельствуют о практически безраздельном эсеровском влиянии в деревне. Именно на это обстоятельство (а не на мифические монархические симпатии, об отсутствии которых современники хорошо знали) и были вынуждены ориентироваться белые вожди, боясь оттолкнуть крестьянство. Чисто крестьянских восстаний было великое множество, но ни одно сколько-нибудь заметное движение не происходило под монархическим лозунгом. Даже Тамбовское, Западносибирское и Кронштадтское восстания шли под совсем иными.

Непредрешенческая позиция, хотя и была теоретически ущербна, в этих условиях представлялась единственно возможной. Наиболее очевидным доказательством правильности непредрешенческого лозунга было то, что белые армии с монархическим знаменем все-таки были (Южная и Астраханская), однако по изложенным выше причинам уже к осени 1918 г. потерпели полный крах, хотя и оперировали в великорусских крестьянских районах Воронежской и Саратовской губерний.

Однако невыдвижение открыто монархического лозунга не отменяет того факта, что практически все руководители и абсолютное большинство наиболее дееспособных участников борьбы — прежде всего офицеры, на самопожертвовании которых только и держалось Белое движение, — были монархистами. Белое движение вобрало в себя чрезвычайно широкий идейно-политический спектр противников большевизма, объединив самые разные силы — от последовательных монархистов до революционных в прошлом партий эсеров, народных социалистов и эсдеков-меньшевиков. Но настроения и идеология массы рядовых участников движения и особенно его ударной силы — офицерства вовсе не были пропорциональны настроениям политиков. П. Н. Милюков полагал, что среди собравшегося на юге офицерства не менее 80 % были монархистами, другие считали это преувеличением,[31] но того факта, что большинство офицеров было настроено монархически и в целом дух белых армий был умеренно-монархическим, никто тогда не отрицал.

Тем более это было очевидно для самих руководителей Белого движения. Как отмечал А. И. Деникин, «Собственно офицерство политикой и классовой борьбой интересовалось мало. В основной массе своей оно являлось элементом чисто служилым, типичным „интеллигентным пролетариатом“. Но, связанное с прошлым русской истории крепкими военными традициями и представляя по природе своей элемент охранительный, оно легче поддавалось влиянию правых кругов и своего сохранившего авторитет также правого по преимуществу старшего командного состава. Немалую роль в этом сыграло и отношение к офицерству социалистических и либеральных кругов в наиболее трагические для офицеров дни — 1917 года и особенно корниловского выступления». Непредрешенчество в этих условиях было данью как традиционным представлениям о неучастии армии в политических спорах, так и конкретным обстоятельствам и настроениям в стране. В одном из писем ген. Алексеев совершенно искренне определял свое убеждение в этом отношении и довольно верно офицерские настроения: «Руководящие деятели армии сознают, что нормальным ходом событий Россия должна подойти к восстановлению монархии, конечно, с теми поправками, кои необходимы для облегчения гигантской работы по управлению для одного лица. Как показал продолжительный опыт пережитых событий, никакая другая форма правления не может обеспечить целость, единство, величие государства, объединить в одно целое разные народы, населяющие его территорию. Так думают почти все офицерские элементы, входящие в состав Добровольческой армии, ревниво следящие за тем, чтобы руководители не уклонялись от этого основного принципа».[32]

Кроме того, уже за годы войны произошло огромное «поправение», и лозунг непредрешенчества все более понимался не столько как альтернатива монархическому, сколько как замена республиканскому, который в условиях того времени (названных выше) пришлось бы провозглашать, если бы требовалось «определиться». Нет ни малейшего сомнения, что в случае победы над большевиками реальная власть оказалась бы в руках именно этого офицерства, и монархия в той или иной форме была бы восстановлена. Так что если поставить вопрос, что несло России Белое движение в смысле государственного строя, то ответ можно вполне дать словами Деникина: «Конституционную монархию, возможно, наподобие английской». Это обстоятельство стало со временем вполне очевидно как большевикам, так и эсерам, которые в конце-концов перешли в оппозицию Колчаку и на сторону красных.

Тем не менее, в годы войны никакого отдельного монархического движения вне Белого движения не существовало («профессиональные монархисты» в лице «Союза русского народа» и т. п. организаций в ходе событий 1917 г. и после них обнаружили свою полную несостоятельность, несерьезность и неспособность), оно было частью Белого движения (остатки отдельных «монархических» армий также влились в Добровольческую армию Деникина). С еще большей определенностью монархические настроения проявились в эмиграции, где связь офицеров — носителей монархической традиции с массой военнослужащих, вместе работавших на стройках и шахтах, стала еще теснее. И когда в эмиграции монархическое движение открыто заявило о своем существовании как особая политическая сила, руководство Белого движения (т. е. практически Армии) должно было определить к нему свое отношение.

Поскольку сутью и смыслом существования Белого движения была борьба с установившейся в России коммунистической властью, его позиция по любому вопросу всегда исходила из интересов этой борьбы, и всякое явление рассматривалось прежде всего с точки зрения, как оно может повлиять на перспективы этой борьбы. Возглавленная в первые годы эмиграции Главнокомандующим ген. Врангелем, она сводилась к тому, чтобы ликвидировать коммунистический режим в России, без свержения которого были бессмысленны любые разговоры о будущем России, и тем более монархии. Поэтому Белому движению органически было присуще стремление обеспечить как можно более широкую коалицию антибольшевистских сил. Отсюда его непредрешенчество, отсюда же и продолжение этой линии в эмиграции, выражавшейся в том, чтобы не отталкивать даже часть сторонников, прежде всего военных, определенным принятием монархического лозунга. Объективно такая позиция была абсолютно правильной — по крайней мере до того момента, пока сохранялась хоть малейшая надежда на продолжение вооруженной борьбы (т. е. до начала 30–х годов).

Как писал Врангель П. Н. Краснову: «Вы не можете сомневаться в том, что по убеждениям своим я являюсь монархистом и что столь же монархично и большинство Русской Армии. Но в императорской России понятие „монархизм“ отождествлялось с понятием „родины“. Революция разорвала эти два исторических неразрывных понятия, и в настоящее время понятие о „монархизме“ связано не с понятием о „родине“, а с принадлежностью к определенной политической партии. (Т. е. констатировалось, что после революции монархизм перестал быть общепринятым и превратился в знамя только некоторой группы лиц.) Нужна длительная работа, чтобы в народном сознании оба эти понятия вновь слились воедино. Пока этот неизбежный процесс не совершиться… пока оба эти понятия не станут вновь однородными, пока понятие „монархизма“ не выйдет из узких рамок политической партии, Армия будет жить только идеей Родины, считая, что ее восстановление является реальной первоочередной задачей».[33] Потом и Н. Е. Марков (25.01.1925 в № 134 Еженедельник ВМС) пришел к пониманию этого: «Все истинные монархисты должны весь свой разум, всю свою волю, всю действенность и силы свои направить прежде всего на свержение злобных поработителей русского народа, затем на убеждение народа в необходимости и благотворности для России полновластной монархии и наконец на всенародное призвание законного Царя из Дома Романовых», т. е. задачи ставились именно в той последовательности, о которой говорил Врангель.

Организационно и идейно монархическое движение в эмиграции впервые осмелилось заявить о себе только в мае-июне 1922 г. на Рейхенгалльском съезде (да и то упоминание о «законном Государе из Дома Романовых» было по тем временам большой смелостью), однако переговоры избранного на нем Высшего Монархического Совета во главе с Н. Е. Марковым с членами династии оказались безрезультатными. Великий князь Николай Николаевич наотрез отказался возглавить монархическое движение. В том же году и Земский Собор во Владивостоке, созванный ген. Дитерихсом, провозгласил задачу воссоздания монархии, но без упоминания о том, кто должен занять престол.

В дальнейшем с заявлением о своих правах великого князя Кирилла Владимировича и нежеланием ВМС признать их в монархическом движении обозначился глубокий раскол. При этом ВМС, не называя имени «законного Государя», предъявил претензии на подчинение ему армии, и когда таковые были отвергнуты, начал интриговать против Главнокомандующего. Однако позиция последнего была вполне логичной: монархизм армии, с одной стороны, не мог быть «беспредметным», с другой стороны, она не могла принимать участия в дебатах о праве на престол того или иного лица: высшей целью ее существования было сохранения себя для борьбы, т. е. сохранения как армии, связанной железной дисциплиной и не могущей быть ареной партийных распрей, хотя бы и монархических. (Этого иммунитета против партийных притязаний правых групп были лишены, впрочем, офицеры, не принимавшие участия в войне или воевавшие на других фронтах и в эмиграции находившиеся вне армии.)

Опасность для армии представляло и отсутствие единства в монархическом движении, принятие монархического лозунга грозило расколоть армию по «внутримонархическому» признаку: как ни парадоксально, армия, приняв единый монархический лозунг, грозила расколоться пополам (это в миниатюре произошло после манифеста Кирилла Владимировича об объявлении себя Императором — Белградский Союз Участников Великой Войны, принявший лозунг «За Веру, Царя и Отечество», раскололся почти надвое). В этих условиях Врангель вынужден был отдать приказ от 8.09.1923 г. № 82 категорически запрещавший всем офицерам, находящимся в составе армии (а равно членам офицерских союзов, каковые все включались в состав армии) состоять в каких бы то ни было политических партиях. Объяснял Главнокомандующий это так: «Ставя долгом своим собрать и сохранить Русскую Армию на чужой земле, я не могу допустить участия ее в политической борьбе. Воин не может быть членом политической партии, хотя бы исповедующей те же верования, что и он. И офицер старой Императорской Армии не мог состоять членом монархической партии, так же, как не мог быть членом любой другой… Значит ли это, что каждый из нас не может иметь своих политических убеждений?… Конечно, нет. Мы, старые офицеры, мы, служившие при русском Императоре в дни славы и мощи России, мы, пережившие ее позор и унижение, мы не можем не быть монархистами. И воспитывая будущее поколение русских воинов… мы можем лишь радоваться, что они мыслят так же, как и мы».[34] И этот приказ был принят к исполнению всеми воинскими организациями и союзами, за исключением расколовшегося СУВВ.

Позиция ВМС была, конечно, более чем зыбкой, достаточно сказать, что ВМС, пытаясь прибрать к рукам армию и развернувший кампанию против противившегося этому Врангеля, выступая против Владимира Кирилловича, ориентировался на великого князя Николая Николаевича, тогда как, во-первых, сам последний знаменем ВМС себя делать отнюдь не желал, а во-вторых, между ним и Главнокомандующим были самые теплые отношения.

Значило ли это однако, что Главнокомандующий и всецело преданные ему армия и военные круги сомневались в законности прав великого князя Кирилла или склонны были предпочесть им другого кандидата на престол? Для такого утверждения не обнаруживается абсолютно никаких оснований. Это было предметом борьбы внутри самого монархического лагеря, спором между различными монархическими «партиями», это ВМС противился открытому признанию этих прав, но не Армия, руководство которой как раз и стремилось избежать раскола такого рода. Невозможно привести ни одного заявления, из которого бы явствовало, что Армия не признавала законность прав великого князя Кирилла, или что она рассматривала как более предпочтительную или хотя бы равноценную какую-либо иную кандидатуру на престол.

«Воглавление» Николаем Николаевичем армии всегда рассматривалось только как средство для более эффективной борьбы с большевистским режимом, а не как приготовление к занятию им престола. В мае 1923 г. (когда парижский Союз Участников Великой Войны ввел в устав девиз «За Веру, Царя и Отечество», что произвело в военных кругах сильное впечатление) Врангель (хотя Николай Николаевич тогда не находил возможным открытое свое выступление) заявил: «Если бы Великому Князю удалось объединить вокруг себя русских людей, я, зная, каким обаянием Его имя пользуется среди нас, был бы счастлив повести Армию за ним». Однако речь в данном случае совершенно не шла о претензиях на престол, и даже о возглавлении монархического движения, а только о верховном возглавлении армии членом Императорского Дома. Более того, такое возглавление в принципе не только не противоречило правам Кирилла Владимировича, но даже и предполагалось самим последним.

В последовавшем за актом 26 июля 1922 г., о возложении на себя Кириллом Владимировичем блюстительства российского престола особом обращении к армии (впервые со времени революции к ней обращался член Императорского Дома) он говорил: «Молю Бога о том, чтобы, просьбе моей вняв, верховное главнокомандование над Русской Армией принял ЕИВ Великий Князь Николай Николаевич»[35] Т. е. сам великий князь Кирилл выразил пожелание того, далее чего никогда не заходил и Врангель. Кстати, и когда ВМС вел агитацию за «возглавление» великим князем Николаем Николаевичем, в военных кругах это понималось не как «блюстительство», а как принятие им верховного командования. Так что по сути и спорить было не о чем. В принципе, если бы Николай Николаевич согласился, то Главнокомандующий не имел никаких оснований не подчиниться этому решению.

Дело, однако, было в том, что непредрешенческую позицию в духе Белого движения занял сам Николай Николаевич. Но если Белому движению, как движению, ведущему практическую борьбу с советским режимом только и возможно было принять ее (коль скоро в его рядах были далеко не одни монархисты), то для члена Императорского Дома это выглядело в лучшем случае нелепо, а в худшим — как предательство самой монархической идеи. При том, что претензий на престол он не выказывал (даже когда Николай Николаевич решил, наконец, публично выступить, речь шла о том, чтобы «стать во главе национального движения», а не о престоле). (Его позиция напоминает высказывание некоторых ныне здравствующих представителей семьи Романовых.) Тем не менее, 16.11.1924 после получения письма Марии Федоровны с отрицательным отношением к действиям великого князя Кирилла, Николай Николаевич заявил о возглавлении им армии и всех военных организаций, что было принято последними, руководствующимися прежде всего интересами антибольшевистской борьбы.

Между тем манифест 5.04.1924 г. призвал всех воинских чинов «присоединиться к законопослушному движению, Мною возглавляемому, и в дальнейшем следовать лишь Моим указаниям», а 30.04. объявлялось «Положение о Корпусе Офицеров Императорских Армии и Флота», чем как бы формировалась армия, враждебная ВМС. Русской Армии этот призыв почти вовсе не коснулся, и в КИАФ вступили в основном старые генералы и штаб-офицеры, (многие уже и к 1917 г. находившиеся в отставке), не принимавшие по старости участия в борьбе, бывшие пленные, оставшиеся в Европе и часть белых офицеров других армий. 31.08.1925 манифест возвещал о восшествии на престол Императора Кирилла Владимировича. Таким образом подавляющая часть военной эмиграции осталась обособленной от легитимистского движения, что, впрочем, вовсе не означала враждебного к нему отношения. Эта ситуация продолжалась до смерти великого князя Николая Николаевича и ген. Врангеля.

Целый ряд членов Императорского Дома были близки РОВСу и головному органу белой мысли журналу «Часовой». Прежде всего это был Сергей Георгиевич Романовский, герцог Лейхтенбергский, сам участник Белого движения. Он тесно сотрудничал с РОВСом вплоть до смерти. В числе других членов Императорского Дома, связанных с РОВСом (посещавших в начале 30–х гг. молебны по случаю основания Добровольческой армии, присылавших приветствия его органам печати и т. п.) были Андрей Владимирович, Анастасия Николаевна, Дмитрий Павлович (с декабря 1931 г. почетный председатель СРВИ), Гавриил и Вера Константиновичи. «Часовой» откликался на юбилеи и кончины лиц Императорского Дома (Александра Михайловича 1933 № 99, Ольги Александровны 1932 № 83).

РОВС мог признать великого князя Кирилла своим непосредственным главой уже в начале 30–х годов, если бы не младоросское влияние, сквозившее в его заявлениях, абсолютно неприемлемых для РОВСа и отрицавших самую суть Белой борьбы. Характерно, что ген. Шинкаренко, издавший в 1930 г. брошюру «Что же мы должны делать?» и отвечавший на этот вопрос — объединяться вокруг великого князя как национального вождя и созывать Национальный Зарубежный съезд, в 1932 г. после новогоднего обращения Кирилла Владимировича, составленного младороссами, дал ему резкий отпор, как покушающемуся на самую суть борьбы с угнетателями России.[36] В принципе же возглавление всей военной эмиграции Кириллом Владимировичем рассматривалось как совершенно естественное дело. Вспоминая об этом, Е. Тарусский (соредактор журнала) писал в 1939 г.: «Две дороги Династии и Армии снова слились в одну. Императорский Дом должен принять верховное возглавление всего российского воинства за рубежом», При этом особо подчеркивались, что «Династия выше всего и всех» и выдвигались исходя из этого два требования: 1) она должна быть вне эмигрантской политики; 2) не возглавлять ни одну из организаций.[37]

Положение коренным образом изменилось в конце 30–х годов. Когда младоросские заблуждения и иллюзии были вполне преодолены, позиция Главы Династии оказалась тождественной идеалам Белого движения, и, таким образом, все препятствия к непосредственному объединению вокруг него отпали. С 1938 г. «Часовой» уже в каждом номере публиковал сообщения «От главы Императорского Дома», сведения о жизни членов семьи великого князя (помолвке Киры Кирилловны), помещал на обложке портреты Кирилла Владимировича, фотографии посещения им Галлиполийского Собрания в Париже 16.12.38, корпуса-лицея в Версале, о его болезни и кончине (один из номеров был полностью посвящен его памяти). Великий князь Владимир Кириллович несколько раз принимал редактора «Часового» В. В. Орехова, а в журнале можно было встретить такие, например, строки: «Отвечая на приветствия, редакция „Часового“ рапортует Династии, Армии и Флоту: „Находящееся под сдачей Российское Национальное Знамя сдам на Русской Земле Разводящему“ Кто разводящий? Император Всероссийский».[38] Любопытно, что когда после похищения ген. Миллера РОВС переживал тяжелые времена, в члены Военного Совещания для возглавления и реформы РОВСа предполагалось ввести Бориса и Андрея Владимировичей, С. Г. Романовского, Гавриила Константиновича и Никиту Александровича.[39]

Наконец, приказом № 5 от 9.02.1939 г. глава РОВСа ген. Архангельский, объявляя Обращение великого князя Владимира Кирилловича (гласившее, в т. ч.: «РОВС, являясь наибольшим ядром русского зарубежного воинства, должен особенно стремиться к сохранению своего единства и сплоченности. Когда настанет момент, Я призову всех к исполнению своего долга перед Родиной и Мне отрадно знать, что РОВС готов откликнуться на Мой призыв. Я высоко ценю героическую борьбу, которую вели Белые Армии на всех фронтах и не сомневаюсь, что чины Союза готовы и ныне отдать свои силы на освобождение и восстановление России на ее исторических началах.») ввел его в общее объединение эмиграции, образованное по призыву Главы Императорского Дома.

Характерно, что компромисс был достигнут на основе признания изначальной позиции РОВСа и Белого движения. Ген. Архангельский особо подчеркивал в приказе: «Входя в общее объединение эмиграции, к которому призывал Глава Императорского Дома, РОВС должен продолжать свою работу, сохраняя в силе все свои основоположения, на которых он был построен нашими вождями и создателями Белого Движения».[40] Тогда, впрочем, РОВС уже не был единственной организацией, преемствующей Белому движению (отдельно существовали Гвардейское Объединение, Объединение конницы и конной артиллерии, Зарубежное Морское Объединение, Союз Кавказской армии, Национальный Союз Участников Войны ген. Туркула, КИАФ) и «Часовой», в частности, призывал к объединению всех их вокруг Великого Князя.

С этого времени позиция Главы Императорского Дома неизменно совпадала с точкой зрения Белого движения. В пасхальном послании 1939 г. он писал: «…Нынешняя власть за двадцать два года страданий народных залила потоками крови Родину нашу, довела ее до небывалого обнищания и продолжает предавать интересы страны на пользу III-го интернационала. Бессмысленно верить в ее перерождение во власть национальную и нельзя ее признать хранительницей государственных рубежей и защитницей интересов России. Эта анти-русская власть, учитывая опасность нарастающего из недр народных спасительного национализма, силится направить здоровое устремление народа в русло своих отравляющих душу идей. Те, кто верят в достижения нынешней власти и готовы усматривать в ней как бы преемницу Созидателей Русского величия — в своем заблуждении не встретят сочувствия Моего. Интернациональная коммунистическая власть останется до конца своего врагом России и ее народов. Не может быть примирения и соглашения с богоборческой лженародной властью. Кто отождествляет с ней Русский народ, приносит ему и России только вред».[41]

На приеме в Сен-Бриаке в 1939 г. Владимиром Кирилловичем было сказано: «Вести, которые поступают с нашей измученной Родины, неизменно подтверждают продолжающиеся страдания всех народов, населяющих необъятные пространства России. Уже долгие годы они ведут напряженную борьбу против ненавистной власти. Это накладывает на нас священную обязанность присоединиться к борьбе, ведущейся на родине. Как бы ни складывалась политическая обстановка, Я всегда буду помогать русскому народу вести эту борьбу и ожидаю поддержки Российских людей, находящихся за рубежом».[42] «Обращение Главы Российского императорского Дома к Русским Людям» 3.11.1939 г. гласило: «Между современной советской и подлинной Россией существует столь же глубокое различие, как между тьмой и светом, между палачом и его жертвой. Коммунизм не изменяет своего существа: его цель по-прежнему остается разрушение современного мира со всей его вековой культурой…. Я почитаю своей священной обязанностью обратиться ко всем русским людям с словом предупреждения против опасного соблазна мнимыми великодержавными успехами советской власти, ибо они влекут за собой не возвеличение и освобождение России, а укрепление в ней власти богоборческого Интернационала».[43]

Таким образом, к началу Второй мировой войны практически вся военная эмиграция — продолжательница Белого движения, объединилась под легитимистским знаменем, одновременно сохраняя свои принципы, позволяющие ей играть роль и связующего звена между немонархической частью эмиграции и Императорским Домом, глава которого выражал наиболее важные в идейно-политическом плане положения, общие для участников Белого движения.

1998 г.