ГЛАВА XLI Завоевания Юстиниана на Западе. — Характер Велисария и его первые походы. — Он нападает на Вандальское королевство в Африке и завоевывает его. — Его триумф. — Война с готами. — Велисарий отнимает у них Сицилию, Неаполь и Рим. — Осада Рима готами. — Их отступление и потери. — Взятие Равенны

ГЛАВА XLI

Завоевания Юстиниана на Западе. — Характер Велисария и его первые походы. — Он нападает на Вандальское королевство в Африке и завоевывает его. — Его триумф. — Война с готами. — Велисарий отнимает у них Сицилию, Неаполь и Рим. — Осада Рима готами. — Их отступление и потери. — Взятие Равенны. — Слава Велисария. — Его семейные несчастия и позор. 523-540 г.н.э.

Когда Юстиниан, почти через пятьдесят лет после падения Западной империи, вступил на престол, владычество готов в Европе и вандалов в Африке получило прочную и, как казалось бы, легальную основу. Права, приобретенные победами римлян, были заменены не менее основательными правами, добытыми мечом варваров, а для удачных хищнических захватов этих последних служили еще более почтенной санкцией время, мирные договоры и клятвы в верности, уже повторенные вторым или третьим поколением покорных подданных. Опыт и христианство разрушили суеверную надежду, что Рим был основан богами для того, чтобы вечно владычествовать над народами земного шара. Но гордые притязания на вечное и неотъемлемое владычество, которых уже не были в состоянии поддерживать его солдаты, настоятельно заявлялись его государственными людьми и законоведами, мнения которых по временам оживали и распространялись в новейших школах юриспруденции. Когда с самого Рима была сдернута императорская порфира, константинопольские монархи присвоили себе священный скипетр монархии в исключительную собственность; они стали требовать, как своего законного наследия, тех провинций, которые были завоеваны консулами или находились во власти Цезарей, и слегка заявляли о своем желании освободить своих западных верноподданных от узурпации еретиков и варваров. Юстиниану было суждено в некоторой мере осуществить этот блестящий замысел. В течение первых пяти лет своего царствования он неохотно вел дорого стоившую и бесплодную войну с Персией, пока его гордость не подчинилась требованиям его честолюбия и пока он не купил за 440000 фунт, стерлингов временного перемирия, которое, на языке обоих народов, было почтено названием вечного мира. Безопасность его восточных владений дала императору возможность направить его военные силы против вандалов, а внутреннее положение Африки доставляло римской армии благовидный предлог для нападения и обещало ей могущественное содействие.

Согласно с завещанием своего основателя, африканское царство перешло путем наследования в прямой нисходящей линии к старшему из вандальских принцев Хильдериху. Благодаря мягкости своего характера этот сын тирана и внук завоевателя придерживался политики, основанной на милосердии и миролюбии, и его восшествие на престол ознаменовалось изданием благотворного эдикта, возвратившего двумстам церквам их епископов и позволившего, не стесняясь, исповедовать религию св. Афанасия. Но католики приняли с холодной и скоротечной признательностью милость, которая не удовлетворяла всех их притязаний, а добродетели Хильдериха оскорбили предубеждения его соотечественников. Арианское духовенство осмелилось распространять слух, будто он изменил религии своих предков, а армия стала более громко жаловаться на то, что он утратил их мужество. Его послов подозревали в тайных и унизительных переговорах с византийским двором, а один из его военачальников, прозванный вандальским Ахиллесом, был разбит в сражении с полуодетыми и недисциплинированными маврами. Общее неудовольствие было усилено интригами Гелимера, которому, по-видимому, давали права на престол его возраст, происхождение и военная репутация; он, с согласия всего народа, взял в свои руки бразды правления, а его несчастный государь спустился без всякого сопротивления с престола в тюрьму, где его держали под строгим надзором вместе с его преданным советником и непопулярным племянником, вандальским Ахиллесом. Но снисходительность, с которой Хильдерих отнесся к своим католическим подданным, доставила ему расположение Юстиниана, который был способен сознавать пользу и справедливость религиозной терпимости, когда она могла быть выгодна для его собственной секты; в то время как племянник Юстина еще жил частным человеком, его дружба с Хильдерихом упрочилась благодаря обмену подарков и писем, а сделавшись императором, Юстиниан вступился за интересы царя и друга. Два посла, отправленные один вслед за другим к Гелимеру, убеждали узурпатора раскаяться в измене или по меньшей мере воздерживаться от всяких дальнейших насилий, способных прогневить Бога и римлян; они убеждали его не нарушать законов родства и престолонаследия и позволить дряхлому старику спокойно окончить жизнь или на карфагенском престоле, или в Константинопольском дворце. Раздражение Гелимера или, может быть, его благоразумие побудило его отвергнуть требования, выраженные надменным тоном угрозы и приказания; в оправдание своего честолюбия он заговорил таким языком, какой не привыкли слышать при византийском дворе, и сослался на право свободного народа смещать или наказывать своего высшего сановника, оказавшегося неспособным исполнять обязанности царского звания. После этих бесплодных переговоров с заключенным в тюрьму монархом стали обходиться суровее прежнего и выкололи глаза у его племянника, а жестокосердный вандал, полагавшийся на свои силы и на большие расстояния, стал относиться с презрительными насмешками к пустым угрозам и медленным военным приготовлениям восточного императора. Юстиниан решился или освободить своего друга, или отомстить за его смерть, а Гелимер, со своей стороны, решился удержать в своих руках незаконно присвоенную власть, и, по обыкновению цивилизованных народов, объявлению войны предшествовали с обеих сторон самые торжественные заявления об искреннем желании не нарушать мира.

Слух о войне с африканцами доставил удовольствие лишь тщеславной и праздной константинопольской черни, которая по бедности не платила никаких податей, а по трусости редко подвергалась опасностям военной службы. Но более благоразумные граждане, судившие о будущем по прошлому, припоминали громадные потери людьми и деньгами, понесенные империей от экспедиции Василиска. Войска, отозванные с персидской границы, после того как они выдержали пять трудных кампаний, боялись моря, африканского климата и врага, с которым еще никогда не имели дела. Лица, заведовавшие финансами, взвешивали, насколько это было возможно, расходы африканской войны, размер налогов, которые нужно было придумать и взыскать для покрытия нескончаемых затрат, и опасность поплатиться за недостаток ресурсов своей жизнью или по меньшей мере потерей своих доходных мест. Руководствуясь этими эгоистическими соображениями (так как его нельзя подозревать в заботливости об общественной пользе), Иоанн Каппадокийский осмелился, в полном заседании совета, воспротивиться желаниям своего государя. Он сознавал, что для столь важного завоевания нельзя было жалеть никаких расходов, но он настоятельно указывал на то, как неизбежны предстоящие затруднения и как сомнителен исход предприятия. "Вы намереваетесь (сказал префект) осадить Карфаген; сухим путем он отстоит от нас не менее как на сто сорок дней пути, а морем пройдет целый год, прежде нежели вы получите какие-либо известия от вашего флота. Если Африка будет завоевана, ее нельзя будет сохранить без добавочного завоевания Сицилии и Италии. Успех поставит вас в необходимость сделать новые усилия, и только одной неудачи будет достаточно для того, чтобы привлечь варваров внутрь вашей истощенной империи". Юстиниан сознавал основательность этого мнения, был смущен непривычной смелостью столь рабски покорного служителя и, вероятно, отказался бы от своих воинственных замыслов, если бы его мужество не ожило при звуках такого голоса, который заглушал все колебания, внушаемые человеческим рассудком. "Я видел видение (воскликнул из коварства или из фанатизма один восточный епископ). На то воля Небес, чтобы вы не отказывались от благочестивого намерения освободить африканскую церковь. Бог брани будет шествовать перед вашим знаменем и разгонять ваших врагов, которые вместе с тем враги его Сына". Император, быть может, охотно поверил этому откровению, столь кстати пришедшему к нему на помощь, а его советники должны были верить поневоле; но восстание, которое было возбуждено приверженцами Хильдериха или последователями Афанасия на границе Вандальского царства послужило для них источником более основательных надежд. Африканский подданный Пуденций втайне уведомил Константинопольское правительство о своей преданности императору, и посланный к нему на помощь небольшой отряд войск снова восстановил в Триполийской провинции римское владычество. Управление Сардинией было поручено храброму варвару по имени Года; он прекратил уплату податей, отказался от повиновения узурпатору и принял в аудиенции Юстиниановых эмиссаров, которые нашли, что он был полным хозяином этого плодородного острова, был окружен своей гвардией и гордо носил внешние отличия царского звания. Силы вандалов уменьшались от раздоров и от взаимного недоверия, а римские армии воодушевлялись гением Велисария - одного из тех героев, с именами которых так хорошо знакомы все века и все народы. 

Сципион Нового Рима родился, а может быть, и воспитывался среди фракийских крестьян, не пользуясь ни одним из тех преимуществ, которые способствовали развитию характеров старшего и младшего Сципионов, - ни знатным происхождением, ни хорошим образованием, ни тем соревнованием, которое составляет отличительную особенность политической свободы. Молчание многоречивого секретаря может быть принято за доказательство того, что юность Велисария не представляла никакого сюжета для похвал; он служил в личных телохранителях Юстиниана, без сомнения, храбро и честно, а когда его покровитель сделался императором, он возвысился из служилого звания до командования войсками. После смелого вторжения в Персидскую Армению, где он делил свою славу с товарищем и где его успешное наступление было остановлено неприятелем, Велисарий отправился в важную крепость Дару, где впервые принял к себе на службу верного помощника в своих подвигах и усердного их историка Прокопия. Перс Мирран приблизился с сорока тысячами своих лучших войск к Даре с целью срыть ее укрепления и назначил день и час, когда жители должны приготовить ему ванну для того, чтобы он мог освежиться после утомительных усилий победителя. Он встретил противника, который был равен ему по положению благодаря только что полученному титулу главного начальника восточных армий и превосходил его военными познаниями, но уступал ему числом и достоинством своих войск, которые состояли лишь из двадцати пяти тысяч римлян и чужеземцев, отвыкших подчиняться требованиям дисциплины и обескураженных недавними поражениями. Так как плоская равнина Дары не представляла никаких прикрытий, при помощи которых можно бы было приготовить какую-нибудь военную хитрость или устроить засаду, то Велисарий оградил фронт своей позиции глубокой траншеей и провел от нее окопы сначала в перпендикулярном, а потом в параллельном направлении, для того чтобы прикрыть кавалерию, которую он поставил на своих флангах на таких выгодных позициях, что она могла угрожать неприятелю и с боку, и с тылу. В то время как центр римской армии стал подаваться назад, эта кавалерия решила исход сражения своим своевременным и быстрым нападением; знамя Персии преклонилось перед победителем; "бессмертные" обратились в бегство; пехота побросала свои щиты, и восемь тысяч побежденных легли на поле битвы. В следующую кампанию неприятель вторгся в Сирию с той стороны, где были степи, и Велисарий поспешно выступил с двадцатью тысячами человек из Дары для защиты этой провинции. В течение всего лета он разрушал замыслы неприятеля своими искусными маневрами, беспокоил его во время отступления, каждый вечер занимал лагерь, в котором тот стоял накануне, и достиг бы победы без кровопролития, если бы мог сдержать нетерпение своих собственных солдат. В день битвы эти последние не оправдали своих хвастливых обещаний: христианские арабы обратились в бегство вследствие измены или трусости и оставили правый фланг без прикрытия; отряд из восьмисот закаленных в боях гуннов не устоял против более многочисленного неприятеля; обратившимся в бегство исаврам было отрезано отступление; но стоявшая на левом фланге римская пехота была непоколебима, потому что сам Велисарий, сойдя с коня, объяснил ей, что отчаянная неустрашимость была для нее единственным средством спасения. Она стала спиной к Евфрату и лицом к неприятелю; бесчисленные стрелы скользили, не причиняя никакого вреда, по ее плотно сдвинутым щитам; непроницаемый ряд копий остановил неоднократные нападения персидской кавалерии, и после продолжавшегося несколько часов сопротивления все оставшиеся в целости войска были посажены на суда под прикрытием ночной темноты. Персидский главнокомандующий отступил в беспорядке и с позором и его подвергли тяжелой ответственности за то, что он пожертвовал жизнью стольких солдат для бесплодной победы. Но слава Велисария не омрачилась от такого поражения, в котором лишь благодаря ему одному его армия спаслась от последствий своей собственной опрометчивости; предстоявшее заключение мира сняло с него обязанность охранять восточную границу, а его поведение во время вспыхнувшего в Кон-сгантинополе мятежа вполне доказало его личную преданность императору.

Когда африканская война сделалась сюжетом народных толков и тайных правительственных совещаний, все римские полководцы избегали, а не искали опасной чести быть назначены главнокомандующим; но лишь только Юстиниан объявил, что отдает предпочтение самым высоким заслугам, они стали завидовать единодушному одобрению, которое было вызвано выбором Велисария. Нравы византийского двора могли внушать подозрение, что в этом случае права героя нашли тайную поддержку в интригах его жены, прекрасной и хитрой Антонины, попеременно то пользовавшейся доверием императрицы Феодоры, то навлекавшей на себя ее ненависть. Антонина была низкого происхождения; она родилась в семействе колесничников, а ее целомудрие было запятнано самыми гнусными обвинениями. Тем не менее она долго и безусловно властвовала над умом своего знаменитого супруга, и если Антонина не придавала никакой цены достоинству супружеской верности, зато она доказывала благородную преданность Велисарию, сопровождая его с неустрашимым мужеством во всех трудностях и опасностях военной профессии.

Приготовления к африканской войне не были недостойны окончательной борьбы между Римом и Карфагеном. Гордость и цвет армии составляли Велисариевы телохранители, которые, в силу существовавшего в ту пору вредного обыкновения, приносили особую присягу в том, что посвящают себя на служение своему патрону. Физическая сила и высокий рост, ради которых они принимались в этот избранный отряд, превосходные качества их лошадей и вооружения и тщательно развитая привычка ко всяким военным упражнениям делали их способными приводить в исполнение все, что внушало их мужество; а их мужество воспламенялось от сознания их почетного положения и от честолюбивого ожидания наград и отличий. Четыреста самых храбрых герулов выступили в поход под знаменем верного и предприимчивого Фары; их неукротимая храбрость ценилась более высоко, чем вялая покорность греков и сирийцев, а подкрепление из шестисот массагетов и гуннов считалось столь ценным, что их вовлекли в морскую экспедицию при помощи подлога и обмана. Для завоевания Африки были посажены в Константинополе на суда пять тысяч всадников и десять тысяч пехотинцев; но пехота, которая была набрана большей частью во Фракии и в Исаврии, считалась менее полезной и менее надежной, чем кавалерия, и скифский лук был то оружие, на которое римским армиям приходилось возлагать свою главную надежду. Из похвального желания поддержать достоинство описываемого предмета, Прокопий защищает солдат своего времени от нападений тех суровых критиков, которые утверждали, что это почтенное название должно относиться лишь к тяжеловооруженным воинам древности, и злобно замечали, что слова стрелок из лука употребляются у Гомера, для выражения презрения. "С таким презрением, быть может, было бы основательно относиться к тем нагим юношам, которые появились пешими на полях Трои и, спрятавшись за каким-нибудь надгробным камнем или за щитом приятеля, натягивали тетеву к своей груди и пускали слабой рукой бессильную стрелу. А наши стрелки из лука (продолжает историк) сидят на конях, которыми они управляют с удивительной ловкостью; их голова и плечи защищены каской или щитом; они носят на ногах железные латы, а на теле кольчугу. По правой стороне у них висит колчан, по левой - меч, а когда им приходится вступать в рукопашный бой, они привычной рукой владеют и копьем, и дротиком. У них крепкие и тяжелые луки, из которых они стреляют и при наступлении, и при отступлении во все направления - и в неприятельский фронт, и в его тыл, и в его фланги; а так как они научены натягивать тетеву не к груди, а к правому уху, то не всякие латы так крепки, что могут выдержать удар пущенной ими стрелы". В Константинопольской гавани было собрано пятьсот транспортных судов, которыми управляли двадцать тысяч матросов, взятых из Египта, Киликии и Ионии. Вместимость самых мелких из этих судов можно определить в тридцать тонн, самых больших - в пятьсот, а всех вместе - почти в сто тысяч; в этом хотя и достаточном, но не очень просторном пространстве должны были уместиться тридцать пять тысяч солдат и моряков, пять тысяч лошадей, оружие, машины, военные снаряды и запас воды и провизии, достаточный для переезда, на который требовалось, быть может, месяца три. Те гордые галеры, которые в прежние времена бороздили Средиземное море столькими сотнями весел, уже давно исчезли, а Юстинианов флот эскортировали только девяносто два легких бригантина, которые имели такие прикрытия, что метательные снаряды неприятеля не могли причинять им вреда, и на которых служили гребцами две тысячи самых храбрых и самых сильных константинопольских юношей. История называет двадцать два командира, из которых многие впоследствии прославились в войнах африканских и италийских; но главное командование и на суше, и на море было поручено одному Велисарию с неограниченным правом действовать по своему усмотрению так, как мог бы действовать сам император. Отделение профессии моряков от профессии воинов было в одно и то же время и результатом, и причиной тех новейших улучшений, которые введены и в искусство мореплавания, и в искусство ведения морских войн.

На седьмом году Юстинианова царствования и незадолго до эпохи летнего солнцестояния весь флот из шестисот судов выстроился во всем своем воинственном блеске перед окружавшими дворец садами. Патриарх дал свое благословение, император отдал свои последние приказания, труба главнокомандующего подала сигнал к отплытию, и каждый стал с тревожным любопытством искать предзнаменований неудачи или успеха, сообразно со своими опасениями или надеждами. Первый привал был сделан в Перинфе или Гераклее, где Велисарий в течение пяти дней дожидался прибытия фракийских коней, подаренных ему императором. Оттуда флот продолжал свое плавание посреди Пропонтиды; но, в то время как он старался пройти сквозь Геллеспонтский пролив, неблагоприятный ветер задержал его четыре дня в Абидосе, где главнокомандующий выказал замечательную твердость и взыскательность. Два гунна, убившие одного из своих товарищей во время ссоры, происшедшей от пьянства, были немедленно повешены на высокой виселице на глазах всей армии. Соотечественники убийц приняли это наказание за оскорбление их этнического достоинства; они заявили, что не намерены подчиняться раболепным законам империи, а желают пользоваться вольностями Скифии, где небольшая денежная пеня служит наказанием за опрометчивые поступки, вызванные опьянением или раздражением. Их жалобы были благовидны, их протесты были шумны, а римлянам был бы на руку пример бесчинства и безнаказанности. Но авторитет и красноречие главнокомандующего утишили возникавший мятеж; он напомнил собравшимся войскам о требованиях справедливости, о необходимости дисциплины, о наградах за повиновение и воинские доблести и о непростительном поведении убийц, виновность которых, в его глазах, не уменьшалась, а увеличивалась от того, что они имели порочную наклонность к пьянству. Во время переезда от Геллеспонта до Пелопоннеса, переезда, который был совершен греками, после осады Трои, в четыре дня, флотом Велисария руководила передовая галера, которую узнавали днем по красному цвету ее парусов, а ночью по горевшим на ее мачте факелам. В то время как флот плыл между островами и огибал мысы Малея и Тенар, на лоцманов была возложена обязанность наблюдать за тем, чтобы столь многочисленные суда подвигались вперед в надлежащем порядке и на приличном одно от другого расстоянии; так как ветер дул благоприятный и несильный, то усилия лоцманов увенчались успехом и войска благополучно высадились в Мефоне, на берегу Мессении, чтобы отдохнуть от утомительного плавания. Здесь им пришлось узнать на опыте, как облеченное властью корыстолюбие может играть жизнью тысяч людей, мужественно жертвующих собою для общей пользы. В силу существовавшего обыкновения хлеб или сухари римских солдат два раза ставились в печь, и солдаты охотно отказывались от одной четверти веса, которая шла на усушку при вторичном печении. С целью обратить в свою пользу этот ничтожный барыш и сбережение топлива префект Иоанн Каппадокийский приказал слегка печь муку на том же огне, на котором грели воду для константинопольских бань, и когда открыли мешки, там оказалось рыхлое и покрытое плесенью тесто. Употребление этой нездоровой пищи в жарком климате и в жаркое время года скоро породило эпидемическую болезнь, от которой умерло пятьсот солдат. Здоровье армии было восстановлено усилиями Велисария, который запасся в Мефоне свежим хлебом и смело выразил свое обоснованное и человеколюбивое негодование; император обратил внимание на эти жалобы, похвалил главнокомандующего, но оставил префекта безнаказанным.

Из Мефонского порта лоцманы провели флот вдоль западных берегов Пелопоннеса до острова Закинфа, или Занте, прежде чем предпринять переезд в сто миль через Ионическое море (по их мнению, крайне опасный). Так как наступил штиль, то на этот медленный переезд было употреблено шестнадцать дней, и даже самому главнокомандующему пришлось бы страдать от мучительной жажды, если бы предусмотрительная Антонина не запаслась водой в стеклянных бутылках, которые она глубоко зарыла в песок в такой части корабля, куда не могли проникать солнечные лучи. Наконец, войска нашли безопасное и гостеприимное пристанище в гавани Кавкана, на южном берегу Сицилии. Готские офицеры, управлявшие островом от имени дочери и внука Теодориха, исполнили данное им опрометчивое приказание принять Юстиниановых солдат как друзей и союзников; они в избытке снабдили армию провизией и помогли ей ремонтировать кавалерию, а Прокопий скоро возвратился из Сиракуз с точными сведениями о положении вандалов и об их намерениях. Его донесения побудили Велисария поторопиться началом военных действий, а попутный ветер оказал содействие благоразумному нетерпению главнокомандующего. Флот потерял из виду Сицилию, прошел мимо острова Мальты, издали увидел самые выдающиеся оконечности Африки, проплыл вдоль ее берегов при сильном северо-восточном ветре и, наконец, бросил якорь у мыса Капут-Вада на расстоянии почти пяти дней пути к югу от Карфагена.

Если бы Гелимер знал о приближении неприятеля, он отложил бы до другого времени завоевание Сардинии и позаботился бы о своей личной безопасности и о безопасности своих владений. Отряд из пяти тысяч солдат и флот из ста двадцати галер присоединились бы к остальным военным силам вандалов, и потомок Гензериха мог бы застигнуть врасплох и уничтожить неприятельский флот, состоявший из неспособных к сопротивлению тяжелонагруженных транспортных судов и из легких бригантин, по-видимому способных лишь к быстрому бегству. Велисарий втайне трепетал от страха, прислушиваясь, во время переезда, к тому, как солдаты поощряли друг друга громко высказывать свои опасения; они надеялись отстоять свою воинскую честь, если им удастся высадиться на берег, но, не краснея, сознавались, что, если бы им пришлось подвергнуться нападению на море, у них недостало бы мужества для того, чтобы бороться в одно время и с ветром, и с морскими волнами, и с варварами. Зная их чувства, Велисарий решился воспользоваться первым удобным случаем, чтобы высадить их на африканский берег, и благоразумно отверг на военном совете предложение направить флот и армию прямо в Карфагенский порт. Через три месяца после отплытия из Константинополя благополучно совершились и высадка на берег людей и лошадей, и выгрузка оружия и военных снарядов, а на каждом из кораблей, расставленных в форме полукруга, была оставлена стража из пяти солдат. Остальные войска расположились на берегу моря лагерем, который они, по старому обыкновению, обнесли рвом и валом, а открытие источника пресной воды, утолившей жажду римлян, внушило им суеверную уверенность в успехе предприятия. На следующий день утром солдаты стали грабить соседние сады; наказав виновных, Велисарий воспользовался в столь решительную минуту этим ничтожным фактом для того, чтобы преподать своим войскам принципы справедливости, воздержанности и здравой политики. "Когда я взялся покорить Африку, - сказал главнокомандующий, - я рассчитывал не столько на многочисленность или на мужество моих войск, сколько на дружественное расположение туземцев и на их неугасаемую ненависть к вандалам. Вы одни в состоянии разрушить эти надежды: если вы будете хищнически захватывать то, что можно купить за ничтожную цену, ваши насилия примирят с вандалами их врагов, и все они вступят между собой в необходимый и священный союз против тех, кто вторгнулся в их отечество". Эти увещания были подкреплены введением строгой дисциплины, благотворные последствия которой скоро почувствовали на себе и оценили сами солдаты. Вместо того чтобы покидать свои жилища и скрывать свои запасы зернового хлеба, жители стали снабжать римлян провизией в достаточном количестве и за умеренную цену; гражданские власти стали исполнять свои обязанности от имени Юстиниана, а духовенство, из религиозных убеждений или из личных интересов, стало деятельно вступаться за права католического императора. На долю небольшого городка Суллекта, находившегося на расстоянии одного дня пути от лагеря, выпала та честь, что он первый отворил свои ворота и снова признал над собою власть императоров; более значительные города Лепт и Адрумет последовали этому примеру при приближении Велисария, который достиг, не встречая никакого сопротивления, дворца вандальских царей в Грассе, находившегося на расстоянии пятидесяти миль от Карфагена. Измученные римляне нашли там приятный отдых среди тенистых рощ, освежающих воздух фонтанов и плодовых деревьев, а предпочтение, которое отдает Прокопий этим садам перед всеми, какие он видел на Востоке и на Западе, может быть приписано или прихотливому вкусу историка, или его утомлению.

После того как три поколения вандалов прожили в достатке и в наслаждениях теплого климата, суровые доблести этого народа исчезли и он мало-помалу сделался самым сластолюбивым из всех народов земного шара. В своих виллах и садах, достойных того, чтобы их называли персидским именем земного рая, варвары наслаждались прохладой и роскошью, а после ежедневного пользования ваннами садились за стол, за которым им подавали все, что можно было найти самого изысканного на суше и в морях. Их шелковые одеяния, развевавшиеся как у мидян, были вышиты золотом; любовь и охота были главными занятиями их жизни, а в свои свободные часы они развлекались пантомимами, бегом колесниц и театральными представлениями, заключавшимися в музыке и в танцах.

Во время десяти или двенадцатидневного перехода Велисарий бдительно следил за скрывавшимися от его глаз врагами, из опасения неожиданного нападения. Пользовавшийся его доверием заслуженный офицер Иоанн Армянин шел впереди во главе авангарда из трехсот всадников; шестьсот массагетов прикрывали на некотором расстоянии левый фланг, а флот плыл вдоль берега, редко теряя из виду армию, которая ежедневно подвигалась вперед миль на двенадцать и помещалась на ночь или внутри сильно укрепленного лагеря, или внутри тех городов, которые оказывали ей дружеское гостеприимство. Гелимер растерялся и пришел в ужас при известии о приближении римлян к Карфагену. Он попытался продлить войну до возвращения испытанных в бою войск, которые отправились, под начальством его брата, завоевывать Сардинию, и скорбел о непредусмотрительной политике своих предков, которые, разрушив укрепления Африки, не оставили ему иного ресурса, кроме опасной необходимости дать генеральное сражение под стенами столицы. Завоевавшие Африку пятьдесят тысяч вандалов размножились - не включая их жен и детей - до ста шестидесяти тысяч человек, способных носить оружие, и если бы эти силы были воодушевлены мужеством и единодушием, они могли бы уничтожить слабые и измученные римские войска, лишь только эти последние успели высадиться на берег. Но приверженцы заключенного в тюрьму царя были более расположены исполнять требования Велисария, чем препятствовать его успехам, а между гордыми варварами было немало таких, которые прикрывали свое отвращение к войне под более благовидным названием ненависти к узурпатору. Тем не менее авторитет и щедрые обещания Гелимера доставили ему возможность собрать сильную армию, а составленный им план военных действий был задуман не без некоторого знания военного дела. Его брату Аммату было послано приказание собрать все находившиеся в Карфагене войска и атаковать авангард римской армии на расстоянии десяти миль от города; его племянник Гибамунд должен был напасть с двумя тысячами всадников на левое крыло неприятеля, в то время как втихомолку следовавший за Велисарием сам царь напал бы на неприятельский арьергард, заняв такую позицию, что римская армия не могла бы ожидать помощи от своего флота и даже потеряла бы его из виду. Но опрометчивость Аммата оказалась гибельной и для него самого, и для его отечества. Он атаковал неприятеля ранее условленного часа, опередил своих замешкавшихся солдат и был смертельно ранен после того, как собственноручно положил на месте двенадцать из своих самых отважных противников. Его вандалы спаслись бегством в Карфаген; дорога, на протяжении почти десяти миль, была усеяна убитыми, и трудно было поверить, чтобы триста римлян могли перебить столько людей. Племянник Гелимера был разбит, после непродолжительной борьбы, шестьюстами массагетами, несмотря на то что его армия была втрое с лишним более многочисленна; но каждый скиф воодушевлялся примером своего вождя, который с гордостью пользовался наследственной привилегией ехать верхом впереди всех и пускать в неприятеля первую стрелу. Тем временем сам Гелимер, ничего на знавший о случившемся и заблудившийся в лабиринте горных проходов, прошел мимо римской армии, не заметив ее, и очутился на том самом месте, где пал Аммат. Он оплакал участь своего брата и Карфагена, напал с непреодолимой яростью на шедшие к нему на встречу эскадроны и, может быть, одержал бы решительную победу, если бы не приостановил нападение и не потратил дорогое время на благочестивое, но бесплодное исполнение своих обязанностей к мертвым. В то время как он падал духом, исполняя печальный обряд, в его ушах раздался звук трубы Велисария, который, оставив в лагере Антонину и всю свою пехоту, устремился вперед во главе своих телохранителей и остальной кавалерии для того, чтобы остановить обращенные в бегство войска и загладить следы первой неудачи. В этом беспорядочном сражении едва ли было место для дарований искусного полководца; оно кончилось тем, что царь бежал перед героем, а вандалы, привыкшие сражаться лишь с маврами, оказались неспособными противостоять оружию и дисциплине римлян.

Гелимер торопливо отступил к Нумидийской пустыне; но он был вскоре вслед за тем обрадован известием, что данное им тайное приказание умертвить Хильдериха вместе с заключенными в тюрьму его приверженцами было в точности исполнено. Мстительность тирана оказалась полезной лишь для его врагов. Смерть законного государя возбудила в народе сострадание; его жизнь поставила бы победоносных римлян в затруднительное положение, и наместник Юстиниана, благодаря преступлению, в котором он был невиновен, избавился от прискорбной необходимости или нарушить правила чести, или отказаться от своих завоеваний.

Когда смятение прекратилось, различные отряды римской армии сообщили один другому подробности сражения, и Велисарий раскинул свой лагерь на поле победы, которому дали латинское название decimus оттого, что там стоял десятый милевой столб от Карфагена. Из благоразумного опасения, чтобы вандалы не устроили какой-нибудь засады и не воспользовались своими последними ресурсами для нового сражения, он выступил на следующий день в боевом порядке, остановился вечером перед воротами Карфагена и дал на ночь отдых войскам, для того чтобы город не сделался, среди мрака и беспорядка, жертвой солдатского своеволия и чтобы сами солдаты не сделались жертвами какой-нибудь устроенной в городе засады. Но так как опасения Велисария были внушены хладнокровной и неустрашимой осмотрительностью, то он скоро убедился, что может безопасно положиться на миролюбие и дружественное расположение столичного населения. Карфаген осветился бесчисленными факелами в знак общей радости; цепи, защищавшие вход в гавань, были сняты; городские ворота растворились, и население с признательностью приветствовало своих освободителей, приглашая их вступить в город. О поражении вандалов и об освобождении Африки карфагенские жители узнали накануне дня св. Киприана, в то время как церкви уже были разукрашены и освещены для празднества в честь мученика, которого они приучились чтить, в течение трехсотлетнего суеверного поклонения, почти как местное божество. Ариане, сознававшие, что их владычеству настал конец, уступили храм католикам, которые освободили своего святого из рук нечестивцев, исполнили священные обряды и громко провозгласили символ веры Афанасия и Юстиниана. В течение только одного грозного для вандалов часа каждая из двух враждебных партий очутилась точно в таком положении, в каком прежде того находились ее противники. Присмиревшие вандалы, так еще недавно предававшиеся порочным наклонностям завоевателей, стали искать скромного убежища в церковном святилище; а испуганный сторож подземной дворцовой тюрьмы выпустил на свободу восточных купцов, стал просить покровительства у бывших арестантов и указывал им сквозь отверстие в стене на паруса римских кораблей. После того как сообщения между флотом и армией были прерваны, командиры судов медленно и осторожно подвигались вперед вдоль берегов, пока не достигли Гермейского мыса, где получили первые известия о победе Велисария. Придерживаясь данных им инструкций, они намеревались стать на якоре почти в двадцати милях от Карфагена; но более опытные моряки отговорили их, указав на опасность прибрежной стоянки и на признаки приближающейся бури. Так как они еще не знали о совершившемся перевороте, то они отклонили опрометчивое предложение силой прорвать цепь, которой был защищен вход в Карфагенскую гавань, и только соседний порт города Мандракия и его предместье пострадали от хищничества одного офицера низшего ранга, нарушившего приказания своих начальников и затем совершенно их покинувшего. Затем императорский флот, пользуясь попутным ветром, прошел сквозь узкий проход Голетты и занял безопасную позицию на глубоком и обширном Тунисском озере, почти в пяти милях от столицы. Лишь только Велисарий узнал о его прибытии, он дал приказание немедленно высадить на сушу большую часть матросов, для того чтобы они приняли участие в его триумфе и увеличили в глазах местного населения число римлян. Прежде чем позволить им войти в ворота Карфагена, он обратился к ним с речью, которая была достойна и его самого, и важности данной минуты: он убеждал их не пятнать славу его военных подвигов и не забывать, что вандалы были тираны, а они освободители африканцев, к которым должны впредь относиться с уважением, как к добровольным и преданным подданным их общего государя. Римляне шли по городским улицам сомкнутыми рядами и готовыми к бою на случай появления неприятеля; введенный главнокомандующим строгий порядок внушил им обязанность повиновения, и в таком веке, когда обычаи и безнаказанность поощряли к злоупотреблению победой, гений одного человека обуздал страсти победоносной армии. Не было слышно ни угроз, ни жалоб; торговля не прекращалась в Карфагене; в то время как Африка меняла повелителя и систему управления, лавки оставались открытыми для покупателей, а после того как было расставлено достаточное число часовых, солдаты скромно разошлись по отведенным для них квартирам. Велисарий поселился во дворце, воссел на трон Гензериха, стал принимать и распределять отнятую у варваров добычу, даровал жизнь молившимся о пощаде вандалам и постарался загладить вред, причиненный в предшествовавшую ночь предместью Мандракия. Высших офицеров он пригласил на ужин, который по своей обстановке и роскоши походил на царский пир.

Победителю почтительно прислуживали бывшие придворные должностные лица побежденного монарха, а в те минуты, когда самые беспристрастные из гостей превозносили счастье и заслуги Велисария, его завистливые льстецы тайно обливали своим ядом всякое его слово или движение, способное внушить недоверие завистливому монарху. Только один день был потрачен на эту выставку величия, которая, быть может, не была бесплодной, если была устроена с целью произвести впечатление на умы населения; но деятельный Велисарий, и среди блеска победы не забывавший о возможности неудачи, уже решил, что римское владычество в Африке впредь не должно зависеть ни от случайностей войны, ни от расположения населения. Только в пользу карфагенских укреплений вандалы сделали исключение из своего обыкновения все разрушать; но вследствие их беззаботности и небрежности эти укрепления во время их девяностопятилетнего владычества мало-помалу обращались в развалины. Более благоразумный завоеватель с невероятной быстротой привел в надлежащий вид городские стены и рвы. Его щедрость поощряла рабочих; солдаты, матросы и граждане соперничали одни с другими в этой благотворной работе, а Гелимер, не осмелившийся рисковать своей личной безопасностью внутри неукрепленного города, с удивлением и отчаянием взирал на строившуюся неприступную крепость.

После потери своей столицы этот несчастный монарх попытался собрать остатки армии, которая не была уничтожена в предшествовавшей битве, а лишь рассеялась в разные стороны. Жажда грабежа привлекла под знамя Гелимера толпы мавров; он раскинул свой лагерь на полях Буллы, на расстоянии четырех дней пути от Карфагена, стал угрожать столице, которую лишил возможности пользоваться водопроводом, обещал щедрое вознаграждение за каждую голову римлянина, делал вид, будто щадит личность и собственность своих африканских подданных, и завел тайные переговоры с арианскими сектантами и с служившими в римской армии в качестве союзников гуннами. При таких обстоятельствах известие о завоевании Сардинии лишь усилило в нем сознание его бедственного положения; он с глубокой горестью помышлял о том, что это бесполезное предприятие лишило его пяти тысяч самых храбрых солдат, и со стыдом и скорбью прочел радостные письма своего брата Занона, выражавшего горячую уверенность, что, по примеру своих предков, царь уже наказал опрометчивых римлян за их нашествие. "Увы! брат мой, - отвечал ему Гелимер, - Небеса перестали благоприятствовать нашему несчастному племени. В то время как вы завоевали Сардинию, мы потеряли Африку. Лишь только Велисарий появился во главе ничтожной кучки солдат, и вандалов покинули и мужество, и счастье. Ваш племянник Гибамунд и ваш брат Аммат погибли вследствие трусости тех, кто их окружал. И наши кони, и наши корабли, и сам Карфаген, и вся Африка во власти неприятеля. А между тем вандалы предаются позорному покою в ущерб своим женам и детям, своему достоянию и свободе. Нам остались только поля Буллы и надежда на вашу храбрость. Оставьте Сардинию и спешите к нам на помощь, чтобы восстановить наше владычество или погибнуть вместе с нами". По получении этого послания Занон сообщил печальное известие самым знатным вандалам, но из предосторожности скрыл его от туземного населения Сардинии. Войска отплыли из Кальярийской гавани на ста двадцати галерах, бросили на третий день якорь у берегов Мавритании и поспешили присоединиться к армии, стоявшей лагерем в Булле. Встреча была печальна: два брата обнялись и молча расплакались; они не расспрашивали один другого о победах, одержанных в Сардинии, и о неудачах, понесенных в Африке; они ясно сознавали свое бедственное положение, а отсутствие их жен и детей служило печальным доказательством того, что они или убиты, или находятся в плену. Вандалов, наконец, пробудили из их усыпления воззвания царя, пример Занона и неминуемая опасность, угрожавшая их владычеству и их религии. Все люди, способные носить оружие, выступили на бой, и число их возрастало с такой быстротой, что, прежде чем они достигли Трикамерона, отстоящего от Карфагена почти на двадцать миль, они могли похвастаться - вероятно, не без некоторого преувеличения, - что они были вдесятеро многочисленнее римской армии. Но этой армией командовал Велисарий, а так как он сознавал ее превосходства, то допустил варваров напасть на нее в такую минуту, когда она этого не ожидала.

Римляне мгновенно выстроились в боевом порядке; небольшая речка прикрывала их фронт; первую линию составляла кавалерия, которую поддерживал Велисарий, находившийся в центре во главе пятисот телохранителей; пехота была поставлена в некотором отдалении во второй линии; массагеты занимали отдельную позицию, и бдительный главнокомандующий внимательно следил за ними, зная, что нельзя положиться на их преданность и что они всегда готовы перейти на сторону победителя. Историк рассказал нам, а читатель сам легко может дополнить содержание речей, в которых начальники двух армий развивали самые подходящие к их положению аргументы с целью объяснить своим солдатам необходимость победы и внушить им презрение к жизни. Занон стал в центре во главе тех войск, с которыми ходил завоевывать Сардинию, и, если бы все собравшиеся вандалы отличались такой же, как они, неустрашимостью, трон Гензериха не был бы ниспровергнут. Бросив в неприятеля свои дротики и метательные снаряды, они обнажили свои мечи и стали ожидать нападения; римская кавалерия троекратно переходила через реку; она была три раза отражена, и борьба поддерживалась с обеих сторон с одинаковым упорством до той минуты, когда Занон был смертельно ранен, а Велисарий развернул свое знамя. Гелимер отступил к своему лагерю; гунны приняли участие в его преследовании, и победители стали собирать добычу с трупов убитых. Впрочем, на поле битвы было отыскано не более пятидесяти убитых римлян и восьмисот убитых вандалов - так незначительно было кровопролитие сражения, положившего конец существованию целого народа и передавшего в другие руки верховную власть над Африкой.