Падение Константинополя Крест против креста

Наверное, эту битву можно было бы отнести к числу исторических парадоксов, если бы не тысячи кровавых жертв и повсеместное опустошительное разорение. Великий город был взят всего с двух попыток. Так неожиданно завершился в 1204 году самый странный, Четвертый по счету крестовый поход. Такого надругательства над собой православная византийская столица не знала за все время своего существования. И самое чудовищное, что совершили его братья во Христе, почти единоверцы – католики… Константинополь еще с IV века, когда был заложен императором Константином в качестве новой столицы Римской империи, дразнил аппетиты всевозможных завоевателей. Раскинувшийся на месте бывшего города древних греков Византий (отсюда – Византийская империя), он выгодно располагался на пересечении главных сухопутных и морских торговых путей на границе Европы и Азии. Красавец-город значительно перерос своего предшественника и по площади, и по числу жителей. Ко времени Четвертого крестового похода он был самым большим и населенным в Европе, да, пожалуй, и в мире. Представляете – город-миллионник – и это в начале XIII века!

С юга Константинополь омывался водами Мраморного моря, с севера – заливом Золотой Рог, а с северовостока – Босфором, проливом, выходящим из Чёрного моря. От одних названий кружится голова. Над городом в то время полыхали золотом купола почти пятисот церквей. Самым грандиозным был собор Святой Софии, крупнейший во всей Европе. Мрамор, золото, серебро, слоновая кость и драгоценные камни – все отдал своему новому храму благословенный Константинополь. Пол украшал прихотливый узор из порфира и цветного мрамора. Иконостасом служили двенадцать серебряных колонн с золотыми капителями, на которых висели иконы. Престол алтаря был изготовлен из литых золотых досок и стоял на золотых столпах. А верхняя его часть из разных сплавов, перемешанных с разноцветными камнями, переливалась семьюдесятью оттенками… Полукругом – колонны из яшмы и порфира.

Когда во время ночной службы в храме одновременно вспыхивали шесть тысяч золотых лампад, Святая София озаряла все вокруг, в очередной раз возвещая миру о могуществе византийского императора. И была она столь прекрасна, что сам Юстиниан, не в силах сдержать восхищения, как-то воскликнул: «Слава Богу, удостоившему меня совершить это великое дело! Я превзошел тебя, Соломон!» Византийский историк Прокопий писал об этом соборе: «Своей поразительной красотой он бросает вызов самому Небу». Такой храм и нужен был Юстиниану, признанному наместником Бога на земле. Власть его распространялась на всю Малую Азию, Балканы, Египет, Сирию, Палестину, Кипр, острова Эгейского моря…

Собор вырос рядом с развалинами древнего акрополя. Его вместе с храмами Аполлона и других языческих богов снес с лица земли еще император Константин, изначально сделав новую столицу сугубо христианской.

Когда теплым весенним днем рыцари-крестоносцы увидели раскинувшийся перед ними огромный город, у них буквально дух захватило – не столько от красоты его церквей и дворцов, сколько от алчного предвкушения баснословной наживы. Пока венецианский флот стоял в Босфорском проливе у города Скутари, руководители похода встретились с посланником византийского императора и заявили ему о том, что идут на них войной.

Еще даже не представляя, что великий Константинополь достанется им так легко, лидеры похода итальянский князь Бонифаций Монферратский, венецианский дож Энрико Дандоло, другие знатные рыцари и их союзники из республики Святого Марка начали делить между собой предполагаемую добычу. «Шкуру неубитого медведя» буквально раскроили, скрупулезно расписав между собой все ее лакомые куски и поставив под договором свои подписи. В документе подробно распределили – кому и какие достанутся земли, движимое и недвижимое имущество, а также власть в новом государстве – Латинской империи, которая будет создана на месте Византии. Причем хитрые венецианцы отнюдь не хотели обременять себя властью. Для них более важны были близкие сердцу торговые привилегии, а также сама добыча. Они ухитрились так состряпать договор, что три четверти «движимых» богатств должны достаться им и лишь четверть отойти крестоносцам.

Так называемый «Мартовский договор» заранее заложил основы нового государственного устройства, а главное, подробности территориального разделения Византии. Комиссия из шести рыцарей и такого же числа венецианцев должна будет избрать императора. Последние, как уже было сказано, на трон не претендовали. Но дож республики Святого Марка внес существенный пункт: за ними останется должность римско-католического патриарха Константинополя. А значит, и руководящие посты в церковном управлении, как известно, весьма доходном. Все-таки венецианцы не зря славились своими феноменальными торговыми способностями. По этому удивительному договору новый император получал только четверть территории Византии, остальные три части делились надвое между венецианцами и крестоносцами. Весьма экономически подкованный Карл Маркс справедливо отметил в своих «Хронологических выписках», что венецианцы получили «действительные выгоды предприятия», ловко вручив рыцарям пустой императорский титул и нелегкое бремя бесполезной власти…

Однако не пора ли к бою, пусть даже и скоротечному? Последняя точка в договоре означала, что остается, ни много ни мало, только получить возможность его реализовать. 9 апреля 1204 года крестоносцы пошли на штурм. Венецианским галерам удалось войти в Золотой Рог. Они разорвали огромную цепь, что защищала «морскую стену» Константинополя и тянулась к башне Галата на северном берегу залива. Так что венецианцы штурмовали город со стороны залива, а крестоносцы – «сухопутные» стены. Как и следовало ожидать, первая атака была отбита. Встреченные роем стрел и лавиной камней, рыцари поспешно отступили.

Один из предводителей, своего рода «начальник штаба», а впоследствии историк Четвертого крестового похода, маршал Шампанский, рыцарь Жоффруа де Виллардуэн, в своей книге «Завоевание Константинополя», бравируя, напишет, что крестоносцы во время первого приступа потеряли лишь одного человека. При этом соотношение сил наступавших и защищавшихся он оценивает в масштабах одного к двумстам, горделиво прокомментировав, что никогда еще ни в одном городе такая ничтожная горстка воинов не осаждала стольких людей. По свидетельству других очевидцев, попытка взять только одну из башен стоила нападавшим около сотни воинов. Чтобы быть справедливыми, кроме виллардуэновского труда, мы будем опираться на другое масштабное исследование участника событий с византийской стороны, константинопольского сенатора Никиты Хониата.

К следующему удару крестоносцы готовились три дня. Они подкорректировали расстановку метательных баллист и катапульт, привели в порядок осадные механизмы, надежно установили лестницы и бросились на приступ. Хотите – верьте, хотите – нет, но вторая атака увенчалась легкой и окончательной победой. Все в действиях атакующих было традиционным для подобной осады тех времен – лестницы, перекидные мостики через стены… Но рыцари взобрались на них как пожарные на тренировке. Другой отряд тем временем проломил сначала одну из стен, а затем и трое ворот внутри города. Войска византийского императора Алексея Дуки Мурцуфла практически не защищались. А сам он, дождавшись ночи, бежал, бросив город и своих подданных на произвол судьбы.

Крестоносцы совсем не ожидали такого подарка. Привыкшие в походах к яростному сопротивлению осажденных и, учитывая свою малочисленность, они спешно раскинули боевой лагерь у стен уже внутри города. Укрывшись за земляными валами, они далеко не сразу решились продвигаться к центру. Опытные воины хорошо понимали, что ворваться в крепость – это еще полдела. Напротив, к предполагаемому тяжелому сражению они тщательно готовили оружие, продумывали тактику ведения боя на городских улицах. По рассказам рыцаря Робера де Клари и того же будущего историка Жоффруа де Виллардуэна удивлению крестоносцев не было предела, когда на следующий день они поняли, что путь абсолютно свободен.

Церковная верхушка, узнав о бегстве императора, в горячке штурма собралась в храме Святой Софии. Обсудив ситуацию, иерархи спешно посадили на трон знатного византийского вельможу и военачальника, зятя императора Алексея III Константина Ласкаря. Он было попытался собрать ополчение, но на его призывы не откликнулись ни боязливая, беспокоящаяся за свое добро знать, ни константинопольский плебс, который ничего, кроме несправедливости, от государства не видел…

Итак, 13 апреля 1204 года один из величайших городов тогдашнего мира Константинополь без сопротивления капитулировал перед пятнадцатитысячным войском крестоносцев. Жоффруа Виллардуэн, торжествуя, напишет: «И знайте, что не было такого храбреца, чье сердце не дрогнуло бы, и казалось чудом, что столь великое дело совершено таким числом людей, меньше которого трудно и вообразить». (Кстати, Константин Ласкарь тоже бежал из столицы на Восток. А так как он не был официально коронован, да, собственно, и не успел поцарствовать, то, как правило, историки не вносят его в списки византийских императоров.) Но тут-то и начинается самое интересное, а вернее, самое мерзкое действо, которое только могло произойти при захвате города.

^{Падение Константинополя}

Никита Хониат, крупный чиновник константинопольского двора, великий логофет и начальник царской спальни, ставший свидетелем и хронистом этого трагического для греков события, в своей знаменитой «Истории» напишет:

«Не знаю, с чего начать и чем кончить описание всего того, что совершили эти нечестивые люди…

Итак, прекрасный город Константина, предмет всеобщих похвал и повсюдных разговоров, был истреблен огнем, унижен, разграблен и лишен всего имущества, как общественного, так принадлежавшего частным лицам и посвященного Богу, бродяжническими западными племенами, большею частию мелкими и безвестными, соединившимися между собою для разбойнических морских наездов и двинувшимися против нас под благовидным предлогом небольшого уклонения от предпринятого будто бы пути на помощь Исааку Ангелу и сыну, которого он, к несчастию, родил на погибель отечества и которого они привезли с собою как самого отличного и самого дорогого своего спутника. Сонливость и беспечность управлявших тогда римским государством сделали ничтожных разбойников нашими судьями и карателями!

Обо всех этих событиях с царственным городом не было предуказано никаким знамением, ни небесным, ни земным, какие прежде во множестве являлись, предвещая людям бедствия и смертоносные наваждения зол. Ни кровавый дождь не шел с неба, ни солнце не обагрялось кровию, ни огненные камни не падали из воздуха, ни другого чего-либо необыкновенного в каком-нибудь отношении не было заметно. Многоногая и многорукая правда, не шевельнув пальцем, подкралась к нам совершенно беззвучными шагами и, напавши на город и на нас, как неутомимая карательница, сделала нас злосчастнейшими из людей. В тот день, когда город был взят, грабители, врываясь в обывательские дома, расхищали все, что находили в них, и затем пытали домовладетелей, не скрыто ли у них чего-нибудь еще, иной раз прибегая к побоям, нередко уговаривая ласкою и вообще всегда действуя угрозами. Но так как жители, разумеется, одно имели, а другое показывали, – одно выставляли на глаза и отдавали, как свое имение, а другое сами грабители отыскивали; так как, с другой стороны, латинские солдаты не давали поэтому пощады никому и ничего не оставляли тем, у кого что-нибудь было; так как они не хотели иметь с покоренными общения даже в пище и содержании, но держали себя в отношении к ним высокомерно, несообщительно, – не говоря o других обидах, обращали их в рабство или выгоняли из дому, то вследствие всего этого полководцы их решили предоставить городским обывателям свободу по желанию удалиться из города. Собравшись обществами, жители потянулись таким образом из города – в изорванных рубищах, изможденные невкушением пищи, с изменившимся цветом тела, с мертвенными лицами и глазами, обливавшимися кровью, потому что в то время плакали более кровью, чем слезами. А поводом к плачу для одних была потеря имущества, другие, не принимая в расчет потерю его, как еще не великую беду, оплакивали похищение красивой дочери-невесты и растление ее или сокрушались потерею супруги, и вообще всякий, идя по дороге за город, имел довольно причин к горести…»

Алчный смерч в лице крестоносцев сметал все на своем пути. А ведь среди них были далеко не одни простые рыцари и оруженосцы. Знатные графы и бароны, а с ними и венецианские купцы словно соревновались в жадности и изощренности в грабежах. Разоренными оказались даже могилы византийских василевсов, включая саркофаг императора Константина I. Оттуда были похищены все драгоценности. Воины Христа громили церкви, растаскивая любую утварь, где усматривали хотя бы намек на драгоценный металл. Они хладнокровно разбивали раки с мощами святых и хватали, хватали, хватали… серебро, золото, драгоценные камни. Святые же реликвии, по выражению Никиты Хониата, просто выбрасывали «в места всякой мерзости»…

Не избежал чудовищного разграбления и главный константинопольский собор Святой Софии. Оттуда были вывезены «священные сосуды, предметы необыкновенного искусства и чрезвычайной редкости, серебро и золото, которыми были обложены кафедры, притворы и врата».

Главный византийский хронист падения столицы напишет, что в пьяном азарте «ревнители христианской веры» заставляли танцевать на главном престоле обнаженных уличных женщин и дополнительно осквернили храм, введя в него лошадей и мулов, чтобы вывезти награбленное добро. «Не пощадили, – восклицает Хониат, – не только частного имущества, но, обнажив мечи, ограбили святыни Господни...»

Одна из латинских (!) хроник, повествующая о варварских действиях крестоносцев при взятии византийской столицы, была так и названа «Константинопольское опустошение». За три дня безудержного разбоя рыцари убили несколько тысяч константинопольцев. Они поджигали дома, насиловали женщин, разрушали великолепные памятники искусства. Три дня пьяной вакханалии превратили прекрасный город в пепелище.

Рыскавшие по несчастному городу отряды военных имели, однако, в своем черном деле и достойных конкурентов. Не менее ретиво шныряли повсюду пронырливые католические попы. В отличие от грабителей в латах, тащивших все подряд, воры в сутанах охотились целенаправленно. Для них главным было добыть бесценные константинопольские реликвии. История, как известно, хранит имена не только героев. Так, монах Гунтер Пэрисский в «Истории завоевания Константинополя» донес до нас имя своего «коллеги по цеху», настоятеля одного из базельских монастырей, аббата Мартина Линцского.

^{Крестоносцы в Константинополе}

Не знаю ничего о его аббатских достоинствах, а вот грабителем он оказался изощренным. Присоединившись к одной из рыцарских банд, священнослужитель проник с ней в знаменитый константинопольский монастырь Пантократора и, трясясь от нетерпения, приступил к «богоугодному делу». Вот как живописал действия настоятеля Гунтер Пэрисский:

«Мартин тоже стал подумывать о добыче; чтобы не остаться ни с чем там, где все обогащались, он вознамерился протянуть свои освященные руки для грабежа…

В то время как многие паломники (!) ворвались вместе с ним в церковь и стали жадно хватать… золото, серебро и всевозможные драгоценности, Мартин… обшаривал самое потаенное место, указанное ему запуганным греческим священником, который желал, чтобы святыня попала, по крайней мере, в руки лица духовного. Аббат Мартин поспешно и жадно погрузил туда обе руки; он стал стремительно ощупывать сокровища, наполняя благочестивым краденым свои карманы…»

Не канули в прошлое имена и некоторых других воров, а в мирное время – высокопоставленных слуг Господних. Неизвестный хронист из Пруссии зафиксировал историю о том, что перед гальберштадтским епископом Конрадом, когда он возвращался в 1205 году из похода домой, катили переполненную телегу, едва вмещавшую бесчисленные константинопольские реликвии. Во многих документальных свидетельствах той поры проходит мысль о том, что почти все западноевропейские храмы и монастыри украсились и обогатились похищенными византийскими реликвиями.

Дотошные церковники по окончании войны составляли списки священной утвари и других святых предметов, которые они вывезли из столицы Византии. Каждый, разумеется, вел свой подсчет. Эти разрозненные описания свел воедино в семидесятых годах уже девятнадцатого века французский ученый Риан, тоже, между прочим, католик. Так родилась то ли книга, то ли каталог с немудреным названием «Священная константинопольская добыча».

Есть и безымянный русский свидетель константинопольского погрома, написавший «Повесть о взятии Царьграда фрягами». (Фрягами в Древней Руси называли итальянцев.) Эта повесть, в свою очередь, вошла в Новгородскую первую летопись старшего извода (XIII–XIV вв.) Ее автор, по-видимому новгородец, явно был в Константинополе либо во время изображаемых событий, либо вскоре после них. И если византиец Никита Хониат, по понятным причинам, яростно негодовал по поводу сотворенного захватчиками, то русич был относительно беспристрастен и объективен. Но и он напишет: «Церкви в граде и вне града пограбиша все, им же не можем числа, ни красоты их сказати».

Что уж тут говорить, если сам Жоффруа Виллардуэн, который в своем хвалебном труде «Завоевание Константинополя» старался всячески смягчить бесчинства соратников, не мог скрыть восторга от невиданной константинопольской добычи. Уронив для приличия крокодиловы слезы об участи «этих прекрасных церквей и богатых дворцов, пожираемых огнем и разваливающихся, и этих больших торговых улиц, охваченных жарким пламенем», маршал Шампанский становится более деловитым.

Мы «…не могли сосчитать „захваченное“ золото, серебро, драгоценные камни, золотые и серебряные сосуды, шелковые одежды, меха и все, что есть прекрасного в этом мире». А дальше его все же переполняет гордость за то, что такому грабежу не было ничего равного со дня Сотворения мира.

Бонифацию Монферратскому достался целый императорский дворец Буколеон. Его название пошло от барельефа, изображавшего бой льва с быком. Французы трансформировали греческое наименование в «Львиную пасть». Вот хроника от Виллардуэна:

«Маркиз Бонифаций Монферратский проскакал вдоль всего берега, прямо к дворцу Львиная пасть. И когда он прибыл туда, дворец был ему сдан с тем, что всем, кто в нем был, сохранят жизнь. Там увидели многих самых знатных дам на свете, которые укрылись во дворце; увидели там сестру короля Франции, которая некогда была императрицей, и сестру короля Венгрии, которая тоже некогда была императрицей, и множество других знатных дам. О сокровищах, которые были в этом дворце, и не рассказать, ибо их там имелось столько, что не было им ни числа, ни меры».

Предводитель крестоносцев не только присвоил все дворцовые богатства, но и сделал своей женой принцессу Маргариту, дочь венгерского короля Беллы III и вдову бывшего византийского императора Исаака Ангела.

Упоминавшийся уже рыцарь Робер де Клари будет в своих «захватнических» описаниях более лаконичен, сообщив, что ими были собраны «две трети земных богатств». Что ж, ему и полагается быть скромнее – всетаки не маршал, пусть даже Шампани. Да что там маршал, сам папа римский Иннокентий III, вдохновитель и инициатор Четвертого крестового похода, разразился лицемерным пастырским письмом. Его якобы возмутили разбойные действия Христовых воинов.

«Они предпочли, – негодует папа, – земные блага небесным, не освобождение Иерусалима, а завоевание Константинополя. Вы обобрали „малых и великих“… протянули руки к имуществу церквей и, что еще хуже, к святыне их, снося с алтарей серебряные доски, разбивая ризницы, присваивая себе иконы, кресты и реликвии…»

Вот тут мы подошли к самому интересному вопросу – как же такое вообще могло произойти? Почему Крестовый поход, направленный на освобождение «святых мест» от мусульманского владычества, вдруг повернул на христианскую Византию? Четвертый поход Христова воинства на Восток (1202–1204), как уже говорилось, начался с благословения папы Иннокентия III, самого молодого и честолюбивого понтифика в истории католической церкви. Вот какую характеристику дает этому выдающемуся религиозному и государственному деятелю Михаил Заборов в своем объемистом труде «Крестоносцы на Востоке»:

«Инициатором Четвертого крестового похода, его душой выступил римский папа Иннокентий III (1198–1216), в понтификат (правление) которого папство достигло большого могущества. В огромной степени этому способствовала личность самого папы, человека незаурядных дарований и энергии. Выходец из влиятельной феодальной фамилии ди Сеньи (его мирское имя – граф Лотарио ди Сеньи), Иннокентий III занял папский престол в возрасте 37 лет. Однако, хотя он был самым молодым в избравшей его кардинальской коллегии, выбор убеленных сединами старцев-кардиналов имел под собой серьезные основания. Иннокентий III являлся, несомненно, выдающимся политическим деятелем своего времени. Твердая воля, настойчивость в достижении поставленных целей, умение, хорошо распознав уязвимые места своих противников, использовать их слабости, подчинять их намерения своим замыслам, предвидеть и направлять события – уже этих талантов было достаточно, чтобы склонить голоса кардиналов в его пользу.

Обладая большим умом, он был и чрезвычайно энергичным человеком. Воинственный и гневливый, расчетливый, осторожный и трезвый в оценках политик, Иннокентий III был искуснейшим мастером казуистики и лицемерия.

Никто из пап не умел столь ловко скрывать настоящие цели римской курии под личиной благочестия; никто не умел столь внушительно мотивировать каждый, даже самый неблаговидный дипломатический ход первосвященника высшими интересами католической церкви и всегда к месту подобранными богословскими либо юридическими доводами. Недаром в юные годы Иннокентий III прошел курс обучения в университетах Парижа и Болоньи – лучших из тогдашних высших школ, где он, по словам его биографа, „превзошел всех своих сверстников успехами в философии, богословии и праве“, недаром учился каноническому праву у знаменитого болонского юриста Угуччо. Помимо прочих достоинств, необходимых ему как главе католической церкви, этот папа обладал еще одним: он превосходно владел искусством красноречия. Применяя, когда это было нужно, свои обширные познания в философской науке, пуская в ход библейские цитаты, изобретая неотразимые аргументы, он производил на современников сильное впечатление грозными буллами, многоречивыми и цветистыми посланиями, суровыми речами… Главной целью Иннокентия III являлось установление полной супрематии (верховенства) римской курии над всем феодальным миром Запада и Востока. Именно это стремление определяло практические усилия неутомимого римского понтифика. И недаром даже некоторые убежденные приверженцы католицизма вменяли и вменяют в вину Иннокентию III, что он подчинял религиозные соображения политическим интересам, действуя вразрез с принципами, которые сам же провозглашал. Современники выражали такого рода упреки в достаточно категоричной форме. „Ваши слова – слова Бога, но ваши дела – дела дьявола“, – писал папе политический деятель начала XIII века. Католические историки наших дней высказывают свое мнение по этому поводу, прибегая к более гибким формулировкам: папа якобы не всегда руководствовался религиозными побуждениями, он не мог преодолеть в себе „противоречия наместника Христа и государственного человека“. Остается фактом, что Иннокентий III прежде всего был государственным деятелем, ставившим во главу угла политические интересы папского Рима…»

Вторым косвенным вдохновителем похода стала Венеция – главное торговое государство Европы. Республика Святого Марка согласилась предоставить крестоносцам свой морской флот, задумав вывести из игры основного конкурента по вопросам купли-продажи – Византию. На этом многоходовые дипломатические и дворцовые интриги не заканчивались. Филипп Швабский, германский король, сын самого Фридриха I Барбароссы, императора Священной Римской империи, имел свой расчет – через родственника и одновременно руководителя крестоносцев Бонифация Монферратского он надеялся укрепить позиции Германии в Византийской империи. К Филиппу, в свою очередь, обратился за помощью еще один родственник, отец жены, по-нашему – тесть, свергнутый с престола византийский император Исаак II Ангел.

В 1202 году в Венеции в непривычной для себя роли просителей собрались крестоносцы, которым предстоял нелегкий путь в Палестину либо в Египет – окончательного решения еще принято не было. Первой задачей перед ними стояло – заполучить у Венеции средства передвижения. Но, кроме старых долгов перед венецианцами, предъявить что-либо в оплату Энрико Дандоло рыцари не могли. Восьмидесятипятилетний же дож, практически слепой старик, напротив, чувствовал себя уверенно и абсолютно точно знал, что он хочет получить от крестоносцев. Он был умным и тонким политиком, настоящим правителем, всегда отстаивавшим интересы своей страны.

Нижегородский историк Николай Соколов, чьи работы по изучению средневековой Венецианской республики сделали его всемирно известным ученым, давал Энрико Дандоло такую характеристику:

«Неукротимая энергия, умение дерзать, мудрая дальновидность и тонкий политический расчет, беззастенчивость в выборе средств для достижения поставленных целей, безусловная преданность интересам своего класса и государства сочетались в нем с редкой в те времена свободой от религиозных предрассудков, делавшей его нечувствительным к громам папской курии и равнодушным к делам веры и благочестия, если они не сочетались с серьезными мирскими интересами».

К тому же поговаривали, что, когда в 1172 году Дандоло возглавлял венецианское посольство в Византии, ему нанесли там личное оскорбление.

Венеция, действительно, имела к Византии немалые счеты. И связаны они были отнюдь не с персональными претензиями ее правителя. В начале семидесятых годов двенадцатого века республика была в полном смысле слова буквально ограблена Византией. Царствовавший в ту пору в империи Мануил I Комнин, испытывая материальные затруднения, коварно задумал решить их за счет венецианских купцов, о чьих богатствах ходили легенды. Лживыми посулами он постарался заманить в Византию как можно больше торговцев. Затем публично обласкал двух послов республики Святого Марка, находившихся в Константинополе. До них доходили отрывочные слухи о готовящейся провокации. Но их подозрения, таким образом, были рассеяны.

За свое простодушие они жестоко поплатились. Почти двадцать тысяч венецианских торговцев, находившихся в то время в Византии, подверглись наглому нападению государевых людей. Примерно половина из них вели свои дела в Константинополе. Их бесцеремонно хватали на улицах, в домах и даже ловили на море. Тюрьмы одномоментно оказались переполнены, так что ничего не понимающих венецианских гостей закрывали даже в монастырских кельях. Привезенные ими товары, личное имущество, деньги были беспардонно конфискованы… Возмущенная Венеция надолго затаила обиду.

Дипломатические и торговые отношения между империей и республикой прервались более чем на десять лет. И только Андроник I Комнин подписал соглашение, обязывающее Византию возместить Венеции понесенные убытки. Его эстафету принял император Исаак II Ангел. Но ни тот, ни другой, ни сместивший Исаака узурпатор Алексей III, занимавший византийский престол ко времени IV Крестового похода, так и не выплатили полностью долга республике Святого Марка. Изучивший венецианские нравы российский историк Николай Соколов отметит, что те «редко следовали христианской заповеди о прощении обид и никогда не прощали материального ущерба». Верным было их изречение: «Siamo Venetiani, et poi Christiani» – «Прежде всего мы венецианцы, и уже затем – христиане».

…Когда крестоносцы собрались в Венеции в надежде заполучить корабли для своего похода, республика находилась в расцвете своего величия и мощи. И, несмотря ни на какие моральные нюансы, ее интересовали в первую очередь торговля и приносимая ею прибыль. Богатое восточное Средиземноморье вполне вписывалось в эти интересы. И восьмидесятипятилетний, мудрый глава республики хладнокровно предложил рыцарям направить свои стопы на Далмацию (государство на Балканах, территория которого входит в современные Хорватию и Черногорию). Ее главный город Задар тоже серьезно конкурировал с венецианцами на торговом поприще.

Рыцари были поражены, ведь Задар – город христианский, более того, признававший ранее верховенство Венеции. Только в 1183 году он перешел под власть короля Венгрии. Но и сам Имре, венгерский король, принял крест, а значит, его собственность попадала под защиту Святого римского престола. Ситуация складывалась щекотливая, если не сказать – неприличная. Но Дандоло не был бы истинным венецианцем, если бы не нашел подходящий (для него!) выход. Он согласился отсрочить рыцарям их крупный долг перед республикой Святого Марка, если они возьмут Задар, и предложил разделить захваченное добро между крестоносцами и венецианцами. Как покажет будущее, рыцари оказались не такими уж принципиальными, а попросту, беспринципными в вопросах веры и собственных обетов. Они придумали для себя оправдание, что, как пишут хроники, «венецианцы принудили их пересечь море и напасть на Задар».

День 15 ноября 1202 года, когда, вопреки папскому запрету, христианский Задар был захвачен и безжалостно разграблен, можно считать генеральной репетицией крестоносцев по взятию Константинополя. Иннокентий III тогда действительно был не на шутку разгневан и отлучил всех участников разбоя от церкви, правда, все же больше обвиняя венецианцев. Он отписал рыцарскому войску: «Ибо… древний враг, который есть диавол и сатана, который соблазняет весь мир, чтобы никто не имел великой любви, такой, чтобы положить душу свою за друзей своих… заставил вас вести войну против ваших братьев и впервые развернуть ваши знамена против верного народа, поскольку так вы собрали для него (дьявола) первые плоды вашего паломничества и до такой степени, что ради демонов пролили кровь ваших братьев… И когда жители города хотели, чтобы мы рассудили их с венецианцами, и даже в этом не могли найти вас милосердными, они развесили вокруг стен свои изображения Распятия. Но вы несправедливо напали на Распятого не менее, чем на город и его жителей…» (Во время осады отчаявшиеся задарцы, в расчете на христианскую солидарность нападавших, выставили на городские стены кресты.)

Вскоре, однако, папа дипломатично «отменяет» отлучение при условии, что руководители позорного похода подпишут обязательство вновь повиноваться его приказам и наставлениям.

^{Иннокентий III}

«…Итак, чтобы преступление ваше вполне очистилось, – грозно напутствовал Иннокентий III в новом послании рыцарям, – мы всех вас предостерегаем и со всем тщанием побуждаем и через апостольское писание, строго предписывая, вам поручаем, чтобы c подобающим для кающихся отступлением от греха через покаяние умилостивили Господа и как удовлетворение за грех поддерживали соседей, вернув все, что вам от задарцев досталось в добычу, и от подобного в дальнейшем строго воздерживались. Так как… это неслыханно, чтобы кто-нибудь вас, кого Римская церковь связывает, покушался освободить, кроме, может быть, находящихся при смерти, потому не было того освобождения, которое вам дали епископы, находящиеся с вами в войске… Также повелевается, чтобы подобного в будущем строго остерегались, чтобы не нападали на земли христиан и не оскорбляли их в чем-либо, разве лишь, может быть, они легкомысленно помешают вашему пути, или другая справедливая или неминуемая причина, может быть, случится, вследствие чего будет нужно совершить это, посоветовавшись с апостольским престолом… Итак, мы напоминаем всем вам и ободряем в Господе и апостольским писанием приказываем, чтобы вы вышеупомянутого короля Венгрии смиренно умоляли, чтобы по унаследованном им от рождения королевскому милосердию ту обиду, которую вы причинили ему, для Бога и ради Бога вам милосердно простил…»

Венецианцам строгий Иннокентий тоже посулил отпущение грехов, если они раскаются. Но, ежели нет, так и останутся отлученными. Крестоносцам, тем не менее, милостиво позволяется взаимодействовать с торговцами, иначе как же им добраться до Святой земли без венецианского флота. Вот такая папская сделка с Богом. Впрочем, он же его представитель на земле.

Однако рыцарям уже, видимо, пришелся по душе вкус христианской, пусть и схимнической (православной), крови. Они в этот раз так и не собрались на защиту Гроба Господня. К тому же весьма кстати, к венецианскому дожу Энрико Дандоло и лидерам крестоносцев обратился за помощью бежавший из Византии Алексей IV Ангел, сын низложенного византийского императора Исаака II. (В 1195 году в Византии произошел очередной семейный государственный переворот. Брат императора Исаака II Ангела свергает его и узурпирует трон под именем Алексея III.) Обращение законного наследника византийского престола дает последний толчок «венецианско-рыцарскому» замыслу идти на Константинополь.

Предприятие сулило оказаться весьма выгодным. Каждый, в соответствии с ранжиром, получает свою «порцию счастья». Престарелый Дандоло устраняет могучих торговых конкурентов, молодой Иннокентий III имеет удобнейший случай провести в жизнь замыслы папской курии подчинить православную греческую (византийскую) церковь католическому Риму. Филипп Швабский угождает жене. Ее родственники возвращают в семью царский престол. Бонифаций Монферратский утоляет свои полководческие амбиции (новая красавица-жена стала лишь приятной неожиданностью). Кстати, у него были свои причины не жаловать Византию – ее императоры дурно обошлись и с его двумя братьями – Коррадо был обманут, а Раньери – отравлен. И, наконец, вся вместе эта честная компания сказочно обогащается…

Правда, не все расчеты оправдались. Если венецианские купцы действительно «отправили в нокаут» своего торгового соперника, то Иннокентий III, несмотря на разгром Византийской империи, так свой раунд и не выиграл. Он, хоть и объявил падение Константинополя «чудом Божьим», но ни военная сила крестоносцев, ни его блестящие проповеди не привели к унии греческой и католической церквей. А возникшая Латинская империя ничего, кроме ненависти, у православных константинопольцев не вызвала…

Более того, современники поставили рыцарей Креста в один ряд с вандалами, сравнив константинопольский грабеж с опустошением Рима в 455 году. Невольно напрашивается сравнение руководителя похода Бонифация Монферратского с королем вандалов Гейзерихом, под чьим началом был разграблен Вечный город. Довольна ли была такой параллелью новая супруга Бонифация, сказать не могу. Ведь имеются свидетельства, что Гейзерих «был невысокого роста и хромой из-за падения с лошади, скрытный, немногоречивый, презиравший роскошь, бурный в гневе, жадный до богатства, крайне дальновидный, когда надо было возмутить племена, готовый сеять семена раздора и возбуждать ненависть». Но это, как принято говорить, уже совсем другая история.

Для ясности картины, следует отметить, что вначале крестоносцы сдержали слово, данное законному византийскому царевичу, и, выдворив узурпатора, посадили на трон сразу двух императоров: Алексея IV и его свергнутого отца Исаака II Ангела. Однако те отказались полностью выполнить данные за это рыцарям и венецианцам огромные финансовые обязательства. И, пока между ними велись затянувшиеся переговоры, династии Ангелов пришел конец. И сына и отца отправил на тот свет, захватив трон, еще один узурпатор, воцарившийся как Алексей V Дука Мурзуфл. Вот тогда-то у крестоносцев были полностью развязаны руки, и произошел почти комический штурм, с которого мы начали рассказ, но завершившийся невиданной «константинопольской трагедией».

Что же касается, самой византийской столицы, то по утверждению главного латинского свидетеля Виллардуэна там «сгорело домов больше, чем их имеется в трех самых больших городах королевства Франции», разумеется, – тех лет. Варварские бесчинства крестоносцев побили любые известные «рекорды» вандализма. Без сомнения, непоправимый ущерб понесла от этого вся европейская цивилизации. Английский историк Годфрей сделает вывод, что «Европе и христианству были нанесены раны, которые, как выяснилось со временем, оказались неизлечимыми».

Чего стоит только такое «рациональное» решение крестоносцев – переплавлять в слитки бесценные художественные творения из металла. Так им было удобнее подсчитывать цену награбленного. Потрясающей красоты бронзовую статую богини Геры, супруги громовержца Зевса, что стояла на одной из городских площадей, «для удобства» искрошили на куски. Такая же судьба постигла и гигантского бронзового Геркулеса, созданного древнегреческим ваятелем-классиком Лисиппом, придворным художником Александра Македонского. По команде Энрико Дандоло в Венецию отправили (слава богу, не разбили) великолепную квадригу лошадей из позолоченной бронзы руки того же Лисиппа. В византийской столице она украшала императорскую трибуну ипподрома. А вот константинопольские статуи Париса, бросающего яблоко Венере, и волчицы, вскармливающей Ромула и Рема, кому был обязан своим рождением Рим, разделили участь бронзовых Геркулеса и Геры.

Робер де Клари в своих воспоминаниях описал прекрасное изваяние еще одного древнегреческого героя – Беллерофонта. Он взлетал на Олимп верхом на крылатом Пегасе. Статуя была таких размеров, что, как пишет мемуарист, «на крупе коня свили себе гнезда десять цапель: каждый год птицы возвращались в свои гнезда и откладывали яйца». Увы, в следующем году им возвращаться уже было некуда. Легендарный монумент так же превратили в слитки, как и фигуру Девы Марии, и десятки других памятников. Константинополь до прихода крестоносцев выглядел грандиозным музеем античного искусства под открытым небом, а стал таким же огромным пепелищем.

Если металл переплавляли, то все что было «неметаллом» просто уничтожали. Произведения искусства из мрамора, кости, дерева, картины античных художников, бесценные архитектурные сооружения обратились в прах. В огне погибли богатейшие книгохранилища, веками накопленные творения человеческого ума – религиозная литература, книги и рукописи древнейших философов и писателей…

Византийцы все-таки сумели потом создать на обломках своего государства новую Никейскую империю, которая сделалась «центром греческого патриотизма». И даже спустя полвека освободили Константинополь и положили конец Латинской империи. Но их историческая столица уже никогда не смогла оправиться от последствий варварского нашествия латинян. По высказыванию «главного свидетеля обвинения» Никиты Хониата, даже сарацины были более милосердны.

Думаю, все же не совсем так. Сколько воды утекло! Канула в небытие и сама Византия. Наверное, многие из читателей этой книги бывали в Стамбуле, некогда – Константинополе. Турки вслед за крестоносцами тоже изрядно приложили свою воинственную руку к изменению облика византийской жемчужины. Скажем, для того, чтобы возвести усыпальницу завоевателю города Магомету II, они сровняли с землей собор Святых Апостолов, второй по значимости храм, где хоронили почивших императоров. Подобных примеров тысячелетняя история города хранит великое множество.

А Стамбул и сегодня хорош – но не Константинополь…