Раздел 2 Решения Политбюро об общественных связях с западными соседними государствами
К концу 20-х гг. сведения о партийном руководстве работой Коминтерна и других международных коммунистических организаций, а также зарубежной деятельностью советских профсоюзов и общественных ассоциаций постепенно исчезают из протоколов Политбюро.
В первую очередь, это объясняется налаживанием функционирования этих вспомогательных инструментов советской внешней политики и общей рационализацией работы Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК ВКП(б). На рубеже 20-х—30-х гг., в связи с перенасыщением повесток Политбюро неотложными проблемами, усилилась тенденция к вынесению за рамки его работ второстепенных для советского режима вопросов. По предложению Оргбюро летом 1929 г. было установлено, что «вопросы об участии СССР в созываемых за границей или на территории Союза международных научных съездах и конференциях решаются непосредственно СНК СССР или совещанием председателя СНК СССР с его заместителями»[1591]. Подобные вопросы продолжали появляться в повестках Политбюро (в особенности в 1929–1930 гг., когда председатель СНК оказался под прицелом политической кампании против «правых»). В целом, однако, утвердилась практика, согласно которой вопросы общественно-научных связей передавались в Политбюро лишь в тех случаях, когда внутренние идеологические установки вступали в противоречие с потребностями международной политики СССР[1592]. С середины 1930 г. Политбюро освободилось от необходимости рассматривать и санкционировать запросы Комиссии внешних сношений при ВЦСПС об утверждении состава делегаций, направляемых на съезды зарубежных профсоюзных организаций[1593]. Весной 1931 г. по предложению Сталина Политбюро приняло решение, поручавшее «секретариату ЦК совместно с т. Молотовым впредь разрешать текущие вопросы по запросам мест и лишь в случае особой важности переносить их в Политбюро»[1594].
Этот подход распространялся и на сферу контактов руководящих органов ЦК ВКП(б) с Коминтерном и общественными организациями. «Для укрепления повседневной связи руководящей группы работников ИККИ с работой ЦК ВКП(б)» в январе 1931 г. Политбюро «признало необходимым присутствие на всех заседаниях Политбюро тов. Мануильского, а в случае его отъезда – тов. Пятницкого»[1595]. Формулировка постановления указывает на утвердившуюся модель односторонней связи – от ЦК ВКП(б) к ИККИ. По существу, представители ИККИ в Политбюро являлись представителями ЦК ВКП(б) в ИККИ, которым поручалось самостоятельно осуществлять корректировку деятельности разветвленного механизма Коммунистического Интернационала, исходя из флуктуации генеральной линии партии большевиков, и не обременять Политбюро частными делами Всемирной Коммунистической партии. Поэтому неудивительно, что представители ИККИ крайне редко выступали с инициативой обсуждения деятельности органов и секций Интернационала. Как правило, Политбюро ограничивалось утверждением сроков проведения пленумов и конгрессов и сметы расходов Коминтерна и Профинтерна и ответами на некоторые запросы о предоставлении им дополнительных финансовых и организационных ресурсов. Сталин с легкостью согласился с тезисом Г. Димитрова, сформулированным им в июне 1934 г., – «невозможно руководить из Москвы по всем вопросам всеми секциями Коминтерна»[1596]. Руководство Политбюро с конца 20-х гг. утратило к этому вкус и после «очищения» Коминтерна от сторонников советской оппозиции не видело для себя ни возможности, ни, тем более, необходимости заниматься своеобразной проблематикой Коминтерна[1597].
Применительно к деятельности компартий западных соседних государств заслуживающие внимания Политбюро вопросы «особой важности» возникали крайне редко и в силу сравнительной слабости национальных секций Коминтерна в большинстве этих стран. Во всех из них, за исключением Чехословакии, коммунистические партии находились за рамками легальности. Компартия Чехословакии пережила пик своего влияния в середине 20-х гг., когда за ее кандидатов отдали голоса свыше 900 тыс. избирателей[1598]. В первой половине 30-х гг. численность КПЧ варьировалась в пределах 30–60 тыс. членов[1599]. Вторая по численности восточноевропейская секция Коминтерна, Коммунистическая партия Польши насчитывала в 1930 г. около 7 тыс. членов, из которых не менее половины приходилось на ее автономные национальные организации – Компартию Западной Украины и Компартию Западной Белоруссии, курировавшиеся Харьковом и Минском. «В коренной Польше» партийные организации в 1930–1931 гг. насчитывали 3100–3900 коммунистов и отличались большой «текучестью» состава[1600]. К 1933 г. общая численность КПП выросла до 17 800 человек (без учета находившихся в заключении)[1601], однако численность голосующих за ее кандидатов по сравнению с концом 1920-х гг., снизилась. Несмотря на остроту социальных и национальных конфликтов, Компартии не удалось преодолеть свое маргинальное положение в польском обществе. Само существование подпольной КПП являлось в значительной мере следствием «терпимости» властей; как признавало руководство партии, «охранка имеет возможность посадить в тюрьму в любое время почти весь наш партактив»[1602]. В Румынии сигуранца и жандармерия обладали сходными возможностями и использовали их в полную силу, жестоко расправляясь с малочисленными коммунистическими группами и прибывшими из-за Днестра агитаторами.
В Компартии Эстонии в 1929 г. состояло 32 человека (десять из них являлись хозяевами и хозяйками конспиративных квартир; четыре работали в Совторгфлоте; десять человек составляли партийный аппарат; из оставшихся восьми четверо считались оппортунистами)[1603]. Полтора года спустя в КПЭ «случился крупный провал, после чего было решено «строить организацию децентрализовано»[1604]. Немногим лучше обстояло дело в Компартии Латвии, в которой на рубеже 20-х – 30-х гг. насчитывалось около 780 человек (из них в Риге – 205)[1605]. К концу 20-х гг. «выявилась полностью слабость», насчитывавшей несколько десятков человек партийной организации КП Литвы. В Москве отмечали, что у литовских коммунистов «вырабатывается мнение, что лучше иметь меньше членов партии, ибо тогда будет меньше работы и меньше придется работать в массах»[1606]. Из компартий востока Балтики самой сильной была компартия Финляндии. С середины 20-х гг. коммунисты (Партия рабочих и мелких земледельцев) имели в парламенте около десяти процентов мест. Резкий подъем антикоммунистического движения в 1929–1930 гг. сопровождался разгромом организационных структур партии. Весной 1932 г. в ФКП насчитывалось 250–280 ячеек по 3–4 человека[1607]. Если осенью 1929 г. Коминтерн считал ее способной возглавить борьбу значительных масс рабочего класса[1608], то спустя всего несколько месяцев от этих иллюзий пришлось отказаться: не оказав сопротивления «фашистскому перевороту», партия «заземлилась», склонилась к легальным формам работы, старые члены партии хотели лишь номинально оставаться в ней («платить членские взносы и ничего не делать»)[1609]. После очередной волны арестов в Москве надолго утрачивали связь с финской секцией Коминтерна.
По этим причинам самостоятельный интерес для Политбюро представляла лишь компартия Польши – главный из «ближайших вероятных противников», и этот интерес в значительной мере окрашивался в военные тона. Осенью 1929 г. Политбюро дважды заслушивало «вопрос т. Уншлихта» «о привлечении в военно-учебные заведения коммунистов Запада» и после его «подработки» в РВС СССР и ИККИ разрешило «открыть польские инструкторские курсы со сроком обучения 9 месяцев в составе 30 слушателей»[1610].
Сектантская ориентация Коминтерна «сумеречной» (по выражению Э.Х. Kappa) для него первой половины 30-х гг. находила параллель в ограничениях, наложенных руководством ЦК ВКП(б) на связи советской общественности с различными профессиональными ассоциациями восточноевропейских стран. Одним из фильтров, предотвращавших саму постановку перед высшими партийными органами вопросов о развитии этих связей, являлась «общая отрицательная установка в отношении всякого рода начинаний, проводимых под флагом “славянства”»[1611]. «Славянизация» советской внешней политики, едва намеченная заявлениями Сталина в начале 1934 г. и продолженная его письмами членам Политбюро о «несвоевременности» публикации статьи Энгельса «Внешняя политика русского царизма»[1612], получила ясное выражение лишь в начале 1935 г., когда зазвучала тема «расовых и филологических связей, которые существуют наиболее крупных народностей нашего Союза с чехословацким народом»[1613].
Другое ограничение на развитие контактов советских общественных организаций с сочувствующими России зарубежными группами и ассоциациями вытекало из трезвого понимания Москвой, что посещение Советского Союза может обернуться холодным душем, если оно не будет должным образом «подготовлено». Осенью 1929 г. увеличение числа экскурсий из-за границы в Ленинград и Москву еще приветствовалось, поскольку продовольственное обеспечение в этих двух городах «относительно налажено и до недоедания далеко»[1614], но с весны-лета 1930 г. режим приглашений был ужесточен. В 1932 г. заместитель наркома Н.Н. Крестинский объяснял полпреду (протестовавшему против директивы отложить приезд в СССР делегации Института Масарика): «В настоящий момент для того, чтобы у делегации получилось благоприятное впечатление, нужно затратить на ее обслуживание очень много сил. Все же силы сейчас идут на организацию уборочной кампании»[1615].
Нехватка организационных и валютных ресурсов сдерживала попытки пропаганды советских достижений за рубежом. В частности, руководители Политбюро отказались поддержать план учреждения «Института советской культуры» в Праге, несмотря на то, что, по уверениям полпреда Аросева, с такой инициативой были готовы выступить Р. Роллан и З. Неедлы[1616]. Дискуссия о приглашении в СССР на октябрьские торжества 1933 г. делегации финских радикальных писателей («огненосцев») завершилась отказом «инстанции» ассигновать средства на покрытие расходов не только этой делегации, но и «всех подобных»[1617]. Приглашение в СССР общественных деятелей, писателей, ученых, журналистов и расширение «культурного обмена» рассматривалось советским руководством почти исключительно в качестве инструмента проведения «разовых внешнеполитических кампаний», подобных кратковременному сближению с Польшей (осень 1933 г.) или «активизации» усилий по упрочению советских позиций в Прибалтике (весна 1934 г.)[1618]. Проект создания печатного органа в Прибалтике для пропаганды советских достижений и политики добрососедства, неоднократно обсуждавшийся в Политбюро в 1928–1933 гг., так и не был осуществлен (в частности, из-за отсутствия валютных средств – 30–40 тыс. рублей в год)[1619]. Не менее красноречиво вскрывает прозаические мотивы сдержанности Москвы в отношении развития культурных связей постановление высшей инстанции «О международных конкурсах»: «Установить, что все международные конкурсы, намечаемые органами СССР и связанные с валютными платежами, могут объявляться лишь с разрешения ЦК»[1620].
Единственной крупной инициативой в области развития интернациональных связей, получившей в период 1929–1934 гг. поддержку Политбюро, стала организация кампании по выборам представителей советских поляков для участия в мировом съезде поляков в Варшаве (1929 г.). Проявленное руководителями СССР внимание к плану заведующего Отделом пропаганды и агитации объяснялось, главным образом, совпадением предложенной им политико-агитационной кампании с намерениями Политбюро нейтрализовать отрицательные, на его взгляд, последствия «постоянной уступчивости» советской дипломатии в ходе переговоров о подписании Московского протокола 9 февраля 1929 г.[1621] Неудача этой «общественной» акции, вероятно, явилась одной из причин отказа от повторения этого эксперимента в 1932 г.[1622]
В области связей с общественными организациями и проведения культурных акций с особой отчетливостью проявился прагматизм советской внешней политики. Целесообразность общественных и культурных контактов понималась как функция текущих межгосударственных отношений. Так, в начале 1934 г., отвергая идею устройства в СССР чешской выставки, куратор из НКИД писал в Прагу: «Непонятно, зачем нам начинать носиться с чехами и играть в сближение, когда они этого сближения пока не хотят… мы против осуществления таких мероприятий, которые создают впечатление приличных и налаженных отношений, когда в самом деле этого нет»[1623]. Задача влияния на общественное мнение зарубежных стран, формирования позитивного образа Советской страны, не говоря уже о пропаганде русского языка и наведения мостов с многочисленной русской общиной в «лимитрофных» государствах[1624], рассматривалась как побочная – либо как заведомо невыполнимая[1625]. Парадоксальным образом, классово-идеологический компонент, образовывавший «задний план» советской внешнеполитической практики, не побуждал отступать от узко прагматического видения ее задач, а напротив, ограничивал перспективы воздействия на общественное мнение в соседних государствах для укрепления международного влияния СССР[1626]. Достигнутое в 20-е гг. размежевание работы Коммунистического Интернационала и внешнеполитической деятельности СССР принесло последней не только высвобождение из-под повседневной дуалистичности, но и отдаляло ее от широких общественно-пропагандистских задач, что в значительной мере объясняет своеобразие комплекса решений Политбюро по проблемам негосударственных (коминтерновских или общественных) связей с западными соседними государствами.
Решения и комментарии
11 февраля 1929 г.
Решение Политбюро
17. – Вопрос бюро фракции ВЦСПС.
Отклонить предложение бюро фракции ВЦСПС об оказании денежной помощи бастующим докерам Финляндии
Выписка послана: т. Догадову.
Протокол № 64 (особый № 62) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 11.2.1929. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 7. Л. 34.
Забастовка портовых рабочих проходила в Финляндии с 2 июня 1928 г. по 16 апреля 1929 г. Для поддержки даже не столь длительных забастовок у профсоюзных организаций страны не было необходимых финансовых средств; из собранных 15,5 млн. финских марок свыше 13 млн. составила помощь из-за рубежа. Самая крупная сумма поступила из Дании – 5,5 млн., от советских профсоюзных организаций – около 0,3 млн. 29 ноября 1928 г. Политбюро постановило «принять предложение бюро фракции ВЦСПС о посылке 5.000 рублей (пяти тыс.) локаутированным докерам Финляндии из средств ВЦСПС»[1627]. Указанная в решении Политбюро цифра составляет около одной трети поступивших из СССР денежных средств в фонд забастовки.
К февралю 1929 г. неудачный исход забастовки портовиков был предрешен. Ее поражение было вызвано резким ослаблением ФКП (в 1928 г. была почти полностью уничтожена вся ее подпольная структура), противоречиями в руководстве профсоюзного движения, выходом из забастовки отдельных организаций портовых рабочих (например, Выборгской артели). Кроме того, суровая зима 1929 г. вызвала резкое сокращение торгового мореплавания, что лишало участников забастовки единственного козыря в борьбе с работодателями, использовавшими штрейкбрехерскую организацию «Vientirauha» («Мир на экспорт/спокойствие на вывоз»)[1628]. В решении Политбюро сказалось скептическое отношение Москвы к возможностям финских коммунистов и их сторонников в профсоюзных организациях вызвать при сложившихся в Финляндии условиях массовое забастовочное движение. Несмотря на подготовку в 1929 г. в Финляндии всеобщей забастовки, произошло резкое падение числа участников забастовок. Отказ Политбюро, скорее всего, был обусловлен наличием информации о неизбежном в скором времени завершении этой продолжительной, но неудачной для профсоюзов и ФКП забастовки. По сходным причинам Политбюро отклонило в мае 1929 г. предложение Комиссии Внешних Сношений ВЦСПС «об оказании помощи деревообделочникам Финляндии»[1629].
4 апреля 1929 г.
47. – Вопрос Комиссии Внешних Сношений (т.т. Фигатнер, Васильев).
Утвердить предложение Комиссии Внешних Сношений о посылке 1000 р. бастующим швейникам Польши из фонда международной солидарности.
Протокол № 71 (особый № 69) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 4.4.1929. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 7. Л. 59.
16 мая 1929 г.
15. – Вопрос ЦК МОПРа (т. Стасова).
Разрешить ЦК МОПРа обменять собранные по СССР для оказания помощи майским жертвам деньги на валюту в размере не свыше 100.000 рубл.
Выписка послана: т. Стасовой, [нрзб.]
Протокол № 80 (особый № 78) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 16.5.1929. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 7. Л. 80.
По предположению И.И. Костюшко, под «майскими жертвами» имелись ввиду пострадавшие 1–2 мая 1929 г. в ходе столкновений с полицией как в Германии, так и в Польше[1630].
30 мая 1929 г.
Опросом членов Политбюро
51. – Вопрос т. Лозовского.
Принять предложение т. Лозовского о разрешении Международному комитету пропаганды и Союзу сельхозрабочих СССР посылки 5000 рублей бастующим сельхозрабочим Чехословакии.
Выписки посланы: т.т. Лозовскому, Пятакову.
Протокол № 82 (особый № 80) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 30.5.1929. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 7. Л. 85.
30 мая 1929 г.
8. – О съезде поляков, проживающих за пределами Польши (т.т. Криницкий, Пурман, Нейман).
а) признать желательным принять участие в созываемом в Варшаве съезде поляков, живущих за пределами Польши.
б) Обеспечить безусловно надежный состав делегации от поляков, проживающих в СССР.
в) Провести соответствующую агитационную кампанию и созвать конференцию делегатов в СССР для выработки специальной декларации с опубликованием этой декларации в печати. Коммунистической фракции делегации не создавать. Встрече нашей делегации с зарубежными поляками придать более широкий характер встречи живущих в СССР и в Польше поляков-рабочих и крестьян, не превращая ее в перекличку только коммунистов.
г) Создать комиссию по руководству подготовкой и проведением выборов делегатов, а также их деятельностью в Варшаве, в составе т.т. Криницкого, Пурмана, Неймана, Попова и Бубнова. Председателем комиссии назначить т. Криницкого.
Выписки посланы: т.т. Криницкому, Пурману, Попову H.H., Бубнову.
Протокол № 82 (особый № 80) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 30.5.1929. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 7. Л. 84.
5 января 1927 г. польские советские газеты («Orka», «G?os M?odzie?y», «Trybuna Radziecka») получили извещение Организационного комитета по созыву Первого съезда поляков, проживающих вне границ Польши. В письме Оргкомитета содержалась просьба опубликовать это извещение, и сообщить об отношении в СССР к этой общественной инициативе. Для представителей поляков из СССР Оргкомитет, в котором преобладали сторонники национал-демократов, резервировал места на съезде. Четырьмя месяцами позднее Политбюро (с участием Богуцкого, Стомонякова, Менжинского) сочло «целесообразным принять участие на созываемом в Варшаве съезде поляков, живущих за пределами Польши». Определение «директив по организации участия» и состава делегации было возложено на Секретариат ЦК ВКП(б)[1631]. Однако вскоре польское правительство, стремясь обеспечить благоприятный для пилсудчиков состав делегаций и Оргкомитета съезда, решило отложить его проведение на неопределенное время. В середине апреля 1929 г. официальная польская пресса сообщила о созыве 14 июля съезда зарубежных поляков. В опубликованном месяц спустя коммюнике Оргкомитета указывалось, что полякам УССР предоставлено пять мест, БССР – 8 мест, РСФСР – 4 мест, и, «в целях символического ознаменования памяти о значительной группе поляков в России, которые по известным причинам на конгресс не прибудут, для них будут оставлены места в зале».
Наркомат иностранных дел и варшавское полпредство с безразличием восприняли эти сообщения. В Отделе агитации и пропаганды (и входившем в его состав Польском бюро) новость о созыве съезда узнали «почти случайно» и с большим запозданием. Перспектива участия в мировом съезде поляков, вероятно, привела к обострению «разногласий между польскими коммунистами – членами ВКП(б)», для выяснения которых, по предложению Кагановича и Криницкого, в конце апреля Секретариат ЦК ВКП(б) решил создать специальную комиссию под председательством последнего[1632]. Представительство Компартии Польши в Москве, возглавляемое Л. Пурманом, высказалось против участия в съезде поляков из СССР. Это мнение разделялось и начальником Особого отдела ОГПУ Ольским (который, видимо, курировал и вопросы, связанные с польским национальным меньшинством в СССР). Действительно, признавал заведующий АППО ЦК ВКП(б) Криницкий, «в данное время фашисты [т. е. сторонники Пилсудского. – Авт.] добились такого состава оргкомитета и нужного состава делегаций по крупнейшим странам… Следовательно, съезд, созываемый фашистами будет носить ярко выраженный фашистский характер, в то время как состав съезда в 1927 г. мог бы проявить некоторую оппозиционность по отношению к Пилсудскому». «Однако, несмотря на подобный состав съезда и неполучение вторичного приглашения, – писал он в адресованной Политбюро записке, – мы высказываемся за участие в этом съезде трудящихся поляков СССР». По мнению Криницкого и объединившихся вокруг него польских коммунистов, оно позволило бы добиться следующих целей: (1) «использовать трибуну съезда и пребывание советской делегации на территории Польши для разоблачения фашистской сущности съезда и для выступления за СССР»; (2) «разоблачить лживость» утверждений, что «поляки СССР не примут участия в съезде вследствие якобы существующего в СССР национального гнета»; (3) предотвратить опасность того, что «сведения о съезде проникнут в среду трудящихся поляков СССР и помимо нас могут вызвать сочувствие и стремление иметь своих представителей не только среди враждебных нам элементов польского населения, но и среди значительных слоев трудящихся крестьян и даже рабочих, находящихся под влиянием ксендзов и не избавившихся до сих пор от национальной идеологии»; (4) не допустить «выступления на съезде враждебной нам делегации». В записке Криницкого предлагалась схема организации и условия выборов делегатов под руководством специально создаваемой комиссии ЦК ВКП(б) и ЦК компартий Украины и Белоруссии, 60 % делегатов должны были составить коммунисты[1633].
Наряду с Криницким и Нейманом (членом Польбюро при АППО), Политбюро заслушало и оппонировавшего им Леона Пурмана. Возможно, под влиянием его аргументов участие в съезде было признано «желательным» (а не «целесообразным», как предлагалось в проекте постановления, внесенным Криницким). Основные пункты изложенной Криницким организационной схемы вошли в состав постановления, хотя проект решения этого не предусматривал. Задачи комиссии ЦК определялись в соответствии с первоначальными предложениями. В ее состав не были введены рекомендованные в проекте руководители НКИД и ОГПУ (Менжинский и Литвинов), но были добавлены Пурман и Попов (в прошлом – член ЦК КПП). Вместо Начальника ПУР РККА Бубнова Политбюро назначило руководителем комиссии самого Криницкого. Четырьмя днями позже Политбюро опросом приняло «предложение т. Криницкого о введении т. Ольского в состав комиссии ПБ, возложив на него председательствование в комиссии на время отсутствия т. Криницкого»[1634].
Наряду с указанными в записке Криницкого обстоятельствами на решении Политбюро сказалось ощущение возросшей, в результате майских парламентских выборов в Англии, прочности международного положения СССР. «Поражение консерваторов наносит сокрушительный удар авантюристическим замыслам польских шовинистов и их представителю – нынешнему полковничьему кабинету», которому теперь ничего не остается, как манифестировать свое миролюбие в отношении Германии и Советского Союза, указывалось полпреду в Варшаве. Тому оставалось лишь докончить эту мысль: учитывая ухудшение внутреннего и внешнего положения Польши и наличие рабочего правительства в Англии, «мы должны принять решение о проведении в наших отношениях с Польшей более твердой линии, чем это было до сих пор»[1635]. Стремление к ужесточению линии Москвы во многом определялось болезненным для советских руководителей исходом переговоров о дополнительном протоколе к пакту Келлога и весной 1929 г. нашло отражение в подходе Политбюро к отношениям с Польшей[1636].
6 июня 1929 г.
8. – О созыве съезда поляков (ПБ от 30.V.-29 г., пр. № 82, п. 8) (т.т. Ольский, Пурман, Пятницкий, Литвинов).
а) Остаться при старом решении Политбюро.
б) Вопрос о смете передать на рассмотрение Секретариата ЦК
Выписки посланы: т.т. Смирнову А.П., Ольскому.
Протокол № 83 (особый № 82) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 6.6.1929. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 7. Л. 88.
Постановление Политбюро об участии советских делегатов в варшавском съезде зарубежных поляков не устранило разногласий между руководителями КПП и Польбюро АППО ЦК ВКП(б), представленными в комиссии Пурманом и Нейманом. Участие в съезде делегатов из СССР находилось в противоречии с целями его организаторов, что делало вероятным отказ в допуске советской делегации на съезд. В связи с этим в комиссии Политбюро по руководству выборов делегации на съезд поляков и ее деятельностью в Варшаве родилась идея использовать факт проведения съезда для устройства параллельного собрания в СССР, что позволило бы беспрепятственно провести агитационно-пропагандистской кампанию против общественно-политического строя Польши и ее правительства. 5 июня Коллегия НКИД высказалась «решительно против устройства в СССР съезда зарубежных поляков в противовес устраиваемому съезду в Варшаве», но не возражала против того, «чтобы избранные советскими поляками делегаты на Варшавский съезд собрались на нашей территории для критики Варшавского съезда и разоблачения польской политики по отношению к польским нацменьшинствам [sic], в случае, если наших делегатов не пустят на съезд, или не дадут им высказаться»[1637]. К тому же, в НКИД относились к постановлению Политбюро от 30 мая отнеслись по меньшей мере без энтузиазма («Проследите за работой комиссии», – поручал Стомоняков заведующему 1 Западным отделом)[1638].
По всей вероятности, представители Комиссии Криницкого и Польбюро АППО (Ольский, Пурман), ИККИ (Пятницкий) и НКИД (Литвинов) представили Политбюро свои разногласия относительно идеи организации в СССР съезда зарубежных поляков. 7 июня, вслед за отказом Политбюро санкционировать эту инициативу, в РСФСР, УССР и БССР началась кампания по выбору делегатов в Варшаву. Вероятно, также, что в результате дискуссии по этому вопросу Комиссии Криницкого-Ольского и Наркоминделу было поручено выборную кампанию «организовать так, что[бы] извне совершенно было незаметно участие в ней партийных и государственных организаций»[1639]. В НКИД считали, что если «выборы провести без шума», а пропагандистскую кампанию отсрочить до выступления советских делегатов в Варшаве, то они имели бы шансы получить разрешение на въезд в Польшу[1640]. Однако к середине июня выяснилось, что в подготовительной кампании был взят такой курс, который, констатировала Коллегия НКИД, «уже обеспечивает нам отказ поляков в допуске наших представителей на съезд». Коллегия обратилась к Криницкому («с копией т. Сталину») с напоминанием, что «этот курс не соответствует тем директивам, которые были даны ЦК»[1641].
27 июня 1929 г.
5. – О рабоче-крестьянской делегации из Польши в СССР (т.т. Витковский, Криницким, Акулов, Стомоняков).
Разрешить приезд в СССР польской рабоче-крестьянской делегации. Срок приезда делегации – 20 июля с.г.
Выписки посланы: т.т. Стомонякову, Витковскому, Акулову.
Протокол № 86 (особый № 84) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 27.6.1929. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 7. Л. 93.
Постановка этого вопроса была связана с опубликованием 25 июня в польской печати сообщения Организационного комитета по проведению съезда зарубежных поляков. В нем констатировалось, что задачей съезда является обсуждение проблем культурно-социального характера на основе национальной идеологии, тогда как делегация из СССР намерена заявить протест против лозунга польского национального единства. В коммюнике указывалось, что «делегация поляков из СССР не будет отвечать условиям свободного избрания ее населением или его независимыми организациями»[1642]. Тем самым недопущение советской делегации в Варшаву было фактически предрешено.
Одна из идей, которые должна была пропагандировать делегация поляков УССР, БССР и РСФСР на варшавском съезде, состояла «в укреплении солидарности рабочих и крестьян в СССР и Польше путем посылки рабочих и крестьянских делегаций»[1643]. Неудача планов проведения агитационно-пропагандистской кампании на территории Польши в связи со съездом зарубежных поляков побудила Политбюро вернуться к этому испытанному методу. Предложение о приглашении делегации в СССР получило предварительное одобрение НКИД. При этом рекомендовалось «довести начатую выборную кампанию на съезд зарубежных поляков до конца, и, в случае окончательного выяснения вопроса о недопущении наших делегатов на этот съезд, закончить эту кампанию под углом зрения протеста против недопущения наших делегатов»[1644].
Решение о сроках посещения СССР рабоче-крестьянской делегацией также указывает на намерение противопоставить эту акцию съезду зарубежных поляков. По невыясненным причинам выполнить это решение не удалось[1645].
1 июля 1929 г.
Решение Политбюро
19. – О делегации на съезд поляков.
Утвердить делегацию на съезд поляков в составе 5 от УССР, 5 от БССР и 4 от РСФСР. Из 14 делегатов должно быть 3 коммуниста.
Выписки посланы: ЦК КП(б)У и ЦК КП(б)Б шифром, т. Криницкому.
Протокол № 87 (особый № 85) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 4.7.1929. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 7. Л. 94.
На заседании 4 июля Политбюро рассмотрело «вопросы комиссии т. Криницкого». Принятым постановлением «число делегатов коммунистов» было увеличено до четырех; и «все вопросы комиссии т. Криницкого» было решено «передать на разрешение Секретариата ЦК»[1646]. 4–5 июля в СССР была начата пропагандистская кампания с требованием допустить делегацию советских поляков к участию в Варшавском съезде[1647].
25 июля 1929 г.
30. – О представительстве Советского Красного Креста в Польше (т. Стомоняков).
Обязать Исполкомы Красного Креста и Красного Полумесяца, с одной стороны, и МОПРа, с другой, ежемесячно и регулярно высылать через Госбанк по тысяче долларов гр. Семполовской.
Выписки посланы: т.т. Кост, Стасовой, Стомонякову.
Протокол № 90 (особый № 88) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 25.7.1929. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 7. Л. 122.
29 июля 1929 г.
Опросом членов Политбюро
34. – О Представительстве Советского Красного Креста в Польше (ПБ от 25.VII.-29 г., пр. № 90, п. 3).
а) Во изменение решения ПБ от 25.VII. (пр. № 90, п. 3) обязать Исполнительный комитет Союза Обществ Красного Креста и Красного Полумесяца:
1) поддерживать регулярную связь с гр. Семполовской;
2) открыть на имя гр. Семполовской через Госбанк СССР регулярный ежемесячный аккредитив по 2.000 долларов (1000 долларов за счет Кр. Креста, 500 долларов за счет ЦК МОПРа и 500 долл. за счет 4 Управления Штаба РККА);
3) послать своего представителя в Варшаву для окончательного урегулирования отношений с гр. Семполовской (по соглашению с НКИД).
б) Обязать ЦК МОПРа и т. Берзина обеспечить аккуратность и регулярность взносов в Исполком Красного Креста по 500 долл. ежемесячно (в валюте) для указанных в п. а-2 целей.
Выписки посланы: т. Косту – все, т. Пятакову – а-2, т. Стасовой – а-2 и «б», т. Уншлихту – а-2 и «б», т. Стомонякову – а-3.
Протокол М 91 (особый № 89) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 1.8.1929. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 7. Л. 127–128.
В 1920 г. на началах взаимности в Варшаве было открыто Представительство Российского общества Красного Креста, а в Москве – Представительство Польского общества Красного Креста. С середины 1920-х гг., после урегулирования проблем, возникших вследствие советско-польской войны, советский Красный Крест утратил заинтересованность в сохранении в Польше своего представителя – известной общественной деятельницы С. Семполовской. Однако, поскольку легальная работа Международной организации помощи борцам революции на территории Польши была невозможна, Семполовская продолжала оказание помощи политическим заключенным под прикрытием Представительства Красного Креста. В продолжении работы Семполовской было заинтересовано и IV (Информационно-статистическое) Управление Штаба РККА, немало разоблаченных сотрудники которого находилось в польских тюрьмах.
Польская секция МОПР и IV Управление Штаба РККА стремились уклониться от окончательного урегулирования финансовых аспектов своих отношений с Исполкомом Союза Обществ Красного Креста и Красного Полумесяца по поводу деятельности его официального представителя в Польше. В 1928 г. оказание Семполовской помощи политзаключенным субсидировалось Исполкомом; в его бюджет на 1929 г. соответствующие ассигнования не были включены. Предполагалось, что средства будут выделяться Польской секцией МОПР, однако она «кредитовала Семполовскую крайне неаккуратно и весьма часто возникали неудобные положения, когда она угрожала отказом от полномочий и требовала большей или меньшей ясности в финансовых вопросах». В начале 1929 г. Исполком Красного Креста дважды сделал Семполовской денежные переводы, после чего заявил Польской секции МОПР, что снимает с себя ответственность за любые будущие недоразумения.
Со своей стороны, НКИД дорожил близкими отношениями, установившимися между варшавским полпредством и Семполовской, которая со времен царизма была тесно связана с видными сторонниками Пилсудского (в том числе с польским посланником в СССР С. Патеком и начальником Восточного отдела МИД Т. Голувко) и пользовалась авторитетом у польских властей. Поэтому резкое сообщение Семполовской о своей отставке и обращенное к Исполкому Красного Креста требование не позднее 1 августа «принять у нее дела» вызвало немедленную реакцию дипломатического ведомства, по мнению которого «подобное положение граничит с политическим скандалом и требуется немедленное урегулирование этого вопроса». 20 июля НКИД обратился с соответствующей запиской в Политбюро (вероятно, она была подготовлена Б.С. Стомоняковым). Не испытывая никакой заинтересованности в деятельности Семполовской, Исполком ограничился запросом к Секретарю ЦК ВКП(б) с просьбой указать, «целесообразно ли в дальнейшем наличие пред[ставите]ля Кр[асного] Кр[еста] в Польше, несущего лишь функции МОПР, при полной необеспеченности его кредитами», а в случае положительного ответа – дать директивы «о том, кому и в каком размере надлежит в валюте кредитовать Семполовскую и, по соглашению с Польской Секцией, указать способы для удержания Семполовской от отказа в дальнейшей работе»[1648].
8 августа 1929 г.
Опросом членов Политбюро
34. – О рабоче-крестьянской делегации из Польши.
Передать все вопросы, связанные с встречей и пребыванием в СССР рабоче-крестьянской делегации из Польши, на разрешение комиссии в составе: т.т. Акулов, Пурман, Стомоняков, Нейман.
Выписки посланы: т. Акулову, т. Пурману, т. Стомонякову, т. Нейману, т. Криницкому.
Протокол № 92 (особый № 90) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 8.8.1929. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 7. Л. 129.
Рабоче-крестьянская делегация во главе с Оттоном Матцем и Станиславом Ланьцуцким прибыла в СССР 9 августа, созданная накануне комиссия могла лишь корректировать подготовленную ранее программу пребывания делегации и ее освещение печатью. Состав комиссии соответствовал предложениям Криницкого 29 мая[1649]: в нее вошло по одному представителю от ЦК КПП (Пурман), Польбюро (Нейман), ЦК ВКП(б) (Криницкий), ОГПУ (Акулов) и НКИД (Стомоняков).
Посещение СССР третьей рабоче-крестьянской делегацией из Польши широко использовалось в коммунистической пропаганде[1650].
25 февраля 1930 г.
40. – Вопрос т. Стасовой (т.т. Стасова, Литвинов, Ягода).
Поручить МОПР произвести зондаж в Румынии от своего имени о возможности обмена бессарабцев – политических заключенных в тюрьмах Румынии на заключенных в наших тюрьмах контрреволюционеров румын с тем, чтобы не ангажировать правительство СССР.
Выписки посланы: т.т. Стасовой, Литвинову.
Протокол № 118 (особый № 116) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 25.2.1932. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 8. Л. 81.
15 сентября 1930 г.
10. – Заявление т. Ленского (т. Молотов).
Отпустить дополнительные десять тыс. долларов ЦК КПП.
Выписки посланы: т.т. Васильеву, Рогову.
Протокол № 8 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 15.9.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 9. Л. 29.
По всей вероятности, запрос на дополнительные ассигнования Компартии Польши был вызван досрочным роспуском сейма и сената II созыва (30 августа 1930 г.). Новые выборы были назначены на 16–23 ноября 1930 г (в сейме 1928–1930 гг. коммунисты располагали 7 мандатами).
15 сентября 1931 г.
31. – О приезде студентов из Чехословакии (т.т. Ройзенман, Постышев).
а) Ввиду того, что делегация студентов из Чехословакии уже сформирована, не возражать против приезда в СССР.
б) Поручить ВОКСу, с привлечением пролетстуда ВЦСПС[1651] организовать прием делегации, не устраивая никаких особых торжеств по поводу ее приезда.
в) Вопрос о приглашении чешских студентов институтом Каган-Шабшая передать на рассмотрение МКК.
г) Поручить МК принять меры к тому, чтобы в будущем не могли повторяться случаи самостоятельных приглашений иностранных делегаций без согласования вопроса с соответствующими организациями.
Выписка послана: т. Крестинскому – а, б, Каминскому – г, ВОКС – б, МКК – в.
Протокол № 62 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 15.9.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 11. Л. 7.
В 1931 г. Государственный электромашиностроительный институт им. Я.Ф. Каган-Шабшая пригласил студентов чехословацких вузов, входящих в Общество экономического и культурного сближения с новой Россией, для ознакомительного визита. 16 июня 1931 г. «Руде право» опубликовало обращение «2000 студентов и профессоров» этого института. «Студенты, вы не знаете правды о Советском Союзе, о положении студенчества, о нашей жизни и о наших достижениях. Не верьте капиталистической прессе! – говорилось в обращении. – Мы хотим, чтобы вы собственными глазами видели наши достижения и наши недостатки, необыкновенный энтузиазм и размах нашего строительства. Мы вам предлагаем поэтому избрать делегацию и, преодолевая все препятствия, организовать поездку в Союз. Мы проведем денежный сбор, чтобы дать возможность осуществить поездку ваших делегатов, и призываем все студенчество СССР последовать нашему примеру»[1652]. Судя по размаху этой инициативы, обращение родилось в московской партийной организации, что объясняет поручение Политбюро Московской контрольной комиссии заняться делом о приглашении чехословацких студентов. Публикация была приурочена к состоявшейся 17 июня встрече делегации Общества с министром иностранных дел Э. Бенешем, а вслед за ним – с полпредом А.Я. Аросевым.
Активисты Общества, откликнувшиеся на призыв к чехословацким студентам, натолкнулись на отказ центральных советских учреждений разрешить их поездку в Москву (мотивы отказа излагались в письме Н.Н. Крестинского А.Я. Аросеву от 20.7.1931; письмо не обнаружено). 12 августа 1931 г. Президиум (Комитет) Общества экономического и культурного сближения с СССР во главе с заместителем председателя Общества Я.Таласом посетил полпредство в Праге, чтобы добиться разрешения на поездку студенческой делегации. Аросеву было заявлено, что если оно не будет дано, Я. Галас и другие члены Президиума подадут в отставку. Они сообщили, что «не настаивают на том, чтобы делегация поехала по приглашению Каган-Шапшая. Сейчас Об[щест]во Культсвязи и студенческие организации по своей инициативе организуют делегацию совершенно самостоятельно, отдельно от той, которая намечалась в связи с приглашением И[нститу]та Каган-Шапшая»[1653]. В итоге делегация приехала по приглашению именно Института Каган-Шабшая.
Позднее, возвращаясь к истории с приглашением чехословацких студентов, Крестинский отмечал, что приезд делегации был разрешен «лишь потому, что были уже в достаточной мере ангажированы, и что неудобно было взять обратно полуданное согласие. Инстанция тогда обязала ВОКС мобилизовать все силы, а ВЦСПС – снабдить ВОКС средствами. ВЦСПС был против приезда делегации и на денежные траты пошел лишь по прямому постановлению инстанции»[1654]. Делегация семнадцати студентов чехословацких вузов, возглавляемая секретарем Комитета Общества Б. Пршикрылом, прибыла в СССР 17 сентября и посетила Москву и Ростов-на-Дону. Перед возвращением в Чехословакию (8 октября) десять членов делегации подписали Декларацию, которая была опубликована в «Zem? Sovet?» (1931[1655].
16 декабря 1931 г.
16. – Сообщение т. Карахана.
а) Считать статью в № 2 журнала «Революционный солдат» (издание польской компартии) провокационной и вредной для СССР.
б) Предложить делегации ВКП(б) в ИККИ обеспечить устранение автора этой статьи от дел, связанных с нелегальной работой, в частности с польской работой.
в) Поручить т. Мануильскому и Карахану составить статью для опубликования в печати, представив ее на просмотр в ЦК.
Выписки посланы: т.т. Карахану, Мануильскому.
Протокол № 80 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 16.12.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 11. Л. 96.
Осенью 1931 г. в журнале «Солдат революции», издаваемом Компартией Польши, была опубликована статья товарища «S.» о военно-стратегических аспектах проблемы обороны СССР. Рассмотрение внешних угроз по периметру советских границ приводило автора к заключению, что наиболее выгодной для противников СССР и наиболее опасной для него операционной базой является Польша. В статье анализировались различные варианты оборонительных действий СССР, включая возможность «немедленного наступления Красных войск в направлении Эстонии и Финляндии» для обеспечения своего фланга в войне с Польшей[1656]. Проверка, проведенная Орготделом ИККИ по следам резолюции от 16 декабря, показала, что статья в «Солдате революции» в основных чертах воспроизводит тезисы более ранних публикаций в журнале ЦК КПГ по военным вопросам «Oktober» (с 1928 издававшегося в Цюрихе)[1657].
13 декабря член Коллегии НКИД Карахан обратился к Сталину с запиской, к которой был приложен выпуск журнала «Солдат революции» и перевод выдержек из статьи С. «Мне кажется, – писал Карахан, – такого рода статьи одинаково вредны как для СССР, так и для самой польской компартии. Публичное обсуждение планов войны, да еще с рекомендацией нам вести наступательную войну, да еще бить сразу же по прибалтам прямо вредно для той политики, которая ставит целью заключение пактов с Польшей и другими нашими западными соседями». С другой стороны, «польская компартия не должна давать оснований обвинять ее в том, что она является агентурой нашей разведки или нашего штаба», что не только вредит ей политически, но и «дает возможность польским властям расправляться с ней еще более жестоко и с более удобными для польского суда пунктами обвинения». Записка Карахана не содержала предложений по реагированию на выступление в «Солдате революции»[1658]. Проявление Караханом инициативы в вопросе, не относящемся к сфере его прямой компетенции, было вызвано, вероятно, не только его расположенностью к усилиям по нормализации отношений с Польшей, подогреваемой к тому же соперничеством с Литвиновым, но нежеланием продемонстрировать Сталину, что его критические замечания[1659] были должным образом восприняты.
По сведениям службы безопасности МВД Польши и военной контрразведки, автором этой статьи являлся высокопоставленный сотрудник («генерал») советской военной разведки Б. Бортновский, который в начале 1930-х гг. руководил, находясь в Берлине, несколькими отделами ЦК КПП (Организационным, Военным, Разведывательным, Военной техники[1660]). Бортновский был переведен в Москву, где занял пост помощника начальника IV (Информационно-статистического) Управления РККА. Согласно источникам польского МВД, Центр также «немедленно прервал выпуск этого журнала и отозвал в Москву трех или четырех членов редакции для применения к ним мер дисциплинарного воздействия»[1661].
Во исполнение решения Политбюро Д.З. Мануильским был подготовлен проект соответствующей статьи. Ознакомившись с ним (и внеся небольшую редакционную правку), Карахан счел своим долгом «почтительно довести» до сведения Мануильского появившиеся у него «сомнения»: 1) «напечатав эту статью в «Правде» мы обратим на нее слишком большое внимание, сделаем ей большую рекламу», 2) «статья может создать впечатление: проболтались, а теперь заметают следы»[1662].
Публикаций в советской печати с критикой или опровержением статьи в «Солдате Революции» не обнаружено; вероятно, мнение Карахана встретило поддержку в ИККИ и ЦК ВКП(б).
17 февраля 1932 г.
Решение Политбюро
54/22. – Об участии историков СССР в конференции историков Восточной Европы.
Признать нецелесообразным участие историков СССР в конференции историков Восточной Европы.
Протокол № 89 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 23.2.1932. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 873. Л. 10.
Спустя три дня Оргбюро ЦК ВКП(б) рассматривало вопрос: «Просьба Комитета по заведованию учеными и учебными заведениями ЦИК Союза ССР разрешить участие историков СССР в конференции историков Восточной Европы, созываемой в мае 1932 г. в г. Праге чехословацким обществом по изучению Восточной Европы, (т. Стецкий)». Решение включало в себя два положения: 1) участие признать нецелесообразным и 2) внести вопрос на обсуждение Политбюро[1663]. Имеющиеся материалы не позволяют придти к выводу о том, вызвано ли явное противоречие между отрицательным решением Политбюро 17 февраля и постановлением Оргбюро 20 февраля о посылке запроса в Политбюро сбоем в циркулировании соответствующих материалов или секретарской ошибкой в датировке голосования опросом членов Политбюро или Оргбюро.
16 марта 1932 г
Опросом членов Политбюро
65/34. – О приезде в СССР экскурсии учителей из Чехо-Словакии.
а) Разрешить приезд экскурсии учителей из Чехо-Словакии;
б) поручить ЦК Рабпроса организовать прием экскурсии под наблюдением т. Постышева.
Протокол № 92 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 16.3.1932. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 876. Л. 13.
Инициатива организации экскурсии в СССР преподавателей школ из Чехословакии исходила от Центрального объединения учительских союзов Моравско-Силезского края, представители которого обратились с соответствующей просьбой в пражское полпредство. А.Я. Аросев поддержал ее, тогда как Н.Н. Крестинский выступил против устройства такой поездки. «Опыт со студенческой делегацией, – объяснял он, – как трудно обслужить здесь большую делегацию, а без этого экскурсия даст не положительный, а отрицательный эффект». Другим сдерживающим фактором являлись финансовые затруднения (средствами на прием делегаций ВОКС не располагал и мог получить дополнительные ассигнования только по распоряжению «инстанции»). Крестинский направил в ЦК ВКП(б) сообщение о проекте организации экскурсии чехословацких учителей, сопроводив его «своим отрицательным заключением»[1664].
Хотя предложение заместителя наркома по иностранным делам было отвергнуто, его аргументы о неспособности ВОКС обеспечить прием учительской делегации были учтены, что, вероятно, объясняет решение возложить устройство экскурсии на отраслевой профсоюз работников образования. Дело не заладилось, тремя месяцами позже Политбюро постановило: «Просьбу фракции ЦК рабпроса о переносе приезда экскурсии учителей из Чехословакии на 1933 г. – удовлетворить»[1665].
Сведений о том, состоялась ли эта экскурсия, обнаружить не удалось. В 1932–1936 гг. небольшие делегации чешских педагогов неоднократно посещали СССР по приглашению ВОКС[1666].
1 августа 1932 г.
Опросом членов Политбюро
40/15. – О приезде в СССР чехо-словацкой кооперативной делегации (ОБ от 31.VI.-32, пр. № 120, п. 29-гс).
Разрешить приезд в СССР чехо-словацкой кооперативной делегации.
Протокол № 110 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 1.8.1932. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 894. Л. 8.
7 декабря 1932 г.
Опросом членов Политбюро
48/42. – О мировом съезде эмигрантов-поляков.
Поручить т. Кагановичу предварительное рассмотрение вопроса.
Протокол № 125 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 10.12.1932. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 910. Л. 12.
Методы и результаты рассмотрения Секретарем ЦК вопроса о советском участии в очередном съезде поляков, проживающих за пределами Польши, выяснить не удалось. В отличие от 1926 и 1929 гг., каких-либо шагов по обеспечению участия в съезде поляков из СССР в 1932–1933 гг. высшие советские инстанции не предпринимали.
9 мая 1933 г.
Опросом членов Политбюро
114/101. – Об экскурсии студентов Латвии по СССР.
Разрешить экскурсию латвийских студентов в количестве 107 человек по маршруту Рига – Ленинград – Москва – Харьков – Артемовск – Днепрострой – Киев – Рига».
Протокол № 137 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 10.5.1933 – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 922. Л. 24.
Весной 1933 г. при поддержке полпредства в Риге подготавливалась поездка левонастроенных студентов в СССР. Упоминаний о том, что экскурсия состоялась, найти не удалось.
8 июня 1933 г.
Опросом членов Политбюро
66/49. – Вопрос т. Лозовского.
1. Принять к сведению, что Наркомвнешторг дал распоряжение о полном прекращении фрахтования финских судов, укомплектованных штрейкбрехерами.
2. Обязать Ленинградский областной союз транспортников письменно поставить в известность Совфрахт и грузоотправителей, что он в отношении к финским судам, укомплектованным штрейкбрехерами, объявляет забастовку и предупреждает, что ни одно из этих судов не будет погружено начиная с 10-го июня.
3. Через Коминтерн, Профинтерн и соответствующие партии усилить кампанию по разоблачению социал-демократических партий прибалтийских и скандинавских стран и реформистского союза моряков Финляндии, который объявив забастовку пропускает в Ленинградский порт суда, укомплектованные штрейкбрехерами, с тем, чтобы нанести максимальный ущерб Советскому Союзу.
4. В связи с назревающей забастовкой моряков в Латвии и Эстонии и возможного повторения аналогичного положения предложить Наркомвнешторгу, в случае объявления забастовки моряков этих стран, действовать в соответствии с пунктом первым настоящего решения.
Выписки посланы: т.т. Лозовскому, Пятницкому, Розенгольцу.
Протокол № 139 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 15.6.1933. – РГАСПИ. Ф. 17. Oп. 162. Д. 14. Л. 158.
Профсоюз моряков Финляндии начал забастовку 22 апреля 1933 г. Благодаря созданной союзом работодателей Финляндии еще в 1921 г. организации «Vientirauha», экипажи многих торговых судов, в том числе и проходящих по Неве в Ладожское озеро, удалось укомплектовать штрейкбрехерами. Профсоюзные организации Ленинграда, ранее не раз выступавшие с поддержкой различных акций трудящихся Финляндии, на этот раз по каким-то причинам не проявили инициативы в объявлении бойкота. В центральном органе финских социал-демократов «Suomen Sosialdemokraatti» в мае появилось несколько публикаций, в которых указывалось на то, что в Ленинграде не введен бойкот финских судов. Возможно, эти и другие выступления иностранной прессы побудили генерального секретаря Профинтерна А. Лозовского обратиться в Политбюро ЦК ВКП(б) с обоснованием недопустимости поддержки штрейкбрехеров.
Обращает на себя внимание тот факт, что ленинградским партийным властям не было направлено выписки из постановления Политбюро. Предписание «Ленинградскому областному союзу транспортников» должно было поступить по линии «интернациональных» организаций – Коминтерна и Профинтерна. Нарком внешней торговли не мог, как сторона заинтересованная, проявить инициативу в вопросе объявления бойкота уже зафрахтованным финским судам, поскольку наркомат и некоторые советские внешнеторговые объединения вынуждены были бы в этом случае понести финансовые потери. НКВТ могло лишь отказаться на неопределенное время в будущем от практики фрахтования финских судов, команды которых были укомплектованы штрейкбрехерами.
26 августа 1933 г.
141/120. – О посылке группы ученых-медиков на съезд польских врачей для прочтения лекций (записка т. Владимирского).
а) согласиться с посылкой наших ученых в Польшу для прочтения ряда лекций.
б) поручить т. Стецкому дать заключение по выдвигаемым кандидатурам.
Протокол № 144 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 29.8.1933. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 929. Л. 29.
В июле 1933 нарком здравоохранения РСФСР Владимирский обратился в НКИД с запросом относительно политической целесообразности принять приглашение Обществу врачей СССР относительно участия в созываемом в Познани IV съезде славянских врачей, а также съезде польских врачей. В начале августа Коллегия НКИД, «в соответствии с нашей общей отрицательной установкой в отношении всякого рода начинаний, проводимых под флагом “славянства”», сочла необходимым отклонить первое из этих приглашений. Одновременно Наркоминдел заявил об отсутствии у него возражений по поводу участия советских медиков в форуме польских коллег[1667]. Поэтому Наркомат здравоохранения РСФСР ограничил свое обращение в ЦК ВКП(б) вопросом о советском участии в съезде польских врачей.