Конец многовластия

Конец многовластия

Рано или поздно половинчатая ситуация в стране должна была взорваться, и произошло это в августе 1689 года. Сторонники Софьи обвиняли Медведиху в том, что она подослала убийц к Софье: пойманы были трое негодяев с ножами, шатавшиеся по Кремлю. Под пыткой эти трое показали, что их подослала Наталья Кирилловна с заданием — убить Софью и Василия Голицына. Нарышкины, разумеется, отрицали свою причастность. Если даже причастность и была — доказать ее очень трудно.

Странная это история — вдруг посреди Кремля оказываются трое бродяг с ножами за голенищем… Во время стрелецкого бунта, «Хованщины» 1682 года, в Кремль кого только не носило, но теперь-то ведь никакого мятежа и бунта нет. Кремль — резиденция правительства, «первого царя» и «правительницы», на воротах стоят вооруженные стрельцы и кого попало не пропустят. Откуда же трое бродяг?! Может, постарались агенты Нарышкиных — то ли подкупленные люди, то ли их тайные сторонники? Очень возможно. Но не менее возможно и другое — что сами убийцы от начала до конца подложные, и сторонники Софьи «нашли» их посреди Кремля ровно потому, что сами туда провели.

Сам факт, что были такие, шатались по Кремлю, доказывает мало что. Ну, может быть, и готовили эти людишки человекоубийство. Может, хотели прирезать и Софью — потом можно было очень дорого сбыть ее голову Нарышкиным… Но очень может быть, никакого отношения к этим людям Наталья Кирилловна и в самом деле не имела. Не доказано ведь совершенно ничего, никак не прослежены их связи, а сами пойманные вскоре исчезают.

Может быть, конечно, что исчезли они вовсе не для современников, а для нас с вами — просто одна часть документов известна, а другие пропали, не дошли до нас и нам неизвестны. В изучении истории такие вещи происходят на каждом шагу, что поделать.

Но если пойманные «гулящие люди» и впрямь исчезли без следа — это очень и очень подозрительно. В этом случае, похоже, что сторонники Софьи пытались «слепить дело», а когда не получилось, не потянулась однозначная, для всех очевидная ниточка к Нарышкиным, поспешили спрятать концы в воду. Не обязательно все должно было кончиться для бродяг плачевно; совершенно не могу исключить вариант, что где-нибудь в Белгороде или Курске объявился вскоре странный человек с поясом, набитым золотыми. И, если не болтал лишнего, постепенно вышел и в купцы…

Они сами сознались? Тоже не доказательно, потому что мало ли какие фантастические вещи показывают люди под пытками! Скажем, несчастные «ведьмы» у немецких инквизиторов давали такие показания, что только диву даешься: и на шабаш они летали, и с дьяволом совокуплялись, и недород, ураган, наводнения организовывали.

Одним словом, крайне темная история.

А через несколько дней происходит еще одна, не менее темная: прибегает в Преображенское некий человек с криком, что, мол, там, в кустах сидят вооруженные люди, хотят извести царя. По другим сведениям, прибежал не «человек незнаемый», а стрелец из караула — мол, остальные караульщики бьются со злоумышленниками, давайте подмогу, спасайте царя!

Эта история еще темнее первой, потому что этих-то злоумышленников вообще никто в глаза не видел. Сидели, мол, в кустах, ждали царя… Почему именно царя? Кто сказал, что вообще кого-то ждали? И были ли они вообще, эти загадочные люди, под вечер засевшие в кустах?

История с засланными от Софьи убийцами важна потому, что стала спусковым механизмом для важных исторических событий. Дело в том, что Петр, только что вернувшийся из Немецкой слободы, Кукуя, и завалившийся спать, смертельно перепугался этих загадочных убийц. В одной рубашке, с перекошенным лицом, кинулся Петр бежать, спасаться куда глаза глядят. Издавая дикие вопли, судорожно дергая лицом и всем телом, еле взобрался он на лошадь, и бедное животное рвануло под обезумевшим седоком. Петр прискакал в Троице-Сергиеву лавру, под защиту могучих стен, отдался на волю монахов — вот, святые отцы, спасайте, меня убивают! Судя по всему, он и правда был невероятно перепуган. Впрочем, и потом множество раз в ситуации малейшей опасности будет повторяться эта реакция — истерика, эпилептический припадок, сдавленные вопли, паническое бегство куда глаза глядят.

Уже утром в Троицу приезжает денщик Петра, Александр Меншиков, привозит «милому другу» портки и какую-никакую одежду: Петр ведь ускакал буквально в нательной рубашке, едва прикрывшись. Петр отказывается выйти из-под защиты колоссальных стен монастыря-крепости, и весь его двор из села Преображенское перемещается именно сюда. По всей стране звучит призыв ко всему дворянству, ко всем государственным чиновникам, к армии — собираться сюда, к Троице-Сергиевой лавре! Нарышкины призывают собирать дворянское ополчение, двигаться всей силой против изменщиков, пытавшихся убить «второго царя». Ситуация гражданской войны…

Разумеется, Софья от своего имени и от имени «первого царя» тоже созывает дворянское ополчение: всем идти в Москву, в Кремль — звучит ее грозный приказ!

Что не выдержали нервы у Петра — очевидно, кто спорит, но очень уж похоже — не у него одного, у обеих сторон попросту не выдержали нервы. Дело в том, что незадолго до того Петра женили на Евдокии Лопухиной. По тогдашним русским обычаям женатый парень становился взрослым. Женившись, наследник престола получал право сесть на престол. «Первый царь» Иван слабоумен — значит, царствовать «второму царю».

Вот и не выдержали нервы и у Софьи, и у сторонников Петра.

В конце августа 1689 года страна оказывается в ситуации пока холодной, без пальбы, но совершенно реальной войны — гражданской и династической. Два правительства в стране: одно в Москве, другое в Троице-Сергиевой лавре, и каждое требует лояльности от каждого сколько-нибудь заметного в стране человека. Требует явиться «конным, людным и оружным», изъявить свою лояльность и высказаться в пользу именно этого правительства.

Страна выбирает Нарышкиных. Со всей огромной страны медленно, но неуклонно течет ручеек в Троице-Сергиеву лавру. Из Москвы, из лагеря Софьи, течет точно такой же ручеек, вплоть до последних, казалось бы, на сто рядов проверенных людей. Разумеется, множество людей выбирает Лавру не потому, что в чем-то убеждены, что-то считают или на кого-то полагаются. 90 % дворян, не говоря о рядовых солдатах и стрельцах, руководствуются не соображениями о судьбах России, а собственными эгоистическими стремлениями, страхами и расчетами. А очень часто — и прямыми приказами благодетелей, начальников или сюзеренов.

Но и выбор, несомненно, есть, — уже хотя бы выбор тех, кто полномочен приказать этим 90 % или убедить их в чем-то. Расчет на милости, если Нарышкины победят? Но ведь и Милославские не поскупятся для тех, кто посадит Софью на трон. Прямой подкуп? Но никаких невероятных богатств, никаких возможностей раздавать придворные чины у Нарышкиных нет, или, вернее, — их не больше, чем у политических конкурентов. Они не богаче Милославских и их сторонников, да и сам претендент на престол с их стороны все-таки более «неказистый» — «второй царь», а вовсе не первый и не правитель…

Почему же страна все-таки выбирает Нарышкиных?

Одна причина проста — это пол Софьи. Представим себе, что на ее месте была бы не дочь царя Алексея Михайловича, а сын. Скажем… ну тот же Василий. Пусть даже не наделенный всеми талантами и достоинствами Василия Голицына, но и не дурачок, не ничтожество, не трус… Скажем, нечто среднестатистическое, эдакий человек средних талантов и способностей (как основатель династии Михаил например). Или тем более человек с теми же незаурядными способностями, что сама Софья, но только мужчина?

Странно, что эта мысль до сих пор не приходила в голову нашим историкам, она ведь вообще-то элементарна. Но все, кого я спрашивал, как, по их мнению, — а что, если бы на стороне Милославских сидела бы на престоле не Софья Алексеевна, а сын… назовем его хотя бы Василий Алексеевич, и пусть тех же лет (в 1689 году Софье был 31 год)? Иван Алексеевич, болезненный и неумный, «головой скорбный», — это, конечно, не знамя. Ну а если бы знамя все-таки у Милославских имелось бы? И все, с кем я обсуждал такую возможность, единодушны — в этом случае у Петра не было бы ни одного шанса. Ни единого!

Вот и получается, что страна готова была признать женщину «правительницей», по мере привыкания к ситуации — и правящей царицей. Но именно что не выбрать, а признать, раз уж сложилась такая ситуация. Россия готова была смириться с положением вещей — раз уж нет лучшего претендента; согласиться с тем, что женщина сидит на престоле, по старому доброму принципу «на безрыбье и рак рыба». А вот выбрать женщину в цари, взять на себя ответственность за то, что она будет сидеть на престоле, отдать ей власть — к этому Россия еще совершенно не была готова.

Но это — только одна и, очень может быть, далеко не основная причина. Допускаю, что это прозвучит невероятно, даже дико — но похоже, власть досталась Петру именно потому, что и он лично, и Нарышкины олицетворяли собой самый кондовый политический застой.

Все знают, что Софья и Голицын — это реформы, это движение. А Петр — это стоящая за ним Медведиха с ее кланом людей не идейных, умственно не крупных, совсем не рвущихся что-то делать. В самом Петре ничто абсолютно не позволяло разглядеть будущего преобразователя.

Да, к этому времени у Петра уже было две или три тысячи «потешных войск». Но ведь полки «иноземного строя», офицеры-иностранцы, команды на голландском и немецком, вполне «иностранный» вид армейских соединений к тому времени вовсе не были в России чем-то необычным, чем-то вызывающим удивление и интерес. В Преображенском и Семеновском полках вовсе не было чего-то, выгодно оттенявшего их, заставляющего выделить из всех остальных «полков иноземного строя», а ведь вся русская армия с 1680 года состояла из регулярных полков с европейской выучкой.

Какие-то европейские вещи, которые любил Петр? Учение у европейцев?

Во-первых, ну кто в России знал, чему и у кого учится Петр? И кого это интересовало?

Во-вторых, не было у Петра никакого такого «европейского учения». То есть и глобус ему показывали, и всяческие приборы, и карты. Но показывали не больше, чем должны были показать любому русскому принцу, да к тому же не из числа «основных наследников». Федора, «первого наследника престола», учили несравненно серьезнее и куда более «по-европейски».

Трубка во рту? Пьянки в Кукуй-слободе? Дружба с Францем Лефортом и другими иноземцами? Но это ведь уж никак не говорит о программе преобразований, а свидетельствует разве что о готовности перенимать худшие стороны жизни европейцев. В самом же приятном случае говорит все это о мятущейся юности, стремящейся все на свете попробовать, во всякой гадости хоть немного да поучаствовать, хотя бы из любопытства. В худшем случае буйства Петра свидетельствуют о его развращенной и грубой натуре. Но уж никак все эти поступки не свидетельствуют о желании что-то в стране менять по существу.

К тому же 17-летний Петр никогда не высказывал своей приверженности к преобразованиям, не говорил о желании разрушить старину. Позже ему будут приписывать ненависть к боярству, к «византийщине», к старомосковской старине… Но все это чистой воды выдумки, потому что сам Петр никогда ничего подобного не говорил. По существу дела, он вообще ни о чем серьезном никогда не говорил, ничем определенным не интересовался, никаких проектов не строил. Василий Голицын мог кого-то пугать (или привлекать) своими масштабными программами, но вот у Петра-то их как раз нет и в помине.

В определенной степени для захвата власти это даже и хорошо… С одной стороны, не привлекает Петр активных людей, преобразователей, дельцов, а с другой — как раз не отпугнет людей пассивных, не склонных куда-то мчаться (а их-то всегда большинство). И судя по выбору, который делает Россия, большинство ее правящего слоя как раз важнее «не отпугивать» перспективой реформ.

Приходиться сделать вывод, что сторонников европеизации в России 1689 года немного. Причем «спокойный» вариант изменений, без «вскидывания на дыбы», возможен в основном тогда, когда у государственного кормила стоят люди, пришедшие к власти законным путем, но и без прямых выборов: например, те же законные наследники престола. И считаться с ними приходится, и в то же время как бы стоят они у власти помимо воли каждого отдельного человека… Если потребуют они, эти законные монархи, участия в реформах, изменения образа жизни — что ж, придется подчиниться! Но не выбирать же самому, по доброй воле то, что делать в любом случае будешь из-под палки, морщась и проклиная все на свете…

Как только Россия смогла выбрать — она выбрала лагерь, меньше связанный с преобразованиями страны.

В Лавре, когда в нее уже начали съезжаться бояре и дворяне, мать и патриарх специально уговаривали Петра вести себя так, как от него ждут: ходить тихими шагами, говорить скромно и кротко, побольше проводить времени в церкви, обо всем спрашивать мнения старших…

А с третьей стороны… Кто сказал, что, приезжая в Троице-Сергиеву лавру, россияне выбирали Петра?! Петра и видно не было, и слышно. Ну бегал такой по Преображенскому и Семеновскому, играл в войнушку, безобразничал в Кукуе… ну и что? Кто знал Петра? Кто с ним говорил, кто считал его серьезным фактором политики?

А никто. Знали не его, а мать, Наталью Кирилловну, Медведиху. Знали ее брата, Льва Кирилловича, их дальнего родственника Никиту Стрешнева. Знали патриарха, знали Федора Юрьевича Ромодановского, который хорошо относился к Петру. Вот эти люди были в политике важны, и именно они шли к власти. Они и вели переговоры, обещали места, расставляли альянсы, уговаривали и запугивали.

Эта коалиция, клан Нарышкиных, и получила власть в конечном счете.

До самой своей смерти 25 января 1694 года Наталья Кирилловна Нарышкина не то что не передала Петру всей полноты власти… Она и близко не подпускала его к принятию сколько-нибудь важных решений. Более того — есть серьезные основания полагать, что именно она развивала в Петре самые дурные наклонности — к пьянству, к разврату, к безумствам разного рода, — лишь бы он занимался потешными, войной, любовницами, приятелями, собутыльниками, флотом, женой… чем угодно. Впрочем, с женой она его тоже умело и целенаправленно ссорила, и тоже с понятной целью — чтобы сын не имел тыла в собственной семье, не мог бы начать с ней серьезную войну… Впрочем, куда уж ему!

Так что к власти шел никак не лично Петр, а позиция Натальи Кирилловны была хорошо известна в России — никаких перемен! Позиция странноватая для воспитанницы видного «западника» Матвеева, для дочери капитана в «полку иноземного строя», но что тут поделать?! Да, вот такая позиция. При ней… скажем так, в первые годы правления Петра, до смерти матери, никакие перемены в управлении страной и не происходили. Уж конечно, не были никак реализованы планы преобразований Василия Голицына. Даже то немногое, что успели сделать Федор и Софья, уничтожилось.

Федор и Софья с Голицыным придавали огромное значение справедливости правосудия, прекращению мздоимства и взяточничества чиновников. Они старались платить должностным лицам побольше, чтобы они были нечувствительны к предложениям хотя бы мелких взяток и обрели бы чувство собственного достоинства.

Теперь же установилось, по словам князя Бориса Куракина, «правление весьма непорядочное», «мздоимство великое и кража государственная», «судейские неправды» и прочие безобразия.

Все зависело от клана Нарышкиных, где заправляли несколько человек. Первой, разумеется, была Наталья Кирилловна, по словам все того же Куракина, «править была некапабель (от французского «ne capable» — «неспособна»), ума малого». Самый умный из ее «конфидентов», князь Борис Голицын, был человек неглупый и хорошо образованный, но «пил непрестанно» и, руководя Казанским Дворцом, совершенно разорил Поволжье.

Лев Кириллович Нарышкин, родной брат царицы, человеком оказался беззлобным, не подлым и даже не сводил счеты с Милославскими за прежние унижения. Человек «взбалмошный, недалекий и пьяный», он делал много добра самым случайным людям, «без ризону, по бизарии своего гумору». Никакими государственными делами он себя не прославил, никому не был особенно нужен, и кличку ему дали Кот Кириллович. Свойственник обоих царей по бабушке, Тихон Стрешнев тоже оценивается Куракиным как «человек недалекий», но лукавый и злой и «великий нежелатель добра кому угодно».

Клан Лопухиных так и не выдвинул ярких лидеров или представителей, так и остался в истории слепым пятном с надписью: «Лопухины». Было их человек до тридцати, «людей злых, скупых ябедников, умов самых низких».

Так что Нарышкины, «господа самого низкого и убогого шляхетства», самая жалкая клика… или, чтоб было приличнее, — эта компашка и пришла к власти. Она оттеснила даже Боярскую думу от принятия любых решений, и первые аристократы Московии «остались без всякого провоира и в консилии или в палате токмо были спектакулями».

Служилое и приказное общество было вполне под стать пришедшей к власти клике. Эту публику и «чистить» не пришлось, достаточно было снять внешнее давление, страх опалы, разжалования, наказания.

Судить об этом обществе можно хотя бы по запискам окольничьего Желябужского, наблюдателя и даже участника многих дел в те годы. В этих записках длинной вереницей проходят самые разные лица, от бояр и окольничьих до обычных приказных дьяков, судимых за самые разнообразные… скорее, пожалуй, за довольно однообразные преступления: женоубийство, оскорбление девичьей чести, подделку документов, «неистовые слова» про Государя, «непристойную брань» во дворце, за кражу золотых монет с помощью Тихона Стрешнева.

Самое яркое преступление совершил, пожалуй, князь Лобанов-Ростовский, который на Троицкой дороге разбоем отбил царскую казну. Зачем ему, владельцу нескольких сотен крестьянских дворов, было это нужно, история умалчивает. За разбойное нападение князя били кнутом, и тем не менее через шесть лет, в Кожуховском походе, он уже упомянут как капитан Преображенского полка.

По справедливому замечанию В.О. Ключевского, «в этом придворном обществе напрасно искать деления на партию старую и новую, консервативную и прогрессивную: боролись дикие инстинкты и нравы, а не идеи и направления» [7].

Возникает естественный вопрос: почему же все, что делали Федор, потом Софья и Голицын, так обрушилось?! Тем более — так легко и так мгновенно обрушилось?!

Что поделать! Московия оставалась очень молодым, примитивным государством, где все очень непрочно, неустойчиво уже из-за отсутствия устоявшихся традиций государственной жизни. Где все легко разрушить, потому что вся-то государственность держится на преданности буквально нескольким людям и на трудовых усилиях буквально нескольких человек.

Невероятно узок круг всех, кто может в Московии вообще принимать хоть какие-то решения. Несколько десятков, от силы сотен человек определяют жизнь десятков тысяч. Все лично знают всех, все отношения патриархальны и просты. Под этой пирамидой и вне ее миллионы людей живут практически вне государства. То есть они помогают ему, участвуют в его делах, но не регулярно, и для них, может быть, важнее жизнь их семьи и общины, чем Московского государства.

Если устраняются «верхние» несколько человек, возглавлявших властную пирамиду, вполне могут пойти насмарку их усилия что-то перестроить, изменить или улучшить. Потому что остальные служилые десятки тысяч честно исполнят приказ — но сами они вовсе не несут в себе тех идей, которые вынашивают верхушечные несколько сотен.

Царь и его приближенные заставляют не брать взяток, не тянуть с делами и вообще вести себя прилично? Приказные и будут вяло, но старательно выполнять монаршую волю. Тем более что и честным приказным быть все же лучше, чем вылететь со службы, а то и угодить под следствие.

Нет усилий царя и приближенных? И их самих тоже нет? Тут же сто дьяков и тысяча подьячих начинают воровать вдвойне и втройне, вознаграждая самих себя за «воздержание» времен Софьи и Голицына. А это, в свою очередь, отражается на жизни уже десятков тысяч людей — почитай, всего служилого сословия.

Знала ли Россия обо всем этом, когда ехала не в Москву, к Софье, а в Троице-Сергиеву лавру, к Нарышкиным? Ну, конечно же, знала, а если и не могла выразить словами, то чувствовала, понимала не словесно, а на уровне эмоций. Да и как можно было всего этого не знать?!

Ну, вот он и сделанный выбор…

А как же заговор?!

Да!!! А как же загадочные «мужики в кустах», от которых ускакал перепуганный Петр? А их так и не нашли, этих мужиков, и совершенно непонятно, были они вообще или нет. Те трое бродяг, пойманные посреди Кремля, — те точно были, их видели многие люди. А вот затаившихся убийц юного Петра, посланных врагами, чтобы лишить Россию ее трепетной надежды, — этих уже не видел абсолютно никто, кроме принесшего весть — мол, затаились и ждут… И возникает уже совершенно нешуточный вопрос — а были ли они вообще, эти невидимые никому посланцы Софьи? Тут возможно несколько предположений.

1. Покушение было, но по каким-то причинам не удалось, и преступники, обнаруженные караулом, убежали.

Вряд ли Софья была столь благородна, что уж и не допускала мысли о подосланных к братцу убийцах. Но почему тогда они не воспользовались его отлучкой в Кукуй? Ведь Петр как раз вернулся из Кукуя очень незадолго до того, как к нему вбежали, рассказали о поджидающих убийцах. Ездил он чаще всего один или с очень небольшим числом людей. Если уж устраивать покушение — трудно найти лучшие время и случай. А знали о поездках в Кукуй многие, и вычислить маршрут не было никакой сложности.

Можно, конечно, пуститься в художественную литературу, рассказать историю позанятнее — как прогрессивные стрельцы получили реакционное задание убить Петра, но оказались не в силах лишить Россию ее опоры и надежды. Они специально показали себя караулу — чтобы и задание провалить как бы нечаянно, и всеми любимого прогрессивного монарха уберечь.

Но если не ударяться в такого рода «психологические» бредни — в общем, реально маловероятный вариант.

2. Караул столкнулся с какими-то бродягами или разбойниками, но эти бродяги или разбойники не имели никакого отношения к Софье и никакого задания убить Петра отродясь не получали.

Такой вариант уже более вероятен; по крайней мере, его можно рассматривать всерьез. Очень возможно, что так оно и было.

3. Наталья Кирилловна сама организовала крики об убийцах, о столкновении патруля с вооруженными и затаившимися. Зачем? Тут имеют право на жизнь как минимум две версии.

Одна — чтобы попугать сына, заставить больше думать о своей безопасности, ездить в Кукуй с вооруженной компанией, а не вдвоем с Меншиковым или даже вообще одному. Если так — последствия ее воспитательного хода оказались много сильнее ожидаемых.

Вторая версия — что Медведиха как раз очень хорошо просчитала все возможные последствия своего хода и получила как раз то, чего хотела. Действительно, ведь ситуация созрела! Петр женат, передать ему власть уже можно, и пора расчищать дорогу к трону. Как расчищать? Лучше всего — провокацией! Потому что попросту собрать свою армию и напасть на войска Софьи — это очень уж сомнительный поступок. Он и нравственно ущербный, а ведь правителю нужна хотя бы тень права, чтобы он мог спокойно наслаждаться властью.

Он и политически ущербный, сомнительный. Такой поступок очень легко может обернуться как раз тем, что дворянское ополчение примет сторону обиженной Софьи. Тогда воинское сословие России нанесет удар не по Софье, а как раз по Петру и Наталье Кирилловне.

Организовать дело так, чтобы кончить все одним мгновенным ударом? А если не получится одним? А как быть потом, когда Петр воссядет на еще теплый после Софьи трон? Нет-нет, правителю нужно основание стать правителем, нужна хотя бы тень права, почиющая на его державе…

В общем, самое лучшее — это не планировать военную операцию, да и не женское это занятие. Лучше планировать как раз хитрую интригу, чтобы это Софья напала бы первая или, на худой конец, «напала» бы… В этой игре нервов, в постоянном ожидании каждым участником событий какой-нибудь гадости очень легко могли поверить буквально в любую, самую примитивную подначку, а не то что в убийц, притаившихся за околицей. Убийц-то как раз ждали чуть не каждый день…

И уж конечно, не было ничего проще напугать до полусмерти не вполне вменяемого, невротизированного до предела Петра — как раз в нужный момент и как раз в нужную меру.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.