4.3. ПОЛИТИЧЕСКАЯ БОРЬБА ПРАВОЙ ЭМИГРАЦИИ И ОТВЕТНЫЕ МЕРЫ ИНО НКВД
На контрасте с «теоретической» линией деятельности барона в среде военной эмиграции существовала «практическая». Их придерживалась часть офицерства, настроенная радикально и готовая к продолжению тайной борьбы. Изначально лица, исповедовавшие метод террора, сплотились в Болгарии вокруг генерал-лейтенанта Виктора Леонидовича Покровского в начале 1920-х годов. Сам он был убежден, что при условии серии осуществленных десантов на советскую территорию с моря власть большевиков на юге страны можно будет свергнуть, а примкнувший народ и казаки довершат ее разгром и двинутся на север, чтобы завладеть столицей и изгнать красных прочь.
Планам Покровского за рубежом не суждено было развиться далее обсуждения их в кругу единомышленников. 3 ноября 1922 года, в ходе расследования болгарской полицией убийства в Софии просоветского казачьего деятеля Агеева, сам Покровский был убит штыком болгарского жандарма в местечке Кюстендиле, при сопротивлении своему аресту.
«Обмен ударами» военных эмигрантов и ИНО ОПТУ продолжался большую часть 1920-х годов. Так, в Лозанне 9 мая 1923 года капитаном Дроздовского полка Морицем — Александром Конради (служившим в своё время адъютантом генерала А.В. Туркула) и его товарищем штабс-капитаном Аркадием Полуниным был застрелен генеральный секретарь советской делегации В.В. Воровский. При нападении два помощника генсека легко ранены. Официально делегаты прибыли в Швейцарию на конференцию по Ближнему Востоку[16].
Согласно воссозданной следователями картине происшествия, около восьми вечера Конради пришёл в ресторан гостиницы «Сесиль» и занял там место за свободным столиком. В описываемое время в зале оказалось около трех десятков посетителей. Вскоре в ресторан пришли Вацлав Вацлавович Воровский и его помощник Иосиф Израилевич Аренс, а через некоторое время к ним присоединился и другой помощник советского полпреда, 19-летний Максим Анатольевич Дивильковский. Они заняли столик недалеко от того, за которым расположился Конради. Когда большинство посетителей покинуло ресторан, Конради подошёл к Воровскому и два раза выстрелил тому в затылок в упор. Воровский замертво рухнул на пол. После этого Конради выстрелил ещё раз в воздух, чтобы напугать двух сотрудников Воровского. Раненный рикошетом от второго выстрела, Иосиф Аренс упал под стол. Там он и оставался до прибытия полиции. Дивильковский же попытался обезоружить стрелявшего, но ударом кулака был сбит с ног и затем ранен в бок. Эти два советских сотрудника, сопровождавших Воровского, отделались лишь лёгкими ранениями. Стрелявший сам попросил метрдотеля гостиничного ресторана, в котором и произошло убийство, вызвать полицию, и добровольно предал себя в руки властей. Вскоре швейцарская полиция арестовала и единственного сообщника Конради — Аркадия Полунина. Не без деятельной помощи швейцарских адвокатов Теодора Обера и Сидни Шопфера, пригласивших в качестве свидетелей на суд русских эмигрантов, бежавших из России от жестоких расправ, суд города Лозанны оправдал убивших Воровского с учетом их собственных свидетельств о зверствах большевиков[17].
Памятуя о неизбежной мести ИНО ОГПУ, Мориц Конради решил скрыться во Франции, где поступил на службу в Иностранный легион, осложняя чекистам задачу легко добраться до него. В 1925—1926 годах он принял участие в войне испано-французских войск против так называемой Рифской республики — племенного повстанческого образования в Северном Марокко. По газетным сообщениям, Мориц Конради скончался в марте 1931 года в Африке, оставаясь на службе в Иностранном легионе. Второй обвиняемый и оправданный по делу об убийстве Воровского — Аркадий Полунин до убийства Воровского служил секретарем Российского Общества Красного Креста в Женеве, а в годы Второй мировой войны, по некоторым сведениям, принимал участие в Русском освободительном движении…[18]
Не прошло и четырех лет после убийства Вацлава Воровского и смерти в одном из германских санаториев его вдовы Доры Моисеевны Воровской (урожденной Мамут) от тяжелого потрясения, вызванного убийством, как в 1927 году другой русский эмигрант — 19-летний Борис Коверда — смертельно ранил на Варшавском вокзале советского полпреда Пинхаса Лазаревича Войкова (Вайнера).
Войков — один из участников убийства царской семьи в Екатеринбурге в 1918 году — оказался на вокзале, встречая и одновременно провожая своего давнего знакомого, бывшего руководителя советского консульства в Великобритании Аркадия Павловича Розенгольца. Теперь уже бывший советский генеральный консул в Лондоне был вынужден покинуть страну пребывания в связи с крупным международным скандалом, в результате которого Великобритания разорвала дипломатические отношения с СССР, выслав весь штат советского консульства во главе с самим виновником «шпионского скандала» Розенгольцем. По пути из Туманного Альбиона тот возвращался в НКИД, ожидать нового назначения, чем и решил воспользоваться Войков, задумавший при случае попросить Розенгольца замолвить о нем слово в Москве, как о некогда «пострадавшем» от недружественных действий властей иностранных государств. К тому времени Войков был выслан из Франции за череду скандальных похождений, не соответствующих дипломатическому статусу.
Обсуждая дела, два советских дипломата неторопливо прогуливались по варшавскому перрону, не заметив, как навстречу им направился молодой человек и, подойдя поближе, неожиданно сделал несколько выстрелов в сторону Войкова. В обвинительном акте о предании Бориса Коверды чрезвычайному суду в качестве обвиняемого ситуация складывалась следующим образом: «Войков отскочил, бросился бежать; нападающий стрелял ему вслед, в ответ… Войков вынул из кармана револьвер, обернулся и несколько раз выстрелил в нападавшего, затем стал падать и упал на руки подбежавшего полицейского околоточного Ясинского. Нападавший, который увидел приближающуюся полицию, по требованию которой он поднял руки вверх и бросил револьвер на землю, добровольно отдался в руки полиции, заявляя, что он — Борис Коверда и что стрелял, желая убить Войкова в качестве посланника СССР, дабы отмстить за Россию, за миллионы людей. Посланник Войков, по оказании ему первой медицинской помощи на вокзале, был перевезен в госпиталь Младенца Иисуса, где в 10 часов 40 минут того же дня скончался»{108}.
На первых же допросах, последовавших в привокзальном участке полиции, юноша показал, что является русским эмигрантом православного вероисповедания, и что он совершил убийство советского полпреда из соображений мести большевикам «за распятую родину». Под этой емкой метафорой молодой эмигрант подразумевал личное участие Войкова в убийстве царской семьи в качестве технического организатора и участника расправы, совершенной в Екатеринбурге в ночь с 17 до 18 июля 1918 года. Один из очевидцев, австрийский военнопленный И.Л. Майер, вспоминал: «…Когда мы вошли (в подвал. — Примеч. авт.), Войков был занят обследованием расстрелянных <лиц>, не остался ли, кто-нибудь ещё жив. Он поворачивал каждого на спину. У Царицы он взял золотые браслеты, которые она носила до конца… Когда мы приехали на нашей коляске, то вокруг нескольких костров сидели красноармейцы. Голощёкин, Белобородое, Войков и Юровский стояли отдельно… Ермаков был разбужен, и они с Войковым стали разворачивать мёртвых из шинельного сукна и их раздевать, причём они внимательно обыскивали одежду. Юровский положил свою фуражку на землю, и туда складывали все драгоценности…»
Как писали очевидцы, «Войков сохранял перед смертью значительное присутствие духа. Придя в сознание в госпитале… он отдал своему секретарю (Юрию Григоровичу. — Примеч. авт.) распоряжение, касавшееся бывших при нем бумаг и ключей постпредства, о судьбе которых он беспокоился. Умер он в присутствии министра иностранных дел Залесского, приехавшего в больницу от имени польского правительства. Из больницы труп Войкова, в набальзамированном виде, был перевезен в <советское> постпредство, которое воспользовалось этим случаем для устройства в Варшаве коммунистической демонстрации… Польское правительство выразило вдове Войкова и правительству СССР соболезнование и выполнило все формальные обязательства, вытекавшие из наличия дипломатических отношений между Польшей и советской Россией. 10 июня гроб с останками Войкова был перевезен на варшавский главный вокзал, а оттуда, в особом поезде — в Москву. За гробом по улицам Варшавы шли все местные большевики из постпредства и Розенгольц, представители польского правительства и дипломатического корпуса, и наряд польских войск, отдававших праху Войкова воинские почести и охранявших порядок (настолько строго, что похоронное шествие двигалось по совершенно пустынным улицам)»{109}.
На проходившем в Варшаве процессе Борис Коверда так высказался относительно содеянного им преступления: «Я убил Войкова не как посланника и не за его действия в качестве посланника в Польше — я убил его как члена Коминтерна и за Россию».
Польским судом Борис Коверда был приговорен к бессрочной каторге. Отец Бориса с криком: «Я горжусь тобой, сын!» упал перед ним на колени и стал просить у него прощения за свою трусость, считая, что он сам должен был бы уничтожить одного из палачей своего народа. Публика, присутствовавшая на слушаниях дела, была поражена происходящим, некоторые женщины рыдали, не скрывали слёз мужчины…[19]
По ходатайству адвокатов Коверды, президент Польши сократил время бессрочного отбывания их подзащитным каторги на 15 лет. Полностью его амнистировали и освободили лишь в 1937 году по случаю 20-летия образования независимой Польши. Весна 1927 года оказалась весьма неспокойной для ОПТУ и советских деятелей. Именно в этом году при РОВС был создан «Союз Национальных территорий» с целью планирования и исполнения ряда покушений и диверсий на территории СССР. Генерал Кутепов создал свои «окна» и «линии», бросив вскоре одну из наиболее успешных боевых групп в атаку на противника: В.А. Ларионова, СВ. Соловьева, Д. Монахова. Их первый взрыв прогремел в Центральном ленинградском клубе коммунистов на набережной реки Мойки, в результате чего пострадали 26 партийных и советских работников. Следующий взрыв произошёл в Москве — сработало самодельное взрывное устройство на Лубянке, в общежитии работников ОПТУ…
Исполнив задания, бывший капитан Марковской артиллерийской батареи Виктор Александрович Ларионов и члены его группы благополучно вернулась в Финляндию, но вскоре, по требованию финских властей, боявшихся политических осложнений с СССР, были высланы из страны. Ларионов уехал во Францию, откуда за открыто декларируемые антисемитские взгляды по требованию партии Народного фронта Леона Блюма был выслан в Германию в 1938 году. Там год спустя Ларионов возглавил Национальную организацию русской молодежи, объединившую ряд эмигрантских объединений молодых людей на территории Третьего рейха.
Благодаря успешно проведенным операциям в СССР фигура генерала Кутепова в глазах советских руководителей стала приобретать черты опаснейшего зарубежного противника. Помимо координации террористической деятельности законспирированное боевое крыло РОВС под началом генерала сосредоточилось и на двух других направлениях. Одно заключалось в установлении связи с высшими военачальниками Красной армии, многие из которых являлись императорскими офицерами, для привития им национально-освободительной идеи и совместной подготовки военного переворота в Москве. Другое — представляло собой систему «среднего террора». В её основу был положена концепция устрашающих ударов по отдельным советским учреждениям в столицах. Частично это и было продемонстрировано кутеповцами в 1927 году. Впрочем, превратить террористическую деятельность в систему борьбы членам боевой организации Кутепова было не под силу. Попытки перехода советской границы часто оканчивались неудачей для боевых групп. В ходе перестрелок с пограничниками гибла часть участников, а те, кому переходы оказывались по силам, впоследствии с помощью провокаторов были обнаружены и арестованы ОПТУ в различных городах. Аресты нелегалов проходили порой и на конспиративных квартирах, выявить которые помогала система доносов, к концу 1920-х годов успешно внедренная ОПТУ в сознание обывателей в отношении «подозрительных граждан». Не без помощи Скоблина, в то же время ОПТУ арестовало большую часть кутеповских «спящих агентов» в 17 городах страны.
На смену утратившим связь с зарубежьем агентами никто не был послан, а со временем и само направление вооруженных групп постепенно пошло на убыль. В довершение всего идею террора на страницах печати осудили либералы зарубежья, обработанные в соответствующем ключе большевистскими «агентами влияния» в Европе.
В качестве ответного шага ОПТУ развернуло ответную серию ударов против руководства РОВС, завершившихся их похищениями и убийствами. Последовательно были похищены и сам Кутепов и сменивший его генерал Миллер. В том и другом случае французской полиции так и не удалось выйти на след похитителей генералов, которыми в случае похищения Кутепова оказались агенты специальной группы ИНО ОПТУ Якова Исааковича Серебрянского.
Дальнейшие события развивались следующим образом. Летом 1929 года советское политическое руководство санкционировало операцию по «секретному изъятию» генерала Кугепова. 1 января 1930 года Серебрянский вместе с членами своей группы Турыжниковым и Эсме-Рачковским выехали в Париж, а менее чем через месяц, 26 января, генерал Кутепов был похищен ими при содействии Скоблила.
В день похищения и убийства Кутепов вышел из дома, направляясь в Галлиполийское собрание, в церковь на панихиду в память годовщины кончины коренного офицера Лейб-гвардии Егерского полка, генерала от кавалерии барона Александра Васильевича Каульбарса. Почивший был широко известен тем, что в 1919 году принял на себя организацию авиационных частей Северо-Западной армии под Петроградом.
До здания Собрания Кутепов так и не дошел. Впоследствии парижской полиции удалось установить, что около 11 часов дня Кутепова видел один офицер на углу улицы Севр и бульвара Инвалидов, но дальше путь его следования указать не мог. Следы генерала терялись. Наконец спустя несколько дней обнаружился еще один свидетель таинственного исчезновения. Им оказался уборщик близлежащей клиники, расположенной на улице Удино, Опост Стеймец, сообщивший полицейским следующее. Утром 26 января 1930 года, около 11 часов, из своего окна, выходившего на улицу Русселе, он увидел большой серо-зеленый автомобиль, развернутый в сторону улицы Удино, возле которого стояли двое высоких мужчин в желтых пальто, а неподалеку от них стояло красное такси. На том же углу переминался с ноги на ногу полицейский. В это время со стороны бульвара Инвалидов по улице Удино двигался мужчина среднего роста с черной бородой в черном пальто. Описанные свидетелем приметы вполне совпадали со стилем и внешним видом Кутепова. Когда человек, напоминавший Кутепова, свернув с Удино на Русселе, поравнялся с серо-зеленым автомобилем, люди в желтых пальто, находившиеся рядом, неожиданно схватили его и стали заталкивать в автомобиль. Полицейский, спокойно наблюдавший за происходящим, подождал, пока сопротивлявшийся не оказался в салоне, подошел и сел в тот же автомобиль. Машина, взревев мотором, вырулила на Удино и на скорости помчалась в сторону бульвара Инвалидов. Следом за ней отправилось и красное такси.
Исследователи похищения приходят к мнению, что после продолжительной автомобильной поездки, проведенной генералом в бессознательном состоянии из-за усыпляющего укола, сделанного ему сотрудниками ОПТУ, похищенный был погружен на советский теплоход «Спартак» под видом заботливо доставленного товарищами «загулявшего» старшего механика.
В знак протеста против похищения генерала около 6 тысяч водителей парижских такси — преимущественно русские эмигранты — устроили забастовку. По сообщениям эмигрантских газет, по инициативе газеты «Liberty» в Париже состоялся митинг протеста против похищения генерала Кутепова, собравший около 3000 человек. На нем было решено устроить демонстрацию перед советским полпредством и Министерством иностранных дел Франции.
В разных округах Парижа дело дошло до столкновений русских военных эмигрантов с полицией, причем последней пришлось пустить в ход дубинки. Видные представители русской эмиграции потребовали от французских властей вмешаться и освободить генерала, но к тому времени судно с Кутеповым уже покинуло территориальные воды Франции. Современник отмечал: «Гибель генерала Кутепова, преданного корниловцем генералом Скоблиным большевикам, был тяжелой утратой для русского дела… У меня был с ним разговор, и когда я спросил его, есть ли у него какая-нибудь сила, то Скоблин ответил, что имеет в Париже хороший корниловский полк. Я сказал ему: “так почему же вы, узнав о похищении советами генерала Кутепова, не разгромили советское посольство или вы это не могли сделать?” Он ответил: “да, мы могли бы разгромить посольство, но тогда это было несвоевременно ещё”. (Была еще задача предать генерала Миллера.) Предав и генерала Миллера, Скоблин сбежал в Москву, а место генерала Миллера занял генерал Архангельский, и Советам эта замена страшна не была»{110}.
По одной из современных версий работников архива ФСБ, обнародованных в прессе, генерал Кутепов умер от сердечного приступа вскоре после того, как теплоход прошел Черноморские проливы, примерно в 100 милях от Новороссийска.
Существует и еще одна версия гибели Кутепова, прозвучавшая из уст одного из старых французских коммунистов по фамилии Онель, рассказанная им в 1978 году. По рассказу Онеля, чей родной брат принимал непосредственное участие в похищении генерала, вышло так, что Кутепов — человек смелый и сильный — оказал агентам Серебрянского такое сопротивление, что они не могаи вести машину. Тогда брат Онеля, вынув нож, ударил им Кутепова несколько раз. Программой похищения этот ход, вероятно, предусмотрен не был. Нужно было срочно избавляться от тела, и агенты 01 НУ повернули машину к дому брата Онеля, проживавшего в парижском пригороде Леваллуа-Перре. Прибыв на место, четверо участников убийства вытащили бездыханное тело Кутепова и поволокли его в гараж. Немногим позже Онель вырыл яму в гараже, куда был перенесен убитый генерал. Для того чтобы скрыть следы преступления наиболее тщательным образом, агенты залили тело имевшимся у Онеля цементом, купленным тем как раз для укрепления гаражного пола.
Проверить этот рассказ сейчас почти невозможно, поскольку место, где находился гараж, давно застроено современными многоэтажными постройками[20].
Дело по ликвидации Кутепова дало новый толчок к развитию
карьеры Серебрянского и его группы. Вскоре во Франции он приступил к созданию автономной агентурной сети в различных странах для организации диверсий на случай войны. Работая за границей, Серебрянский лично завербовал около 200 человек. Созданная «Группой Яши» сеть действовала в Германии, Франции, Палестине, США, Скандинавии, на Балканах и состояла не только из секретных агентов ОГПУ и Коминтерна, но и из просоветских настроенных русских эмигрантов.
У погибшего генерала Кутепова остался пятилетний сын, Павел Кутепов, родившийся в Париже 27 февраля 1925 года. После смерти отца Павел учился в Париже, затем продолжал свое образование в Риге и сербском городке Белая Церковь. В отличие от отца, отношение молодого Кутепова к большевикам было скорее положительным. Несмотря на трагические обстоятельства гибели Кутепова-старшего, во время немецкой оккупации Югославии его сын примкнул к коммунистам и взаимодействовал с партизанами Иосипа Броз Тито. После войны Павел Кутепов оказался в СССР, где, по некоторым данным, работал на текстильных фабриках в Иванове. Впоследствии перебрался в столицу, и в свободное время сотрудничал с Отделом внешних церковных сношений Московской патриархии, где был оформлен в качестве внештатного переводчика.
По воспоминаниям знавших его лиц, Павел Александрович Кутепов недурно делал письменные переводы с французского, немецкого и сербских языков. За успешную работу в октябре 1960 года Кутепова взяли в штат переводчиком в ОВЦС. За семь последующих лет сын белого военачальника прошел путь от рядового редактора Бюро информации и переводов ОВЦС до руководителя этого отдела. Московская патриархия отметила способности Кутепова орденами Святого равноапостольного князя Владимира II и III степеней, орденом Преподобного Сергия Радонежского III степени.
Когда, не дожив немного до своего 60-летия, в декабре 1983 года после продолжительной болезни Кутепов-младший скончался, отпевали его в храме Всех Святых в Земле Российской Просиявших, что рядом с метро «Сокол» в Москве. Погребение состоялось на Бабушкинском кладбище на северо-восточной окраине столицы.
Зная, как тесно ОВЦС МП был связан с КГБ, и наблюдая карьеру Павла Александровича в отделе Московской патриархии, более других находившегося под опекой 5-го управления КГБ, можно предположить разные версии его успехов. Первая состоит в том, что при неоднократно высказываемой Кутеповым-младшим полной лояльности советской власти, многократно подтвержденной сыном непримиримого борца с большевизмом, ему было позволено трудиться на не самом обременительном переводческом поприще. Возможно, хотя и маловероятно, что, «искупив вину» своим десятилетним заключением в советском лагере, сын врага советской власти мог впоследствии посвятить свою дальнейшую жизнь чему угодно.
Но, что скорее всего, Павел мог быть использован МТБ и впоследствии КГБ для каких-либо его внешнеполитических «мероприятий» в отношении русской эмиграции, однако точных сведений об этом в нашем распоряжении не имеется. Мероприятия по обезглавливанию РОВС в Париже, завершившиеся еще в 1937 году, снимали вопрос по использованию родственников руководителей этой организации, лояльных советской власти, в каких-либо серьезных операциях[21].
22 сентября 1937 года, снова при содействии генерала Николая Скоблина и бывшего министра торговли в колчаковском правительстве Сергея Третьякова, был похищен генерал Евгений Карлович Миллер. Как ни странно, генерал Миллер, имевший немало оснований остерегаться Скоблина, содействовал его избранию в РОВС на весьма ответственный пост.
В недрах этой организации существовала и другая тайная организация, именовавшаяся «внутренней линией». Она занималась наблюдением за чинами РОВС и либерально настроенными русскими эмигрантами, открыто симпатизировавшими советской власти и по разным причинам входившими в контакт с РОВС. Кроме того, в недрах «внутренней линии» постоянно шёл отбор надежных кандидатов для работы на «внешней линии», то есть на территории СССР.
В 1935 году генерал Миллер опрометчиво поставил Скоблина во главе «внутренней линии»… Но вскоре после этого назначения, из пограничных с Россией северных государств стали поступать тревожные сведения. Осведомители в Финляндии дали знать Миллеру лично, через посредство представителя РОВС в Гельсингфорсе генерал-майора С.Ц. Доливо-Добровольского, что существуют неоспоримые данные о сношениях Скоблина с большевиками.
В русской колонии Парижа поползли слухи о связи Скоблина с советской агентурой. Обвинения против генерала, ставшие достоянием руководства РОВС, даже разбирались судом чести, состоявшим из старших генералов, но за отсутствием неопровержимых доказательств виновности Скоблина оправдали.
В конце 1936 года Миллер все же отстранил его от работы по «внутренней линии», ибо уже не доверял Скоблину, хотя причины, побуждавшие осторожного Миллера не порывать со Скоблиным совсем, так и остались неизвестны следователям, ведущим дело о похищении главы РОВС.
В гнетущей атмосфере обнаружившегося предательства в Париже прошли «Корниловские торжества». Устроителем и гостеприимным хозяином праздника был сам Николай Владимирович Скоблин. Журнал «Часовой», «орган связи русского воинства и национального движения за рубежом», издававшийся в Брюсселе, сообщал своим читателям, что «в следующем номере “Часового” будет отмечено это знаменательное событие». Но история распорядилась таким образом, что следующий номер журнала вышел с заголовком: «Злодейское похищение генерала Миллера!»
Несостоявшийся герой номера, генерал Скоблин заманил своего руководителя в ловушку, разработанную в недрах ИНО НКВД, пригласив того на мнимую встречу с представителями германской разведки. Сценарий похищения был тщательно продуман и разработан не только по часам, но и по минутам. Для обеспечения алиби сам Скоблин должен был оставаться на виду для отвода возможного подозрения в соучастии, которое могло пасть именно на него.
В среду утром 22 сентября 1937 года генерал Миллер, как обычно, вышел из своей квартиры в Булони и направился в канцелярию РОВС на улице Колизе, 29. В руках он держал темно-коричневый портфель. Около 12 часов дня он ушел из канцелярии РОВСа, предупредив одного из помощников, генерал-лейтенанта П.В. Кусонского, что у него деловое свидание в городе, после которого он вернется обратно. Перед уходом, однако, он дал Кусонскому неожиданное указание. Генерал Миллер просил вскрыть конверт и прочесть вложенную в него записку, если он вдруг не вернется со встречи. Записка, как выяснилось позже, содержала следующую информацию: «У меня сегодня встреча в половине первого с генералом Скоблиным на углу улицы Жасмен и улицы Раффэ, и он должен пойти со мною на свидание с одним немецким офицером, военным атташе при лимитрофных государствах Штроманом, и с господином Вернером, причисленным к здешнему посольству. Оба они хорошо говорят по-русски. Свидание устроено по инициативе Скоблина. Может быть, это ловушка, и на всякий случай я оставляю эту записку». Под письмом стояла подпись Миллера.
Миллер словно предвидел возможный поворот событий, и оказался прав. С этого свидания генерал не вернулся не только в РОВС, но и во Францию, оказавшись во внутренней тюрьме НКВД на Лубянке. По оплошности Кусонского, позабывшего о распоряжении начальника вскрыть письмо, как только станет очевидным, что председатель не вернулся со встречи, конверт был распечатан им лишь около 23 часов. Произошло это в то время, как взволнованная отсутствием мужа супруга генерала Наталья Николаевна Миллер, урожденная Шилова, потребовала, чтобы сотрудники РОВС поспешили оповестить полицию об исчезновении генерала. Прочитанная записка ошеломила Кусонского и адмирала Кедрова, заместителя генерала Миллера в РОВС. Ночной вызов мужа из дома на улице Колизе, 29 настолько встревожил жену Кедрова, что она тоже приехала в канцелярию. Тогда же явился один из офицеров организации, которого потом послали в гостиницу за Скоблиным, не сообщив тому ни слова о записке, оставленной Миллером. В канцелярии РОВС на Скоблина буквально набросились с расспросами взволнованные Кусопский и Кедров. Не подозревая о существовании изобличающего документа, он спокойно ответил, что не видел генерала Миллера еще с прошлого воскресенья. Но, когда ему предъявили записку, он изменился в лице и на какое-то мгновение потерял самообладание. Поборов смятение, Скоблин продолжал настаивать, что Миллера не видел и что в 12.30 дня он с женой обедал в русском ресторане, уверяя, что этот факт может быть подтвержден свидетелями.
Тогда вице-адмирал Михаил Александрович Кедров потребовал, чтобы Скоблин и присутствующие направились в полицию. Перед уходом Кусонский и Кедров решили наедине обменяться мнениями. Оставив их вдвоем, Скоблин сразу же воспользовался минутной заминкой. Он вышел из канцелярии, прошел мимо жены Кедрова и посланного за ним офицера (который все еще не знал о записке Миллера) и первым вышел на лестницу. Когда Кусонский и Кедров появились из канцелярии РОВС, Скоблин вдруг куда-то исчез. Не было его ни на лестнице подъезда, ни на самой улице.
Чины РОВС отправились в полицию и сделали официальное заявление об исчезновении своего председателя. По распоряжению французских властей было установлено наблюдение на всех железнодорожных вокзалах, во всех морских портах и на пограничных станциях. Туда же передали описание наружности Скоблина с приказанием его задержать. Но время было упущено.
Расследование гестапо, проводимое в условиях оккупации Парижа в начале 1940-х годов, в точности восстановило хронологию событий 22 сентября 1937 года. В общих чертах это было повторением сценария похищения Кутепова. Место, назначенное Скоблиным для свидания с Миллером, находилось в районе, где советское посольство в Париже владело несколькими домами. И, кроме этого, нанимало помещения для своих агентов и для служащих различных миссий. В квартале от перекрестка, где рю Жасмен пересекает рю Раффэ, стоял особняк на бульваре Монморанси. Там находилась школа для детей служащих советского посольства. Она была закрыта на время летних каникул. Из окна одного из соседних домов свидетель, знавший и Миллера, и Скоблина, видел их у входа в это пустое школьное здание. Скоблин приглашал Миллера войти. С ними был еще один человек крепкого телосложения, но он стоял спиной к свидетелю. Это происходило около 12.50 часов дня. Несколько минут спустя перед входом в школу появился закрытый грузовик серого цвета. Тот же грузовик, но уже с дипломатическим номером, появился около четырех часов пополудни в порту Гавра и остановился на пристани рядом с советским торговым пароходом «Мария Ульянова». Автомобиль выглядел пыльным и грязным. В будний день путешествие на автомобиле из Парижа в Гавр (расстояние между городами — 203 километра. — Примеч. авт.) можно было без труда преодолеть за три часа. Из автомобиля выгрузили тяжелый на вид деревянный ящик длиной приблизительно в шесть, а шириной — в два с половиной фута. И сразу же с помощью четырех советских матросов бережно перенесли его по трапу на пароход. Вскоре «Мария Ульянова» неожиданно для портовых властей и без обычного предупреждения развела пары, снялась с якоря и вышла в открытое море, не успев даже закончить разгрузку.
Портовый чиновник, зашедший по делам к капитану «Марии Ульяновой», сообщил потом полиции, что во время их разговора в каюту спешно вошел человек, на ходу бросивший что-то капитану по-русски, после чего тот сообщил, что получил радиограмму, требующую его немедленного возвращения в Ленинград. Французский портовый чиновник обратил внимание на то, что подобные требования обычно направляются агенту пароходного общества, а не непосредственно капитану судна. Сходя с парохода, он обратил внимание на стоящий рядом грузовик, которого за 25 минут до этого там еще не было.
На следующий вечер Эдуард Даладье, бывший тогда министром национальной обороны французского правительства, вызвал к себе советского посла. Сообщив ему о серьезных уликах и газетном шуме, поднявшемся вокруг похищения генерала Миллера, он предложил послу потребовать, чтобы пароход «Мария Ульянова» немедленно вернулся во Францию. Французские власти заявили советскому посольству протест против похищения генерала и угрожали выслать эсминец на перехват только что вышедшего из Гавра советского теплохода «Мария Ульянова». Советский посол в Париже Яков Суриц заявил, что французская сторона будет нести всю ответственность за задержание иностранного судна в международных водах, и предупредил, что Миллера на судне все равно не найдут. Французы отступились, вероятно, осознав, что живьем свою добычу чекисты не отдадут.
Генерал Миллер был доставлен морем в Ленинград и далее по железной дороге конвоирован в Москву. 29 сентября 1937 года он оказался на Лубянке. Там содержался как «секретный узник» под именем Петра Васильевича Иванова в обстановке режима повышенной строгости. На просьбу дать ему Евангелие узник получил отказ, равно как и на разрешение написать жене несколько строк.
11 мая 1939 года по личному приказу наркома внутренних дел Лаврентии Берии, несомненно, санкционированному Политбюро ЦК ВКП(б), генерал Миллер был расстрелян при участии коменданта здания НКВД на Лубянке Василия Михайловича Блохина. Тело генерала было кремировано, а прах высыпан в одну из безвестных могил в Донском монастыре.
Между тем обыск, проведенный французской полицией в Париже в доме Скоблиных, и дальнейшее расследование дела установили причастность Плевицкой к преступлению. При этом неожиданно для всех оказалось, что семейная в зеленом переплете Библия певицы и её мужа служила ключом для шифрованной переписки.
Во время судебного процесса над Плевицкой среди многих других был вызван в суд для допроса и бывший поверенный в делах советского посольства в Париже. Г.З. Беседовский, убежавший на Запад в еще 1929 году, под присягой сообщил, что в свое время парижский агент ОПТУ Владимир Янович говорил ему, что у него имеется свой «человечек» возле самого Кутепова и что этот «человечек» «женат на певице». Помимо упомянутого заявления Беседовского многие косвенные свидетельства связывали Скоблина и Плевицкую с советской агентурой еще в то время, когда во главе РОВС стоял генерал Кутепов. Только тогда обратили внимание на странное обстоятельство: не будучи в близких отношениях с женой генерала Кутепова, Плевицкая тем не менее старалась не отходить от нее в течение первых нескольких дней после исчезновения генерала. Под видом сочувствия Лидии Давыдовне Кутеповой Надежда Плевицкая в беседах старалась ненароком выяснить действия полиции в ходе расследовании дела об исчезновении её мужа.
Участь Кутепова и Миллера едва не постигла и генерала Антона Ивановича Деникина. Сам генерал вспоминал впоследствии, что в Париже Скоблин настойчиво уговаривал его отправиться вместе с ним на автомобиле в Брюссель, чтобы присутствовать на банкете местных корниловцев: «Поезжайте со мной, ваше превосходительство! — уговаривал Деникина Скоблин. — Я повезу вас в моей машине. Если хотите, можно выехать завтра, в четверг». Деникин сухо отказался от предложения, ибо настойчивость Скоблина показалась ему в какой-то момент подозрительной. Скоблин отлично знал, что бывший Главнокомандующий Добровольческой армией к нему не расположен, и в течение десяти лет избегал даже разговоров с ним. «Я подозревал Скоблина в сочувствии большевизму с 1927 года»{111}, — позже объяснял свою «нелюбовь» к навязчивому молодому генералу Деникин. И тем не менее вот уже несколько раз подряд Скоблин упорно, под разными предлогами, пытался навязать себя в шоферы к генералу: сначала он появился на квартире Деникиных в Севре. Поблагодарив Антона Ивановича за его прошлый приезд в Париж, Скоблин тут же предложил в виде ответной любезности лично отвезти Антона Ивановича в тот же день на автомобиле к семье в Мимизан. Просьба была выражена в почтительной, но настойчивой форме. Во время разговора неожиданно для Скоблина в комнату вошел один преданный Деникину казак, человек рослый, сильный и широкоплечий, с которым генерал заранее сговорился, чтобы тот натер полы и привел в порядок помещение его квартиры. Скоблин внезапно оборвал разговор. Делано заторопившись, он быстро откланялся и ушел. Из окна своей квартиры Деникин мог наблюдать, что в машине Скоблина сидели какие-то два совершенно незнакомых ему человека. Вскоре от Скоблина последовало еще одно предложение доставить генерала на автомобиле, сообразно с его желанием, или обратно к семье в Мимизан, или в Бельгию на банкет объединения корниловцев в Брюсселе. И, наконец, третье предложение Скоблина, сделанное им Деникину в присутствии полковника Григория Андреевича Трошина и корниловского штабс-капитана Петра Яковлевича Григуля, отвезти Деникина на своем автомобиле на следующий день, 23 сентября 1937 года, в Брюссель. Впрочем, все попытки Скоблина подвести генерала к захвату его чекистами оказались неудачными.
После провала, выявившего его связь с похитителями председателя РОВС, Скоблину удалось скрыться из Парижа в республиканскую Испанию. Там он, по всей вероятности, вскоре был ликвидирован сотрудниками НКВД. По версии, опубликованной покойным генерал- лейтенантом КГБ Павлом Судоплатовым, Скоблин погиб при налете авиации на Барселону в 1937 году. Иных подробностей о гибели Скоблина чекистом-мемуаристом не указывалось. Третьяков, который помог Скоблину скрыться после разоблачения, был казнен в 1943 году немцами как советский шпион. Жена Скоблина, певица Надежда Плевицкая, была осуждена французским судом как соучастница похищения Миллера и погибла во французской тюрьме в 1941 году. Жизнь певицы, окончившаяся столь печально, имела свою закономерность в развитии. Авантюризм и неистребимая страсть к материальному благополучию в конце концов привели ее к закономерному финалу. В большое искусство Плевицкую привел знаменитый оперный тенор Леонид Собинов, однажды услышав выступление молодой курской певицы на Нижегородской ярмарке. Собинов помог Надежде организовать первый многочасовой концерт в Большом зале Московской консерватории, восхитивший либеральную интеллигенцию, окрестившую певицу «талантливым самородком из народа». В Российской империи выходили одна за другой ее бесчисленные граммофонные пластинки, Плевицкой делают предложения о съемке в фильмах; nocreneirao Надежда Васильевна стала одной из самых высокооплачиваемых певиц своего времени. После выступления перед царской семьей государь император Николай II одарил молодую певицу драгоценной брошью, ласково назвав Плевицкую «нашим курским соловьем». Вторым мужем Плевицкой стал поручик Лейб-гвардии Кирасирского Его Величества полка Шангин, ив 1914 году, когда началась Великая война, Надежда отправилась вместе с ним на фронт, где стала сиделкой в полковом лазарете. В январе 1915 года кирасир Шангин геройски погиб в бою, и через некоторое время Надежда Плевицкая снова вышла замуж за другого офицера — поручика Юрия Плевицкого. Вскоре после этого события Российская империя начала рушиться, и вслед за этим разразилась великая российская смута. Жизнь Плевицкой во время Гражданской войны полна умолчаний и пробелов, сквозь которые ясно проступают лишь ее эксцентричные любовные приключения. Исследователями описан ее роман с сотрудником одесской ЧК Шульгиным. Как-то вместе с мужем Юрием Плевицким, ставшим красным командиром под влиянием «друга семьи» Шульгина, они неожиданно для себя попали в плен к корниловцам. И быть бы им расстрелянными, но великую русскую певицу узнал тогда молодой полковник Скоблин — командир Корниловского полка. Артистку привезли в штаб батальона, где она дала концерт для господ офицеров, причем при этом очарованный командир корниловцев лично аккомпанировал Надежде Плевицкой на гармони. Так начался этот тандем двух людей, волей обстоятельств ставших ключевыми фигурами в деле противостояния РОВС и ОПТУ.