Глава семнадцатая Сбывшееся пророчество
Глубокий покой, царивший в прохладных залах царского дворца в Вавилоне, навевал на Дария всепоглощающую грусть, которая была сродни горечи разочарований после несбывшихся надежд. Думы о неудачном скифском походе не давали Дарию покоя, заставляя его вновь и вновь пытаться переосмыслить свое грандиозное начинание, отыскать причину — или же ряд причин, обрекших на бесплодные скитания в степях невиданное по численности персидское войско.
Обратный путь Дария к Истру более походил на бегство.
Тяжкий рок стал преследовать персидского царя, едва он выбрался из раскаленных песков к реке Оару. Дарий нашел на Оаре свои укрепления, которые так и не были достроены. Вокруг лежал почти полностью уничтоженный отряд, оставленный здесь Дарием. Несколько чудом уцелевших воинов поведали царю о том, как внезапно на рассвете нагрянули скифы и савроматы, одновременно окружив все восемь крепостей. К полудню все было кончено. Ограбив тела убитых персов, кочевники так же стремительно скрылись в степях, как и появились.
Желая завершить эту войну в большом сражении, Дарий послал к скифскому царю Иданфирсу одного сака с устным посланием, где уличал скифа в трусости и предлагал ему на выбор: либо сразиться с ним, либо признать его силу, принеся в дар землю и воду.
Вернувшись, Дариев посланец привез ответное послание скифов. Но это было очень странное послание!
Гонец доставил к Дарию птицу, мышь, лягушку и пять стрел. Что означают эти дары, гонец не знал, ибо скифы так ничего ему толком не объясняли. Степняки лишь намекнули: мол, если персы достаточно умны, они сами поймут значение этих странных даров.
Дарий собрал на совет своих военачальников и ближайшую свиту.
Дариевы советники все как один полагали, что скифы отдают себя во власть персидского царя и приносят ему в знак покорности землю и воду, ибо мышь живет в земле, а лягушка обитает в воде. Птица же более всего по быстроте похожа на коня, а стрелы означают, что скифы складывают оружие и отказываются от сопротивления.
Лишь один Гобрий был иного мнения.
Смысл скифского послания он объяснил: «Если вы, персы, как птицы, не улетите в небо, или, как мыши, не зароетесь в землю, или, как лягушки, не ускачете в болото, то назад не вернетесь, пораженные нашими стрелами».
С каким возмущением и негодованием осыпали Гобрия упреками Дариевы советники, они были готовы обвинить его чуть ли не в измене!
Однако дальнейшие события показали, что скифы вовсе не намерены покоряться персидскому царю.
Тактика скифов поменялась.
Видя, что персы вознамерились покинуть их страну, скифские отряды из отступающих превратились в преследователей. Скифы всякий раз нападали на воинов Дария, когда те отправлялись на поиски пищи. Всех воинов, отставших на марше или отлучившихся из стана за водой, скифы неизменно умерщвляли, они, как стая волков, днем и ночью кружили вокруг усталых персидских полчищ. Нередко происходили яростные конные стычки, когда скифы отваживались нападать на авангард или на замыкающий отряд персидского войска.
Так, в постоянной тревоге, персы продвигались до реки Тирас.
Чтобы оторваться от скифов, Дарий решил последовать совету Артабана.
Переправившись через Тирас, персы разбили стан. Когда наступила ночь, Дарий без шума вывел из стана отборные отряды и, не зажигая факелов, повел это войско знакомой дорогой к Истру. Оставшимся в стане воинам было сказано, что царь намеревается перед рассветом неожиданно напасть на скифов, которые расположились лагерем неподалеку. В персидском стане было зажжено множество факелов, чтобы скифы думали, будто все Дариево войско пребывает на месте. Вдобавок Дарием были оставлены в стане все вьючные животные, и ослиный рев усыплял бдительность скифов, которые были уверены, что без обоза персидский царь не двинется в путь.
Таким хитрым маневром Дарию удалось оставить скифов далеко позади и за несколько дней выйти к Истру.
В те дни, когда над ним довлела постоянная изматывающая усталость от долгих утомительных переходов в жару и дождь, Дарий не задумывался о тех сорока тысячах раненых и ослабевших воинов, о сотнях обозных слуг, оставленных им на произвол судьбы во враждебной стране. Угрызения совести стали мучить царя лишь после того как все опасности были позади и трудный поход в Скифию завершился.
Перед тем как переправиться из Европы в Азию, Дарий обратился к своим полководцам, желая узнать, кто из них доволен результатом похода в Европу. Уловив мрачное настроение царя, военачальники наперебой принялись восхвалять его, совершившего невиданный по протяженности и трудности поход на самый край света.
«И мы рады тому, что стали свидетелями одного из самых грандиозных деяний царя Дария, соединившего мостом Азию и Европу, оседлавшего широкий Истр, оставившего на своем пути каменные столпы как свидетельства своего величия!» — звучали голоса льстецов.
Но были в свите Дария и те, кто предпочел помалкивать.
И только один человек открыто заявил, что недоволен походом. Это был Мегабиз.
Дарий спросил Мегабиза, что бы сделал тот в сложившихся условиях на его месте.
«Я продолжил бы завоевания в Европе», — ответил Мегабиз.
Дарий предложил Мегабизу взять любую часть его войска, с тем чтобы завоевать всю Фракию, Македонию и эллинские колонии на фракийском побережье Эгеиды. Мегабиз отобрал из всего персидского войска восемьдесят тысяч наиболее боеспособных воинов и остался с этим войском в Европе.
По известиям, доходившим из Фракии, дела у Мегабиза покуда складываются удачно.
Уже в Сардах Дарий стал награждать людей, оказавших ему большие услуги во время скифского похода. Первыми среди награжденных оказались митиленец Кой, сын Эрксандра, и милетский тиран Гистией. Дарий пообещал исполнить любое их желание. Кой пожелал стать тираном в родном городе Митилене. А Гистией попросил у царя отдать ему в вечное владение большой участок земли на реке Стримоне[160], тот, какой он выберет сам. Так же от Дария богатые одежды и золотые украшения получили Артабан — за свой совет не начинать войну со скифами и Гобрий — за верное истолкование даров от скифского царя Иданфирса.
Гистасп, остававшийся блюстителем царства на время отсутствия Дария, немедленно прибыл в Вавилон, едва лишь прознал о возвращении туда царя царей.
Встретившись с сыном, Гистасп первым делом сообщил ему, что барельеф на Бехистунской скале почти закончен. Он привез с собой медную пластинку, на которой точь-в-точь был воспроизведен общий вид барельефа и идущих под ним надписей.
— Гляди, сын мой! — Гистасп с торжествующим видом показал Дарию начищенную до блеска медь. — Вот ты в царских одеждах с поднятой правой рукой. По-моему, похож. Одной ногой ты попираешь мага Гаумату, который протягивает к тебе руки с мольбой о пощаде. Вот стоят девять самозванных царей со связанными руками, сцепленные за шею одной веревкой. Все пленники стоят по порядку. Первым идет Ассина, восставший в Эламе. За ним — Нидинту-Бел, поднявший на восстание вавилонян. Потом маргианец Фрада… — Гистасп с нескрываемым удовольствием перечислял плененных самозванцев, тыча пальцем в медную дощечку. — И последний — Скунха, он хоть и не самозванец, но тоже поднял оружие против персидского царя, за что и поплатился.
Позади тебя, сын мой, стоят Гобрий и Аспатин, — продолжил Гистасп описание барельефа. — Гобрий сжимает в руках копье, Аспатин держит лук. Под каждой фигурой выбита надпись с именем, чтобы грядущие потомки могли определить, кто есть кто. Вверху над всеми парит Ахурамазда, лик которого обращен к тебе, сын мой. Внизу — столбцы трехъязычных надписей с описаниями битв со всеми самозванцами и о твоем воцарении, сын мой. События тоже перечислены по порядку, начиная с убийства братьями-магами Бардии и заканчивая походом на саковтиграхауда.
Я велел оставить место для описания твоего похода, Дарий, на заморских скифов. Вот здесь, — Гистасп ткнул пальцем в медную пластинку. — Леса со скалы еще не убраны, стоит только приказать, и камнерезы мигом…
— Не надо! — Дарий столь резко прервал отца, что тот в недоумении отшатнулся.
— События, запечатленные на Бехистунской скале, отражают определенную веху моего царствования, — принялся пояснять Дарий свой отказ. — Это было начало моего царствования. Поход в Европу знаменует собой другую веху… Веху расширения моего могущества. Я не хочу смешивать эти столь разные события. К тому же…
Дарий запнулся, не зная, как сказать отцу, что заморские скифы так и не были покорены им. Более того, Дарию пришлось спасаться бегством, бросив обоз и часть войска.
Гистасп молча ждал дальнейших объяснений сына, но вместо этого увидел на лице царя царей нескрываемое неудовольствие.
— Что это? Что это такое?! — раздраженно вскричал Дарий, выхватив медную пластинку из отцовских рук. — Почему Гаумата, которого я попираю ногами, как две капли воды похож на Бардию, сына Кира? Мои потомки могут подумать, будто это я убил Бардию!
— Но, сын мой, Гаумата действительно был схож лицом с Бардией, — пробормотал Гистасп. — Тому есть свидетели.
— Ты что, не помнишь разве, что на Бардию был похож его брат Смердис, — негодуя, выкрикивал Дарий, тряся медной табличкой перед носом растерявшегося Гистаспа. — На том ведь и строился коварный замысел магов! Я же лицезрел и Смердиса, и Гаумату, я знаю, что говорю!
— Хорошо, хорошо, — растерялся Гистасп, — я велю камнерезам исправить эту ошибку.
— Да поскорее, — грозно произнес Дарий.
— Сегодня же отправлюсь к Бехистунской скале и сам прослежу за работой, — угодливым тоном произнес Гистасп.
Вместе с Гистаспом отправился Аспатин, которому Дарий поручил, не слишком сгущая краски, поведать отцу о тех невзгодах, что выпали на долю персидского войска в заморской Скифии.
— Скажешь также, что с моим возвращением в Вавилон поход в Европу не окончен, — напутствовал Дарий Аспатина. — Скажешь, что во Фракии во главе моего войска воюет Мегабиз. Ну и про воду из Истра упомяни, которую по моему приказу поместили в мою сокровищницу. Отныне Истр является северной границей моего царства.
Тянулись дни, бесцельные, пустые…
Дарий с поникшей головой, полной мрачных дум, бродил по дворцовым покоям среди колонн из ливанского кедра, среди крылатых черных быков. Он никого не желал видеть, ни с кем не хотел разговаривать. Мысли царя в своем тяжелом течении постоянно возвращались к одному и тому же…
Евнух, пришедший с женской половины дворца, передал Дарию, что с ним желает встретиться Атосса.
— Повелитель, — сказал евнух, — царица желает показать тебе свою недавно родившуюся дочь.
«Ну вот, опять дочь! — недовольно подумал Дарий. — У Фейдимы родилась дочь. Пармиса тоже разродилась дочерью. Атосса родила уже двух дочерей. Неужели женское начало возьмет верх средь моих потомков?»
Дарию невольно вспомнилась Статира, подарившая ему троих сыновей. Причем все сыновья похожи на Дария, в особенности старший — Артобазан. Ксеркс, первенец Дария и Атоссы, вовсе не был похож на отца, унаследовав в полной мере черты матери. Поэтому Дарий не баловал Ксеркса своим вниманием. Даже Арсама, сына Артистоны, Дарий любил больше, хотя тот похож на отца лишь формой носа, в остальном же был копией Артистоны.
Дарий навестил Атоссу не столько для того, чтобы взглянуть на малютку-дочь, сколько из желания поделиться с женою своими думами.
Атосса внимательно выслушала мужа, поведавшего ей про свой вещий сон, который сбылся в точности во время похода на заморских скифов.
— А ведь я предупреждала тебя, повелитель, чтобы ты не затевал войну со скифами, — напомнила Атосса. — Я просила тебя прежде всего завоевать Македонию и Грецию, где много богатых городов, где нет пустынь и широких рек.
— Еще ничего не потеряно, — ворчливо промолвил Дарий. — Сейчас во Фракии воюет Мегабиз. Попутно он завоюет и Македонию, и эллинские колонии на фракийском побережье.
— Это было бы прекрасно, — заметила Атосса.
И перевела разговор на другое.
Дарий, не собиравшийся надолго задерживаться в гареме, неожиданно для самого себя провел в покоях Атоссы весь день и даже остался у нее на ночь.
Атосса сумела убедить Дария в том, что через сны с ним общаются боги, прежде всего Ахурамазда и Аши, богиня судьбы.
— Если сны отражают реальные события будущего, значит боги предоставляют тебе, Дарий, возможность соизмерять твои замыслы с их грядущим исходом, — рассуждала Атосса. — А это верный способ предотвращать любые неудачи посредством такого общения с богами. Зачем тебе толпа советников, Дарий? Ведь отныне твою судьбу оберегают куда более могущественные провидцы.
Общаясь с супругой, Дарий будто заново пробудился к жизни. Его угрюмость сменилась прежним любознательством и стремлением прославить свое царствование. И царь вновь с головой окунулся в дела.
Прежде всего Дарий просмотрел образцы барельефов, которые Уджагорресент собирался высечь на скале близ канала, прорытого по приказу Дария из Нила в Аравийское море.
— Потомки должны знать имя царя, соединившего Нил с морем, — молвил Уджагорресент.
От египтянина Дарий узнал, что храм Амона в оазисе Харга почти готов и что заново отремонтирован храм богини Нейт в Саисе.
Потом главный зодчий показал Дарию карту построек в Персеполе. Там уже вовсю шло строительство царского дворца, главных ворот, сокровищницы и казарм гвардейцев. Были почти завершены две мощные цитадели и улица Процессий.
Дарий пожелал узнать, строятся ли погребальные камеры на склоне горы, облюбованной им для царских гробниц Ахеменидов.
Главный зодчий развернул перед царем другой план, на котором была изображена схема расположения ходов и погребальных склепов в толще Львиной горы.
— Львиная гора? — Дарий улыбнулся. — Хорошее название!
Дарий и не предполагал, что совсем скоро в одном из склепов царского некрополя будет погребен первый усопший.
Аспатин, вернувшийся в Вавилон, сообщил Дарию о случившемся несчастье.
Строительные леса на Бехистунской скале неожиданно обрушились и все находившиеся на них люди погибли, рухнув вниз с огромной высоты. Среди каменотесов, трудившихся в тот день у наскального барельефа, находился и Гистасп.
Выслушав Аспатина, Дарий не смог удержаться от слез и стенаний. Выходило, что он сам, своею рукою, послал отца на смерть.
— Повелитель, ты здесь ни при чем, — возразил Аспатин.
Он напомнил Дарию давно забытое событие, когда, подавляя восстание вавилонян в начале своего царствования, царь опасно заболел лихорадкой. Предводитель восставших вавилонян Нидинту-Бел, взятый Дарием в плен, заявлял тогда, что болезнь на царя персов наслал бог Мардук, который якобы и помогает Нидинту-Белу.
— И тогда, повелитель, ты пообещал сохранить жизнь Нидинту-Белу, если тот помолится за тебя Мардуку, — продолжил Аспатин. — Нидинту-Бел согласился и разыскал какого-то знахаря-халдея, сведущего во врачевании. Этот знахарь…
— Не продолжай, — прервал Дарий Аспатина. — Я вспомнил! Знахарь-халдей тогда вылечил меня, но Гобрий втайне от меня казнил Нидинту-Бела. И знахарь предсказал мне, что я стану виновником смерти своего отца.
— Вот именно, — поддакнул Аспатин. — Это злой рок, а не твоя вина, повелитель.
— Опять злой рок, — простонал Дарий. — Все-таки как жалок человек со своими честолюбивыми порывами, не подозревающий, что он лишь игрушка в руках изменчивой судьбы. Что твердо и нерушимо в этой жизни? Все, что угодно, только не человеческая жизнь!
Тело Гистаспа было забальзамировано, уложено в золотой саркофаг и на роскошной колеснице доставлено в Персеполь. Дарий, вся его свита и все царские родственники сопровождали эту траурную процессию.
«Отец мечтал видеть меня властелином Азии и Европы, он верил в мое высокое предназначение, — с грустью думал Дарий, глядя на то, как каменщики замуровывают последнее пристанище его честолюбивого родителя. — Отныне у меня одной опорой стало меньше. Когда-нибудь и меня погребут таким же образом. Когда-нибудь…»