Заключительный акт, январь — февраль 1953

После октябрьского пленума перед Молотовым, Микояном и Берией замаячили подвалы Лубянки.

Наверняка, до Берии дошли слова, сказанные Сталиным начальнику следственной части МГБ Коняхину через четыре дня после завершения пленума: «Не люблю я Берию, он не умеет подбирать кадры, старается повсюду ставить своих людей»[100]. Наверняка, Берия знал об указаниях Игнатьеву и Рухадзе — «искать большого мингрела».

Разговорами Сталин не ограничился. Паранойя прогрессировала, и, одержимый бредовой идеей «сионистского заговора», он распространил его на своё ближайшее окружение, дав согласие на аресты: в декабре 1952-го — начальника личной охраны генерал-лейтенанта Власика и личного секретаря Поскребышева (вспомнил, что его жена-еврейка была расстреляна в 1941-м), а в январе — коменданта Кремля генерала Косынкина.

Многие документы уничтожены «наследниками Сталина»[101] сразу же после его смерти, многие до сих пор засекречены. Можно лишь рассуждать, КТО и КАКИМ ОБРАЗОМ выкрал секретные материалы из сейфа Поскребышева и подставил Власика и Косынкина под гнев Сталина. Стало привычным спихивать тайные злодеяния на Берию. Однако с таким же успехом можно заподозрить Хрущёва и Маленкова.

Ошибкой Власика явилась небрежность, проявленная им в 1948 году, когда после сталинской резолюции «В архив» он переправил письмо Лидии Тимашук начальнику Лечсанупра Кремля, генерал-майору медицинской службы Егорову, на которого жаловалась Тимашук. Тот решил от жалобщицы избавиться и перевёл её в менее престижную поликлинику. Осенью 1952 года Егорова арестовали по «делу врачей». В его документах обнаружилось письмо Тимашук с резолюцией Власика. Об этом доложено было Сталину. Трудно сказать, сам ли он, одержимый идеей «всемирного сионистского заговора», заподозрил предательство и приказал арестовать Власика или ему услужливо намекнул Маленков — автор не Вольф Мессинг, в отсутствие архивных документов не способен читать чужие мысли и не берётся домысливать то, чего могло и не быть. Достоверный факт, от которого нельзя отмахнуться, — охрану Сталина возглавил министр внутренних дел Игнатьев, недолюбливавший Берию и лично координировавший направленное против него следствие.

Многие исследователи (в частности, Авторханов, Волкогонов) не устояли против сложившегося стереотипа и упрекнули Берию в смене «сталинского караула». Если это было бы правдой, не стал бы Берия назначать начальником охраны человека, настроенного против него, и если было бы хоть малейшее доказательство вины Берии в их арестах, это обвинение прозвучало бы на июльском (1953) пленуме и размножилось в мемуарах Хрущёва, Микояна, Кагановича… Какой ведь повод спустить на Берию всех гончих собак!

Но нет, не случилось! В приговоре суда, признавшем Берию виновным «в измене Родине, организации антисоветской заговорщической группы в целях захвата власти и восстановления господства буржуазии», нет ни слова о «заговоре» против Сталина или его окружения.

Смею предположить, что рукой Игнатьева, арестовавшего Власика, Поскребышева и Косынкина, управляли Хрущёв и Маленков. В партийной иерархии они были влиятельнее Берии. После смерти Сталина Маленков и Хрущёв шли в партийном руководстве под номерами Первый и Второй. Затем они поменялись местами — партия взяла верх над правительством. Игнатьев, выдвиженец партийного аппарата, был их человек. Покровительство Хрущёва, которым он пользовался после смерти Сталина, наводит на мысль, что Игнатьев оказал Хрущёву неоценимую услугу. Какую? Устранил Поскребышева?

Только доверенные лица министра госбезопасности могли вскрыть сейф Поскребышева и похитить спрятанные там документы. Только Игнатьев, ставленник Маленкова и Хрущёва, докладывая Сталину о потерянных документах, мог напомнить ему, что жена Поскребышева, еврейка, была расстреляна в 1941 году и затаивший обиду Поскребышев неблагонадёжен.

Хотя не исключаю, что идея скомпрометировать Власика и Поскребышева могла принадлежать Берии. Он поделился с Маленковым и Хрущёвым, которые задействовали послушного им Игнатьева. Замысел мог принадлежать Берии, исполнители — Маленков, Хрущёв и Игнатьев. Возможно, Берия гордился своей задумкой, и знаменитая фраза «Я его убрал», сказанная им Молотову на трибуне Мавзолея (к ней мы ещё вернёмся), именно об этом свидетельствовала. Но это, повторяю, догадка, ничем не подтверждённая, которая годится разве что для разговоров на кухне.

Бесспорный факт: в конце декабря Сталин остался без лечащих врачей и наиболее преданных слуг. Среди арестованных оказалась Валентина Истомина, сестра-хозяйка, смотрительница и, как утверждают некоторые исследователи, сталинская любовница[102]. Слух этот недостоверный, есть и другое мнение[103].

Впрочем, какие бы доказательства их неблагонадёжности Сталину ни подсунули бы, без высочайшего позволения их не арестовали бы, и то, что он дал согласие на арест, характеризует его не с лучшей стороны. Однако, если помнить о диагнозе академика В. М. Бехтерева, поставленном Сталину в декабре 1927 года (после чего психиатр внезапно скончался, по официальной версии, отравившись консервами), то психическое заболевание, паранойя, следствием которого является прогрессирующая маниакальная подозрительность, если не оправдывает больного, то поясняет его поступки.

«Узкий кабинет» — Маленков, Берия, Булганин и Хрущёв — осознавал: тучи сгущаются. Всё, на что квартет надеялся, каждый боялся произнести вслух — ожидание дня, когда произойдёт очередной приступ гипертонии, из которого Сталин не выпутается. Однако они были хорошо выдрессированы. Выучка, не позволявшая псу ринуться на хозяина, заставляла их входить к нему в кабинет, «поджав хвост».

…Все, кто внимательно следил за событиями в Советском Союзе, понимали: «пахнет большой кровью».

9 января 1953 года премьер-министр Израиля Бен-Гурион заявил, что, по его убеждению, «процесс в Праге спланирован Кремлём и надо ожидать серьёзных изменений в советской политике в антиеврейском или, по меньшей мере, в антиизраильском направлении»[104].

Бен-Гурион оказался провидцем: через четыре дня в Москве официально стартовало «дело врачей».

13 января «Правда» опубликовала сообщение ТАСС о раскрытии банды кремлёвских «врачей-убийц», готовивших покушение на товарища Сталина. Джин был выпущен из бутылки.

Официальным предлогом для начала антиеврейской компании послужило давнее письмо заведующей отделом функциональной диагностики Тимашук, в котором она сообщала о неправильно поставленном диагнозе Жданову, из-за чего тот умер. Через четыре года медицинскую ошибку объявили вредительством.

Рюмин, выдумавший заговор кремлёвских врачей, составлявший в его схеме главную ветвь «еврейского заговора», уже распрощался с должностью. Однако Маленков, его бывший покровитель, оставался вторым лицом в государстве и, зная истинные намерения Сталина, стал вдохновителем новой антисемитской волны, покатившейся по печатным изданиям.

Врачи-убийцы. Более иезуитской лжи придумать нельзя. Когда-то из тактических соображений, после неудавшегося восстания в Иудее, жестоко подавленного Римом, руководители христианских общин решили отмежеваться от иудейской религии. Тогда и появилось придуманное евангелистом Лукой обвинение евреев в гибели Иисуса. Оно стало политическим обоснованием средневековых погромов. Новая ложь по чудовищности превосходила ту, которая вдохновляла крестоносцев, погромщиков времён Богдана Хмельницкого и Николая II. Свершись она — и надолго в душе русского народа была бы посеяна ненависть к евреям…

Газетно-журнальная истерия зимы 1953 года. Кремлёвский поэт Николай Грибачёв в пятом номере журнала «Крокодил» витийствует:

«…Из Иерусалима в Лондон ползёт растерянное бормотание руководителей сионистских организаций, натужно пытающихся вспомнить свои заслуги перед миром, которых нет, вновь тщетно напяливающих постоянную маску благодетелей, чтобы скрыть под ней оскал американского гангстера…

…Сионисты из «Джойнта» вкупе с английскими шпионами организовали группу врачей-убийц в СССР.

Вероятно, пойманы ещё не все. Есть кое-где ротозеи, есть беспечные глупцы, полагающие, что можно почить на лаврах успехов и забыть о борьбе. Но при всём том остаётся фактом, что разорено ещё одно американское диверсионное гнездо…»

Илья Эренбург в шестой книге своих мемуаров описывает атмосферу тех дней:

«Одни говорили, что врачей начали арестовывать два месяца назад; другие, напротив, рассказывали, что был консилиум, пригласили врачей, лечивших Сталина, и потом арестовали. Все повторяли, что в больницах ад, многие больные смотрят на врачей, как на коварных злодеев, отказываются принимать лекарства… Женщина-врач говорила: «Вчера пришлось весь день глотать пилюли, порошки, десять лекарств от десяти болезней — больные боялись, что я — “заговорщица”».

…На Тишинском рынке подвыпивший горлодёр кричал: “Евреи хотели отравить Сталина!”»[105]

Как легко всё было сделано! Старенькие врачи-профессора сознались под пытками, безумствующие толпы требуют расстрела. Удивительно, что удерживало толпу от начала погромов? Отсутствие сигнала? Погромщики времён Николая II не ждали приказа царя, они были более смелыми.

Сталин терпеливо ждёт завершения гласного процесса. Когда мир содрогнётся от признательных показаний заговорщиков и пройдут казни через повешение на главных площадях страны, вот тогда и приступайте к погромам!

Дело сделано: общественное мнение подготовлено. Чужими руками — свои в перчатках — осталось завершить начатое. Затем, как это было в годы коллективизации, надо от погромщиков отмежеваться, назвав происходящее «перегибами на местах» и «спасти» тех, кто выжил. Всё до гениальности просто. Толпа, доведенная до безумия, устраивает еврейские погромы. И тогда ОН, ВЕЛИКИЙ ГУМАНИСТ, вмешается. Кого-то пожурит, кого-то осудит и для спасения евреев отправит их в гетто Сибири и Дальнего Востока, где уже построены бараки (временные, конечно)…

По дороге должны произойти крушения нескольких поездов — чего не бывает в дороге. Если надо, выразим соболезнование. Хотя кто об этом узнает? Как сказал товарищ Сталин, что в прошедшую войну погибли семь миллионов советских граждан, так и прописали в учебниках по истории. Верноподданным положено знать только то, что дозволено ИМ, ВЕЛИКИМ ДРАКОНОМ, ПРЕОБРАЗОВАТЕЛЕМ ЗЕМЛИ.

20 января Тимашук приглашается на приём к Маленкову. На следующий день «Правда» опубликовала указ о награждении Лидии Тимашук орденом Ленина «за помощь, оказанную правительству в деле разоблачения врачей-убийц». Она становится самым популярным человеком в Советском Союзе, достойной славы Павлика Морозова…

Аресты продолжаются. 25 января арестовали профессора Зеленина. Атмосфера ненависти нагнетается с каждым днём.

10 февраля МГБ устраивает провокацию — взрыв бомбы во дворе советского посольства в Тель-Авиве. Несмотря на принесённое правительством Израиля извинение, 13 февраля Советский Союз разрывает дипломатические отношения с Израилем[106].

В этот же день принято секретное постановление ЦК: начать следствие в отношении всех лиц еврейского происхождения, чьи имена назывались на допросах по делу Еврейского антифашистского комитета. В «Правде» появилась разгромная статья Михаила Бубеннова о романе Гроссмана «За правое дело».

Псы спущены с цепей. В закрытом докладе на XX съезде КПСС «О культе личности и его последствиях» Хрущёв рассказал, как проходило следствие по «делу врачей»[107]:

«Он сам давал указания, как вести следствие, как допрашивать арестованных. Он сказал: на академика Виноградова надеть кандалы, такого-то бить. Здесь присутствует делегат съезда, бывший министр госбезопасности т. Игнатьев. Сталин ему прямо заявил: «Если не добьётесь признания врачей, то с вас будет снята голова».

Сталин сам вызывал следователя, инструктировал его, указывал методы следствия, а методы были единственные — бить, бить и бить».

Через некоторое время после ареста врачей мы, члены Политбюро, получили протоколы с признаниями врачей. После рассылки этих протоколов Сталин говорил нам: «Вы слепцы, котята, что же будет без меня — погибнет страна, потому что вы не можете распознать врагов».

…Но мы чувствовали, что дело с арестом врачей — это нечистое дело. Многих из этих людей мы лично знали, они лечили нас».

В мемуарах Хрущёв повторяет рассказ о требовании Сталина избивать арестованных:

«Начались допросы “виновных”. Я лично слышал, как Сталин не раз звонил Игнатьеву. <…> Это был крайне больной, мягкого характера, вдумчивый, располагающий к себе человек. Я к нему относился очень хорошо. В то время у него случился инфаркт, и он сам находился на краю гибели.

Сталин звонит ему (а мы знали, в каком физическом состоянии Игнатьев находился) и разговаривает по телефону в нашем присутствии, выходит из себя, орёт, угрожает, что он его сотрёт в порошок. Он требовал от Игнатьева: несчастных врачей надо бить и бить, лупить нещадно, заковать их в кандалы»[108].

Хрущёв не нашёл слов сострадания к избиваемым врачам (некоторых он знал лично), но при этом жалеет их палача, присутствовавшего на XX съезде в качестве делегата (!) и называет Игнатьева «вдумчивым, располагающим к себе человеком». В насмешку над тысячами репрессированными Хрущёв причислит Игнатьева к жертвам культа личности, хотя, рассказывая в мемуарах о смерти Сталина, честно признается, что плакал и искреннее его жалел. В последнем никто не сомневается. Как и в том, что волк зачастую прикидывается овцой, а палач — жертвой.