Глава 4. «Официального заместителя не назначать». Попытка перехвата власти Свердловым после ранения Ленина
30 августа 1918 г. был ранен В.И. Ленин. Уже на третий день после этого события, 2 сентября, на заседании Всероссийского центрального исполнительного комитета под председательством главы Советского государства Я.М. Свердлова и по его предложению, подкрепленному инициативой «снизу», был объявлен «массовый красный террор против буржуазии и ее наймитов», и создан новый высший внеконституционный государственный орган: Революционный военный совет Республики (РВСР, Реввоенсовет Республики) — с диктаторскими полномочиями его председателя. Председателем, как мы уже знаем, опять-таки по предложению Свердлова, ВЦИК утвердил наркома по военным делам, члена ЦК Л.Д. Троцкого, а Главнокомандующим всеми вооруженными силами Республики — беспартийного военспеца, полковника И.И. Вацетиса, в то время — главнокомандующего войсками Восточного фронта.
Голосование большинства членов ВЦИК «за» Троцкого являлось вотумом доверия Свердлову, который занял место рулевого у партийного и государственного штурвала и уже именовал себя «председатель ЦК РКП». Симптоматично, что в том же заседании участвовал и Л.Б. Каменев. Этот авторитетный большевистский руководитель, давний ближайший соратник Ленина, никак не возражал против состоявшейся властной рокировки. Таким образом, фактически передача всей полноты власти Свердлову при формальном «диктаторе» Троцком произошла внешне спокойно. Но — лишь внешне. Ведь, как констатировано в историографии, «не обнаружен, по-видимому […] не сохранившийся ряд протоколов ЦК партии, относящихся к лету (с 20-х чисел мая до 16 сентября) 1918 г.»{386} Иначе говоря, информация о реальных событиях, связанных со сменой власти в условиях недееспособности вождя (причем окончательной, как тогда полагали многие) заведомо не полна.
Однако похоже, что этот информационный вакуум, загадочно возникший вокруг одного из важнейших фактов истории большевистской партии и Советского государства, рассеивается. Среди документов члена ЦК РКП(б) Г.Е. Зиновьева — ближайшего соавтора вождя, занимавшего в 1918 г. пост председателя Петросовета, — удалось обнаружить записку с черновым текстом предложений к заседанию Бюро ЦК РКП(б). На этом заседании, которое состоялось в Москве не ранее 30 августа — не позднее 2 сентября, а вероятнее всего или 1 сентября, решался вопрос о «конструкции» власти после ранения В.И. Ленина.
Документ представляет собой автограф Зиновьева черными чернилами на бланке председателя Совета комиссаров Петроградской трудовой коммуны. В совокупности с содержанием другого выявленного нами уникального документа — черновика двух протоколов заседаний Бюро ЦК РКП(б) (первое состоялось не позднее 2 сентября, второе не ранее 5 сентября) — сведения зиновьевской записки позволяют по-новому взглянуть на ключевые проблемы советской политической истории ленинского периода: развитие большевистской партии и ее высшего руководства на начальном этапе Гражданской войны и противостояние авторитарного и представительского начал в государственном строительстве РСФСР. Документы содержат ценные сведения об эволюции большевистского ЦК как высшего партийного органа и его узких «рабочих» коллегий в сентябре 1918 — марте 1919 гг., о фактической узурпации узкой группой лидеров прав Съезда партии как верховного органа и нарушении ими Устава как основного организационного документа; о взаимодействии трех основных политических институтов РСФСР (ЦК РКП, ВЦИК Советов и Совнаркома), о властной рокировке сентября 1918 г., и прежде всего об организации работы ленинского правительства.
Записка появилась максимум днем 31 августа: если бы она была написана вечером, то на заседании Бюро ЦК РКП(б) рассмотрели бы не предложения «питерцев»{387}, а нечто вроде предложения «питерцев и Дзержинского», который приехал в Петроград расследовать убийство председателя Петроградской ЧК М.С. Урицкого аккурат вечером 31 декабря{388}.
Процитируем этот документ Г.Е. Зиновьева — настолько же короткий, насколько важный:
«[№] 13157
1). Официального заместителя не назначать — напротив, подчеркнуть, что председателем [СНК] остается В[ладимир] Щльич].
2). Подписывать временно за может один из комиссаров (как это было в дек[абре 1917 г.], когда И[льи]ч на неск[олько] дней уезжал). Если будет Тр[оцкий], то Тр[оцкий]. Если нет, то может [Г.И.] Петровский и т. п. Председателю ЦК вместо председателя] Совнаркома] подписывать неудобно, т. к. [В]ЦИК — власть законодательная], а Совнарком] — исполнительная].
3). Бюро ЦК составить из тройки:
Троцк[ий], Свердл[ов], Рык[ов] (совещ[ательный] гол[ос]),
кандидаты] -Дзержинск[ий], Крест[инский], Кам[енев].
4). Бюро ЦК исполняет прежн[ие] функц[ии]»{389}.
Ниже — приписка фиолетовым карандашом: «Обратить вним[ание] на Бонна»{390}.
Судя по пятизначному порядковому номеру, а также учитывая, что на заседании Бюро ЦК полученные предложения рассматривались в качестве официальных тезисов петроградской группы цекистов{391}, данная приписка появилась после того, как Зиновьев согласовал текст с товарищами по высшему большевистскому руководству, находившимися в это время в Петрограде — членом и секретарем ЦК Е.Д. Стасовой, кандидатом в члены ЦК А.А. Иоффе.
«Бойчей» (Бонч-Бруевичей), на которых тогда могли «обратить внимание» в ЦК РКП(б), было двое: братья Владимир, Управляющий делами Совнаркома (ближайший сотрудник Ленина), и Михаил — генерал, в марте-августе 1918 г. военный руководитель Высшего военного совета при председателе Л.Д. Троцком. Не исключено, конечно, что речь шла о Михаиле Дмитриевиче: тогда приписка — самого Зиновьева, который знал наверняка, что вождь предпочел бы видеть в высшем военно-политическом руководстве вместе с Троцким не недалекого Вацетиса. Если же — и это более вероятно — речь шла о Владимире Дмитриевиче, то приписка исходила от Стасовой, небезосновательно считавшей «Бонча»{392} (создателя бюрократического аппарата Совнаркома) прожженным интриганом.
Укажем, что на обороте зиновьевского послания простым карандашом сделан набросок револьвера и еще один силуэт револьвера{393}, и вернемся от постскриптума к основному тексту, отражавшему взгляды ленинского прокуратора Петрограда на конструкцию власти в условиях ранения вождя.
Фраза «Официального заместителя не назначать» предполагает наличие заместителя неофициального. Последняя фраза второго пункта из черновика председателя Петросовета означает, что временную постановку во главе партийно-государственного механизма Я.М. Свердлова Г.Е. Зиновьев признал как совершившийся факт. Это было логично (собственно, кого из цекистов, находившихся в Москве, если не Я.М. Свердлова?), хотя с точки зрения преданности вождю и отстаивания собственных позиций во власти отнюдь не целесообразно: в жизни, за исключением ее самой, нет, как известно, ничего временного, что не могло бы стать постоянным. В определенной степени первый тезис зиновьевского документа — предательство вождя.
Составляя предложения в Бюро ЦК, Г.Е. Зиновьев, будучи искушенным политиком, пытался решить несколько задач одновременно.
Во-первых, ему, петроградскому полудиктатору, следовало максимально выиграть время, поскольку выздоровление вождя, в котором никто не был уверен, должно было кардинально изменить сложившийся в ЦК баланс сил, а скоропостижная смерть — в маловероятном, но все же не исключенном пока варианте — означала бы упрочение властных позиций Я.М. Свердлова и Л.Д. Троцкого. Последнее при демонстративных возражениях сулило председателю Петросовета совершенно случайную, не имеющую, конечно, никакого отношения к товарищам по ЦК, смерть от «эсеровского» (30 августа 1918 г., выстрелы якобы Ф. Каплан), как вариант — организованного некими «анархистами подполья» (от такого через год погиб друг юности Я.М. Свердлова — секретарь Московского комитета РКП В.М. ЗагорскийЛубоцкий) теракта или банального схода с рельс поезда, как это было аккурат в начале сентября с многолетним товарищем Свердлова по революционной работе — председателем Высшей военной инспекции Н.И. Подвойским, который после ранения вождя поспешил в центр и в результате на несколько дней оказался прикован к больничной койке{394}. Не исключена была и гибель «при крушении поезда», как это случилось со строптивым генералом А.А. Маниковским в момент, когда Гражданская война уже была на исходе и большевики смогли себе позволить избавиться от крупнейшего в России специалиста по организации боевого снабжения армии.
Во-вторых, Г.Е. Зиновьев прозондировал почву, не удастся ли сделать руководство более коллегиальным. При этом ни на секунду его не ослабив, ведь замена Ильича на очередную безразмерную, расплывчатую коллегию в условиях системного кризиса, когда вопросы было необходимо решать максимально оперативно, неминуемо привела бы к падению «рабоче-крестьянского» правительства. Было важно не допустить паузы в принятии властных решений и демонстрации растерянности, с чем Свердлов в конце августа — начале сентября 1918 г. справился образцово.
В этот период Бюро ЦК как «узкий состав Центрального комитета»{395} помимо присутствовавших в Москве и Кремле членов высшего большевистского органа составляли В.И. Ленин, И.В. Сталин, Л.Д. Троцкий и Я.М. Свердлов. Первый был ранен и находился едва ли не при смерти, второй увяз в Царицыне. Отсюда и крайне осторожное зиновьевское предложение: двум вождям — Я.М. Свердлову и Л.Д. Троцкому — добавить с совещательным голосом в Бюро ЦК А.И. Рыкова. То есть третьим членом Бюро предлагалась ленинская рабочая лошадка по Совнаркому: зам, который не может сам. Революционный романтик до мозга костей — как и его ближайший товарищ В.П. Ногин, — Рыков после прихода большевиков к власти и прощания с идеей об «однородном социалистическом правительстве» как атавизме гимназических и университетских иллюзий достаточно быстро превратился в талантливого администратора, но никак не политика: юношеские идеалы не помешали ему стать крупным советско-хозяйственным руководителем, однако не позволили дорасти до уровня партийного вождя, поскольку появившиеся с возрастом амбиции не были подкреплены искусом ведения дискуссий и подковерных баталий.
Предложение о введении в Бюро ЦК, пусть и с совещательным голосом, Рыкова наводит также на мысль о том, что, по мнению Г.Е. Зиновьева, в условиях ранения вождя мировой революции в Бюро должны были предрешаться важные вопросы, постановления по которым следовало оформлять в Совнаркоме. В этом случае функции Бюро ЦК, вопреки четвертому пункту зиновьевских предложений, не могли не измениться, что было предсказуемо: в условиях, когда орган не представляет собой организационно оформленной (бюрократической) структуры, конкретное содержание деятельности предопределяет персональный состав его членов.
Для создания потенциальной возможности расколоть Бюро ЦК в случае выздоровления В.И. Ленина Г.Е. Зиновьев предложил включить в него трех кандидатов, использовать которых на совместной работе было противоестественно. Во второй половине 1918 — начале 1919 г. Каменев и Дзержинский находились в личных и служебных «контрах» в связи с дискуссией о ВЧК{396}. «Органично» на их фоне смотрелась и явная кадровая уступка Свердлову — цекист из его уральской команды Н.Н. Крестинский, в первые месяцы советской власти наивно веривший в возможность проведения на практике программы ликвидации государственного аппарата, которую вождь сформулировал в своем последнем подполье, в агитационно-пропагандистской утопии «Государство и революция».
Зиновьев вносил предложение по изменению персонального состава Бюро ЦК, очевидно, предполагая, что интересы свои собственные, В.И. Ленина и его (в двух последних случаях председатель Петросовета, видимо, все-таки просчитался) будет отстаивать Л.Б. Каменев. И последнее: Н.Н. Крестинского уже тогда предполагалось сделать «добрым» комиссаром при свердловском Секретариате — по факту Крестинский стал таковым 16 января 1919 г., когда Пленум ЦК включил его в свое Организационное бюро (Оргбюро).
Таким образом, для обеспечения большей коллегиальности в руководстве партии, недопущения фракционного решения вопроса двумя вождями по согласованию друг с другом, в условиях временного отсутствия В.И. Ленина, постоянных командировок цекистов и пребывания части из них в Петрограде Г.Е. Зиновьев предложил дуумвирам новый — с учетом конкретных обстоятельств места, времени и действия — состав Бюро ЦК РКП(б). По сути, Г.Е. Зиновьев — первый, кто поставил вопрос о необходимости внесения большей планомерности в работу Бюро ЦК, т. е. фактически о создании Оргбюро. Если говорить несколько упрощенно, 16 января 1919 г., выделив из своего состава Оргбюро, в котором Я.М. Свердлов стал формально даже не первым из нескольких равных, Пленум ЦК провел в жизнь — в несколько измененном с учетом выздоровления вождя варианте — сентябрьскую идею Г.Е. Зиновьева 1918 года.
Налицо — казус: вместо «председателя ЦИК» Г.Е. Зиновьев написал «председатель ЦК».
Объяснений может быть два.
Объяснение первое: банальная описка, Г.Е. Зиновьев назвал Я.М. Свердлова «председателем ЦК» по привычке: цекисты давно привыкли, что председателем у них — Свердлов. Подобная привычка для молодого и безмерно амбициозного партийного вождя стала подлинной «заменой счастия». «Описки» вроде зиновьевской говорят о многом. Вопреки Уставу, «председателем ЦК» Свердлова стали считать даже представители узкой группы партийных вождей.
Объяснение второе: Г.Е. Зиновьев, набрасывая тезисы, рассуждал о том, что «подписывать» документы Совнаркома (читай — вести заседания правительства; в протоколах заседаний Совнаркома подпись председателя или председательствующего была элементом факультативным: так, до 18 марта 1918 г. В.И. Ленин не подписал ни одного протокола, далеко не всегда под протоколом заседания Совнаркома можно найти и подпись секретаря{397}) Я.М. Свердлову «неудобно» и как «председателю ЦК», и как председателю ВЦИК Советов. Потому-то Г.Е. Зиновьев и предлагал задуматься над тем же московским товарищам. Тогда выходит, что «описки» нет и в помине: Зиновьев аккуратно, но четко давал понять, что при живом вожде даже временно замещать В.И. Ленина в Совнаркоме Я.М. Свердлову не стоит. Тонкий намек, дававший на заседании Бюро ЦК козырь противникам блока Я.М. Свердлова и Л.Д. Троцкого — на случай, конечно, если найдутся желающие, используя излюбленное ленинское наречие, «немножечко» подраться. И подстраховка на случай возможного выздоровления вождя: «Как же так, ведь я выступил против председательствования Свердлова в ленинском правительстве!»
Второе объяснение логичнее еще вот почему: у Г.Е. Зиновьева (ни до записки в Бюро ЦК, ни после), как и у В.И. Ленина, слушатели и читатели советской прессы не смогли бы найти какие-либо практические предложения по организации разделения властей в Советском государстве. Сам по себе принцип Зиновьев, как и Ленин, считал буржуазным обманом, а дискуссии о соотношении представительной и исполнительной ветвей власти в условиях диктатуры пролетариата — абсурдом и непроизводительной тратой времени. Столь же логично смотрелись бы рассуждения Зиновьева о разграничении компетенции высших советских органов и Комуча.
Упоминание «председателя ЦК» — не единственная странность: в Бюро ЦК, по мысли Г.Е. Зиновьева, должен был — пусть и с совещательным голосом — войти А.И. Рыков, а одним из кандидатов в члены Бюро стать Л.Б. Каменев, притом что оба они в это время не состояли в ЦК РКП(б). Проведение в ЦК двух видных партийных деятелей (Каменев и Рыков были цекистами, но раньше{398}) — катализатор внутрипартийного режима. Совершенно очевидно, что в 1918 г. цекисты как представители высшего руководства РКП(б) отнюдь не были отделены бетонной стеной ни от кандидатов в члены ЦК, ни от других представителей руководящего ядра партии, входивших в состав ленинского ли правительства (как Рыков), в Президиум ли ВЦИК, в руководство ли обеих столиц (каковым был ставший 24 августа 1918 г. председателем Московского совета рабочих и солдатских депутатов Каменев{399}). А если говорить о революционном самосознании — от нескольких тысяч «старых большевиков», каждый из которых измерял свой вес в партии конкретным стажем.
Совершенно очевидно и другое: Съезд как «верховный», по Уставу, орган партии все более становился фикцией, объектом манипуляций верхов, лишь более или менее покорно голосовавшим за готовые проекты резолюций. Г.Е. Зиновьев и его петроградские товарищи, выдвигая кандидатуры в новый состав Бюро ЦК, без тени сомнения предлагали московским цекистам узурпировать основное право большевистского форума: на формирование персонального состава высшего партийного руководства.
В общем и целом, предложив московским товарищам свой вариант перераспределения обязанностей в ЦК РКП(б), Г.Е. Зиновьев изобразил из себя такую фигуру, которую ни дуумвиры, ни В.И. Ленин не могли бы счесть враждебной. Он признал лидерство Я.М. Свердлова и Л.Д. Троцкого, однако сделал все для накидывания «узды» (излюбленное выражение большевистских вождей) на их шеи и восстановления status quo в случае выздоровления председателя Совнаркома.
Протокол заседания Бюро ЦК, состоявшегося между 31 августа и 2 сентября 1918 г., исследователям неизвестен, однако реконструировать произошедшее на заседании наряду с автографом Г.Е. Зиновьева позволяет автограф Я.М. Свердлова из его блокнота, черновик протокола заседания Бюро ЦК:
«Бюро ЦК{400} — Предложения] питерцев [Зиновьева, отправленное от имени петроградских цекистов. — С. В.]
Совнарком =
Засед[ание] ЦИК{401}. 2) Революционный] в[оенный] совет, председатель] — Троцкий, Главнокомандующий] — Вацетис
3) Ратификация договора, 3) Декларация ЦИК
4) Знаки отличия = установить
5) Украина =
6) Перераспределение] сил —
7) Советские служащие»{402}.
На заседании Бюро ЦК были предрешены изученные нами в предыдущей главе постановления ВЦИК от 2 сентября — о ратификации дополнительного договора с Германией, создании РВСР с председателем Л.Д. Троцким и Главкомом И.И. Вацетисом.
Из помет Я.М. Свердлова следует, что вопрос о «перераспределении] сил» был с обсуждения снят или предложения по нему не прошли, а знаки различия, как и следовало ожидать, прошли без возражений (не вопрос для дискуссии). Кроме того, собравшиеся обсудили предложение Г.Е. Зиновьева (петроградских цекистов) и определили порядок взаимодействия ВЦИК и Совнаркома.
Судя по пометам Я.М. Свердлова красными чернилами на автографе, написанном черными, Бюро ЦК было предварительно утверждено в предложенном Г.Е. Зиновьевым сотоварищи составе. То обстоятельство, что Л.Б. Каменев не состоял в ЦК, «москвичей» не смутило точно так же, как и «питерцев». Мало ли что в марте 1918 г. вождь решил наказать Каменева за «ошибочное» желание «разделить и в октябре [1917 г.] власть»{403} с представителями других социалистических партий и, когда председательствующий на заседании съезда Я.М. Свердлов попросил «назвать кандидатов»{404} в ЦК, очевидно, специально проведенный на правах пифии в президиум съезда{405} В.И. Соловьев в числе 15-ти кандидатур в члены и 8-ми — в кандидаты не назвал фамилии Л.Б. Каменева{406}. Кстати, и А.И. Рыков во второй половине 1918 г. принимал участие в заседаниях ЦК РКП(б): практически во всех сохранившихся протоколах заседаний ЦК и Бюро ЦК, состоявшихся в этот период, не указан состав присутствующих, однако в протоколе заседания 16 сентября сделано исключение и в числе присутствующих — Рыков{407}.
Г.Е. Зиновьев и его петроградские товарищи по ЦК сочли, что Я.М. Свердлову как партийному вождю и главе парламента «неудобно» будет председательствовать в правительстве. Г.Е. Зиновьев полагал целесообразным, чтобы заседания Совнаркома вел кто-то из наркомов — как это было во время лечения В.И. Ленина в санатории «Халила» на Карельском перешейке 24–27 декабря 1917 г. (6–10 января 1918 г.){408}, когда 24 и 27 декабря, как указано в протоколах № 34 и № 35 заседаний Совнаркома, «председательствует Сталин»{409}. В истории правительства были прецеденты, когда заседания вел и Л.Д. Троцкий: по возвращении с отдыха вождь лично председательствовал на заседании Совнаркома 29 и 30 декабря 1917 г., 1, 4, 6, 7–9 января 1918 г.{410}, а в протоколе № 45 от 11 января указано: «председательствует Троцкий»{411}.
Но вот что бросается в глаза: в «Повестке заседания Совета народных комиссаров на 11 января 1918 г.» было намечено обсуждение 28-ми вопросов, а на заседании реально обсудили четыре, причем в одном случае на следующем заседании, состоявшемся под председательством В.И. Ленина 14 января, имела место апелляция на принятое Совнаркомом под председательством Л.Д. Троцкого решение (в протоколе — «заявление […] о пересмотре постановления»{412}), а в другом случае, правда, по крайне болезненному вопросу — продовольственному, который постоянно рассматривался и перерешался на заседаниях правительства, — было принято постановление «большинством семи голосов против трех при одном воздержавшемся»{413} и на следующем заседании к нему опять вернулись (правда, вопрос обсудили еще раз в связи с новыми обстоятельствами).
В первые несколько месяцев советской власти, когда большевики имели слабое представление о том, как организовать управление страной, и даже в свете ожидания мировой революции сомневались в необходимости государственного аппарата, перемена принятых решений и конфликты стали едва ли не атрибутом заседаний рабоче-крестьянского правительства. Однако в конце 1917 — начале 1918 гг. было нечто, принципиально отличавшее председательствования И.В. Сталина и Л.Д. Троцкого от ленинских.
Первый пункт протокола (председательствующий И.В. Сталин, на заседании — Я.М. Свердлов и несколько наркомов): «Вопрос о том, можно ли считать данный состав полномочным Советом. Считать полномочным. Откладывать те из вопросов, которые будут признаны кем-либо из народных комиссаров, присутствующих на заседании, слишком важными для решения в данном составе»{414}. То есть для принятия постановления в отсутствие Ленина как председателя и признанного вождя. Судя по всему, на время его отсутствия Сталин со Свердловым перенесли в правительство установленный в Бюро ЦК порядок, при котором любой недовольный постановлением цекист был вправе потребовать перерешения на Пленуме. И действительно, как Сталин, так и Троцкий, председательствуя в правительстве, сами делали доклады как наркомы РСФСР, соответственно, по делам национальностей и по иностранным делам. Более того, на втором указанном нами заседании под председательством Сталина из шести вопросов только один — о назначении Д.П. Малютина членом коллегии по продовольствию — по-настоящему требовал проведения через правительство, остальные пять пунктов представляли собой предложения наркома А.Г. Шляпникова по конфискации, главным образом недвижимого имущества, т. е. вопросы национализации, которые пришлось провести через «Большой» Совнарком{415} только потому, что еще не был организован «Малый» Совнарком (создан 9 января 1918 г. для решения второстепенных, как тогда говорили — «вермишельных», вопросов{416}).
Отдельно следует упомянуть протокол № 7 заседания Совнаркома от 21 ноября 1917 года. В этот день правительство впервые — во всяком случае, с 15 ноября{417}, поскольку более ранних протоколов в распоряжении историков нет — собралось без В.И. Ленина и явно по инициативе Л.Д. Троцкого (на заседании присутствовал И.В. Сталин). Будучи наркомом по иностранным делам, Л.Д. Троцкий вмешался в дела Наркомата по военным делам: предложил отправить в отставку руководителей наркомата Н.В. Крыленко, Н.И. Подвойского и В.А. Антонова-Овсеенко и не постеснялся выдвинуть собственную кандидатуру в числе трех предложенных им в качестве новых высших военных руководителей. Все предложения по изменению политики Наркомвоена ленинские наркомы приняли, но при этом пресекли поползновения Троцкого прибрать к рукам военное ведомство{418} (до марта 1918 г. Троцкий себе подобных выходок более не позволял).
В рамках анализа зиновьевского документа упомянем и протокол № 54 от 23 января 1918 г., в котором не указан председательствующий (Ленин отсутствовал): на заседании два основных вопроса докладывали Сталин и нарком внутренних дел РСФСР Г.И. Петровский{419}. Так что очевидно, что когда председатель Петросовета написал послание московским товарищам по ЦК, он не допустил серьезной ошибки: пусть и не во время декабрьского отдыха В.И. Ленина 1917 г., но некоторые заседания, видимо, действительно вел Г.И. Петровский.
В любом случае к моменту ранения В.И. Ленина традиции решения по-настоящему важных вопросов в Совнаркоме в отсутствии его председателя и признанного вождя не было. Для анализа происходящего на заседании Бюро ЦК РКП(б), состоявшегося не позднее 2 сентября, это принципиально важный момент. Напротив слова «Совнарком» у Я.М. Свердлова в его черновике знак равенства, означавший, как следует из контекста, что этот вопрос на заседании Бюро ЦК был решен. 5 сентября в руководящем ядре РКП(б) стало известно, как именно: Свердлов лично провел заседание Совнаркома. Ленинского Совнаркома. И на заседании он протащил ключевой вопрос внутренней политики: фактически о порядке проведения в жизнь постановления ВЦИК об объявлении массового красного террора{420}.
Я.М. Свердлов попытался внести серьезнейшую корректировку в сложившуюся систему высших государственных органов РСФСР. В том, что глава парламента посещал заседания правительства, ничего нового не было. Заменив на восьмой день после прихода большевиков к власти Л.Б. Каменева на посту председателя ВЦИК, Я.М. Свердлов регулярно (и даже часто) присутствовал на заседаниях Совнаркома, что — особенно до установления в июле 1918 г. монополии большевистской партии на власть — было в определенной степени выгодно вождю: В.И. Ленин принципиально уклонялся от отчета перед парламентариями о работе правительства, ссылаясь на крайнюю занятость, а тут всегда можно было заявить, будто деятельность «подотчетного» ВЦИКу органа лично контролирует глава парламента.
Однако председательствование в правительстве руководителя Советского государства было явлением, находившимся «за гранью» даже с точки зрения Конституции РСФСР, вплоть до официального роспуска группы демократического централизма (1921) так и не превращенной в никому не нужный и не интересный печатный текст. Не говоря уже об Уставе РСДРП(б), не букве (Устав в редакции лета 1917 г., естественно, не определял порядок руководства партией государством), но духу которого противоречила идея концентрации власти в руках одного человека — в условиях Съезда как верховного органа партии и ЦК как высшего. Не вспоминая и о российской революционной традиции: по справедливому замечанию П.А. Кропоткина, «председатель и всякого рода формальности крайне не по сердцу русским» (объективности ради вынужден обратить внимание на тот факт, что «председателем ЦК» себя провозгласил отнюдь не русский); добавим, что «без западноевропейских формальностей»{421} прекрасно обходились не только анархисты, но и представители других революционных партий.
Г.Е. Зиновьев считал свердловское руководство Совнаркомом «неудобным», а Я.М. Свердлов, напротив, удобным. И на заседании Бюро ЦК он, видимо, убедил товарищей в целесообразности максимальной централизации властных структур в критических условиях — с заявлением из серии, что с вождем-де у него все «сговорено»[32].
Однако, наложив лапу на рабоче-крестьянское правительство, Свердлов допустил серьезный тактический просчет. Подобный произвол ему могли спустить далеко не все цекисты. Но этого мало: председательство в правительстве главы парламента не восприняли бы всерьез даже аппаратчики Совнаркома, включая лично рекомендованного Свердловым Н.П. Горбунова — секретаря СНК РСФСР{422}, который некогда (в 1903 г.) сидел с будущим «председателем ЦК РКП» в одной камере{423}.[33] В протоколах заседаний Совнаркома, которые глава правительства проводил лично, Горбунов (с 27 ноября 1917 г. практически неизменно[34]) указывал — «председательствует Вл[адимир] Ил[ьич] Ленин» или «председательствует Владимир Ильич Ленин», а когда вождь отсутствовал, столь же аккуратно фиксировал: «председательствует Сталин»{424}, или «председательствует Троцкий»{425}, или «председательствует Рыков». Для Свердлова Горбунов исключения не сделал. Все усевшиеся в кресло вождя — по нужде ли, по собственному произволу ли — воспринимались правительственными аппаратчиками (и тем паче ленинскими наркомами) как временщики. Каковые, как известно, рано или поздно обязаны очистить занимаемые кресла: «Которые тут временные — слазь!»
5 сентября, судя по записи Я.М. Свердлова в блокноте, помимо заседания Совнаркома состоялось заседание Бюро ЦК РКП(б), на котором собравшиеся вернулись к вопросу о персональном составе Бюро. Повод был железный: Л.Д. Троцкий, ненавидевший «вермишельные» вопросы и не желавший замарать свои белые холеные руки осуществлением массового красного террора в масштабах всей России, попросил разрешения вернуться в армию —тпод самым благовидным предлогом. Ему якобы понадобилось принять участие в первом заседании Реввоенсовета Республики: будто бы «высший» чрезвычайный государственный орган нельзя было собрать на заседание не в Арзамасе, а в столице. Итог: «Троцкому разрешается поехать из Москвы, и Г.Я. Сокольников направляется в район 2-й армии <в качестве заведыв[ающего]> для руководства политич[еской] работой <и для организации вместе с т. Гусевым>»{426}.
Дальнейшее изложенное Я.М. Свердловым ставит больше вопросов, нежели дает ответов:
«Все вопросы, затронутые в Бюро по требованию пятого числа переносятся [на] Пленум ЦК Крестинский Каменев Свердлов <Рыков
Дзержинский>»{427}.
Вариантов для трактовки, с учетом недостающей запятой, может быть несколько, но логичен только один: под предлогом отъезда Л.Д. Троцкого и необходимости оперативно решать текущие партийные вопросы Бюро ЦК при свердловском соло еще раз обсудило и серьезнейшим образом подкорректировало «Предложение] питерцев» по персональному составу Бюро, по сути поставив все с ног на голову. Я.М. Свердлов в своем черновике с учетом просьбы Л.Д. Троцкого записал пять фамилий из предложенных Г.Е. Зиновьевым шести. Собравшиеся цекисты обсудили и высказались против членства в Бюро ЦК в любом статусе А.И. Рыкова и Ф.Э. Дзержинского (тем более что последний еще не успел вернуться из петроградской командировки), оставив лояльного Я.М. Свердлову выходца из его уральской вотчины Н.Н. Крестинского и председателя Моссовета Л.Б. Каменева, которому верность парламентским идеям стоила в ноябре 1917 г. поста главы Советского государства. Никакого деления на полноправных членов / члена с совещательным голосом / кандидатов в члены. Никакой угрозы баталий Каменева с Дзержинским. Никакого Рыкова, у которого, кстати, так же не исключено, что были натянутые отношения с Дзержинским[35], под ногами. Вместо органа аморфного — компактный, всего из трех человек: Крестинского, Каменева и самого Свердлова, у которых были все шансы найти общий язык (даже несмотря на до крайности натянутые до Октября отношения Свердлова и Каменева), и абсолютно дееспособный.
При сопоставлении автографов Г.Е. Зиновьева и Я.М. Свердлова становится, наконец, ясна позиция в вопросе о власти Л.Б. Каменева: включение в состав Бюро ЦК объясняет его осторожное молчание (в данном случае — знак лояльности) на заседании ВЦИК 2 сентября, когда парламентарии голосовали в действительности не за Л.Д. Троцкого и И.И. Вацетиса (никто из представителей советской и большевистской верхушки никто всерьез беспартийного главнокомандующего войсками Восточного фронта не воспринимал), а за Я.М. Свердлова как нового хозяина. Л.Б. Каменев был по характеру отнюдь не авантюристом и именно поэтому всю свою жизнь втягивался своими ближайшими товарищами во все авантюры, принять участие в которых было возможно. Именно его мягкий характер предопределил примиренчество к части меньшевистских сил и к Л.Д. Троцкому в 1910 г., по итогам которого Каменеву пришлось покаяться и признать правоту с трудом пошедшего на поводу у товарищей по Цека Ильича, который не желал ни малейшего компромисса с «товарищами противниками» по единой РСДРП. Именно высокая порядочность толкнула Л.Б. Каменева на совместное с Г.Е. Зиновьевым печатное заявление о готовящемся выступлении большевиков, а затем на участие в «первом кризисе советской власти» в 1917 году. Именно большевистская принципиальность подвигла его выступить с тем же Г.Е. Зиновьевым против сталинского диктата на XIV съезде ВКП(б) 1925 г. и иметь мужество сделать заведомо провальное предложение о снятии И.В. Сталина с поста генсека в условиях, когда Г.Е. Зиновьев прямо заявил: «Мы превосходно отдавали себе отчет в том, что мы являемся меньшинством на этом съезде»{428}. Наконец, Л.Б. Каменев сделал все, что мог в Объединенной оппозиции, которая была обречена на провал изначально. Не случайна едкая характеристика на XV съезде ВКП(б) А.И. Угарова, не представлявшего себе в 1927 г., какая судьба уготована ему и нескольким другим «отцам столицы» в 1930-е гг.: «Пару слов я хочу […] сказать о Каменеве. Я знаю его немного. Он человек покладистый. Я вспоминаю борьбу в 1917 году. Тогда я временно исполнял должность секретаря фракции Питерского совета. Как вы помните, тогда была буза с Каменевым и с Зиновьевым. Ну, ходили мы переговариваться, мирить, — мы были тогда не так много грамотны, — но потом увидели, что из этого дела ничего не выйдет. В дальнейшем был один случай, когда я выступал против Троцкого и встретил на одном собрании Каменева. Вспомнили 1917 год. Вот он мне и говорит: “Знаешь что, Угаров, меня тогда черт попутал”. Я, товарищи, думаю, по своей душевной простоте, что он его и сейчас путает этот черт, впился в Каменева и держит его за ноги»{429}. Характеристика при всей своей карикатурности весьма примечательная. Возможно, в 1918 г. Л.Б. Каменева ненадолго подержал «за ноги» черт в обличив Я.М. Свердлова, давно имевшего компромат на председателя Моссовета.
Обратим внимание и на то обстоятельство, что сопоставление предложения «питерцев» с черновым протоколом заседания Бюро ЦК торпедирует выдвинутую в рамках концепции «Кремлевского заговора» гипотезу о причастности к покушению на вождя Ф.Э. Дзержинского{430}. Если бы действительно имел место сговор первого председателя ВЧК (на тот момент действующим председателем ВЧК был Я.Х. Петерс — креатура Свердлова) с Я.М. Свердловым и/или с Л.Д. Троцким, Ф.Э. Дзержинский с подачи петроградских цекистов непременно был бы продавлен Я.М. Свердловым в Бюро ЦК вместо Л.Б. Каменева, с которым у него был острый конфликт между первой и второй российскими революциями.
Вообще, заметим, поверить в то, что Ф.Э. Дзержинскому могла прийти в голову мысль о нейтрализации В.И. Ленина, вообще крайне сложно. Поэт Владислав Ходасевич выразился довольно точно: сказать, что у председателя ВЧК «золотое сердце», было хуже, чем подло — глупо. Потому что не только «золотого», но самого лютого сердца у него не было. Была шестерня. И она работала, покуда не стерлась…»{431}. Правда, вопреки впечатлениям поэта, Дзержинский не всегда был «последовательным учеником Ленина» и «добросовестным исполнителем» воли вождей{432}. Дзержинский был патриотом в вопросе о судьбе его родной Польши, галантным кавалером в любви{433}, интересным собеседником в общении с «подведомственной» интеллигенцией и ответственнейшим работником, когда речь шла о деле. Независимо от постов: вначале как председатель ВЧК он расстреливал специалистов, впоследствии как нарком путей сообщения и хозяйственный руководитель — берег их как зеницу ока. Все это сочеталось в одном человеке вполне органично. Более всего Феликс Дзержинский напоминал Томаса Бекета, который вначале преданно служил Генриху II Плантагенету, а потом, перефразируя В.И. Ленина, «сделавшись архиепископом», неожиданно для короля и вопреки элементарной логике, стал служить самому Господу Богу. В действительности логика была: оба исторических деятеля — и Бекет, и Дзержинский — были беззаветно преданы порученным им делам, на советском сленге — узковедомственным интересам. В этом на Ф.Э. Дзержинского походил один из его преемников — сталинский нарком Н.И. Ежов (правда, в отличие от вечно экзальтированного председателя ВЧК этот скромный, аккуратный, исполнительный секретарь Московского комитета ВКП был типичным субпассионарием). Как отметил в своей книге о номенклатуре М.С. Восленский, «люди, работавшие до 1936 г. под начальством Ежова в ЦК ВКП(б), где он заведовал промышленным отделом, с недоумением рассказывали затем, что Ежов вовсе не производил впечатления злодея или садиста. Он был обычным высокопоставленным партбюрократом и выделялся лишь тем, что особенно старательно выполнял любые указания руководства. В ЦК было указание организовать строительство заводов — он организовал. В НКВД было указание пытать и убивать — он пытал и убивал. Не Макбет и не Мефистофель, а выслуживавшийся номенклатурный чин стал одним из гнуснейших массовых убийц современности»{434}. О таких, как Ф.Э. Дзержинский и отчасти Н.И. Ежов, говорил Г.Е. Зиновьев, когда вывел в 1924 г. тип работника-большевика, «относительно которого каждый знает: сегодня его партия поставила на текстильный трест, завтра пошлет на какую-либо самую трудную нелегальную работу, и он будет с одинаковой преданностью выполнять свои обязанности»{435}.
5 сентября 1918 г. Я.М. Свердлов прыгнул выше головы. Один или несколько цекистов, возмутившись сосредоточением всей полноты власти в руках одного человека — это при ЦК партии и к тому же при живом вожде! — потребовал (и) обсудить новую конструкцию аппарата власти на пленарном заседании ЦК РКП(б){436}. В новой ситуации Свердлову оставалось лишь максимально отсрочить созыв Пленума ЦК, что он, собственно, и сделал: Пленум состоялся только 14 сентября 1918 года. Протокол его числится среди, «по-видимому, не сохранившихся», известно лишь, что на заседании среди прочих обсуждался вопрос о «Банктруде» (Всероссийском профсоюзе работников кредитного дела), явно не самый важный и благополучно отложенный до 16 сентября{437}.
Второе после ранения В.И. Ленина заседание Бюро ЦК могло состояться как 5 сентября, так и 6 сентября: Л.Д. Троцкий был в Арзамасе — месте «сбора» РВСР — не позднее 7 сентября{438}. Возможная погрешность датировки не столь существенна, тем более, что, несмотря на требование перенесения постановлений Бюро на Пленум, 9 сентября Я.М. Свердлов опять председательствовал в ленинском Совнаркоме{439}. Второй вариант, кстати, еще больше разоблачает его в качестве претендента на единоличную власть в партии и государстве, чем первый, тем более что 6 сентября стало совершенно очевидно: В.И. Ленин не то что не собирается помирать, а совсем даже напротив — вот-вот вернется к делам государственной важности.
Так или иначе, Я.М. Свердлов дал своим завистникам прекрасный повод для сведения счетов: всего, что он успел сотворить за неделю — с 30 августа по 5 сентября 1918 г., — с лихвой хватило бы для открытого обвинения в узурпации власти. Даже если не считать крамольной самой по себе подписи «председатель ЦК», изобретатель которой замахнулся на святое — на партийный Устав. Совершенно очевидно, что, усевшись в кресло председателя Совнаркома, Свердлов во всей красе явил себя товарищам по партийному руководству, включая Ленина (по заверениям знавших его большевиков и вслед за ними — советских историков, будто бы не чаявшего в нем души).
Поведав в своих воспоминаниях, что во время болезни вождя «Совнарком заседал ежедневно и решал свои дела, причем председательствовали по очереди то тогдашний председатель ВСНХ Рыков, то председатель ВЦИК Яков Михайлович Свердлов», В.Д. Бонч-Бруевич передал в числе немногочисленных реплик последнего следующую: «Вот, Владимир Дмитриевич, и без Владимира Ильича мы все-таки справляемся»{440} (и заметьте — без переноса важнейших вопросов до выздоровления председателя Совнаркома).
В мемуарах передачу этой крайне двусмысленной фразы предварял тезис о том, что «жизнь брала свое, и Совнарком должен был отвечать на текущие требования жизни. Заседания [правительства] шли своим чередом, повестки выполнялись аккуратно, решения выносились после тщательного, сугубо осторожного обсуждения (очевидно, двойного: и на Бюро ЦК, и в самом Совнаркоме. — С.5.), и эта первая полная самостоятельность (! — С.В.) Совнаркома была многознаменательна: Совнарком учился делать свое дело без своего гениального вождя»{441}. А после следовал комментарий, который опровергает главный «аргумент» противников теории Кремлевского заговора: партия действительно не могла выжить, если бы она не сплотилась вокруг фигуры вождя, но вот вождем этим не обязательно должен был быть В.И. Ленин — «Больно и тяжело мне было это слушать, но я, конечно, понял глубину мысли Якова Михайловича, безмерно любившего Владимира Ильича: как ни трудно, как ни тяжело его отсутствие, но политическая жизнь и жестокая классовая борьба труднейшей эпохи диктатуры пролетариата требуют руководства, и это руководство есть, было и будет, что бы ни случилось (здесь и далее в цитате курсив наш. — С.В.), ибо партия наша жива и целостна, — вот смысл этих неожиданных слов Якова Михайловича Свердлова»{442}.
Развивая эту светлую мысль, В.Д. Бонч-Бруевич писал, что своими словами Я.М. Свердлов «как бы опровергал то паникерство, которое, несомненно, было в то время кое-где в наших рядах, ибо некоторые думали, что если бы случилось непоправимое несчастье с Владимиром Ильичом, то все пропало бы, все бы пошло насмарку и большевистская социалистическая революция приостановилась бы, потому что, — говорили эти товарищи, — мы все малоопытны в управлении страной и без Владимира Ильича несомненно наделаем много роковых ошибок, и они повлекут за собой огромные неудачи, которые закончатся общим крахом. Эти пессимистические, панические мысли высказывались на ушко, шептались по углам и, само собой понятно, не могли не вызвать глубокого негодования среди тех старых и закаленных большевиков, безмерно любивших Владимира Ильича, прекрасно знавших огромную его роль в истории нашей большевистской революционной борьбы, его колоссальное значение как вождя боевого пролетариата в дни отчаянной гражданской борьбы за Октябрь, но, несмотря на все это, никак не могущих сУдьбы величайшей социалистической революции ставить в безусловную зависимость от судьбы отдельного, хотя бы и гениального, ее деятеля»{443}. Вроде бы потом, ознакомившись с прессой, и сам В.И. Ленин демонстративно высказался против «совершенно немарксистского выпячивания» его «личности»{444} — впрочем, всё, что написал в своих воспоминаниях В.Д. Бонч-Бруевич о словах и делах патрона в ходе и после выздоровления, находится с исторической реальностью, мягко говоря, в своеобразных взаимоотношениях.
Многочисленные вариации В.Д. Бонч-Бруевича на тему «Покушение на Ленина 30 августа 1918 г.» сходны в одном: по уровню исполнения они достойны столь же объективных «трудов» и воспоминаний о В.И. Ленине и других лидерах партии, написанных в эмиграции Л.Д. Троцким. В.Д. Бонч-Бруевичу повезло даже больше, поскольку он пережил не только В.И. Ленина, но и И.В. Сталина — не осталось практически никого, кто бы мог поправить завспоминавшегося совнаркомовского аппаратчика[36] (одна бы Стасова могла[37] — да вечно занята была).
В отличие от протокола заседания ЦК РКП(б) от 14 сентября, протокол заседания от 16 сентября сохранился в соответствующей описи фонда ЦК (РГАСПИ). На закате советской власти он был опубликован и прекрасно известен историкам. На нем обсуждались вопросы: Банктруд, Петроградская ЧК, Московская областная конференция, повестка вечернего заседания ВЦИК, ходатайство Л.Д. Троцкого о кооптации в РВСР Л.Б. Красина, состав Президиума ВСНХ, назначение наркома труда.. Последний вопрос находился в компетенции с опозданием почтившего заседания высшего органа РКП(б) вождя мировой революции…{445}
Заметим, что с точки зрения делопроизводства определить вид выявленного нами документа Г.Е. Зиновьева крайне сложно: в позднесоветский период все, что направлялось в ЦК, стали называть «записками», однако в данном случае подобная дефиниция — явная натяжка. В любом случае давний соавтор вождя составил текст, согласовал его с петроградскими товарищами по ЦК и отправил на телеграф, дотошно пометив на черновике номер, за которым «Предложения] питерцев» были направлены Я.М. Свердлову (скорее всего, шифром «бриллиант»). В Москве расшифровку подшили в качестве материала к протоколу заседания Бюро ЦК РКП(б), а протокол вскоре… утратили. То обстоятельство, что зиновьевский экземпляр с двумя револьверами на обороте (рисунок, как говорится, по Фрейду?) был тщательно сохранен, а свердловский до нас не дошел, наводит на мысль о целенаправленном уничтожении документов о борьбе за лидерство в РКП(б) при жизни В.И. Ленина.