5.2. ПОЛИТИКО-ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ РАСПРОСТРАНЕНИЯ ВОЕННОЙ ЭМИГРАЦИИ ИЗ ЕВРОПЫ В ЮЖНУЮ АМЕРИКУ В НАЧАЛЕ 1930-Х ГОДОВ И ЕЁ РОЛЬ В ЖИЗНИ СТРАН КОНТИНЕНТА
Если борьба пассионарной части военной эмиграции с большевиками в Европе 1930-х годов нередко выплескивалась в вооруженное противостояние там, где возникали масштабные войны между приверженцами христианской морали и традиционного уклада жизни титульных наций и атеистами-интернационалистами, то судьбы офицеров на американских континентах складывались иным образом. В Новом Свете им приходилось нести миссионерскую и развивающую роль в странах, где подготовка кадров национальных армий и флотов настоятельно требовала политическая обстановка.
Русские военные эмигранты в ряде стран Латинской Америки занимались вопросами строевой службы, выступая в качестве советников и командиров молодых армий континента. Офицеры часто ехали на другой континент в надежде на лучшую жизнь и открывающиеся возможности служить по специальности вместе с женами, детьми, товарищами по работе и прежней службе. «Группа чинов РОВС, находившаяся в городе Вильтце (Герцогство Люксембургское), в составе 32 мужчин, 8 женщин и 4 детей, переехала в Южную Америку, в Парагвай, колонизацией которого ведает генерал Беляев…»{123} — такие заметки можно было часто встретить на страницах военной эмигрантской периодики 1930-х годов.
Именно в эту пору Парагвай, в стремлении одержать военную победу над Боливией, сделал ставку на русских военных, проживавших в стране, ибо в начале 1930-х многие из них, по собственному признанию, были «неприхотливы, бездомны и бедны». Для привлечения иностранных военных инструкторов правительство Парагвая было готово предложить офицерские должности, и даже гражданство, в результате чего в рядах парагвайской армии к 1939 году, по разным данным, насчитывалось около 80 офицеров русского происхождения. Эмигрантские источники указывают значительно более низкую цифру: «Всего же, в этой войне в рядах Парагвайской армии приняло участие свыше 30 белых русских офицеров…»{124} Официально на военной службе страны состояло 2 русских генерала — Иван Тимофеевич Беляев и Николай Федорович фон Эрн, 8 полковников, 4 подполковника, 13 майоров и 23 капитана.
Проживающие в Боливии и Парагвае русские служили в авиации, артиллерийских частях и на различных штабных должностях. Большинство офицеров в полевых войсках составляли «местные кадры», произведенные в высокие армейские чины уже в ходе боевых действий. Именно они вынесли на своих плечах основные тяготы грядущей войны.
….Накануне боливийско-парагвайского конфликта в Асунсьоне была объявлена всеобщая мобилизация, и численность национальной армии в течение нескольких недель увеличилась в двадцать раз — с 3000 до 60 000 человек. Очевидец событий писал: «Сегодня с утра в городе творится что-то невообразимое. Первый день общей мобилизации. Толпы резервистов, все больше безусая молодежь везде и всюду. Непрерывные крики “Abajo Bolivia!”. По словам газет — энтузиазм, не поддающийся описанию… Первый день войны — всюду одно и то же: бодрость, веселье, огромный подъем, “дорогая родина”, “умрем за отечество” и т.д.»{125}. При этом во многих отрядах солдаты были вооружены лишь ножами-мачете, а одна винтовка системы Маузер аргентинского производства приходилась на 5—7 человек. Вместе с тем, писал участник событий, «на вооружении армии были горные гаубицы Шнейдера, крупповские 75-мм пушки и мортиры Стокс-Брандта, и все мы в один голос признали, что парагвайскую армию вооружали, собственно говоря, боливийцы. Отношение к казенному имуществу было довольно, на наш взгляд, оригинальное, что объясняется, думается мне, большой примитивностью парагвайцев, совмещавших понятие о настоящем патриотизме с безразличным отношением к казенному добру»{126}.
Парагвайскую армию возглавил полковник Хосе Феликс Эстигаррибиа — волевой руководитель, происходивший из племени индейцев гуарани. Его начальником штаба был генерал-майор Иван Тимофеевич Беляев, до этого занимавший должность начальника военного училища в Асунсьоне.
Поначалу боевые действия сторон представляли собой беспорядочные перестрелки в джунглях и обмен атаками и контратаками в борьбе за «укрепленные районы». Парагвайская пресса передавала волнующие для местной читающей публики, но комичные для русских военных подробности с фронта: «Bahia Negra бомбардировалась боливийским аэропланом, сбросившим четыре (!) бомбы, которые не взорвались… Утренние газеты сообщали, что наши отбили у боливийцев два форта обратно. “Превосходящие силы неприятеля”, по-видимому, оказались на самом деле не Бог весть какими, ибо форты отобраны обратно одним лишь эскадроном»{127}.
В ходе боев местного значения стала вырисовываться линия фронта, которая на картах редким пунктиром пересекала местность, отмеченную как поросшую жестким кустарником равнину вперемешку с болотистой сельвой.
Сражающиеся стороны активно использовали познания в фортификации и возводили на завоеванных территориях деревоземляные укрепления, гордо именуемые «фортами». Солдаты полковника Эстигаррибиа минировали пространство вокруг фортов, делая их неприступными для противника.
Началась затяжная позиционная война. Войска зарывались в землю, опутывая свои позиции колючей проволокой, сооружая блиндажи и укрепляя пулеметные гнезда.
«Что дали Парагваю наши офицеры? Прежде всего они дали свой военный опыт Великой и Гражданской войны, и не только участием в самой войне, но и подготовкой офицерского состава… Наши офицеры были… знающими и опытнейшими инструкторами по пулеметному делу; были знающими, и даже учеными артиллерийскими техниками, наладившими работу в единственном в Парагвае Асунсьонском арсенале, особенно в его отделе взрывчатых веществ, в лаборатории и в починочных мастерских, где за время войны производили не только починку орудий, ружей и пулеметов, но занимались и выделкой авиационных бомб, ручных гранат и т.п. Наши моряки дали свой многосторонний опыт личному составу парагвайских речных канонерок[35], а наши врачи и ветеринары поставили на должную высоту санитарную и ветеринарную службу в армии. Наши топографы и частью офицеры Генштаба значительно продвинули вперед дело снабжения войск картами и планами, а наши инженеры, а также офицеры Генштаба научили и фортификационному, и дорожному строительству», — подводил итоги первых месяцев военной кампании русский офицер{128}.
С начала 1934 года в затянувшейся войне стал намечаться перелом — парагвайцы начали хорошо подготовленное наступление на северо-западном участке фронта вдоль рек Пилькомайо и Монтелиндо. В сезон дождей боливийская военная техника, первоначально сдерживавшая скорое продвижение парагвайских войск, стала чаще выходить из строя, и задача наступательной операции объединенными силами пехоты и кавалерии, где ей отводилась роль фланговых обходов, решила исход войны.
Несмотря на численное превосходство сопротивляющегося противника, за два месяца наступательных операций парагвайцам удалось продвинуться почти на 200 километров, захватив более 7000 пленных.
Весной 1935 года сражающиеся стороны достигли крайней степени финансового и морального истощения. Боевой дух парагвайской армии был крепок, и в конце марта еще многократно возрос, когда полковник Эстигаррибиа привел свою армию к границам Боливии, атаковав нефтеносный район у городка Вилья-Монтес, расположенный в 60 километрах севернее аргентинской границы.
Через две недели оборонительных боев воля к сопротивлению боливийцев угасла, и началось отступление по всему фронту. Попытки сдержать парагвайские войска малочисленной авиацией привели к потере двух боливийских «фальконов», сбитых пулеметным огнем парагвайцев.
В конце мая 1935 года Вилья-Монтес, обороной которого руководил наёмный чехословацкий генерал Плачек, был окружен парагвайцами. После этого Боливия, у которой больше не осталось войск, обратилась в Лигу Наций с просьбой о посредничестве в заключении перемирия с Парагваем.
11 июня 1936 года было подписано соглашение о прекращении огня. Потери сторон убитыми составили 40 000 солдат у Парагвая и 89 000 — у Боливии. В плену у парагвайцев оказалась практически вся боливийская армия — 300 000 человек.
За время трехлетней войны двух стран на стороне Парагвая погибло пять русских офицеров. Это есаул Василий Федорович Орефьев-Серебряков (воевавший в чине майора парагвайской армии), ротмистр Борис Павлович Касьянов (в чине майора), хорунжий Василий Павлович Малютин (в чине капитана), ротмистр-текинец Сергей Сергеевич Салазкин[36] (в чине подполковника) и штабс-капитан Марковского офицерского полка Николай Иосифович Гольдшмидт (в чине капитана).
Воздавая должное заслугам русских офицеров, в столице Парагвая их именами были названы пять улиц, а в Свято-Покровском православном храме Асунсьона установлена мемориальная доска.
Справедливости ради, стоит отметить и оборотную сторону отношения парагвайцев к своим недавним товарищам по оружию. «Что же война дала русским, принявшим в ней такое видное участие? Часть офицеров была оставлена на военной службе, часть — устроена на службу гражданскую, но… некоторые, по увольнении в запас, были предоставлены своей судьбе… Но вот довольно показательно, что когда в парламент был внесен проект закона о предоставлении русским врачам, принимавшим участие в войне, права практики наравне с врачами-парагвайцами, то… проект это был провален, и русские врачи, так много сделавшие и так потрудившиеся на войне, не получили права свободной практики и вынуждены, как и прочие иностранцы, работать только в тех местах, которые отстоят не ближе как на несколько десятков километров от места практики врача-парагвайца… В заключение думаю, что не погрешу против истины, если скажу: жаль, конечно, что русская кровь пролилась на парагвайских полях за совершенно чуждое нам, русским, дело…»{129} — горестно констатировал военный эмигрант.
В целом же настроение русских в Парагвае, спустя годы после победы над Боливией, лучше всего охарактеризовано в письме казаков из Парагвая, адресованного редакции казачьего журнала, выходящего в Париже: «Настроения… заставляют желать много лучшего… Бросается в глаза тоска и печаль по Родине, если можно так выразиться, тоска по Европе… Уж слишком нам приелась южноамериканская экзотика…»{130}
Для Парагвая победа в войне обернулась резким усилением влияния военных во внутренней политике. При этом среди офицеров, выходцев из низов общества, поначалу преобладали ярко выраженные «эгалитаристские» тенденции.
В феврале 1936 герой Чакской войны полковник Рафаэль Франко совершил военный переворот националистического характера и попытался вернуть страну ко времени великих лидеров XIX века, Хосе Родригеса де Франсии и Франциско Солано Лопеса — то есть провести ускоренную индустриализацию с опорой на собственные силы и усиление роли государства с введением элементов социализма. Естественно, что с такой программой полковник долго не удержался у власти — через полтора года его свергла Либеральная партия, требовавшая вести Парагвай по пути демократии «западного образца».
На выборах 1939 года президентом вновь был избран военный — маршал Хосе Феликс Эстигаррибиа, национальный герой страны и главнокомандующий вооруженными силами Парагвая в Чакской войне. В 1940 году он осуществил военный переворот и изменил конституцию, однако вскоре после того погиб в результате авиакатастрофы. К власти пришел генерал Ихинио Мориниго, установивший в стране жесткий диктаторский режим, который продержался до 1947 года.
Жизнь русских в Парагвае складывалась по-разному, но отдельно стоит сказать о личности генерал-майора Ивана Тимофеевича Беляева, чей вклад в победу Парагвая в Чакской войне несомненен.
Он сыграл не последнюю роль и в жизни страны в целом. Современные биографы генерала раскрыли читателям многие грани его научной и политической деятельности, оставившей заметный след в истории Парагвая в 1930—1950 годы прошлого века.
Беляев прибыл в Парагвай в марте 1924 года. Смог устроиться в Военную школу Асунсьона на должность преподавателя фортификации и французского языка, а в октябре 1924 года по заданию Министерства обороны был направлен в район Чако-Бореаль, представлявший собой междуречье Парагвая и Пилеканойо.
Правительству Парагвая было необходимо детально исследовать эту мало изученную еще местность и нанести на карту основные географические ориентиры. Это требовалось еще и для того, чтобы закрепить границу между Парагваем и Боливией, пусть пока лишь на бумаге. Закрепление границ «де-факто» помогло бы Парагваю если не предотвратить, то хотя бы отодвинуть казавшуюся возможной войну. Исследование и нанесение на карту топографических ориентиров на территории Чако в 1925—1932 годах оказалось важным вкладом Беляева и его немногочисленных русских спутников в мировую географическую и этнографическую науку.
Совершив 13 научных экспедиций, Беляев оставил после себя обширное наследие, разделы которого были посвящены географии, этнографии, климатологии и биологии Парагвая. Он изучил быт, культуру, языки и религии местных племен индейцев, составив первые словари: испанско-мокко и испанско-чамакоко.
Исследования Беляева-иностранца помогли местным учёным разобраться в сложной племенной и этнолингвистической структуре индейского населения Чако. Его записки об индейцах Чако приобрели научную ценность потому, что автор был не сторонним наблюдателем жизни данного этноса, а постигал его жизнь «изнутри», проживая рядом с индейскими поселениями.
Усилия Беляева способствовали укреплению дипломатических и военных позиций Парагвая и были отмечены правительством Парагвая, присвоившим ему генеральский чин.
В войне против Боливии, проходившей главным образом за нефтеносный Чакский район, Беляев лично участвовал во многих сражениях. Им был спланирован ряд наступательных операций в бытность начальником Генерального штаба Вооруженных сил Парагвая.
Эта война, нанесшая серьезный удар по экономике Парагвая, не позволила Беляеву реализовать планы, связанные с привлечением талантливых и державно мыслящих представителей русской эмиграции, ив 1937 году он посвятил себя правозащитной деятельности, став во главе борцов за права индейцев. Национальный патронат по делам индейцев, который возглавил Беляев, не получал ни денег, ни земель для организации резерваций, и вскоре сам его руководитель был смещен со своего поста за отсутствием у правительства программы финансирования переселения индейцев.
В апреле 1938 года в Национальном театре Асунсьона с аншлагом прошла премьера спектакля первого в истории Америки индейского театра об участии индейцев в «Чакской войне». Автором либретто оказался Иван Тимофеевич Беляев. Через некоторое время труппа в 40 человек под руководством Беляева выехала на гастроли в Буэнос-Айрес, где ее ждал шумный успех.
Либреттист и правозащитник, бывший военный, не забывал Беляев и о русских сослуживцах, с которыми прошел тропы парагвайско-боливийской войны. Он устраивал их на работу, помогал, чем мог, был утешителем и наставником.
За время своей военной карьеры в Парагвае генерал Беляев успел побьгоать генерал-инспектором парагвайской артиллерии и начальником (с 1933 года. — Примеч. авт.) Генерального штаба парагвайской армии. Будущий парагвайский президент Стресснер начинал службу под его началом и навсегда вынес убеждение, что русские офицеры — люди чести и долга.
Мнение диктатора нашло отражение в топографии Асунсьона, где помимо улиц, названных по именам русских офицеров — участников Чакской войны, есть и улица России. На западе страны, в городе Фортин-Серебряков, стоит памятник генералу Беляеву — главному военному советнику парагвайской армии.
Неизвестной в наши дни осталась лишь часть гуманитарного наследия Беляева, которая касалась вопросов русской эмиграции. По убеждению генерала, сохранение и приумножение православных духовных ценностей, вдохновляющих в изгнании на творчество и открывающих иностранцам богатство русской души, всегда готовой поддержать слабого и отстоять правое дело, и было миссией отечественной эмиграции на Южноамериканском континенте.
Сам генерал стал инициатором создания в Парагвае первой колонии русских беженцев — так называемого «Русского очага» — духовного пристанища для сотен тысяч изгнанников с родной земли, где обычаи, религия и вековая культура России помогали всем носителям великой культуры сохраниться, «как в ковчеге», до «лучших времен».
Усилия либералов, «властителей дум» эмиграции, нанесли этому начинанию наибольший вред. Создание консервативной русской среды, пусть даже и вдали от центров скопления эмиграции, грозило пошатнуть позиции как либералов, так и консерваторов, погрязших в бесконечной говорильне, на которой и те и другие в Париже обеспечили себе авторитет и добились привилегий высказывать мнение от лица всего русского сообщества.
Серьезным ударом по планам «Русского очага» стал уход из жизни влиятельных фигур, так или иначе поддерживавших начинания Беляева, — смерть барона Врангеля в 1928 году, Африкана Богаевского в 1934 году, «таинственное исчезновение» из Парижа генерала Кутепова в 1930 году. Эти печальные события, как считал Иван Тимофеевич, помогли его недоброжелателям в Париже и в Парагвае окружить все начинания генерала плотной завесой молчания, замолчать и затмить деятельность Беляева по привлечению здоровых, национально мыслящих сил в страну.
Генералы Н.Ф. фон Эрн и С.П. Бобровский вступили в контакт с новыми руководителями РОВС в Париже, которые равнодушно отнеслись к начинаниям Беляева и были рады распаду русской колонии в Парагвае, как существующей вне союзов и общественных организаций, а значит, вне централизованного контроля.
Стараниями либералов в Париже усилия Беляева для привлечения эмиграции в Парагвай оказались напрасными. Патриотическая идея не выдерживала коммерческой нагрузки: путешествие за океан оказалось многим не по карману, а создание фонда в поддержку переезда не нашло поддержки финансовых воротил эмиграции, справедливо считавших себя не обязанными помогать консерваторам и державникам создавать прототип «реакционной России» в южноамериканской стране.
Стали появляться различные коммерческие предприятия, готовые за определенную плату организовать выезд желающих на жительство в Парагвай, но условия и стоимость услуг оказались столь грабительскими, что многие, первоначально согласившиеся, с негодованием отвергли идею переезда, в особенности когда им сообщали, что вырученные за переезд деньги поступают в распоряжение самого Беляева.
Так, пользуясь тем, что сам генерал находился вдали от Парижа, предприимчивые люди дискредитировали все добрые начинания, разрушая начатое им благое дело.
Одним из примеров растаскивания «иммиграционного проекта» генерала Беляева по незначительным частным акциям может служить известный случай с организацией эмиграции в Парагвай русских староверов и казаков из Прибалтики.
В марте 1934 года Беляев получил письмо от некоего президента общества «Русская эмиграция в Африку» Федорова с просьбой оказать содействие выезду в Парагвай 1000 семей русских староверов и казаков, осевших в Литве. Сначала они намеревались выехать в Марокко, но, прочитав в журнале «Казак» манифест Беляева, призывающий к отъезду в Парагвай, решили попытать счастья на южноамериканской земле. Беляев одобрил эту идею. Он пожаловал Федорова званием своего личного представителя в Парагвае и уведомил о том, что обратился в МИД страны с просьбой назначить его почетным консулом. Получив звание почетного консула Парагвая, Федоров заявил о независимом характере своей эмиграционной организации и предложил Беляеву принять в ней участие при условии полного разрыва с Колонизационным центром. На это Беляев пойти не мог. Он пытался дезавуировать Федорова как своего личного агента в Прибалтике. Но это уже не могло помешать Федорову проводить самостоятельную эмиграционную политику.
Распад русской колонии «Надежда» в Парагвае не привел к краху личных судеб колонистов лишь благодаря личной деятельности Беляева по устройству колонистов на службу. Всем вернувшимся в Асунсьон генерал выхлопотал у правительства квартиры, необходимые документы и помог найти работу. Конечно, это были небольшие должности, но при дешевизне парагвайской жизни прожить на такое жалование было можно.
Многие колонисты пошли в армию и с годами дослужились до высоких чинов. Так нашла свой конец, не воплотившись в жизнь, идея «патриотической эмиграции». Возможно, если бы Беляев уделил больше внимания «субъективному фактору», парагвайская колония сумела бы выжить.
В записках, оставленных генералом Беляевым, можно прочитать строки, граничащие с безнадежностью, но есть и другие, не допускавшие отчаяния, отказа от борьбы: «Памятником… остались тысячи русских интеллигентов, частью устроившихся в Парагвае или расселившихся по Аргентине, Уругваю, Бразилии, и двадцать тысяч крестьян, нашедших здесь спасение… не считая тысяч других, застрявших в иных краях. Поля, дома, хутора, скот — их тяжелый труд не пропал даром. И от этих людей я не слышал иного, кроме искреннего привета и благодарности».
Велик был вклад русских военных и их потомков и в культурную жизнь страны. При участии многих российских архитекторов в эмиграции был выстроена и сама парагвайская столица Асунсьон, а вклад русской военной эмиграции и их потомков в культуру этой страны оказался, как и во многих странах мира, весьма заметным, а порой и новаторским.
Дочь генерала Н.Ф. фон Эрна, Тала Николаевна фон Эрн, стала основательницей первой в стране балетной школы. Еврейская колония в Парагвае, созданная в основном иммигрантами из России, дала Парагваю таких крупных художников, как Ольга Блиндер, Бернардо Краснянский и Бернардо Измахович, ярко проявивших себя в парагвайской культуре. Наши соотечественники всегда щедро и открыто делились своими знаниями и опытом с гражданами Парагвая, оставляя в их жизни благотворный след.